 |
Кабалистическое слово. Интеллект. Святой
|
|
|
|
Кабалистическое слово
Актовый зал ломился: не каждый день можно услышать Старого Фэма! Ожидали сенсацию. Профессор Ролл Фэмоуз, которого за глаза все называли Старым Фэмом, принадлежал к касте ученых‑ затворников: не участвовал в конгрессах и симпозиумах, не давал интервью и вот уже четверть века не читал лекций. Его нечастые публикации содержали максимум информации при минимуме слов. Каждая работа становилась событием. Ее обсуждали, с ней спорили, затем признавали и относили к категории фундаментальных, хрестоматийных, классических.
Всемирную известность принесла Старому Фэму созданная им белконика. Статью с изложением ее канонов Фэмоуз претенциозно назвал: «Белконоид умнее своего творца».
Неудивительно, что шокированные коллеги объявили белконику реакционной лженаукой.
Белконика была поставлена в один ряд с астрологией и алхимией.
Фэмоуз уклонился от полемики. И это еще больше раздразнило его противников. Старый Фэм презрительно молчал – год, другой.
Тем временем белконика говорила сама за себя.
С белконоидами, как фактом, уже ничего нельзя было поделать.
Число сторонников Старого Фэма постепенно возрастало, противники искали пути отступления. Лавинообразно ширился поток белконической литературы. Но в нем не было новых работ Фэмоуза.
Подозревали, что Старый Фэм копит силы, дабы одним махом уничтожить и без того поверженных в уныние противников.
Вот почему предстоящее выступление Фэмоуза вызвало ажиотаж.
«Ну что он еще готовит? – читалось на лицах ученых мужей, сидевших в первых рядах. – Не будет ли подвоха? »
Молодежь, заполнившая галерку, жужжала. Одни явились поглазеть на знаменитого старца. Другие жаждали присутствовать при битве гигантов.
|
|
|
Самые примерные мечтали приобщиться к чужой мудрости.
Аудитория притихла. Быстрой, чуть шаркающей походкой на кафедру вышел Старый Фэм и, не ожидая вступительных слов поднявшегося с места председателя, начал:
– Библейская сказка о всемогущем создателе рассчитана на легковерных. Нет, не божественная воля положила начало разуму, а сама природа…
– Это кощунственно! – перебил академик Экс. – Отрицать акт творения, предопределенность алгоритмического казуса может только… только…
– Договаривайте! – прогремел Фэмоуз. – Впрочем, у вас за душой нет ничего, кроме обветшалых догм. Отрицать эволюцию, основанную на естественном отборе, сегодня может только… только…
– Коллеги, не нужно реагировать на чисто эмоциональные факторы, – затряс колокольчиком председатель. – Старый… Гм‑ м… Профессор Фэмоуз так редко выступает перед нами, что…
– Можно продолжать? – холодно осведомился Старый Фэм. – Хотя в любую минуту я готов освободить вас, уважаемые и неуважаемые коллеги, от своего присутствия…
Угроза подействовала.
– Имейте мужество признать, что синтезированные нами белконоиды, при всем их преходящем несовершенстве, обогнали нас в интуиции, умении находить правильное решение вопреки логике, строить догадки, воображать. А их способность непроизводственно размножаться? Дешево, эффективно! И вот ведь что самое удивительное: они получают от этого удовольствие!
– Не хочет ли сказать уважаемый профессор, – вкрадчиво спросил аспирант Некто, воспользовавшись паузой, – что он и сам не прочь…
– Безусловно! – отрубил Фэмоуз. – Это единственная возможность выжить. Структура белконоидов проста и рациональна. А наша? Вот вы, молодой коллега, представляете свое устройство?
– Конечно, профессор, – с достоинством подтвердил Некто. – Если пожелаете, я сейчас же изображу укрупненную структурную схему…
|
|
|
– А неукрупненную?
– Но зачем?
– Да или нет?
– Это же триллион микроблоков! И потом, я же не проектировщик!
– Если память не изменяет, – с издевкой сказал Фэмоуз, – проектировщиков не существует. Еще тысячу лет назад перешли на машинное проектирование. Подумать только, мы не в состоянии себя спроектировать! Всецело зависим от машин! Незаметно утратили самостоятельность, функцию самопрограммирования и самоусовершенствования. А белконоиды, в отличие от нас, воспроизводят себя сами, причем во все возрастающих количествах. Что же касается темпов их самоусовершенствования… Сейчас я… Я продемонстрирую вам…
Аудитория напряглась, предвкушая кульминацию.
– Сейчас я продемонстрирую вам… – повторил Старый Фэм, и голос его преисполнился торжества, – белконоида, интеллект которого не только не уступает нашему, но в среднем на пятнадцать баллов выше. Я дал ему имя Человек.
– А что оно означает, профессор? – донеслось с галерки. – И где вы его откопали?
Старый Фэм вдруг смутился.
– Это древнее, чисто кабалистическое слово, – сказал он неуверенно. – Не ищите в нем смысла.
Интеллект
Святой
– Нет, вы не гомо сапиенс, Луи! Совсем наоборот…
– Хотите меня оскорбить, Милютин? – осведомился Леверрье ледяным тоном.
– Отнюдь! То же самое могу сказать о себе и о любом из нас.
– Значит, с человеком разумным покончено. Тогда кто же я, черт возьми?
– Гомо инкогнитас.
– Человек неизвестный?
