Письмо Г. Ф. Александрова секретарям ЦК ВКП(б) Г. М. Маленкову и А. С. Щербакову по поводу письма Белецкого Сталину.

Письмо Г. Ф. Александрова секретарям ЦК ВКП(б) Г. М. Маленкову и А. С. Щербакову по поводу письма Белецкого Сталину.

На письмо З. Я. Белецкого немедленно откликнулся академик Г. Ф. Александров, против которого профессор Белецкий направлял главный удар. Хотя письмо Белецкого было адресовано Сталину, Александров, однако, посчитал целесообразным обратиться непосредственно не к Сталину, а к секретарям ЦК Г. М. Маленкову и А. С. Щербакову.

Письмо Г. Ф. Александрова секретарям ЦК содержит целостную историко-философскую концепцию, в которой затрагиваются проблемы преемственности в развитии философских знаний, отношение марксизма к предшествующей философии. В печати из него появлялись лишь отдельные отрывки. Поэтому приводим его практически полностью.

 

Товарищу Маленкову Г. М.

Товарищу Щербакову А. С.

«В связи с письмом т. Белецкого на имя товарища Сталина с критикой третьего тома «Истории философии» считаю необходимым представить на ваше рассмотрение разбор этой записки. Ниже рассматривается каждый (здесь и далее выделено Александровым. — А. К. ) тезис письма т. Белецкого относительно III тома «Истории философии».

Акад. Александров сообщает, что «при обсуждении вопроса об изложении в III томе «Истории философии» философских взглядов Канта, Фихте, Гегеля, Фейербаха были высказаны следующие соображения: 1) в англо-американской научной прессе перед войной и в начале войны начал широко обсуждаться вопрос о месте немецкой философии в истории культуры и о связи ее с современностью; 2) Было обнародовано много нелепых и путаных суждений на этот счет; 3) Уже около 10 лет немецкие лжеученые, гитлеровские «философы» усиленно обсуждают философию Канта, Фихте и Гегеля, стремятся упрочить свою идеологию ссылками на то, что она якобы уходит корнями во всю историю прогрессивных устремлений немецкой философии, литературы, искусства, науки. Изучение этого вопроса показало что гитлеровцы ухватились за мистику Фихте и Канта, объявив вместе с тем их диалектику заблуждением; 4) Мы обратились к трудам В. И. Ленина, который во время прошлой мировой войны законспектировал и написал сотни страниц, посвященных немецкой классической философии, во время гражданской войны несколько раз выступал по вопросам оценки и изучения философии Гегеля и многократно перечитывал некоторые его работы…

Еще в 1942 редакция «Истории философии», утвержденная в свое время секретариатом ЦК ВКП(б), поставила на своем заседании, с участием других философских работников, также вопрос о том, как ныне, во время войны против гитлеровской Германии следует оценивать немецкую классическую философию После обсуждения этого вопроса (а уже была известна и точка зрения т. Белецкого) редакция единодушно пришла к заключению, что ленинская оценка Канта и Гегеля должны быть оставлены полной силе, что нет оснований менять точку зрения марксизма-ленинизма на немецкую классическую философию.

Однако тогда же редакция решила, ввиду использования современными реакционерами некоторых консервативных сторон немецкой классической философии, дать в 3-м томе «Истории философии» более резкую и более обстоятельную критику консервативных черт немецких философов, чем это делалось до сих пор в нашей литературе, и это было осуществлено. Новым в III томе «Истории философии» по сравнению с прежними трудами наших философских работников и является более подробная критика ограниченности и консервативных черт немецкой классической философии».

Г. Ф. Александров критикует утверждение Белецкого о том, что будто бы «философия немецкого классического идеализма стала неожиданно центральной проблемой нашей философской мысли». Г. Ф. Александров отмечает, что «изложение и критика немецкого классического идеализма занимает 245 страниц из 600 страниц тома».

«Второе критическое замечание т. Белецкого: «Из третьего тома мы узнаем, что философия немецкого классического идеализма не имела никакого отношения к немецкой действительности». Отвечая на это критическое замечание, Г. Ф. Александров пишет, что «вопросу о связи немецких философов с немецкой действительностью в «Истории философии» — 3-м томе — посвящено много страниц. Кроме того, в томе обстоятельно рассмотрена связь каждого немецкого философа с немецкой действительностью того времени».

