Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!

Архаика и современность 30 страница

Христианский идеал: «Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный» — афинянину пятого века показался бы нелепым или вовсе лишенным смысла, поскольку его собственные религиозные убеждения можно было охарактеризовать фразой, совершенно противоположной по смыслу: «Не веди себя как бог». Софокл откровенно восхищается позицией Одиссея, однако это отнюдь не должно означать, что он хоть как-то осуждает позицию Афины. Она — богиня, и к ее поступкам следует подходить с точки зрения совершенно иных критериев.

[Knox 1961: 6-7]

Бог последователен в своем поведении, он исходит из неизменных критериев, которые коренятся в самой природе того культурного пространства, коим он «владеет». И эта стабильность и неизменность божества как раз и делает возможным обращение к нему по конкретному поводу, связанному с имманентными данному божеству функциями. Человек же вынужден напряженно ориентироваться между различными культурными зонами, сообразуя свое поведение с теми нормами, которые приняты в каждом конкретном случае; и не дай ему бог — в буквальном смысле слова — вовремя не «сориентироваться в пространстве». Подавляющее большинство героических сюжетов так или иначе связано с ситуациями, в которых герой нарушает прерогативы того или иного божества; большая часть героев гибнет именно в результате такого нарушения.

«Металлические», неуязвимые герои — не исключение из этого правила. Сама их неуязвимость, врожденная или благоприобретенная, ведет к «неразличимости статусов», к попытке оставаться собой вне зависимости от того пространственно-магнетического контекста, который в данный момент тебя окружает: а это и есть u|3pig, прямое посягательство на права богов'. «Неразличимость

¹ Кстати, ветхозаветная традиция еще отчасти придерживается этой сугубо политеистической моральной нормы. Фраза «Будете, как боги, знающие добро и зло» есть не что иное, как искушение, ведущее к грехопадению

Греки

статусов» есть выраженная опасность для архаической общины, социальная проблема, которая требует четкого и адресного дидактического воздействия: оттого столь строги полисные законы, наказывающие за хюбрис, оттого столь обильны сюжеты о «хюбрис-тах» и об их печальном конце.

Неуязвимый герой, который кичится собственной силой и собственным псевдобессмертием, сам навлекает на себя неотвратимое возмездие, сам запутывает те леТрата, из которых ему уже не выбраться — и виновником собственной смерти он всегда бывает сам¹. Случай Аякса в этом отношении весьма показателен: мания, насланная на него Афиной, есть не более чем следствие его же собственной «ложной божественности», неуязвимости, которая слишком долго позволяла ему «отрицать богов». Не случайно на бу-лоньской амфоре работы Эксекия голый Аякс утверждает в земле меч, на который собирается броситься, — а слева от него оставлено вооружение гоплита, только не Ахиллово, а уже его собственное, с горгоной и львом анфас на щите (рис. 28).

Пробуждение от безумия готовит ему еще один горький сюрприз, связанный все с той же неуязвимостью. Он оказывается лишен даже последней человеческой привилегии: права на смерть. Большей пародии на бессмертие придумать трудно; и в конечном счете именно Афина, удостоверившись, что Аякс полностью смирился со своим положением и признал над собой ее власть, указывает ему то единственное место, которое позволяет ему — хотя бы в смерти — вернуть себе человеческое достоинство. Вот уж воистину герой и выше человека, и ниже его.

На этрусском зеркале (рис. 29) из бостонского музея есть одна интересная деталь, строго следующая тому варианту мифа, который изложен в схолии к 833-му стиху «Аякса». До того момента, как Афина e6ei^EV сштф uacr/uXv, укажет ему на подмышку, меч у Аякса гнется, как лук. Деталь, казалось бы, малозначительная, но весь-

¹ Кухулин сам нарушит свои гейсы перед той битвой, в которой ему суждено погибнуть; Геракл сам позволит Нессу увезти от себя жену, Деяниру, а потом ранит его отравленной стрелой: тот же перед смертью изготовит из спермы и отравленной крови тот яд, которым Деянира пропитает хитон и отправит мужу; Сигурд сам расскажет Гудрун о том, где у него на теле уязвимое место; Ахилл, зная, что обречен умереть вскоре после Гектора, будет отчаянно искать встречи с ним, а потом сам пойдет безоружным в то место, где будут ждать его Аполлон и Парис, чтобы убить.

