 |
Одна тысяча приседании
|
|
|
|
Что бы они ни изучали здесь, на берегах, какие бы ни ставили опыты, все равно им остается еще одна работа. Постоянная, непременная работа. Именно работа – иначе не скажешь.
Выйдя утром на берег и поглядев на притихшее море, Кирлис говорит:
– Нам любезное приглашение. Собираемся!
Сборы недолгие. Они ставят на берегу пару больших щитов, белый и красный, один за другим, – самодельный створ для ориентировки. Сталкивают лодку в воду, грузят необходимое снаряжение и отчаливают.
Кирлис – на веслах. Минкявичюс – на кормовой скамеечке, с тетрадкой на коленях и карандашиком в руке. Жаромскис – на носу. Между ними уложены стопки пустых геологических мешочков. И тут же, у ног, – свернутый в бухту канатик лота и толстая веревка заборного трала. И сам этот трал – железная разинутая пасть с клыками.
То, что они сейчас должны проделывать, похоже на то, что они пробовали и раньше, когда Кирлис с волнением и надеждой подбирался к тайнам подводных валов. Но теперь такие выходы в лодке стали для них обычным занятием. Будни! И название этому вполне будничное: промерно‑ грунтовые работы.
А на самом‑ то деле…
Кирлис гребет, стараясь держать курс лодки все время строго по прямой к берегу, посматривая на створ. Если виден с лодки только один передний щит – белый, значит, гребешь правильно. Но едва из‑ за белого начинает выглядывать красный, значит, лодка отклоняется от прямой! Поправляй курс! Пока щиты снова не сольются в один. Только так держать, по прямой!
С берега за лодкой непрерывно следят. На холме авандюны у треноги теодолита стоит Роже Стаускайте и, прильнув глазом к трубе, ведет ею за лодкой, словно держа на прицеле. Рядом сидит на песке Стасе Мочякене, на коленях у нее такая же разграфленная тетрадка с карандашиком, как и в лодке у Минкявичюса. Они тесно связаны сейчас друг с другом общей нитью наблюдений – трое в лодке и двое на авандюне.
|
|
|
Пройдя с десяток метров, Кирлис тормозит веслами. Остановка. Минкявичюс высоко взмахивает белым флажком. Это сигнал девушкам на авандюне: засекайте точку! Сам он помечает в тетрадке точку номер один. Теперь надо не мешкать. Римас Жаромскис забрасывает с носа лот. Тяжелая чушка моментально уходит на дно, натягивая канатик. А на канатике – отметки через каждые полметра. Римас выкрикивает глубину. Минкявичюс проставляет ее в тетрадке.
Кирлис и Жаромскис надевают на железную шейку трала мешочек, закрепляют резиновым кольцом и погружают зубастую челюсть в воду, перебирая руками веревку. Чу! Лег на дно.
Медленно протаскивает Римас тралом по дну, чтобы забрать побольше грунта. Трал делает свое дело. Загребает зубами слой придонного песка и сам отправляет его, когда дергают за веревку, в подвязанный мешочек. Словно проглатывает.
Теперь – обратно его, на поверхность. Перебирая веревку с отяжелевшим грузом, перегнувшись над бортом, Римас тянет наверх. Зыбкая лодочка танцует под ногами. Наконец показался! Железную челюсть с мешочком подхватывают вдвоем и кладут на днище. Пузатый, истекающий водой улов. Его отвязывают и снабжают биркой: против какого створа и на какой точке взята эта грунтовая проба.
А на берегу, на авандюне, девушки производят свою операцию. Роже засекла остановку. И громко читает по лимбу теодолита угол, под которым лодка видна в этот момент. Тридцать градусов семнадцать минут! Стасе записывает угол в тетрадку – под тем же номером точки, что записал у себя и Минкявичюс.
Точка зафиксирована. Минкявичюс кружит флажками над головой. Поехали дальше.
