 |
Эпилог экспедиции 1 страница
|
|
|
|
Ахульго
Подступив 12 июня к Ахульго, мы в первое время имели весьма неясные сведения о местности, на которой предстояло нам действовать. Она до такой степени исковеркана, что нужно немало времени, чтобы ознакомиться в подробности со всеми ее причудливыми складками, ущельями, трещинами, балками, обрывами. Рекогносцировка 10‑ го числа с левого берега Койсу дала нам лишь общее понятие о замкнутом очертании как Старого, так и Нового Ахульго, ограниченных со всех сторон обрывами, недоступными для атаки открытою силою. Когда же мы подошли к Шамилеву притону со стороны Ашильты, то открылось, что обе скалы примыкают к горам только узкими перешейками или гребнями, по которым доступ был прегражден глубокими перекопами и устроенными за ними укреплениями в виде крытых каменных построек. Кроме того, перед Новым Ахульго возвышалась остроконечная скала, вершина которой была также занята укреплением в виде башни, прикрытой отчасти естественными каменными глыбами. Скала эта носила название Сурхаевой башни. Выстрелы с этой башни, господствовавшей над окружающей местностью, весьма затрудняли нас, как в первое время относительно рекогносцировки местности, так и впоследствии при расположении войск и сообщениях между ними.
П. Х. Граббе. Литография по рис. П. Смирнова.
В первый же день по прибытии отряда к Ашильте пущено было несколько конгревовых ракет[119] на Сурхаеву башню, конечно, без всякого результата[120]. В тот же вечер, по приказанию генерала Граббе, была составлена мною диспозиция для расположения войск с указанием пунктов для батарей и с подробным наставлением относительно образа действий. Пехоте предписывалось постепенно выдвигать вперед передовые посты и секреты, прикрываясь местностью и ложементами[121]; артиллерии – постоянно беспокоить неприятеля выстрелами, днем и ночью; саперам, с помощью наряжаемых от пехотных частей команд рабочих, – расчищать пути сообщения вдоль линии расположения войск и по возможности разрабатывать подступы к неприятельским укреплениям. Непосредственное начальство войсками, выдвинутыми против Ахульго, было возложено на генерал‑ майора Галафеева.
|
|
|
Рано утром 13‑ го числа принес я свой проект генералу Граббе, который вполне одобрил его, и после полудня началось передвижение войск на предназначенные им новые места. Но вдруг совершенно неожиданно вздумалось генералу Граббе попробовать в тот же день счастья – прямо атаковать Старое Ахульго открытою силою. Батальону Апшеронского полка, только что занявшему место на левом фланге, на уступе гор, приказано было двинуться на приступ по узкому гребню, ведущему к означенной половине Шамилева укрепленного притона. С этим приказанием послан был наш неустрашимый Шульц. По его указанию апшеронцы немедленно же устремились вперед под сильным перекрестным огнем неприятеля. Они должны были перебегать поодиночке по узкому гребню, а пред самым укреплением неприятельским были остановлены глубоким перекопом. Несколько смельчаков, соскочив на дно рва, пытались эскаладировать укрепление, подсаживая друг друга; но все попытки их, конечно, остались без успеха, с напрасною жертвою людьми. Не было даже возможности выносить раненых; они оставались на дне рва до начала темноты, и, когда вытаскивали их оттуда, еще было ранено несколько человек. Шульц также был ранен в ногу; но остался в отряде и после вторичной раны.