«В 3-м томе «Истории философии», — пишет Александров, — имеется ряд общих характеристик такого рода: «Господство плоского филистерского сознания, обусловленное социально-политической отсталостью Германии, было столь сильно, что накладывало свою печать на наиболее передовых немецких мыслителей. Лучшие умы Германии первой половины XIX в. не могли устоять против национальной немецкой стихии — филистерства. Двойственность и половинчатость Канта, филистерские черты Гете, кичливый национализм Фихте, мракобесие позднего Шеллинга, преклонение Гегеля перед реакционным прусским государством — все это явления одного порядка: дань политической отсталости Германии и бюргерской косности» (с. 301).

«Из этого видно, — продолжает Александров, — что в III томе «Истории философии» основательно вскрыта связь учений Канта, Фихте, Гегеля с немецкими условиями того времени. Возникает закономерный вопрос: для каких целей потребовалось т. Белецкому подсовывать авторам указанного труда глупые идейки об отрыве немецкой философии от немецкой действительности».

«В своем письме, — пишет Александров, — т. Белецкий критикует следующее положение из введения к III тому «Истории философии»: «В то время как творения классических философов и поэтов Германии провозглашали идеалы международного сотрудничества и культурного прогресса человечества, Германское государство низменно выступало в качестве оплота международной реакции и международного разбоя» (т. III, с. 5).

Белецкий так комментирует это место из III тома «Истории философии». «В этой оценке все ново, все расходится с тем, что мы до сих пор знали об этой философии». Г. Ф. Александров приводит многочисленные цитаты из работ Лейбница, Гете, Гейне, Канта, Фихте, в которых они выступали за сотрудничество между народами. «Конечно, — отмечает Г. Ф. Александров, — у Канта, Фихте, Гегеля был сильно развит национализм, и это использовали гитлеровцы в своих преступных целях. Это же подчеркивает и всячески раздувает т. Белецкий. Но бесспорны так же выступления немецких философов за сотрудничество народов. Это всячески замалчивают гитлеровцы. Это невыгодно для них. Это замалчивает и т. Белецкий. Спрашивается: почему мы должны скрывать и даже отрицать в истории науки то, что бьет фашистскую идеологию не в бровь, а в глаз.

В своем письме т. Белецкий утверждает, что «классики марксизма-ленинизма не считали, что идеи французской революции вызвали к жизни немецкую классическую философию». С этой позиции т. Белецкий критикует III т. «Истории философии», в котором доказывается влияние (а не «вызывание к жизни», как это утверждает т. Белецкий) французской революции на классическую немецкую философию».

«Это утверждение т. Белецкого неправильно, во-первых, потому, что «Маркс и Энгельс признавали влияние французской революции на Канта, Фихте и Гегеля. Маркс писал: «Философию Канта можно по справедливости считать немецкой теорией французской революции» (т. I, с. 198); во-вторых, это утверждение неправильно еще и потому, ибо сами немецкие философы признавали это влияние. Так, например, Гегель отмечал, что «французский народ, при помощи своей революции сбросил отягощающее его безжизненные силы». Он назвал французскую революцию «великолепным восходом солнца» и признавал, что «все мыслящие существа праздновали эту эпоху».

«Тов. Белецкий, стремясь во что бы то ни стало доказать, что Гегель «мертвая собака», с которой нечего больше возиться, пишет: «Отношение к революции Гегель выразил, во-первых, в работе «Феноменология духа». В главе «Ужас» Гегель писал, что всеобщая свобода не способна ни к какому созиданию, она является лишь фурией исчезновения». Должен сказать, что т. Белецкий или прочитал только это место из известного труда Гегеля, или прочитал эту работу, но не понял ее. В цитированном месте у Гегеля речь идет не о революции, а о свободе самосознания. Отношение же к французской революции Гегель высказал в «Феноменологии духа» в следующих словах: «…не трудно видеть, что наше время есть время рождения и перехода к новому периоду. Дух порвал с существующим миром его наличного бытия и готов отбросить его в прошлое и отдаться работе над своим преобразованием. Правда, он не бывает в покое, а находится в непрерывно прогрессирующем движении…»

