 |
Тамтам. Все для счастья
|
|
|
|
Тамтам
– В Эквадоре землетрясение, – оторвавшись от газеты, сказал Леверрье.
– Тамтам, – пробормотал Милютин. – Турнедо в стиле Монтморенси великолепная вещь! А знаете, как готовится? Нужно нарезать морковь в форме орешков и тушить в сливочном масле на медленном огне. Поджарить мясо а‑ ля соте и выложить на гренки. Оставшуюся на сковороде жидкость разбавить белым вином, соусом «Деми‑ глас» и вскипятить. Донышки артишоков…
– Постойте, – взмолился Леверрье. – При чем здесь тамтам? Ведь это африканский барабан. А Эквадор…
– Не сомневаюсь в ваших географических познаниях, Луи. Правда, слово «тамтам» индийского происхождения, но я, действительно, имел в виду африканский барабан. Только не как музыкальный инструмент, а…
– Как сигнальное средство?
– Мы понимаем друг друга с полуслова, – улыбнулся Милютин и отодвинул тарелку. – То, что произошло в Эквадоре, предсмертный крик гибнущей галактики.
Леверрье скомкал газету.
– Какой еще крик? Землетрясение – вы что, не слышали?
– Кофе остынет, – предупредил Милютин. – Видите ли, Луи, бессмертна лишь Вселенная. Планеты, звезды и целые галактики умирают, словно люди, хотя и не так скоро…
– О чем вы говорите?
– Ну, пусть сигнал бедствия, вселенский SOS…
Леверрье вскочил, опрокинув кофе.
– Ваша фантазия, Милютин, переходит все границы!
– Зачем так волноваться, Луи? Гарсон, приберите, пожалуйста!
– Рассказывайте по порядку, – потребовал Леверрье.
– Что вы знаете о гравитационных волнах, Луи?
– Очевидно, то же, что и вы. Это волны тяготения, излучаемые неравномерно движущимися массами. Ну, что еще? Гравитационные волны предсказаны теорией относительности Эйнштейна, распространяются со скоростью света, однако до сих пор не подтверждены экспериментально. Только какое отношение…
|
|
|
– Движущиеся равномерно небесные тела гравитационных волн не излучают. Но вот наступила катастрофа. Звезда начинает пульсировать, биться в предсмертных конвульсиях. Движение гигантской массы становится неравномерным, и в пространство устремляются потоки гравитационных волн. А если катастрофа охватывает целую галактику…
– Очевидно, волны, испускаемые массой звезд, складываются…
– Вот именно, Луи. Но по‑ разному – иногда усиливая, а чаще гася друг друга.
– Насколько известно, – сказал Леверрье, – плотность потока волн тяготения у поверхности Земли чрезвычайно слаба, иначе их давно бы обнаружили.
– Общий фон излучения, и правда, ничтожен. Но агония галактики длится миллионы лет. И время от времени всплески оказываются столь велики, что на Землю обрушивается гравитационный ураган. Земля содрогается словно тамтам, это и есть землетрясение.
– Очень уж просто… – с сомнением проговорил Леверрье.
– Я упростил сознательно. Нужно учитывать также нестационарные процессы в толще Земли, резонансные явления. Гравитационный ураган играет роль катализатора, резко усиливающего реакцию.
– Вы меня почти убедили. Но нельзя быть таким неисправимым романтиком: предсмертный крик, зов о помощи… Превратили катаклизм в трагедию!
Милютин выпустил кольцо дыма.
– Послушайте, Луи… – произнес он медленно. – Я воспользовался статистикой землетрясений за несколько последних столетий. Обработал множество сейсмограмм, согласовал их временные и пространственные масштабы, а затем ввел всю эту информацию в компьютер…
– И что же? – насторожившись, спросил Леверрье.
– Ах, лучше бы я этого не делал… – с горечью сказал Милютин.
Все для счастья
– Вы задумывались, Луи, над тем, что было бы с вами, если бы ваша матушка вышла замуж не за вашего отца, а за другого человека? – спросил Милютин.
|
|
|
– Какое смешное слово «ма‑ туш‑ ка», и очень милое, – восхитился Леверрье. – У вас, русских…
– Так все же, задумывались?
– Нет, – чистосердечно признался Леверрье. – Но, полагаю, ничего особенного. Просто у меня был бы другой отец.
– И передо мной оказался бы не симпатичный, полный и, увы, успевший облысеть холостяк ниже среднего роста, а долговязый, рыжий, отталкивающей внешности многодетный отец семейства. К тому же тощий.
Леверрье обиженно фыркнул:
– Это скорее ваш портрет, Милютин!
– Польщен. Но я не рыж и не многодетен. А жаль, тогда бы хоть чем‑ нибудь выделялся среди современников.
– Сейчас вы скажете, что Мальтус ошибся и демографический взрыв нам не угрожает.
– Вы, как всегда, проницательны, – одобрил Милютин. – Но я не думал ни о Мальтусе, ни о мальтузианстве. Имел в виду совсем другое.
– И что именно?
– Вы, Луи, сплошное нагромождение случайностей!
– Ну, знаете…
– Не серчайте. Это относится к любому человеку. Единственная наша закономерность – генетический код. Остальное чистой воды случайность. Не обольщайтесь, Луи. Тысяча против одного, что у вас не было бы другого отца. Потому что не было бы вас самого. В старину на ярмарках судьбу предсказывали… попугаи. Природа представляется мне таким попугаем. Она вытаскивает разноцветные билетики из шляпы старого шарманщика – бога.
Леверрье торжествующе засмеялся:
– Вот вы и попались, Милютин. Выдаете себя за атеиста, а сами…
– Не придирайтесь к словам, Луи. Я сказал «бог», подразумевая всемогущую случайность. Но дело не в этом. Самое любопытное, что большинство билетиков пустые. Вам повезло: достался билетик с предсказанием. Один из тысячи.