Убедившись в невозможности атаки открытою силою, генерал Граббе вынужден был, обратиться к более медленному образу действий – к обложению неприятельской укрепленной позиции и к некоторым подготовительным мерам для облегчения штурма, как то траншеям и усилению огня артиллерии. Такой образ действий, конечно, требовал значительного усиления подвоза запасов, боевых и продовольственных. При тогдашнем ограниченном составе отряда невозможно было полное обложение Ахульго с обоих берегов Койсу. Поэтому 14‑ го числа остававшиеся на левой стороне реки батальоны Кабардинского полка и тяжести были переведены на правую сторону и расположились в резерве за левым флангом линии обложения; на переправе у Чирката оставлены только две роты Апшеронских, которые расположились на правом берегу реки, прикрывшись завалами и сняв с моста верхнюю настилку. Целое утро 14‑ го числа работал я с полковником Пулло и Норденстамом над составлением диспозиции для нового распределения войск.
|
|
|
Между тем, подошел наконец первый транспорт с запасами, под прикрытием одного батальона Апшеронского полка, под начальством полковника Попова. Также прибыли в лагерь шамхал Тарковский и Ахмет‑ хан Мехтулинский. Эти два туземных владетеля Северного Дагестана были совершенно различны и по наружности, и по характеру: шамхал – человек тучный, с тупым выражением лица, соответствовавшим его тяжелому и вялому нраву; другой – стройный, красивый, молодцеватый и вместе с тем решительный, твердый, суровый до жестокости. Оба они остались при своих милициях, расположившихся на высотах Бетлетских для охранения тыла отряда.
Горцы из своих логовищ зорко следили за всеми движениями в нашем лагере и провожали пулями всякого, кто только неосторожно попадал под их выстрелы. По ночам бывали частые тревоги и перестрелки. Чрезвычайно эффектна была картина 14‑ го вечером, когда завязался бой на передовых постах при свете зарницы. Шамиль не замедлил воспользоваться снятием наших войск с позиции на левой стороне Койсу и, построив мост, сейчас же открыл свободное сообщение со всеми племенами Верхнего Дагестана. Даже Чиркат был снова занят неприятельскими шайками, которые каждую ночь заводили перестрелку с охранявшими мост ротами Апшеронского полка.
15 июня началось возведение из туров, земли и камня батарей для наших орудий на тех высотах, с которых было возможно обстреливать разные части неприятельской позиции. Главная батарея была устроена против Сурхаевой башни. После обеда я отправился с полковником Пулло на рекогносцировку вдоль всей линии обложения, весьма растянутой и пересеченной. Сообщение между частями войск было чрезвычайно затруднено разделявшими их балками или ущельями с обрывистыми спусками. Поэтому на большей части нашего пути приходилось нам карабкаться пешком по крутым горам; а чтобы лучше высмотреть неприятельскую позицию с ближайших точек, мы надели толстые солдатские шинели и папахи, так как горцы обыкновенно направляли свои выстрелы предпочтительно на офицеров. (Тогда не было еще офицерских серых пальто. )
|
|
|
Рекогносцировка наша побудила к некоторым переменам в расположении войск и батарей. Утром 16 числа я занимался составлением новой диспозиции, а вечером сопровождал генерала Граббе в объезде позиции. В этот день получены были тревожные сведения о сборе новых враждебных скопищ в горах Андии, Гумбета, Богуляла и других, под предводительством посланных туда Шамилем надежнейших военачальников его: Ахверды Магомета и Галбоца. Для наблюдения за этими скопищами предписано было Ахмет‑ хану Мехтулинскому со своей милицией перейти на высоты к западу от Ашильты и стать на дороге, ведущей к Ихали. Батальонам Кабардинского полка, только что прибывшим с левой стороны, в Темир‑ Хан‑ Шуру посылались настоятельные предписания о скорейшем подвозе к отряду провианта и снарядов, в которых артиллерия уже нуждалась. Генерал Граббе был весьма озабочен снабжением отряда на продолжительное время; вместе с тем он признавал необходимым усилить отряд свежими войсками, о чем было написано корпусному командиру. К счастью, в то время уже закончена была с успехом экспедиция в Южном Дагестане, и генерал Граббе нашел возможным отправить оттуда на подкрепление Чеченскому отряду три батальона Графского полка (т. е. генерал‑ фельдмаршала Паскевича Эриванского) с четырьмя орудиями и часть заготовленных для Дагестанского отряда запасов.