Еще несколько метров, и новая остановка. Следующая по номеру точка. И опять та же процедура. И в лодке, и на авандюне. Промер глубины. Взятие грунта со дна. Засечка угла. Обоюдная запись в тетрадках… Монотонно повторяющаяся процедура. Шаг за шагом, по мере продвижения лодки все дальше и дальше по прибойной зоне. Все глубже туда, на дно, падает лот, опускается трал, и все дольше, тяжелее приходится выбирать их обратно.
|
|
|
Даже в трубу теодолита трое в лодке видны уже совсем меленько. И к тому же в перевернутом виде, вверх ногами, – таково уж устройство оптики. Но к этому можно привыкнуть, к столь странному изображению. Лишь бы они сами там не перевернулись со своими приседаниями и перегибаниями через борт вместе с грузом.
А то ведь было однажды… Когда они еще впервые охотились за подводными валами, москвич Юрий Долотов, помогая им, сидел на корме, вел запись в тетрадке, на остановках сигналил флажками. И вот встал в лодке, чтобы с берега было легче различить его взмахи. И вдруг исчез. Бултыхнулся за борт. Только голова его выпрыгивает из воды. Как буек. Одной рукой он под себя подгребает, а другую вытянул вверх и в ней крепко держит тетрадку. Юра отчаянно борется с физическим законом погружения, оберегая драгоценные записи. А то весь опыт насмарку и все проделывать заново.
Так, представьте, первое, что схватили, спасая от гибели, и была эта тетрадка. А уж потом… Юру втащили на борт, посадили на скамеечку. Он страшно сердился, обвинял того, кто был на веслах: «Дернул сразу как сумасшедший! » Но постепенно остыл, вернее – отогрелся, занятый новыми измерениями от точки к точке. И стал уже тоже посмеиваться вместе с другими. А потом и вовсе говорил философически, что наука требует жертв. Вполне законно.
Случай этот запомнился. Он научил их балансировать в лодке. При всех манипуляциях, как и в тот момент, когда они меняются местами. А меняться надо. Хоть немного получить передышки в этой смене обязанностей: кто на весла, кто на поднятие грунта… Нельзя позволить себе все приостановить и просто посидеть отдыхая. Всю серию намеченных промеров надо проделать по возможности сразу, по возможности быстрее. В считанные часы. Море не дает много времени. Каждый час может наступить перелом, пойдет волна и начнет месить, перекраивать подводную архитектуру – и профиль дна, и наносы на нем. Тогда опять все сначала.
|
|
|
Меняются и на авандюне за теодолитом. Глаз очень устает держать все время на прицеле маленькую лодку. Связь между ними неразрывна. Операция продолжается.
Двадцать, тридцать точек надо прощупать на подводном профиле в одном направлении – против каждого створа. Двадцать, тридцать раз забросить и вытянуть лот. Двадцать, тридцать раз опустить и поднять трал с мешочком. А створов они устанавливают обычно не менее четырех, чтобы охватить измерениями какой‑ то фронт прибрежного участка. Стало быть, все помножить на четыре. И общее количество точек. И собственное напряжение сил.
Кто‑ то из них в шутку подсчитал: за каждую такую прогулку в море всем надо проделать примерно до тысячи приседаний, опуская и поднимая грузы со дна. Тысячу приседаний.
Черный хлеб науки!
– Надоедает? – спросили мы у Кирлиса.
Он только пожал плечами:
– Работа! – И добавил: – Но если знаешь цель…
Все, что записано у них в тетрадке на лодке и в тетрадке на авандюне, они сведут потом вместе. Величины глубин и величины углов, показанные теодолитом. Номер в номер. И построят по этим данным на листе миллиметровки ряд точек – двадцать, тридцать точек, – соединив их общей линией. Профиль подводного склона. Профиль в том месте, где они прошлись с промерами в лодке, проделывая свою «тысячу приседаний».
Через некоторое время, после шторма или нескольких штормов, они снова пройдутся в лодке по той же линии. И получат новый профиль. И будут сравнивать их друг с другом. И подсчитывать прибыль‑ убыль наносов по склону.