В. Михаилин. Тропа звериных слов

ма характерная. Лук в классичес
кой греческой традиции — ору
жие не статусное, эфебическое,
подобающее варварам и юношам,
не достигшим взрослого воинс
кого статуса, то есть откровен
ным маргиналам. Позже Мене-
лай попытается оскорбить
Тевкра, дав ему понять, что не
считает себе ровней «лучника»
(1120). Аякс, который так долго и
строго придерживался «взрос
лой», статусной модели поведе
ния, не желая менять ее даже в
Рис.29 зоне боевых действий, предан

«взрослым» же, мужским оружием: подаренный Гектором (мужем — мужу; царем — царю; героем — герою) меч превращается в «мальчишеский» лук, который гнется под огромным телом Аякса. Напомню, что и Ахилла убьет не копье и не меч, но посланная из лука стрела, когда он придет в храм на встречу с женщиной; Геракла, Сигурда и Самсона тоже погубят женщины. Афина знает, как плавить металлических героев, и на бронзовом этрусском зеркале Аякс сам оборачивается к ней с последней, отчаянной мольбой.

6. САМОУБИЙСТВО И ПОГРЕБЕНИЕ АЯКСА: ТЕВКР И ЕВРИСАК

Предсмертный монолог Аякса — один из самых сильных эпизодов трагедии. Он настолько логично выстроен, и логика эта настолько точно комментирует мотивы и обстоятельства Аяксова самоубийства, что самая надежная стратегия при анализе этого текста — идти вслед за ним.

В первых строках Аякс комментирует свои действия: он старательно утверждает во вражеской троянской земле (yfj лоХещхх rfj Трюйбч, 819) меч, подарок врага, чтобы принять от него «быструю смерть» (тссхоис, Oavtv, 823). Софокл лишает своего героя неуязвимости, перенося конфликт в «параллельную» кодовую парадигму; вероятнее всего, здесь содержится элемент полемики с другим автором, который разрабатывал ту же тему (с Эсхилом), вполне обычный в афинской театральной практике V века. Смысл этой полемики станет внятен из логики последующих предсмертных обращений, текстов, весьма значимых в архаических индоевропей-

Греки _________________________ 257

ских традициях. Перед смертью герой, уже вплотную подошедший к последней черте, зачастую обретает провидческие и пророческие способности. Его суммарный «фарн», накопленный за всю (как правило, недолгую, но бурную) жизнь, вот-вот останется без хозяина, и нужно «правильно распределить потоки». Каждое слово умирающего подкреплено куда большим суггестивным зарядом, чем «обычное» слово, тем более если умирает герой, равнозначный Аяксу, со смертью которого «высвобождается» колоссальный символический капитал. И от того, как умирающий распределит «энергетику» этого капитала, во многом зависят дальнейшие судьбы всех, кто сопричастен этой смерти'.

Первым Аякс обращается к Зевсу — и здесь, пожалуй, имеет смысл видеть полемику с Эсхиловой версией сюжета. Неуязвимый Аякс, у которого получается покончить с собой только с помощью Афины, своей главной ненавистницы, — это Аякс, смирившийся с ее властью над собой (как это, судя по всему, было у Эсхила). У Софокла все иначе. Зевс, отеческий бог, покровитель правильных статусных отношений и «держатель правды», есть воплощение незыблемого Аяксова «настаивания на своем» — даже и в смерти. Кстати, имеет смысл заметить, что имя Афины в предсмертном монологе Аякса у Софокла вообще ни разу не упомянуто². Повод для обращения к отцу богов тоже вполне логичный: Аякс просит Зевса сделать так, чтобы первым о его кончине узнал брат, Тевкр, и тем самым смог позаботиться о достойном погребении прежде, чем ненавистники из стана Атридов и Одиссея смогут надругаться над мертвым телом героя. Кого, как не Зевса, имеет смысл просить о соблюдении семейных прав и семейной преемственности?

Вторым назван Гермес, и здесь просьба также коротка и логична: Аякс просит о быстрой смерти (и — в Софокловой версии — получает ее!).