|
|
|
Но подкрепления эти могли прибыть нескоро. В ожидании их принимались кое‑ какие частные меры: из Темир‑ Хан‑ Шуры вытребованы орудия (в том числе малые мортирки, так как действие легких орудий во многих случаях оказывалось бессильным); ротам, охранявшим мост у Чирката, приказано уничтожить его и присоединиться к блокирующим войскам. Для ускорения сообщения с Темир‑ Хан‑ Шурою признано нужным, кроме существовавшего кружного пути через Зыраны, открыть кратчайший, хотя бы только вьючный, через Унцукуль и Гимры[122].
Оба эти больших лезгинских селения находятся в ущелье Аварского Койсу, в расстоянии 10 или 12 верст одно от другого: Унцукуль – на левом берегу, а Гимры – на правом, ниже по течению. Первое, несмотря на свою близость к Ахульго и на все усилия Шамиля привлечь его на свою сторону, постоянно уклонялось от участия в восстании против русских; Гимры же, напротив того, были гнездом мюридизма[123] и враждовали с Унцукулем. В последнее время гимринцы только по наружности заявили себя покорными; но значительное число их (так же как и чиркеевцев) находилось в числе защитников Ахульго.
18 июня мне было поручено осмотреть означенную дорогу и переговорить со старшинами обоих названных селений. Из отрядного штаба дан мне переводчик – кумык Абдула, имевший чин прапорщика милиции; а проводников и конвой предоставлялось мне получить из милиции шамхала Тарковского, находившейся на моем пути. Выехав из лагеря рано утром, в прекрасный жаркий день, мы с Абдулой поднялись прямо по круче на гору, к месту расположения милиции. Впереди его лагеря, на самом краю обрыва, стояла палатка самого шамхала, который по целым дням любовался обширным видом с помощью зрительной трубы. Шамхал принял меня учтиво и приказал назначить конвой; но когда я сел верхом, чтобы ехать далее, явились только два пеших оборванца, которые должны были меня проводить до Унцукуля, откуда предстояло мне взять других проводников.
До Унцукуля доехали мы очень скоро; дорога отлого спускалась с высот в самую долину Аварского Койсу; пешие проводники не отставали от иноходи лошадей. Унцукуль – огромное селение, дворов с тысячу, построенное по образцу всех других дагестанских аулов и также окруженное великолепными садами. Башни кругом селения и внешний ряд саклей с бойницами давали унцукульцам возможность упорно защищаться против всех нападений Шамиля и его шаек. Так, еще за несколько месяцев до описываемого времени (в феврале 1839 г. ) унцукульцы, предводимые своим замечательным старшиною Аллило, отбили два нападения Шамиля, тогда как другие окрестные селения передались ему или подверглись совершенному разрушению. Въехав в селение около полудня, я с трудом пробрался вслед за моими проводниками по узким, извилистым улицам к жилищу знаменитого Аллило. Теснившиеся в улицах жители с некоторым удивлением смотрели на проезжавшего русского офицера. Двухэтажная сакля старшины находилась на краю обрыва; с террасы дома открывался вид на сады, за которыми виднелся Койсу, пробивавший себе путь с пеною и ревом между отвесными, высокими боками ущелья. Хозяин вышел навстречу мне и дружелюбно пригласил меня быть его гостем. Это был уже человек старый, довольно полный, с белыми длинными усами, придававшими его лицу выражение воинственное. Он был в домашней, довольно грязной одежде, с босыми ногами, но с мохнатою шапкою на голове, несмотря на знойный день; одна рука была у него на подвязи. Внутреннее расположение дома и убранство были те же, как во всех других жилищах достаточных людей того края. Мы уселись на ковре, поджав под себя ноги, в одном из углов просторной кунакской половины (женское помещение было в верхнем этаже). С помощью переводчика Абдулы завязалась у нас живая беседа. В виде приветствия я сказал, что мне приятно увидеть геройского предводителя унцукульцев, на что Аллило, отбросив всякую скромность, пустился сам в восхваление своих подвигов и в исчисление оказанных им русскому правительству заслуг, а в заключение прямо высказал свои притязания на награду. Когда я сказал, что генерал Граббе вполне ценит его заслуги и приготовил для него богатую шубу, то я заметил на лице моего собеседника неудовольствие и затем, после довольно длинного диалога его с переводчиком, я узнал от последнего, что Аллило ожидал более важной награды – чина прапорщика! Я невольно улыбнулся такому скромному притязанию человека, выказавшего себя энергичным противоборцем Шамиля. Признаюсь, весь этот разговор несколько разочаровал меня насчет Аллило. Конечно, я обнадежил его в исполнении его желания и затем объявил о цели моего приезда в Унцукуль. Аллило дал немедленно приказание о доставлении мне проводников, а пока собирали их, предложил мне угощение. Грязная старуха внесла и поставила перед нами несколько деревянных лотков с фруктами, бараниной и другими блюдами лезгинской кухни. Еще не кончили мы нашу трапезу, как пришли сказать, что все люди на работе и что можно найти только одного проводника, который и покажет мне дорогу в Гимры. Делать было нечего; мы распростились с хозяином и отравились в путь.
|
|
|
Сначала дорога идет версты две прекрасными садами унцукульскими, потом спускается к самому руслу реки и становится все уже, все каменистее, по мере того, как самое ущелье стесняется отвесными утесами. Бурный поток несется с пеною и ревом по каменьям, образуя непрерывный ряд порогов. Случалось, что вода плескала на самую тропинку, по которой мы ехали. В иных местах нависшие над рекою естественные стены так сближаются кверху, что солнечный луч никогда не проникает на дно ущелья, а снизу едва видна только узкая полоска синего неба. Мы доехали до такого места, где тропинка совсем прекращалась, и, по заявлению проводника, уже нельзя было далее ехать верхом. Как же тут поступить? Куда девать лошадей? Приходилось оставить их на руки переводчика Абдулы, а мне продолжать путь пешком с одним лезгином, с которым объясниться можно было разве только мимикой. Абдуле дано было мною наставление, чтобы он дал лошадям отдохнуть и затем вернулся с ними в лагерь, в том предположении, что мне придется из Гимров возвратиться в лагерь по другой, кратчайшей тропе, также пешком.
Расставшись со своею верховой лошадью и с переводчиком, я пошел вдвоем с унцукульцем, пробираясь через каменные глыбы, завалившие все дно ущелья вплоть до самого потока. Карабкаясь с камня на камень на протяжении какой‑ нибудь сотни сажень, я вдруг очутился, к крайнему своему удивлению, на небольшой площадке, замкнутой отвесным утесом, и среди толпы сидевших на камнях вооруженных горцев. Они в свою очередь также устремили удивленные взгляды на появившегося перед ними русского офицера. Проводник мой сейчас же примкнул к толпе своих земляков и защелкал на своем непонятном для меня языке, а я остановился в недоумении, стараясь объяснить себе странное, безвыходное мое положение: уже не завел ли меня проводник со злым умыслом в эту западню, из которой не было выхода? Должен признаться, что была минута неприятная. Скрывая свое смущение, я постоял несколько времени, оглядываясь на окружавшие скалы, прошел еще несколько шагов по площадке и, наконец, пользуясь немногими известными мне татарскими словами, обратился к ближайшим ко мне горцам с вопросом: «Иол иок? » (т. е. дороги нет? ), на что они ответили, прищелкнув языком, что значит у них: «Нет». Тогда я молча повернул назад и начал снова перебираться через камни по пройденному уже мною пути. Подозрения мои рассеялись, когда я увидел, что горцы нисколько не препятствовали мне уходить, а некоторые из них пошли предо мной. Скоро вышел я опять на то место, где оставил Абдулу с лошадью. К радости моей, он еще не ушел оттуда, и я мог наконец через него разъяснить вопрос. Оказалось, что сообщение между Унцукулем и Гимрами было умышленно прервано во время бывших между этими селениями враждебных действий; что в прежнее время дорога переходила с одного берега на другой по мосту, носившему название Чертова моста (Шайтан‑ кепри), а после разрушения этого моста унцукульцами генерал Фези в 1837 году проложил новую дорогу по левому берегу реки; в зиму 1839 года унцукульцы опять прервали сообщение, разрушив ту часть его, где дорога устроена была на деревянных подпорках в голой скале. Кучка горцев, на которую я наткнулся так неожиданно, была выслана именно для разработки новой тропы. Таким образом дело оказалось очень простым; оставалось только подивиться тому, что ни в лагере шамхальском, ни в Унцукуле никто не подумал предупредить меня о том, что дороги не существовало и что к восстановлению ее только принимались меры самими жителями.