Далее Г. Ф. Александров пишет: «Что же касается оценки «Феноменологии духа», то с этим нельзя так просто разделаться, как это предлагает т. Белецкий. «Феноменология духа» Гегеля является сочинением, которое, по словам Маркса, «служит истоком и тайной гегелевской философии… Гегель развернул в нем картину исторического, диалектического развития сознания, которое в обобщенном виде воспроизводит развитие философии и науки вообще». Г. Ф. Александров пишет, что «на разных этапах своего развития философы по-разному относились к французской революции. Но все они испытали на себе ее влияние. Удивительно в данном случае то, что взгляды т. Белецкого расходятся с Марксом и Энгельсом и совпадают с суждениями о Канте и Гегеле гитлеровских «философов».

«Белецкий, — пишет Александров, — так оценивает изложение взглядов немецкой классической философии. «В этой оценке все ново и все расходится с тем, что мы до сих пор знали об этой философии». Тов. Белецкий здесь обошел вопрос, для кого все это ново? Если говорить о марксистах, то они всегда придерживались этих взглядов. Если говорить о ревизионистах, то они всегда критиковали эти убеждения. Что же касается того, что т. Белецкий «до сих пор» не знает этих взглядов, свидетельствует лишь о необходимости пополнить его философское образование. Впрочем, как об этом говорят факты, т. Белецкий до эвакуации в Алма-Ату сам придерживался (уже во время войны) этих «новых» и «неизвестных» взглядов.

Белецкий рассматривает оценку политических взглядов Фихте, Гегеля, как они даны в III томе «Истории философии» и «критикует» эту оценку, как расходящуюся со взглядами Маркса и Энгельса. В этой своей критике т. Белецкий воюет с ветряными мельницами, ибо в «Истории философии» дана, только более точно и полно, вся та критика политических взглядов, которую дает т. Белецкий. Разница здесь лишь в том, что в III томе «Истории философии» политические взгляды Канта, Фихте, Гегеля раскритикованы более резко, обстоятельно, грамотно, чем это делает т. Белецкий». Александров приводит в своем письме много выписок из III тома «Истории философии», в которых анализируются политические воззрения Канта, Фихте, Гегеля. Например, «Фихте высказал немало кичливых утверждений о немецкой нации, ее превосходстве, но даже беглое знакомство с сочинениями Фихте показывает, насколько он далек даже в крайних своих националистических преувеличений от фашистского шовинистического изуверства (с. 165)».

Александров в письме приводит из III тома «Истории философии» обоснованную и убедительную характеристику политических воззрений Гегеля. «Беда Белецкого в том, — пишет Александров, — что он переносит положительные оценки диалектики Гегеля, данные в III томе «Истории философии», на его политические воззрения», а высказывание классиков марксизма-ленинизма о консервативных чертах мировоззрения немецких философов распространяет на все их учения. Отсюда и вся несуразность. На этот счет остается только сказать словами Энгельса: «Человек, который судит о каждом философе не потому ценному, прогрессивному, что было в его деятельности, но потому, что было необходимо переходящим, реакционным, судит по системе, такой человек лучше бы молчал. По его мнению вся история философии — это просто «куча развалин», разрушенных систем. Как высоко стоит Гегель над этим своим мнимым критиком. И он воображает, что критикует Гегеля, то тут, то там нападая на след неправильных скачков, с помощью которых Гегель, как и всякий другой систематик, должен был построить свою систему… Но если бы стоило тратить труд, так я показал бы ему еще проделки другого рода. Барт… все превращает в мелочи, и пока от этого он не отучится, он, говоря словами Гегеля «из ничего, через ничто придет ни к чему» (Энгельс. Письмо Конраду Шмидту от 1 июня 1891 г. )».