Профессор Зенкович установил очень важное положение в жизни морского дна. Если бы волны обрабатывали подводный склон все время одинаково, как бы в одну сторону, то последствия были бы печальными, пожалуй, катастрофическими. Ни один склон не устоял бы против такой однобокой утюжки. Его бы беспощадно размыло, свалило бы наносы в бездны глубин или, напротив, вынесло бы все наверх, на пляж, изуродовав его до неузнаваемости. Никакое более или менее устойчивое состояние берегов было бы невозможным.
|
|
|
Но в том‑ то и дело, что в самой природе моря действует механизм, устраняющий такую угрозу. Зенкович подчеркивал: волна влияет на дно, но и дно влияет на волну. Как только на подводном склоне образуется под действием волн какая‑ нибудь ощутимая перемена – новый уклон, сильная впадина или горб, – все это начинает влиять на волны, на характер их подхода и разрушения. Стало быть, меняет их работу. Волны уже по‑ другому действуют на дно, по‑ другому гонят наносы. Наступает такое положение, что волны и дно приспосабливаются друг к другу. Прекращается однобокий процесс угона наносов. Наступает равновесие. А новый профиль дна становится профилем равновесия.
Странно звучит: устойчивость, равновесие в результате бесконечно непрестанных перемен. Но так оно и есть. В том‑ то и состоит вся быстротекущая, изменчивая, но вместе с тем и постоянная жизнь морских берегов, прибрежного мелководья. За ней и приходится все время следить, за этой тайной жизнью на дне, снимая все новые и новые профили дна с каждым выходом в лодке. Из месяца в месяц. Из года в год. Почти подряд по всем участкам побережья.
Идут в дело и мешочки с песком, извлеченные со дна. В тихой, молчаливой комнате Отдела географии Роже Стаускайте подвергает каждый улов тщательному опросу: где, в каких точках профиля обнаружены те или иные наносы? Вот полоса более крупных песков. Вот более мелких. Фракция 0, 5. Фракция 0, 25. Вот песчинки более гладкие, окатанные. Вот с резкими гранями, угловатые. А вот скопление гальки. Великий сортировщик – морская волна раскладывает по дну песчаную мозаику. А Роже Стаускайте раскладывает то же по таблицам и диаграммам.
Особо следит она за разноцветными зернышками тяжелых минералов, таящихся в выловленном песке. Важные спутники прибрежных наносов. Они, как «звездочки» в опытах с мечеными песками, указывают на протекающие здесь процессы, на движение потоков, – эти естественные, самой природой меченные частицы. Зеленоватый глауконит, солнечный янтарь помогли в свое время Гуделису подтвердить существование Большого потока. Тяжелые минералы помогают и сейчас распутывать многие нити береговых перемен. И Роже Стаускайте ведет этим камешкам строгий учет, заставляя их выдавать свое присутствие по степени преломления света под микроскопом.
В комнатах Отдела географии – в шкафах и на шкафах, на столах и подоконниках и даже в углах – живописно располагаются всякие папки, связки, батареи чертежных рулонов… – материалы промерно‑ грунтовых работ. Профили подводных склонов, диаграммы песков. Их количество растет, накапливается. Отсюда, из этих папок и рулонов, вместе с результатами других наблюдений и должны выйти страницы, главы, а может быть, и тома того, что называют здесь коротким словом – кадастр. Описание родных берегов.
|
|
|
Как существуют для дальних плаваний лоции – описания морских путей, так должны быть свои путеводители и по береговым зонам. Для всех «берегопроходцев». И геологам, и гидротехникам, и строителям, и капитанам прибрежного плавания, и инспекторам природной охраны… Кому только нужно. Карты, схемы, характер пляжей и подводного склона, режимы течений и наносов, составы песков и строение авандюн… Короче – кадастр. Кадастр морских берегов. Идея, которую уже давно выдвигают, выхаживают Зенкович и Лонгинов.
В Москве в лаборатории береговых исследований стоят на книжной полке четыре солидных тома в твердых корешках. Кадастр берегов Черного моря. Результаты многолетних наблюдений, проведенных сотрудниками лаборатории во главе со своим неукротимым профессором. Четыре тома – пример другим. Ученые видят целую библиотеку таких томов: кадастры по всей «белой полосе» вокруг страны. Большая мечта? Прежде всего – большая практическая задача.
Мы продолжаем следить с авандюны Куршской косы, как трое в лодке, продвигаясь шаг за шагом в море, выполняют свою очередную «тысячу приседаний», – и представляем себе еще какие‑ то томики, выстраивающиеся в ряд той самой будущей большой библиотеки.
Есть служба погоды. Есть служба лесов. Даже служба дюн… А служба морских берегов? Ну, право же, они этого заслуживают.
|
|
|