Итак, возложенное на меня поручение не могло быть исполнено; мне предстояло возвратиться в лагерь с таким неудачным результатом. Приехав в Унцукуль, я снова посетил Аллило и упрекнул ему, зачем не предварил он меня о невозможности провода в Гимры; старик отвечал пустыми отговорками. Я пробыл у Аллило часа два для отдыха; он снова угощал меня фруктами, и в это время пришла мне мысль воспользоваться случаем, чтобы доставить в лагерь, для нашей штабной артели, кое‑ какие съестные припасы, в которых мы терпели крайний недостаток. По моей просьбе, Аллило распорядился собрать все, что можно было, в ауле: яйца, масло, кур, фрукты и т. д.; все это навьючить на двух ишаков (ослов) и отправить вслед за мною в лагерь. Операция эта продолжалась долее, чем я предполагал; немало стоило труда определить плату за собранные припасы от разных хозяев, но при этих расчетах опять выказалась наивность унцукульского героя: он заявил право свое на удержание в свою пользу данного мною лишнего абаза (двугривенника) в вознаграждение за его посредничество.
Солнце уже садилось, когда я доехал до лагеря шамхальской милиции. Переводчик мой просил позволения остаться здесь переночевать, ссылаясь на утомление его лошади вместе с тем, чтобы дождаться вьюков с припасами из Унцукуля. Моя лошадь также подвигалась уже неохотно; но мне хотелось вернуться в отряд в тот же день и отдать отчет о результате моих безуспешных странствований. До лагеря оставалось верст шесть; но дорога шла через несколько глубоких балок, отчасти лесом. В ночную темноту я сбился с дороги, должен был сойти с лошади и вести ее в поводу, спускаясь наобум по горным крутизнам. Иногда держался я течения горных речек, которые, однако же, во многих местах низвергались с утесов водопадами. Долго я пытался выбраться из этих трущоб, рискуя на каждом шагу оборваться с кручи вместе с лошадью, которая часто упиралась ногами и не хотела подвигаться вперед. И сам я устал до изнеможения; судя по времени, мне следовало уже давно быть в лагере. Приходила мне мысль остановиться на месте и выждать рассвета. Но вдруг оклик: «Кто идет? » Случайно набрел я на секрет[124], и у меня отлегло от сердца. Собрав последние силы, я взял одного солдата в проводники и доехал до лагеря в таком состоянии, что, войдя в свою палатку, безотлагательно повалился на постель, не раздеваясь, и заснул крепким сном, похожим на бесчувствие.