«В своем письме, — пишет Александров, — т. Белецкий заверяет, будто бы классики марксизма-ленинизма никогда не утверждали, что философский идеализм являлся когда либо революционным, прогрессивным мировоззрением, считали, что в идеолистических системах могут быть развиты «отдельные моменты», имеющие прогрессивное значение. Автор письма, ввиду вульгарного представления об истории, знает только одну формулу: раз идеализм — значит, реакция, материализм — значит, прогресс и революция. Ни Маркс, ни Ленин не могли высказать такой глупости. Конечно, чаще всего в истории науки идеализм был консервативным и даже реакционным направлением, а материализм — прогрессивным. С тех пор как появился диалектический материализм, ни одна разновидность идеализма не играла какой бы то ни было прогрессивной роли, Но в истории науки были периоды, когда целые столетия на арене выступали главным образом идеалистические философские системы, многие из которых играли в высшей степени прогрессивную роль. Об этом приходится говорить не для подчеркивания заслуг идеализма, а для развенчания упрощенческой вульгаризаторской схемы т. Белецкого об историческом развитии философии. Аристотель был идеалист, но разве не Маркс назвал его вершиной античной философской науки! Декарт был идеалист (дуалист), но какой невежда осмелится этого крупнейшего прогрессивного французского философа назвать реакционером! То же самое можно сказать о Гегеле. И это объясняется тем, что нет в истории философии такого закона: всякий идеалист — реакционер, всякий материалист — революционер. Это нелепая и глупая схема. Недаром Ленин говорил, что умный идеализм лучше, чем глупый материализм. Менялись времена — менялось и значение различных философских идеалистических систем. Это все прекрасно понимали классики марксизма-ленинизма, которых т. Белецкий представляет невежественными людьми. В данном вопросе можно говорить лишь о незнании т. Белецким предмета, о котором он вздумал рассуждать. Следующее же положение, выдвинутое т. Белецким является неслыханным оглуплением и дискредитацией марксизма-ленинизма. Тов. Белецкий пишет в письме, будто бы классики марксизма-ленинизма «предупреждали», что «положительные стороны идеалистических систем прошлого приобретают революционный смысл лишь тогда, когда они вырваны из идеалистической системы и когда они материалистически переработаны». Само собой разумеется, что подобной чепухи нельзя найти ни в одном марксистском произведении. По т. Белецкому выходит, что, напр., Белинский придерживался в течение ряда лет идеалистических воззрений, стал играть прогрессивную роль только после «материалистической переработки» его взглядов и «вырывания» из его воззрений «положительных сторон», что, следовательно, без этой операции Белинский никакой революционной роли играть не мог! Значит все великие люди идеалисты (а таких было сотни) — Аристотель, Кампанелла, Декарт, Лейбниц, Гегель стали иметь значение только после «вырывания» у них каких-то понравившихся т. Белецкому сторон, а до этого были реакционерами! Абсурдность этого взгляда тем более велика, что в то время, когда жили все эти люди, «вырывать» — то и «перерабатывать» их взгляды было некому, так как они были наиболее образованными и глубокими людьми своего времени. До сих пор все народы думали, что для своего времени Аристотель, Декарт или Гегель были передовыми людьми. И, как известно, их за это преследовали реакционеры, ан, оказывается, нет; Аристотель, Белинский, Декарт и другие должны были ожидать, когда у них что-то «вырвут», после чего те станут прогрессивными людьми. И эту несуразность т. Белецкий осмеливается подсунуть классикам марксизма-ленинизма! Энгельс писал: «Революционная оппозиция против феодализма проходит через все средневековье. В зависимости от условий времени оно выступает то в духе мистики, то в виде вооруженного восстания» (Соч., т. VIII, с. 128—129).

Тов. Белецкий цитирует и критикует следующее положение III тома «Истории философии»: «Мыслители Германии могли использовать духовное оружие, выкованное передовыми умами английской, голландской и французской буржуазными революциями. В этом заключается «привилегия» классических немецких философов: вступив в историю позднее других, они могли опираться на достижение своих исторических предшественников. Но с другой стороны, революционные идеи получали на отсталой немецкой почве своеобразное преломление. Не находя питательной среды в незрелых социальных отношениях, эти идеи приобретали здесь умозрительный, абстрактный характер». Далее т. Белецкий делает пропуск в цитате. Он пропускает следующие слова, заменяя их многоточием, очевидно, невыгодные ему для критики: «Не находя применения в мелочной политической практике они (т. е. идеи) принимали чисто теоретический характер, из лозунгов революционного действия превращались в бесплотные мечты о революции. Чахнувшие при соприкосновении с германской политической действительностью идеи передовых немецких мыслителей возносились над ней, чтобы развернуть крылья на высотах философского умозрения. Возвышенные мечтания были отдушиной для могучих умов, задыхавшихся в гнетущих условиях бюргерской косности; и чем острее ощущалась ничтожество действительности, тем выше уносились от нее на крыльях мысли философии». Сделав этот пропуск, т. Белецкий приводит окончание цитаты: «Революционные идеи приобрели у них отвлеченный, идеалистический характер, и тем глубже, смелее был полет революционных идей, чем отдаленнее они были от практических, конкретных жизненных вопросов». Приводя эту выписку, т. Белецкий замечает, что «нелепость приведенного положения вряд ли необходимо было опровергать, если бы под ним не подписались редакторы 3-го тома и если бы на нем не воспитывались сейчас наша молодежь».