– Вы сегодня в мистическом настроении, Милютин. И, представьте, я догадываюсь, чем оно вызвано.
– Вашей интуиции можно позавидовать!
– У вас творческая неудача. Зашли в тупик или опровергли самого себя. Помните ваш неудачный опыт с внушением?
– Что‑ то не припоминаю…
– Когда вы пытались с моей помощью зажечь несуществующую лампочку. Подумать только, какие нелепые задумки втемяшиваются иногда в вашу голову!
|
|
|
Милютин покаянно склонился:
– Вы тысячу раз правы, Луи.
– Вот видите!
– Но сегодня по счету тысяча первый.
– Значит…
– На сей раз у меня творческая удача. Самая неудачная из удач!
– С вами не соскучишься, Милютин, – разочарованно проговорил Леверрье. – И что же вы такого придумали?
– Как инженер, Луи, вы знакомы с понятием флуктуаций…
– Еще бы! Микроскопические скачки тока, шумы радиоприемников…
– Словом, те же случайные процессы. И человеческая жизнь это не более чем цепь флуктуаций.
– Решительно не согласен! – запротестовал Леверрье. – Вы исключаете детерминированное начало, роль самого человека в становлении своей судьбы. Наконец, воспитательную функцию общества!
– И вот ваш детерминированный и воспитанный человек вышел подышать свежим воздухом, а ему на голову упал никем не предусмотренный метеорит!
– Явление столь редкое, что его вероятностью можно пренебречь.
– Тогда кирпич с крыши… Ну, пусть просто поскользнулся и сломал ногу.
– Или случайно стал астронавтом, о чем мечтал с детства, случайно построил дом, вылечил больного, прочитал лекцию? Случайно шагнул в огонь, чтобы спасти ребенка? Это все та же цепь флуктуаций?
– Примите мою капитуляцию, – торжественно сказал Милютин. – По правде, я просто хотел немного вас подразнить. И, кажется, переборщил. Но не станете же вы отрицать, что человеческая жизнь проходит на фоне флуктуаций и что судьба человека зависит от них?
– Не стану, – великодушно подтвердил Леверрье. – И вы считаете этот тривиальный вывод своей творческой удачей? Ничего нового в философские категории необходимости и случайности уже не внести.
– Даже случайно? – пошутил Милютин.
– Помните классическое определение: «Где на поверхности происходит игра случая, там сама эта случайность всегда оказывается подчиненной внутренним скрытым законам. Все дело лишь в том, чтобы открыть эти законы»?
– У вас завидная память, Луи, – отметил Милютин. – Так вот, я как раз и открыл их. Более того, мне удалось избавить необходимость от ее непременной спутницы – случайности.
|
|
|
– Вы здоровы, Милютин? – осведомился Леверрье. – Разве вам не известно, что необходимость и случайность – диалектические противоположности, взаимно связанные, взаимопроникающие и не способные существовать друг без друга? Диалектический материализм…
– Не упоминайте его имени всуе, – строго сказал Милютин. – Для меня это основа основ!
– Тогда в чем же дело?
– Вы прямолинейны, Луи. Категоричность во всем, таков уж ваш характер. Черное для вас всегда черное, а белое…
– Всегда белое, хотите сказать? Да, я не признаю компромиссов!
– А в науке очень многое, если не все, зиждется на компромиссах. Мы принципиально не можем постичь абсолютную истину и все же стремимся приблизиться к ней, это ли не компромисс? Корпускулярная теория света, созданная Ньютоном, и волновая теория Френеля смертельно враждовали. Казалось, все в них противоречит друг другу. Но вот возникла новая, квантовая теория и примирила кровных врагов. Что такое квант света? И частица, и волна, говорим мы. Но это – типичный компромисс, потому что на самом деле квант не частица и не волна. Мы тяготеем к зримым аналогиям, а квант таких аналогий не имеет…
Леверрье заломил пухлые руки:
– Пощадите, Милютин! С вами спорить бесполезно. У вас наготове арсенал аргументов. Расскажите лучше, что вы открыли на этот раз.
– Мое научное кредо, Луи, заключается в решении задач типа «что было бы, если бы…». Лишь затем встают вопросы: как, каким образом?..
– А вопрос «зачем» вы себе задаете? – В голосе Леверрье прозвучали ехидные нотки.
– Увы, в последнюю очередь, подобно многим ученым. Когда‑ то это называли «чистой наукой». Кстати, именно чистая наука облагодетельствовала человечество атомной бомбой…
– Вы беспощадны к себе подобным, Милютин. Но почему бы вам не перейти на практические рельсы? Удовлетворение текущих потребностей общества…
– Тогда бы я не был собой. Но хватит. Вы интересовались моим последним открытием? Так вот, я задал себе вопрос: что было бы, если бы в жизни человека не существовало случайностей?
– Вопрос, на который в принципе нельзя ответить, – проронил Леверрье.
– Вот как? Думаю, мне удалось сделать это. Из Центра генной инженерии я получил безукоризненный со всех точек зрения генетический код и, обработав в виде программы, ввел в компьютер.
– Вы смоделировали…
– Человеческую жизнь. В ней реальному году соответствовал час машинного времени. Из этой жизни были исключены случайности.
– А болезни, срывы, тупики, блуждание в потемках, неудачная любовь, наконец?
– Я постарался сделать моего человека счастливым. Он шел по жизни на зеленый свет, был огражден от зла. Зло, убежден в этом, тоже нелепая случайность.
– Желал бы оказаться на его месте… – задумчиво проговорил Леверрье. – У него было все для счастья.
– Да, – сказал Милютин. – Иначе он бы не покончил с собой.
|
|
|