Третье по счету обращение адресовано к «быстрым мстительницам» Эриниям: это не столько обращение, сколько призыв прийти, явиться на зов ('1т' й та/ши т"Ел1\о>ес„ 843). К Эриниям обращена просьба покарать Атридов, виновников позора и злосчастной, мучительной гибели героя (ах; 6i6M.vucu idXaq, 838). Эринии, как правило, мстят за кровнородственные преступления, но просьба

¹ Ср. предсмертные «Речи Фафнира» в «Старшей Эдде», пророческие слова умирающего Гектора, обращенные в «Илиаде» к Ахиллу, и т.д. — примеров в самых разных индоевропейских традициях любого периода можно отыскать буквально тысячи. Проблема посмертного «перераспределения символического капитала» умершего «не на своей земле» героя отчасти рассмотрена в главе «Аполлоновы лярвы...».

¹ Если не считать косвенным упоминанием обращение к городу Афинам в финальной части монолога.

'• Заказ No 163S.

В. Михайлин. Тропа звериных слов

только на первый взгляд выглядит направленной не по адресу. Во-первых, Аякс пусть не самый близкий, но все же родственник Ат-ридам: двоюродный племянник по матери. А во-вторых, кровь действительно пролита рукой, родней которой не бывает: своей собственной. Самоубийца, проливший собственную кровь, получает уникальную возможность «переадресовать проклятие». Он «возливает» Эриниям, которые чуют кровнородственные убийства, — и оглашает виновного в пролитии крови. Аякс просит у Эриний принять по отношению к Атридам «адекватные меры»: как он поражен своею собственной рукой, так и их должна поразить «своя рука», рука домашних.

Далее монолог весьма затейливо продолжает линию «переадресации». Сперва Аякс взывает к Гелиосу, который, в своем обычном движении с востока на запад, быстрее прочих достигнет родного Саламина. Просьба стандартная для традиционного (в том числе и фольклорного) предсмертного «плача бойца по себе»: передать весточку о его гибели родным, как правило — матери. Плач этот имеет в рамках традиционных индоевропейских культур четко выраженную прагматику. Воин, гибнущий на чужбине, далеко не всегда имеет возможность быть подобающим образом погребенным и оплаканным своими. Накопленный им символический капитал — «фарн», «удача» — должен быть надлежащим образом распределен, чтобы сам умерший не превратился в «заложного покойника», одержимого нерастраченным «воинским счастьем». Часть этого символического капитала может быть перераспределена на месте — среди товарищей по оружию, для чего, к примеру, и устраиваются погребальные игры «с призами», где та или иная «доля от мертвого» получает материальное воплощение. Однако «принадлежность» умершего вне дома представляет собой проблему: поскольку он является частью не только своей ватаги или дружины (которой он, естественно, «обязан счастьем» и которая имеет право на свою долю), но и кровнородственной группы, которой причитающуюся «долю» также нужно доставить (обычно в виде «славы героев», часто, но не всегда, подкрепленной тем или иным предметным воплощением). И предсмертный плач воина по себе являет собой своеобразную «матрицу» такого сообщения, которое магическими способами (через солнце, птицу, ветер и т.д.) переадресуется далеким родственникам — и не только им. В большинстве индоевропейских мифологических традиций существовали специальные крылатые существа (фраваши, фюльгьи и т.д.), которые «прилетали» за мертвыми: их в первую очередь и следовало известить о случившемся.

Все свои «несчастья» Аякс уже переадресовал Атридам, препоручив их Эриниям. Цепочка обращений, которую выстраивает

Греки _________________________ 259

Аякс вслед за взыванием к Гелиосу (и к смерти, Танатосу)', четко выявляет направление «переадресации счастья». Итак, после Ге-лиоса и Танатоса следуют: 1) священная земля, родная почва Са-ламина ((Ь yf\c, iep6v otxeiac, ne6ov ZaAaurvog, 859—860); 2) «основание» отчего очага, та земля, на которой он устроен (со латрфу teniae, лёбоу, 860); 3) «близкородственные» славные Афины (хХа-vat T'A'Bfjvai, xai то aiJVTpocpov yzvoc,, 861). Эти три ступени «переадресации» совершенно понятны. В священную землю родного Саламина Аякс как «старший сын» по справедливости должен был бы лечь, когда придет его черед. Отеческий очаг и тот конкретный клочок земли, на котором он устроен, должны были бы стать тем местом, где Аякс перед смертью причастился бы родовой, кровной традиции, чтобы остаться в ней навсегда, будучи причисленным к лику «славных предков». Упоминание «славных» Афин со специально акцентированным вниманием к их близкородственным связям с «примыкающим» к ним Саламином — это, несомненно, политическая реалия не Аяксовых, но Софокловых времен. Софоклу важно подчеркнуть, что Аякс обращается не только к «кровной», но и к «гражданской» составляющей своего ностос'а, которому теперь не суждено состояться. И эта гражданская составляющая для Софокла неразрывно связана с Афинами и с принадлежностью Афинам Саламина, за который за полтора века до постановки трагедии шли ожесточенные бои с соседями-мегарцами.