– Точнее, непознанный. Мы постигли глубины Вселенной, но так ли уж много знаем о себе? Мозг гения и мозг кретина – даже под электронным микроскопом не обнаружишь разницы. А сколько таинственных явлений, связанных с нашей жизнедеятельностью, истолковано до смешного поверхностно!
– Вы всегда были чуточку мистиком, – сказал Леверрье назидательно.
– При чем здесь мистика?
– Писал же профессор Феллоу…
– Ох уж эти профессора, – перебил Милютин. – Все‑ то им ясно! Впрочем, я не прав. И среди профессоров встречаются думающие люди. Но прошу вас, Луи, не произносите при мне имени Феллоу. С ним у меня связаны, мягко говоря, не слишком приятные воспоминания.
– Вот как?
|
|
|
– Помните мои опыты с пересадкой памяти? Тогда Феллоу назвал меня гробокопателем, посягающим на духовные ценности умерших!
– Согласитесь, что у него имелись для этого э‑ э… некоторые основания. В затее с пересадкой памяти действительно было нечто… нечто…
– Довольно, Луи! Бог с ней, с пересадкой. Будем считать ее моей творческой неудачей.
– Вот видите. Но эта неудача позволила вашим противникам объявить вас идеалистом: мол, Милютин отрывает духовное от материального, сознание от мозга.
– Я пробовал заменить одну материальную основу другой. Впрочем, не стану оправдываться.
– На самом деле, мы отклонились от темы разговора. Так что вы имели в виду, упомянув о таинственных явлениях? Телепатию?
– Обычное внушение.
– То есть гипноз?
– Не только. Возьмем исторический пример. Вы слышали о Луизе Лотто?
– Нет, – признался Леверрье.
– О, в конце девятнадцатого века она стала знаменитостью. Будучи религиозной до фанатизма, Луиза самовнушением вызывала у себя стигматы.
– Стигматы? Это еще что такое?
– Так называли кровавые пятна на руках и ногах – в местах, где, согласно Евангелию, при распятии Христа были вбиты гвозди. Представляете, в какой экстаз приводила Луиза верующих! Парижская Академия наук не смогла объяснить это явление, и церковь, воспользовавшись беспомощностью ученых, объявила его сверхъестественным. А между тем… – Милютин рассмеялся.
– Что «между тем»? – нетерпеливо переспросил Леверрье.
– Стигматы у Луизы Лотто появлялись совсем не в тех местах, куда римляне вбивали гвозди при казни распятием, а там, где их изображали иконописцы.
– И что с ней было потом?
– Ее причислили к лику святых. Святая Луиза… Постойте… Отчего бы вам тоже не сделаться святым? Получилась бы чудесная пара! Святое семейство: Луиза и Луи! Сам великий Феллоу…
Леверрье насупился.
– Вы же просили не упоминать его имени!
– Мало ли что я просил!
Милютин внезапно вскочил со скамьи, на которой они сидели, и принялся вышагивать по аллее взад‑ вперед, что‑ то беззвучно бормоча под нос.
|
|
|
– А почему бы не попробовать! – задорно воскликнул он, садясь. – Знаете что, Луи, давайте проведем любопытный эксперимент!
– Над кем?
– Над вами, разумеется. Маленький опыт внушения.
– Я не поддаюсь внушению, – оскорбленно произнес Леверрье.
– Вот и отлично, значит вам не грозит участь Гордье!
– А кто он?
– Преступник, осужденный на смертную казнь. Пообещав легкую смерть, ему завязали глаза, слегка царапнули запястье и стали поливать руку теплой водой, внушая: у вас перерезаны вены, вы истекаете кровью…
– И что же Гордье?
– Умер. При вскрытии обнаружили анемию мозга, как при сильной кровопотере.
– Впечатлительная натура… К счастью, у меня железные нервы, – не без тревоги в голосе заявил Леверрье. – Так что я должен делать?
– Ничего особенного. Помнится, вы занимались аутотренингом: «Мое тело тяжелеет, наливается свинцом…»
– Мне тепло… приятно… я засыпаю… засыпаю… за…
– Постойте! – поспешно сказал Милютин. – Не то вы и впрямь заснете. От вас требуется другое: убедите себя, что вы электрическая лампочка.
– Какая еще лампочка?
– Обыкновенная, ватт на шестьдесят. Больше вы вряд ли потянете.
– Вы с ума сошли!
– Сошел, конечно, сошел, – успокаивающе проговорил Милютин. – Но все равно, окажите мне эту дружескую услугу. Повторяйте за мной: я – лампочка… по моим жилам течет электрический ток… мне тепло… электроны движутся все быстрее… от меня исходит сияние… оно все ярче и ярче…
* * *
Две монашенки шествовали по саду Тюильри. В конце аллеи их внимание привлекли два странных человека. Один – высокий, смуглый, похожий на дьявола. Второй – низенький, полный, с венчиком жидких волос, обрамляющих макушку. Глаза его были закрыты, а вокруг головы, подсвечивая лысину, сиял нимб.
Монашенки замерли, затем, не сговариваясь, рухнули на колени.
– Идите с миром, – сказал человек, похожий на дьявола. – Святой Луи сегодня не принимает. Он занят.
– Возликуем, сестра, – дрожащим голосом произнесла первая монашенка. – Возблагодарим господа, ниспославшего нам чудо.
– Возликуем… – эхом откликнулась вторая.
Оглядываясь и мелко крестясь, они помчались докладывать аббатисе о чуде святого Луи.
Леверрье очнулся.
– Я говорил, что все это ерунда! Надо же было придумать – электрическая лампочка!
– Не все опыты оказываются удачными, – сказал Милютин.
|
|
|