Недолго удалось мне отдыхать. Еще было темно, когда меня разбудили, и я услышал сильную перестрелку, не со стороны Ахульго, откуда привык уже слышать; а с противоположной стороны. Хотя я с трудом мог встать на ноги, однако ж, вышел из палатки. Частые выстрелы с высот, находившихся к западу, за Ашильтою, и раздавшееся с этих высот обычное у горцев пение перед вступлением в бой («Алла иль алла») показывали, что мы атакованы с тылу неприятельскими скопищами, о сборе которых имели сведения. Стало быть, Ахмет‑ хан, которому было предписано охранять отряд с той стороны, не исполнил своего назначения. Неприятель, пользуясь неожиданностью нападения, начал уже спускаться с высот к ашильтинским садам. Опасность угрожала даже Главной квартире. Генерал Граббе и весь штаб уже были на площадке перед палаткой командующего войсками, и я присоединился к ним, позабыв свою усталость. Приказано было седлать лошадей, а мне – ехать к полковнику Лабынцеву, который, имея под рукой всего две роты Кабардинского полка, двинулся с ними навстречу неприятелю. Остальные роты этого полка, как оказалось, были в то время передвинуты ближе к Старому Ахульго по случаю предполагавшейся на рассвете новой попытки атаковать эту часть Шамилева убежища. Однако ж полковник Лабынцев, не ожидая приказаний, поспешно обратил оба свои батальона к атакованному пункту нашего расположения, и когда я доехал до передовых рот, то нашел, что неприятель уже выбит из устроенных им наскоро завалов. Левее двигался на высоты батальон Апшеронского полка. Все это исполнилось так быстро, что с рассветом неприятель был уже в полном отступлении, не успев даже убрать тела убитых. Только в это время спускалась с Аккента милиция Ахмет‑ хана. Мне приказано было вести ее вперед по следам неприятельского скопища. Но последнее отступило так поспешно, что мы не могли уже настигнуть его и остановились в 10 верстах от лагеря. Все войска получили приказание расположиться на указанных местах. Потеря наша в этот день состояла из 7 убитых и 84 раненых (в том числе 6 офицеров).
Нужно ли говорить, в каком я был состоянии, когда возвратился в свою палатку. Тут только я сообразил, чему подвергался в прошлую ночь, блуждая один по горам в таком близком соседстве с неприятельским скопищем. Прибытие унцукульских вьюков с припасами доставило большое удовольствие нашей штабной артели. В то же время прибыл и новый транспорт из Темир‑ Хан‑ Шуры. Общество наше увеличилось несколькими приезжими оттуда, в том числе состоявшими при корпусном командире подполковником Ник< олаем> Ник< олаевичем> Муравьевым (будущий граф Амурский). Зато выбыл флигель‑ адъютант полковник Катенин для продолжения возложенного на него инспектирования войск.
После отдыха от ночной и утренней передряги в нашем штабе вечером принялись мы снова за дело. По приказанию командующего войсками составлялось новое распределение войск по линии блокады, с выделением достаточных частей для лучшего прикрытия тыла от новых покушений неприятеля. Генералу Галафееву и отрядному инженеру Энбрехту предписывалось вести систематически саперные работы. В то же время командующий войсками был озадачен положением оставленного в укреплении Удачном вагенбурга, в котором никакой надобности уже не было; находившийся там батальон (3‑ й Апшеронский) полезнее было присоединить к действующему отряду. Но упразднение этого укрепления, с выводом из него всех обозов и запасов, представляло операцию нелегкую. Уже не раз неприятельские шайки угрожали нашему слабому укреплению; теперь же представлялась гораздо большая опасность, пока оставались в сборе многочисленные скопища Ахверды Магомы и Галбаца, только что отброшенные от Ахульго и отступившие к Ихали.
Казак Моздокского полка. Рис. Г. Гагарина (из собрания Государственного Русского музея).