Затем Аякс вдруг переходит от одной четкой локализации, связанной с «домашним адресом», к другой, не менее четкой, обращаясь к тому пейзажу, который видит перед собой. Он обращается с приветствием к родникам и рекам, к троянской земле, которую неожиданно называет своей «кормилицей» (xpfjvaixe лотацо1 6' оГбе, xai та Трон хса та Tpwi'xa лебю яроааибй, хеи'рет', ш xpocpfjc, £uoi, 862—863). Этот переход только на первый взгляд кажется неожиданным. На родину Аяксу возврата больше нет, но обратиться к ней как к точке отсчета он был обязан. Она ему — мать, но мать, вернуться к которой он никогда не сможет, дабы не осквернить ее. И потому ляжет он не в лоно материнской земли, но в «землю-кормилицу», которая к родной земле имеет такое же отношение, как кормилица — к настоящей матери.

Этот перечень адресатов не случаен ни в одном из своих пунктов и следует четко выверенной стратегии. Я считаю, что мнение

¹ Специальная связь двух этих мифологических фигур еще должна стать предметом самостоятельного рассмотрения в рамках исследовательской деятельности семинара ПМАК и Лаборатории исторической, социальной и культурной антропологии. Первые наметки были сделаны еще в 2003 году в работе Ирины Ковалевой [Ковалева 1997]. Сейчас этой темой плодотворно занимается ряд сотрудников лаборатории, и в первую очередь С. Трунев.

В Михаилин. Тропа звериных слов

Бернарда Нокса, который упрекает Аякса в мономании и в нежелании считаться с чьими бы то ни было интересами, кроме интересов собственной героической личности, является недопустимой модернизацией. В архаических индоевропейских цивилизациях любой индивид существовал как значимая единица постольку, поскольку он был частью определенного коллектива — родового и гражданского, — и его «личная» значимость в современном европейском смысле слова не существовала в отрыве от этих реалий. Аякс опозорен и обесславлен именно потому, что оказывается не в состоянии достойным образом встроиться в родственные и общинные связи после совершенного им запредельного нарушения социальных норм. Самоубийство не дает ему возможности восстановить утраченное, но зато дает возможность «начать заново»: стать для своих потомков, настоящих (Еврисак) и будущих, героем-основателем.

Колоссальный — вне зависимости от знака (позитивного или негативного) — символический капитал, который Аякс уносит с собой в могилу, при любом развитии дальнейших событий будет нуждаться в перераспределении. «Несчастливую» его составляющую Аякс старательно переадресовал Атридам. «Счастливая» же составляющая, действенная только здесь и сейчас и уже не совместимая с родной землей, может быть использована одним-един-ственным способом: будучи положена в основу, она станет своеобразной формой заявления прав на ту землю, в которой упокоится Аякс. На чернофигурной амфоре работы Эксекия Аякс, одной рукой утверждая в троянской земле меч, на который вскоре упадет всем телом, другой рукой касается взрыхленного холмика: очень осторожным и трепетным жестом.

По сути, Аякс повторяет логику вывода колонии, которой пользовались греческие города-государства и во времена Софокла, и, видимо, даже во времена Гомера. Четко задекларированная связь с родной землей, родным очагом, с отеческими культами и городом-метрополией обязательно должна быть подкреплена на новом месте этиологическим мифом, сюжетом, дающим право именно этим переселенцам именно из этой метрополии претендовать именно на этот кусок «чужой» земли. И самым веским основанием для подобной претензии является могила героя-основателя (при том что в реальной практике выведения колоний использовались куда менее значимые мифологические мотивации).