Какую же крамолу нашел т. Белецкий в приведенном в нем тексте? Какая крамола содержится здесь, особенно, если учесть, что он не процитировал важного места, непосредственно предшествующего цитированному? А между прочим там сказано: «Нельзя понять учение Гегеля, не уяснив, как в нем сочетаются, скрещиваются, противоборствуют, ограничивают друг друга две тенденции: революционная и консервативная. Социальная и политическая отсталость Германии, мелкобуржуазный путь развития, по которому эта страна поплелась после разрушительной Тридцатилетней войны XVII в., политическое бессилие, трусость и половинчатость немецкой буржуазии отразились на всей идейно-политической жизни Германии первой половины XIX в., в том числе и на философии Гегеля» (с. 215).

Но даже и обрубленный т. Белецким кусок текста правилен. Здесь нет нужды опровергать застарелое и невежественное мнение тов. Белецкого о том, что Кант и Гегель не испытали влияния революционных идей. Этот вопрос давно решен в марксистской литературе. Здесь важно другое, та безграмотность, которую допускает т. Белецкий, критикуя общеизвестную истину, что Кант, Фихте и Гегель выступали позднее классиков английской (Бэкон, Гоббс, Локк, Пристли), голландской (Спиноза), французской (Декарт, Дидро, Гельвеций, Гольбах) философии и потому могли, как об этом говорится в приведенной цитате из III тома «Истории философии», опираться на достижение своих исторических предшественников».

Всем известно, что философы и ученые не растут из земли как грибы. Прогрессивные ученые опираются в своем творчестве на все мировое развитие культуры. Так всегда будет, независимо от того, нравится это Белецкому или нет. Да и сам т. Белецкий получил немалую толику своей мудрости из книг предшествующих философов. Одно ясно: либо т. Белецкий стоит на позиции автаркии немецкой философии (об этом речь будет ниже), либо он не признает существования каких-либо других философов, живших до Канта — Гегеля и повлиявших на них. И та и другая точка зрения одинаково ненаучна и вредна. Странно поэтому, когда т. Белецкий бесспорный научный взгляд на историю философии квалифицирует как нелепый, собирается почему-то его опровергать, хотя этого не делает и не может сделать, и считает вредным для ознакомления с ним юношества».

Затем Г. Ф. Александров бросает по адресу Белецкого не совсем научный выпад: «Тов. Белецкий подчеркивает и защищает взгляд нынешних немецких «ученых» (при Гитлере) о научной автаркии Германии». Он (Белецкий) пишет: «Представители немецкого классического идеализма заимствовали свои теоретические принципы из прошлой истории Германии — из идей народного духа, из морали, из идей прусской государственности» (с. 8)». «Если бы дело обстояло так, — продолжает Г. Ф. Александров, — то современные фашистские философы были бы правы в своей теории абсолютной независимости, самостоятельности (автаркии) научного развития Германии. А между тем фактическое развитие Германии дает совсем иную картину, опровергающую как взгляды гитлеровцев, так и утверждения т. Белецкого». «Обратимся к фактам, –писал Г. Ф. Александров. — Кант, как это вполне установлено наукой, находился под сильным влиянием физики Ньютона. Кант признавал, что он заимствовал у француза Руссо идею о ценности человеческой личности и гуманистической демократии. Теория познания Канта сложилась под сильным влиянием англичан — Локка и Юма. Еще больше имеется данных о западноевропейском влиянии на мировоззрение Шеллинга, Гегеля, Фейербаха. Таким образом, здесь остается в силе старое марксистское положение о том, что развитие культуры в каждой отдельно взятой стране не происходит изолированно от умственного развития других народов.

