Вновь о советских и постсоветских поколениях

Из приведенных примеров мы видим, что постсоветские поколения по многим параметрам значимо отличаются от своих предшественников. Но водораздел может проходить в разных поколениях. Так, в случае использования цифровых технологий перелом произошел в реформенном поколении, а в случае с досуговым поведением и практиками здорового образа жизни он пролегает, скорее, в поколении миллениалов.

 Предвидим возможный скепсис или даже рассуждения по поводу того, что сдвиги в структуре потребления и досуга не столь важны и являют собой лишь пену на вздымающихся волнах потребительского общества. Нам трудно с этим согласиться. Во‑ первых, речь идет не просто о приобретении тех или иных товаров или услуг – это лишь вещная сторона более важных изменений в стиле жизни и формах коммуникации между людьми.

 Во‑ вторых, слишком часто проявляется привычка считать более важными (системообразующими) политические и макроэкономические события, а к «низовым» повседневным практикам, особенно потребительским и досуговым, относиться чуть ли не пренебрежительно. Но в каком‑ то смысле сдвиги в повседневной жизни имеют более фундаментальное значение, чем изменения политических мнений, которые у обычных респондентов, не погруженных в политику, сохраняют поверхностный характер. Не являясь экспертами по общим вопросам политики и экономики, обычные люди могут реагировать на соответствующие вопросы относительно устойчиво просто в силу инерции или навязчивого воздействия СМИ.

 Отношения человека с государством, разумеется, не перестают быть важной темой, в особенности когда государство стремится проникнуть чуть ли не во все стороны жизни, как в современной России. Но неясно, откуда берется столь устойчивое убеждение в том, что характер политических установок является главным критерием и что традиционный интеллигентский вопрос о противостоянии с властью по‑ прежнему волнует основную массу населения и в особенности молодых людей.

 Конечно, нельзя отрицать и существования механизмов преемственности и цикличности, в том числе в развитии институтов, ибо ничто не умирает окончательно. Но в то же время нельзя не видеть, что пришли другие поколения, вошедшие во взрослую жизнь в перестроечный и постперестроечный периоды и не имеющие собственного советского опыта, а механизмы «генетической передачи» с помощью институтов в данном случае если и работают, то с существенными ограничениями. Да и сами институты вряд ли остались неизменными.

 По нашему мнению, следует сместить фокус на практики повседневной жизни и задавать вопросы о трудовых, потребительских или досуговых привычках, которые более однозначно понимаются людьми, поскольку непосредственно связаны с их личным опытом. Далее, мы должны идти от поверхностных проявлений вглубь, чтобы понять, как формируются новые формы коммуникации, появляются другие культурные образцы, иное отношение к собственной жизни и к истории собственной страны.

 В связи с этим приведем еще один фрагмент данных, связанный с ответами на интересный вопрос, характеризующий отношение к советскому прошлому: «Вы бы хотели, чтобы Ваши дети росли во времена Советского Союза или в сегодняшней России? ». К сожалению, в РМЭЗ НИУ ВШЭ доступны лишь данные за 2006 г., но этот год хорош тем, что был относительно благополучен и лишен разного рода кризисных наслоений. Выяснилось, что в целом желающие, чтобы их дети жили в Советском Союзе или в современной России, разделились ровно пополам. Но поколенческие отличия весьма разительны. Мобилизационное поколение большей частью отдает предпочтение советскому прошлому (80 %), поколение оттепели от него отличается не сильно (74 %), и в поколении застоя таковых большинство (61 %). Резкий скачок совершается в реформенном поколении, где число приверженцев Советского Союза (в указанном выше смысле) падает до 34 %, а в поколении миллениалов, находящихся накануне периода активного взросления с медианным возрастом 17 лет, эта доля уменьшается еще в 2 раза (17 %). Таким образом, в данном конкретном случае при отсутствии советского опыта растворяется и ностальгия по советскому прошлому, которая в старших поколениях еще относительно сильна.

 Подводя итоги, мы полагаем, что разбираемый нами выше проект «советский простой человек» был одним из самых интересных интеллектуальных проектов 1990‑ х годов, реализуемых очень сильной группой исследователей, которая в течение долгих лет, в отличие от многих, занималась не абстрактным философствованием а опиралась на систематический сбор эмпирических данных. Сегодня следует признать, что этот проект подошел к своему завершению. И не потому, что используемые им инструменты не применимы к значительной части общества. А потому, что он ограничен определенным ракурсом, и возникающее новое множество антропологических типов через этот ракурс не выявляется. Нужна иная исследовательская программа, нацеленная на то, чтобы посмотреть на общество не только «сверху», но и «снизу».

 Это означает, что мы прощаемся (во многом уже простились) с советским простым человеком. Число носителей этого архетипа, имеющих опыт советской сознательной жизни, сокращается. А приходящие на смену поколения, за кого бы они ни голосовали, во многом оказываются другими. И многие вопросы, принципиально важные для поколений советского периода, для них утрачивают свое значение.