Здесь, как мне представляется, кроется ответ и на последний вопрос, заданный мной в начале статьи: о способе погребения Аякса, радикально отличающемся от способа погребения прочих гомеровских героев. Как правило, в греческой эпической традиции

Греки

практикуется сожжение тела с последующим возведением кургана¹; в случае же с Аяксом никакой речи о погребальном костре не идет вообще, его тело с самого начала планируется просто предать земле. Устоявшаяся в отечественной классической филологии точка зрения на этот счет² (опирающаяся на замечание Порфирия, процитированное Евстафием, о том, что «Аякс не был обычным образом сожжен на костре, но просто положен во гроб из-за гнева царя»¹) требует, как мне кажется, серьезной коррекции.

Филипп Холт, автор опубликованной в 1992 году статьи «Похороны Аякса в раннегреческой эпической традиции», категорически отрицает какую бы то ни было связь между выбором конкретного способа погребения (кремация/ингумация) и отношением к покойному со стороны тех, кто этим погребением распоряжается. Ни мифологическая традиция, ни повседневные практики древних греков, пишет он, не дают нам основания считать, что «греки рассматривали ингумацию как менее почетное погребение по срав-нениюс кремацией» [Holt 1992: 321]. Никаких оснований нетидля того, чтобы рассматривать ингумацию как древнегреческий способ хоронить самоубийц [Holt 1992: 327]. Однако то объяснение, которое предлагает сам автор, также не кажется мне удовлетворительным: он считает, что статистическое превалирование в микенскую эпоху ингумационных захоронений по сравнению с кремационными дает основания считать ингумацию более древним обычаем, чем кремация, которая, «развившись в железном веке, отчасти заместила обычные микенские практики» [Holt 1992: 324]. Вывод отсюда следует простой: Аякс — герой откровенно архаической формации, и его похороны, наряду с «башенным щитом» и рядом других маркеров, следует рассматривать как примету более ранней, по сравнению с Гомером, эпической традиции [Holt 1992: 325].

Сам же Филипп Холт приводит также весьма здравую, на мой взгляд, точку зрения археолога Дж. С. Кирка, специалиста по микенскому периоду, который еще в 1960 году высказал предполо-

¹ Убитые с обеих сторон в первый день битвы (Ил., VII, 323—437), Пат-
Рокл (Ил., XXIII, 1-257), Гектор (Ил,. XXIV, 37-38; 662-663; 782-794), Эль-
пенор (Од., XI, 74-75; XII, 11-15), Ахилл (Од., XXIV, 65-73).

² Ср. примечания В.Н. Ярхо к «Аяксу»: «...впав в безумие, Аякс перебил
стада, приняв их за своих обидчиков — ахейских полководцев. Поэтому после
смерти ему было отказано в обычном для героического века почетном сожже
нии на костре, и он был захоронен в могиле» [Ярхо 1990а: 563), со ссылкой на.
Poetarum Epicorum Graecorum testimonia et fragmenta P. I / Ed. by A Bernabe.
^LPz., 1987. S. 69, 71, 74, 77.

Eust. 285. 34—35, опубл. как фрагмент 3 «Малой Илиады» в: Allen TW. <^ed). Homeri operaV. Oxford, 1912. P. 130.

В. Михайлин. Тропа звериных слов

жение, что греки микенского времени, как правило, предавали огненному погребению воинов, погибших на чужбине (отсюда практически всеобщее предпочтение именно этого способа захоронения у Гомера). Мне уже приходилось мотивировать наличие различных способов погребения в рамках одной и той же культуры принадлежностью умерших к различным социально-возрастным группам, а также ситуативно-ритуалистическими мотивациями, связанными с сезонными и прочими обстоятельствами смерти [Михайлин 2003: 105); [Михайлин 2005]. «Правильных» мертвецов закапывают в «свою» землю. «Чужая» земля — неподходящее место для статусных похорон, и духи-посредники, отвечающие за «доставку» умершего к «своим мертвым», призываются специфическими погребальными ритуалами, отличными от статусных, — трупосожжением, возведением курганов и т.д.¹ Ингумация же Аякса в чужой земле как в своей может быть объяснена, на мой взгляд, одним-единственным способом: он присваивает эту землю. Место занято, и могила Аякса будет вечным «знаком принадлежности» здешней земли, освященной его смертью, и потому отныне священной, как и земля родного Саламина. Именно об этом говорит Тевкру Корифей:

Поскорее же, Тевкр, ты для брата наметь Усыпальницы место под кровом земли. Осенит его мрачное ложе курган, Незабвенный для смертных навеки.