Что же касается замечания т. Белецкого, что «нам, марксистам, спасать сейчас этот идеализм не к лицу», то нельзя не признать это демагогией. Весь раздел о немецкой классической философии в III томе «Истории философии» является не просто изложением, но и резкой марксистской критикой идеализма и мистики немецких философов.

Центральным пунктом письма т. Белецкого является попытка его представить дело так, будто бы авторы III тома «Истории философии» отождествляли диалектику Гегеля и материалистическую диалектику. Тов. Белецкий приводит в письме цитату из III тома «Истории философии» (с. 221—222), где дана обобщающая характеристика гегелевской диалектики, опускает для удобства критики важнейшую заключительную часть этой цитаты, в которой говорится, что «диалектический метод «Феноменологии духа» идеалистичен (подчеркнуто в томе).

Тов. Белецкий пытается представить дело так, будто бы вообще не уместно говорить о чертах диалектики Гегеля. Следует заметить, что говорить о некоторых чертах, особенностях диалектики Гегеля вполне необходимо. Гегель дал, по словам Энгельса, «Энциклопедию диалектики», был создателем идеалистической диалектики. На это обращает внимание и тов. Сталин: «Характеризуя свой диалектический метод, Маркс и Энгельс обычно ссылаются на Гегеля как на философа, сформировавшего основные черты диалектики». Тов. Белецкий, между прочим, старательно обходит эту «невыгодную» для него часть текста из IV главы «Краткого курса»… Дальше т. Сталин дает известную характеристику отличия диалектики Маркса от диалектики Гегеля. Речь, следовательно, должна идти о том, чем эти черты отличны и даже противоположны марксистской диалектике.

На стр. 221 третьего тома «Истории философии» говорится: «Гегелевский подход к проблеме познания, его метод исследования познания диалектики, рассмотрение Гегелем явлений ни как разрозненных, не связанных между собой фактов и явлений, а в их тесной взаимозависимости и взаимообусловленности».

Тов. Белецкий считает вздорной эту характеристику гегелевского метода, ввиду якобы совпадения ее с марксистской диалектикой.

Во-первых, эта «вздорная» характеристика диалектики Гегеля есть переложение известной ленинской ее характеристики. Вот что мы читаем у Ленина об этой стороне гегелевской диалектики: «Итоги и резюме, последнее слово и суть логики Гегеля есть диалектический метод — это крайне замечательно» («Философ. тетради», с. 225). «Диалектика Гегеля есть обобщение истории мысли» (там же). Конспектируя «Логику» Гегеля, Ленин в таких словах излагает взгляд Гегеля на взаимосвязь явлений: «Необходимая связь всего мира», «взаимоопределяющая связь всего» (там же, с. 106). «Тут вообще тьма темного. Но мысль живая есть, видимо; понятие закона есть одна из ступеней познания человеком единства и связи, взаимозависимости и цельности мирового процесса» (с. 147).

Подобных заявлений у Ленина десятки.

Во-вторых, приведенная из III тома характеристика гегелевской диалектики не совпадает с характеристикой материалистической диалектики. Конец опущенной т. Белецким цитаты говорить об идеалистическом характере диалектики Гегеля. Здесь речь идет, далее, о диалектике познания в марксизме — о диалектике материального мира и как отражение его — о диалектике мышления. Тов. Сталин, излагая эту черту марксистской диалектики, подчеркивал, что она рассматривает природу как связное единое целое, где предметы органически связаны друг с другом и обусловливают друг друга. Это совершенно иное, материалистическое, более развитое и глубокое определение диалектической связи, нежели гегелевское.

Далее, на стр. 221—222 III тома «Истории философии» следует характеристика другой особенности диалектики Гегеля, которая также цитируется т. Белецким и объявляется вздорной. Вот это место: «Понятия, идеи, теории берутся не как мертвые, раз навсегда данные, а рассматриваются исторически, в их возникновении, движении, развитии. Это развитие не прямолинейно и непрерывно, а совершается через перерывы постепенности, включает в себя зигзаги, отклонения и отступления» (с. 16).