Чтобы не оставлять это скопище в таком близком соседстве и вместе с тем обеспечить исполнение предписанного упразднения укрепления Удачного, генерал Граббе задумал произвести движение к стороне Ихали с летучею колонною из 4 батальонов, 4 горных орудий, конных казаков и милиции. В течение двух дней, 20 и 21 июня, в нашем штабе делались секретно распоряжения к этому движению; составлена инструкция генералу Галафееву на случай, если б Шамиль вздумал воспользоваться временным ослаблением блокады и предпринял вылазку. Мне поручено было произвести 21‑ го числа рекогносцировку к Согритлохскому мосту и выбрать место для возведения укрепления, которое обеспечивало бы блокирующие войска с той стороны. Поручение это было мною исполнено под прикрытием милиции Ахмет‑ хана. К вечеру я возвратился в лагерь с донесением.
С наступлением ночи войска, назначенные к движению, начали стягиваться на высотах, а с рассветом двинулись к Ихали. В голове колонны ехал сам генерал Граббе со штабом. Милиции Ахмет‑ хана приказано было следовать впереди, держась ближе к горам, чтобы, в случае встречи с неприятелем, атаковать его с фланга. Около 8 часов утра замечены были толпы горцев в одной из балок, пересекавших наш путь. По уверению лазутчиков, скопище было силою до 8 тысяч человек. Неприятель, увидев сначала одну милицию Ахмет‑ хана, начал было распространяться вправо, к горам и, по‑ видимому, намеревался сам атаковать аварцев и мехтулинцев; но появление нашей пехоты так озадачило горцев, что после нескольких выстрелов наших горных орудий, когда кабардинские батальоны с барабанным боем бросились в штыки прямо к балке, неприятельские толпы обратились в бегство, частью к Согритлохскому мосту, частью к Ихали. Столпившиеся на Согритлохской переправе горцы сильно потерпели от выстрелов нашей артиллерии; многие утонули в реке. У нас потеря состояла лишь в нескольких милиционерах.
В осажденном ауле. Рис. Г. Гагарина (из собрания Государственного Русского музея).
После этого короткого дела войска наши расположились биваком несколько впереди места боя и провели тут ночь. Отсюда нам был ясно виден наш вагенбург в укреплении Удачном, и даже можно было в зрительную трубу разглядеть, как тяжести поднимались на Соукбулак. Но под утро следующего дня (23‑ го числа) получено было от генерала Галафеева известие, что в ту самую ночь, как и можно было ожидать, Шамиль произвел из Ахульго сильную вылазку. Значительная толпа горцев бросилась по руслу речки Ашильтинской на батарею, вновь заложенную против Старого Ахульго, сбила попавшийся передовой пост из 25 человек, успела сбросить в кручу мантелет и несколько туров; но отбитая подоспевшею из резерва ротою отступила, оставив в наших руках три тела.
Известие это побудило генерала Граббе отказаться от дальнейших наступательных предприятий против скопищ Ахверды Магомы и возвратиться под Ахульго. В этот день наступившая вдруг холодная погода сменила прежний нестерпимый зной. К вечеру восстановилось прежнее донесение о благополучном очищении укрепления Удачного. С помощью высланной из крепости Внезапной роты, а также кумыкской милиции, лошадей и быков все тяжести были перевезены в эту крепость; временное укрепление срыто; а батальон Апшеронский с четырьмя легкими орудиями двинулся через Темир‑ Хан‑ Шуру на присоединение к действующему отряду. С другой стороны, были сведения, что скопище Ахверды Магомы разошлось, оставив лишь наблюдательные партии на левом берегу Койсу у Ихали и Согриглохского моста.
Блокирующие войска не оставались в бездействии. Передовые посты мало‑ помалу выдвигались вперед в своих ложементах, все более стесняли круг обложения. По гребню, ведущему к Старому Ахульго, саперы вели подступ двойною тихою сапою. Более всего затрудняла нас Сурхаева башня; передовые посты Куринского полка уже выдвинулись до самой подошвы утеса; с другой же стороны рота Апшеронского полка смело пробралась и на противополжный спуск с башни к Новому Ахульго и утвердилась на одном из крутых уступов, где самый профиль утеса доставлял прикрытие от выстрелов как с башни, так и с Нового Ахульго. Таким образом Сурхаева башня была уже обложена кругом. Однако ж отчаянные мюриды все‑ таки держались в ней, продолжая каждую ночь спускаться тайком к речке Бетлетской за водой, что каждый раз давало повод к тревоге и перестрелке. Выстрелы наших батарей, по‑ видимому, причиняли мало повреждений неприятельскому гнезду на вершине утеса; между тем артиллерия израсходовала уже огромное количество снарядов. Транспорты не успевали пополнять их.