(1164-1168)

Поэтому настолько важно, чтобы с меча его снял именно Тевкр, единокровный брат, самый близкий и значимый кровный родственник из всех, кто находится с Аяксом под Троей. Однако у Тевкра — своя судьба: после неудачной попытки вернуться на Са-ламин он станет основателем еще одного города с точно таким же, отеческим названием, Саламин; фактически он при жизни повторит логику поведения самого Аякса.

Тевкр снимет Аякса с меча, но не ему предназначено основное послание брата. Наследовать Аяксу во владении землей, присвоенной через ритуал принесения в жертву самого себя², сможет только его прямой наследник — Еврисак. Поэтому настолько важен

¹ Данная дихотомия, естественно, носит крайне схематичный характер, но,
как мне кажется, вполне может быть использована как базовая, «исходная» при
анализе конкретных сочетаний погребальных практик в контексте той или
иной культурной традиции.

² О смерти Аякса как о жертвоприношении см.: [Stephens 1986: 322]. О
могиле как знаке для «вечной памяти»: [Knox 1961: 27].

Греки

чисто ритуальный эпизод, который под руководством Тевкра разыгрывается в Софокловой трагедии над телом мертвого Аякса. Дядя подводит к трупу Еврисака, зажавшего в руках три пряди волос (от Тевкра, от матери Текмессы и своих собственных), и оставляет его стоять в молитвенной позе, сопроводив это действие весьма показательным обращением:

Сюда, дитя, поближе! как проситель

Рукой к отцу родному прикоснись.

В молитвенной осанке, на коленях,

Держи в руках по пряди ты волос

Моих, своих и матери своей —

Просителей святыню. Если ж кто

Тебя насильно от останков этих

Дерзнет отторгнуть — пусть злодей злодейски,

Отторгнутый от родины своей,

Без погребенья на чужбине сгинет;

Его же рода корень срежьте, боги,

Как я срезаю эту прядь мечом!

Храни ее, и с места ни на шаг.

Изо всех сил прильни к отцу, дитя.

(1171-1181)

Срезанные волосы, как традиционное посвящение при жертвоприношении, широко известны в греческой традиции. Жертвователь приходит к божеству или к герою, которому приносится жертва (а в данном случае жертва и герой — единое целое), как проситель; он приносит ему начатки собственного руна — то есть собственного фарна, собственного блага, собственного счастья — и вплетает, таким образом, собственную прядь в нить героической судьбы, вверяя себя попечению героя (или бога).

В этой связи несколько в ином свете видится и логика поведения Атридов, настойчиво пытающихся вообще отказать Аяксу в праве на погребение. Будучи обойден Ахилловым доспехом в споре об оружии, Аякс, несомненно, утрачивает значительную часть воинского, маргинального фарна. Но, принеся себя в жертву и освятив этой жертвой чужую троянскую землю, он выигрывает совсем в другом. Он обретает статус героя-покровителя здешних земель, основателя рода будущих здешних хозяев; и хозяевами этими будут не Атриды, которым взамен достанутся науськанные на них Аяксом перед смертью Эринии. Аякс и в смерти остается собой: статусным мужем, который прежде всего заботится о собственном Роде, и выигрыш Ахиллова доспеха меркнет по сравнению с этим

264 ___________ В. Михайлин. Тропа звериных слов

выигрышем¹. Кстати, стоит заметить, что эту возможность в конечном счете обеспечивает ему именно Афина: тем, что не дает ему выиграть чисто воинский приз, доспех Ахилла. Так, может быть, не стоит считать ее настолько неблагосклонной к Аяксу? Может быть, ее финальный жест, указывающий неуязвимому герою способ принести себя в жертву и «лечь в основу», имеет смысл рассматривать не в качестве coup de grace, а в качестве той высшей точки, к которой и двигался весь сюжет могучего Теламонида? В конце концов, разве не благодаря Гере, предстающей его вечной гонительницей и ненавистницей, обрел бессмертие и вошел в олимпийский пантеон Геракл, имя которого, собственно, и означает: «слава Геры»?

