 |
Александр Русов 5 страница
|
|
|
|
У меня поэтому есть только один путь освободиться от мистера Крузо: победить.
КТО БЫ ОН НИ БЫЛ – ЧЕЛОВЕК ИЛИ МАШИНА.
Машина или человек.
И все‑ таки нужно постараться быть объективным. Видимо, я не вполне справедлив к мистеру Крузо. Мне незнакомы те законы, по которым он судит наши дела. Не им они установлены. И форма не им диктуется. И стиль.
Чуть поостыв, я чувствую, что был пристрастен в своих оценках. Мной руководили веления сердца, а не доводы разума. Сердце плохой советчик в таких делах. Но когда режут овечку или кролика и они дергаются, брыкаются, вырываются, ими движет инстинкт самосохранения. Потому что доводы разума были бы в пользу смирения.
Для меня это тоже борьба за жизнь. Ибо дело мое – мой зá мок, парк, ромашковый луг – это и есть моя жизнь. Одна‑ единственная. Другой нет и не будет. И когда мистер Крузо занес свой праведный нож, я стал брыкаться.
Да простит меня мистер Крузо. Я же постараюсь простить его.
На бланке фирмы «Файер и Айер. Патенты и торговые знаки» мне отвечает с некоторых пор Флоренс Голден – Золотая Флоренс. Видимо, Эрик Хэйден находится в долговременном отпуске. Или он заболел? Может, с ним случилось что‑ то плохое? Судьба мистера Хэйдена волнует меня. За время нашей переписки он успел стать близким человеком, единомышленником, как бы родственником. Хочу верить, что с мистером Хэйденом ничего не случилось.
Моя судьба отныне в руках Золотой Богини. Нежной, заботливой, умной, тактичной Флоренс Голден. И конечно же я опять влип – влюбился, потерял голову, попался на удочку. Я испытываю самые нежные чувства к Флоренс Голден и ничего не могу поделать с собой. Золотая Флоренс – четвертая в моем донжуанском списке. Леночка, Верочка, доктор Татьяна Александровна и она. Впрочем, Флоренс никогда меня не видела, а я никогда не увижу ее. Возможно, ей далеко за сорок. Или даже за пятьдесят. Исключительно платоническая любовь. Роман в письмах. Тем не менее у меня действительно появилась
|
|
|
ДРУГАЯ ЖЕНЩИНА.
Было бы глупо отрицать это.
К сожалению, даже в письмах я не могу обратиться к ней как к «милой Флоренс» или «дорогой Флоренс». Мне стыдно признаться, но я называю ее «наш поверенный».
Самое же печальное заключается в быстротечности нашей связи: после двух‑ трех писем с каждой стороны мы расстались навсегда. Патентное ведомство США вынесло решение о выдаче нам патента.
Мы расстались навсегда с Флоренс Голден. Так устроена жизнь, ничего не поделаешь.
Около двух лет продолжалось все это. Ведомства постепенно сдавались. Крепости распахивали ворота. Те, что не хотели сдаваться, брались штурмом. Или измором.
Приходили минуты усталости и отчаянья. Приходили и уходили. Случался голод: кончались запасы воды и продовольствия. Мы должны были победить, и мы победили.
Теперь я могу рассказать все о нашем изобретении. От начала и до конца. Раньше не мог, а теперь могу.
СЛУШАЙТЕ!
Я постараюсь подобрать такие эквиваленты, чтобы вы поняли. Гораздо более точные, чем подбирал до этого: зá мок, парк, сад, цветы, деревья, ромашковый луг, женский профиль, вечнозеленый тополь. Нет, нет. Это только запутает нас.
Попробую рассказать на том языке, на каком обычно излагаются подобные вещи.
СОЛЬДО РЕ СИ МИЛЯРЕ ЛЯ…
Но что я? Вы не поймете. К величайшему сожалению. А я так хотел рассказать. Все, как есть. От начала и до конца.
Моя фотография висит теперь на Доске почета среди фотографий других рационализаторов и изобретателей – на щите величиной с чертежную доску и с надписью
БРИЗ.
Легкий вечерний бриз рябит водную гладь, и лодку покачивает на волне. На вынесшей меня волне.
|
|
|
Меня ввели во вновь организованный Экспертный совет, который по‑ прежнему собирается раз в месяц. Или в два месяца раз. Как получится. По мере поступления заявок.
Мы собираемся в замдиректорском кабинете, где пахнет деревом, пластиком, проспектами, каталогами зарубежных фирм и почему‑ то немного – аэропортом. Петров и Бледнов сидят, как и раньше, рядом. Помирились. Петров шепчет Бледнову в ухо что‑ то смешное. Бледнов краснеет и трясется от смеха. Председатель стучит карандашом о полированный стол, призывая собравшихся к порядку.
Со мной «проводят работу» – привлекают в разные блоки. Петров – в свой. Бледнов – в свой. А мне не хочется. Ни в тот, ни в этот.
На заседаниях я сижу обычно рядом с Саней Поздовым. Поговаривают, что мы собираемся организовать
НОВЫЙ БЛОК.
Но мы ничего подобного организовывать не собираемся.
Когда меня спрашивают, как мне удалось все это ОРГАНИЗОВАТЬ, имея в виду патенты, открытие, введение в Экспертный совет и прочее, я только улыбаюсь в ответ. Когда спрашивают, как я всего этого добился, я отвечаю, что никак этого не добивался, хотя такому моему ответу не всегда верят. Просто однажды сидел усталый за рабочим столом – усталый, измученный, расслабленный, – и мне померещилась та машинка. А потом увидел луг в цвету, хотя была ранняя весна и снег на лугу за деревней еще не сошел. Я увидел луг, цветы, а потом все это стало друг за друга цепляться: цветы за луг, жуки за цветы, и пополз по моей щеке тот самый длинноусый лесной таракан, если только такой существует на свете. Я не сопротивлялся и не содействовал. Я любил. Верил. Мучился. Был счастлив. Как мальчик с пальчик, я сидел в кармане у великана, переносившего меня семимильными шагами на неведомые расстояния, и бросал на дорогу камушки, чтобы потом не сбиться с пути.
– Матерь божья, – ворчит наш сторож дядя Панкрат. – И зимы теперь не те, и лета не такие, как прежде.
– Ясное дело, – вторит его жена, гардеробщица. – В космос понапускали всего, химию развели.
То, что в космос понапускали и химию развели, – это верно. И что наше время – это царство атомов, как говаривала жизнелюбивая мадам де Сенанж, – тоже верно. И что нам как‑ то объясниться, понять друг друга надо – еще вернее. Еще важнее. Объясниться просто необходимо. Только мало на нас надежды. Мы как породистые собаки – много знаем, многое умеем, много думаем, а сказать не можем.
И когда дядя Панкрат вопрошает: «О господи! » – это вроде бы к нам призыв. К тем, от которых все зависит, но которые мало говорят, а только все усовершенствуют, строят, защищают, разрушают, запускают.
|
|
|