Снова поднят был вопрос об открытии кратчайшего сообщения с Темир‑ Хан‑ Шурой для облегчения подвоза запасов. Первая моя командировка 18 июня в Унцукуль и Гимры осталась без последствий; на меня же теперь возложены были новые изыскания и поиски. Возникла мысль о разработке прямого спуска с гор к Гимрам, минуя Унцукуль, а также об устройстве переправы через Андийское Койсу близ самого слияния его с Аварским Койсу, где, по показаниям туземцев, скалистые берега реки так сближаются между собою, что можно будто бы перебросить бревно с одного берега на другой. Готовясь к предстоявшей мне новой командировке, я между тем придумывал, как бы облегчить самую постройку моста при тех условиях, какие представляли дагестанские реки, и при имевшихся в отряде скудных материальных средствах. Задача эта уже занимала меня в Чиркате; теперь же, на досуге, я смастерил собственноручно из деревянных брусочков модель такого моста, который, казалось мне, было бы всего легче перебросить через Койсу. Однако ж попытка эта была оставлена мною без практического применения, так как я должен был уже 25‑ го числа снова отправиться на поиски.
На этот раз проводником мне служил один из почетных туземцев из селения Эрпели – Улу‑ бей, человек дельный, влиятельный, имевший надежных «кунаков» в Гимрах. Его сопровождали несколько нукеров, кроме данного мне переводчика и еще двух кумыков. Доехав без затруднений до того места, где начинается крутой спуск к Гимрам, мы должны были сойти с лошадей и вести их в поводу. Тропинка извивалась между камнями и кустами и вела прямо к гимринскому мосту на Аварском Койсу. Мост этот был такой же конструкции, как все другие зыбкие мосты горской постройки. От моста дорога поднимается садами до селения Гимры, построенного сходно с другими большими дагестанскими аулами. Встречавшиеся в узких улицах жители смотрели на нас сурово и неприязненно; многие из них имели на голове белые чалмы – отличительный знак мюридов. Остановились мы у старшины, и после непродолжительных объяснений получили проводника для указания нам дороги к тому месту у слияния обоих Койсу, где предполагалось возобновить существовавший некогда мост. Переправившись обратно на левую сторону реки, мы следовали вниз по ее течению. И здесь долина Аварского Койсу составляет тесное ущелье, только при самом слиянии с Андийским Койсу образуется небольшая площадка. Осмотрев внимательно это место, я возвратился в Гимры. Старшина угостил нас полным обедом, начиная с фруктов и кончая бараньим отваром, то есть в обратном порядке против европейской кухни. Поблагодарив хозяина за его гостеприимства, мы отправились в обратный путь. Провожавшие нас косые и злобные взгляды гимринцев не внушали большого доверия к их вынужденной покорности. Нам предстояло возвращаться по тому же пути, по которому прибыли в Гимры; но, разумеется, подниматься в гору было во сто раз тяжелее, чем спускаться. И лошади наши, и мы сами выбились из сил; несколько раз должны были останавливаться, чтобы перевести дух. Подъем продолжался часа два. Когда мы вышли из пропасти на открытую местность, Улу‑ бей со своими нукерами остался здесь ночевать, а я продолжал путь с бывшими при мне двумя кумыками и доехал до лагеря уже в совершенную темноту. Войдя в свою палатку, я не раздеваясь заснул, как мертвый.
|
|
|