7. АЯКС И АХИЛЛ: ЗАКЛЮЧЕНИЕ

На очаровательной чернофигурной ольпе из Ашмолеанского музея в Оксфорде изображены два воина, играющие в какую-то игру. Между ними стоит богиня Афина, бдительный свидетель игры: смотрит она строго налево, а в правой руке держит щит. Щит она держит довольно бестактно, потому что он полностью скрывает от нас голову правого воина. <...> Оксфордская ольпа, несмотря на все недостатки замысла и исполнения, откровенно являет собой упражнение на тему, которая известна прежде всего благо-

¹ В этой связи недостаточно обоснованными кажутся рассуждения того же Филиппа Холта о «великолепном неудачнике», «вечно втором» и т.д. Действительно, Аякс проигрывает суд об оружии, у него ни разу не получается по-настоящему выйти победителем из поединка с Гектором, он не слишком удачно выступает на погребальных играх по Патроклу и т.д. Но, во-первых, Аякс — не человек судьбы, а человек статуса и как таковой не обязан побеждать в азартных играх: его ставки всегда выше мимолетной воинской удачи (что, на мой взгляд, и подтверждается финалом его сюжета). А во-вторых, даже и в случае с «азартными играми» Филипп Холт подает информацию несколько односторонне. О специфическом характере суда об оружии и тех критериев, которыми пользовались Атриды при вынесении вердикта, я уже говорил выше. Поединки с Гектором — это поединки двух статусных мужей, где демонстрация равенства статусов гораздо важнее попытки «ловить момент»; да и здесь у Гомера настойчиво подчеркивается преимущество Аякса «по очкам» в каждом конкретном эпизоде (а именно так и побеждают «взрослые» мужи!). Борцовский поединок с Одиссеем и «оружный» — с Диомедом на погребальных играх по Патроклу скорее имеет смысл рассматривать с точки зрения сугубо ритуального (и литературного) контрастного противопоставления двух противоположных воинских типажей, с акцентуацией внимания на знаковых особенностях манеры ведения поединка каждой из сторон, и т.д. И даже если говорить о чисто «азартных» практиках: разве Аякс не выигрывает право на первый поединок против Гектора у всех основных греческих героев, когда их жребии мечут из шлема, как кости из стакана?

Греки _________________________ 265

даря прекрасной ватиканской амфоре, расписанной Эксе-кием (рис. 30).

| Woodford 1982: 173]

Вариант изобразительного
сюжета об игре между Ахиллом и
Аяксом, в котором между игрока
ми стоит Афина, весьма рас
пространен и помимо оксфордс
кой ольпы¹. Поза богини здесь
удивительно напоминает позу так Рис. 30

называемой «хозяйки зверей» —

известного изобразительного сюжета, распространенного как в греческой (где богиню традиционно ассоциируют с Артемидой), так и в других индоевропейских традициях (в скифской и других иранских, во фракийской, а также в кельтских, германских и т.д.). В рамках концепций, разрабатываемых саратовской лабораторией исторической, социальной и культурной антропологии, данное изображение трактуется как маркер перехода, «разрыва границы»², так что Афина в этом случае вполне уместна. Однако прежде, чем перейти к интерпретации семантики этой группы изобразительных сюжетов, позволю себе откомментировать некоторые частности.

В приведенном Сьюзен Вудфорд описании изображения на оксфордской ольпе обращает на себя внимание одна существенная деталь: по мнению исследовательницы, Афина держит щит в правой руке, что несколько необычно. Вероятнее всего, данный казус разрешается проще простого: исследовательнице настолько властно довлеют принятые стереотипы восприятия античной (и не только античной) изобразительной традиции, что она привычно искажает под них исходный материал даже там, где он откровенно противится такому искажению. Устойчивая европейская система восприятия изобразительного текста диктует «зеркальный» принцип подхода к артефакту и принимает за правую и левую сторону изображения соответственно правую и левую его сторону с точки зрения наблюдателя. Но, позвольте, от этого правая рука человека или бога, изображенного на греческой амфоре, не станет левой!

⇐ Предыдущая 25 26 27 28 293031 32 33 34 Следующая ⇒