Эта «вздорная»характеристика метода Гегеля заимствована в 3-м томе «Истории философии» также у Ленина. Выписав слова Гегеля, направленные против отвлеченного мертвого, неподвижного познания, Ленин заметил, что в «этом «дух» и суть диалектики» («Философские тетради», с. 100). Понятия, обычно кажущиеся мертвыми, Гегель анализирует и показывает, что в них есть движение… «Всесторонняя универсальная гибкость понятий, гибкость, доходящая до противоположностей, вот в чем суть» (там же, с. 110). На стр. 122 «Философских тетрадей» Ленина против выписок из «Науки логики» Гегеля ставит восклицание «NB», «скачки», «перерывы постепенности», «скачки», «скачки». Г. Ф. Александров приводит цитату Энгельса: «О революционном характере гегелевской диалектики… Что диалектика Гегеля раз и навсегда разделалась со всяким представлением об окончательном характере результатов человеческого мышления и действия» («Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» (с. 10).

«Таким образом, критическое замечание т. Белецкого попадает здесь в Ленина и Энгельса. Но замечание его, может быть, и не следует принимать во внимание, потому что автор письма к тов. Сталину просто не разобрался в вопросе. В цитируемом месте III тома «Истории философии» при характеристике диалектики Гегеля речь идет о том, что Гегель понятия, идеи, теорию рассматривает исторически, в развитии, причем это развитие понятий Гегель превратил в абсолютный, самостоятельный процесс (мистика Гегеля). В марксистской диалектике в состоянии развития, изменения, обновления рассматриваются природа и общество, а развитие понятий выступает лишь отражением развития реальной жизни. Наконец, т. Белецкий цитирует последнюю часть определения гегелевской диалектики, данной на 221—222 стр. 3-го тома «Истории философии», в котором говорится: «Различия и противоположности берутся не как абстрактные, взаимоисключающие в их единстве, в их переходах друг в друга; сама борьба противоположных идей и определений понимается Гегелем как движущая сила развития, как «корень жизненности и непрестанного обновления».

Эта характеристика метода Гегеля кажется т. Белецкому странной, вздорной, а между тем она опять-таки взята у Энгельса и Ленина. В «Философских тетрадях» Ленина об этом говорится подробно. «В работе «К вопросу о диалектике» Ленин, указав на раздвоение единого и познание противоположных частей его есть суть диалектики», отметил, — «так именно ставит вопрос и Гегель».

В «Истории философии (III т. ) показано, что «гегелевское и марксистское учение о противоречиях — это совершенно различные вещи, ибо первое имеет дело с борьбой определений, возведенных в абсолют, второе имеет дело с реальными противоречиями в реальном мире, а противоречие идей и определений рассматривается как отражение противоречивого развития природы».

Так обстоит дело с цитатой из III тома, в которой дана общая характеристика особенностей диалектики Гегеля. Из изложенного видно, что т. Белецкий из каких-то непонятных соображений пытается приписать авторам III тома «Истории философии» отождествление диалектики гегелевской и марксистской. Но прекрасно понимая, что этого отождествления нет и что доказать это честным образом невозможно, т. Белецкий пошел на жульничество. Эту свою собственную выдумку, будто бы марксистский диалектический метод «ничем не отличается от гегелевского диалектического метода» взял в кавычки и выдал за цитату из III тома «Истории философии». Я с полной ответственностью заявляю, что таких слов нет и не могло быть в томе, что это подлог и обман Белецким товарища Сталина.

Здесь нет нужды рассматривать другие выкрутасы т. Белецкого. Так, тов. Белецкий утверждает, что авторы III тома будто бы отвергают мнение Энгельса о том, что диалектика Гегеля была мистична; Белецкий критикует положения III тома о том, «Логика» Гегеля по своему замыслу была обобщением того, что дает развитие науки». Но это положение III тома, — продолжает Александров, — почти повторяет слова Ленина, ибо для своего времени Гегель действительно обобщал данные наук. Белецкий считает, что это положение отвергает указание т. Сталина о том, что «гегелевская диалектика была антинаучна». Белецкий обходит ту развернутую критику мистицизма диалектики Гегеля, которая дана в III томе «Истории философии». Поскольку остальные утверждения т. Белецкого < …> совершенно голословны, и он даже не рискует цитировать на этот счет какое-либо место из III тома, рассматривать эту болтовню нет необходимости, для этого просто достаточно прочитать том.

Вопрос, поставленный в письме Белецкого т. Сталину не нов. На эту тему марксисты выступали на протяжении последних 70—80 лет, и всегда водоразделом различных ревизионистов и вульгаризаторов служило отношение к диалектике Гегеля.

Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин в своих трудах всегда отмечали два момента на этот счет: консервативность и реакционность многих политических и мистико-идеалистических убеждений Канта, Фихте, Гегеля и для своего времени прогрессивность их учения о развитии. Разного рода вульгаризаторы и ревизионисты (Дюринг, Бернштейн, а позднее Шулятиков) придерживались других убеждений. Все они выбрасывали рациональное зерно в их (Канта, Фихте, Гегеля) философии, а именно учение о развитии, их диалектику. Они третировали немецких философов как дохлых собак. Так, известный ревизионист Бернштейн в своей книге «Проблемы социализма и задачи социал-демократии» писал о «величайшей опасности для науки гегелевской логики противоречий < …> нельзя было ожидать от Энгельса, что он сам предпримет ревизию теории. Если бы он это сделал, то он бы отказался от гегелевской диалектики. Она предательница в марксистской доктрине, западня, расставленная на пути всякого логического мышления. С нею не знал как справиться или не хотел Энгельс» (с. 59).

Тов. Белецкий в своем письме к товарищу Сталину стоит ближе к Бернштейну, чем к Ленину, ибо он, так же как и Бернштейн, отрицает прогрессивное значение за идеалистической диалектикой немецкой классической философии для той эпохи, в которую эта диалектика была изложена.

Односторонность точки зрения Белецкого вытекает из того, что он не видит, что в философии Гегеля содержится прогрессивная сторона и консервативная сторона, в силу которой философ часто мирился с прусской действительностью. Несмотря на идеалистический характер диалектики Гегеля, Маркс и Энгельс, Ленин и Сталин эту диалектику высоко ценили.

Историческое чувство, свойственное Гегелю нередко давало ему возможность высказывать глубоко прогрессивные мысли о развитии народов, об исторической судьбе отдельных государств. Так, например, сохранилось письмо Гегеля русскому помещику Икскулю, в котором он в возвышенных словах описывал грядущее развитие России: «Вы счастливы тем, что имеет отечество, занимающее такое огромное место во всемирной истории, отечество, которому без сомнения, предстоит еще гораздо более высокое назначение.

Другие современные государства как будто бы уже более или менее достигли цели своего развития, быть может кульминационный пункт некоторых из них находится уже позади и форма их приобрела уже постоянный характер, тогда как Россия, будучи уже, пожалуй, наиболее мощной силой среди остальных государств, заключает в своих недрах неограниченные возможности развития своей интенсивной природы».

Ленин указывал на необходимость «организовать систематическое изучение диалектики Гегеля с материалистической точки зрения, т. е. той диалектики, которую Маркс практически применил и в своем «Капитале», и в своих исторических и политических работах» (Ленин. Соч., т. XXVII, с. 187).

Было бы ошибкой считать выступление т. Белецкого просто заблуждением. Речь здесь идет о том, чтобы отделить китайской стеной марксизм от всей прогрессивной истории философии, от мировой культуры. Взгляды Белецкого рассчитаны на оглупление марксизма и на его изоляцию от прошлых теоретических завоеваний науки, на изображение марксизма как доморощенного миросозерцания. Позиция Белецкого ревизует учение В. И. Ленина о том, что марксизм вырос не в стороне от столбовой дороги мировой цивилизации, а как ее прямое развитие и продолжение. Распространение точки зрения Белецкого означало бы серьезное разоружение нашей партии».

Во втором разделе большего письма Александрова секретарям ЦК КПСС в связи с письмом З. Я. Белецкого дается и критика всех трех томов «Истории философии». «Вполне понятно, — пишет Г. Ф. Александров, — что при создании такого большого исследования, как многотомная «История философии», тем более если учесть, что к составлению этой работы был привлечен большой авторский коллектив, нельзя было избежать серьезных недостатков. Ряд глав написан недостаточно глубоко, особенно во II томе и в первой части III тома. («Немецкое просвещение», «Младогегельянцы»). Глава о Фихте написана слишком отвлеченно и потому недостаточно доступна широкому кругу читателей. Имеются некоторые неточности при изложении отдельных вопросов. Так, например, на стр. 95 третьего тома сказано: «Кант далек от мысли, что обнаруженные им диалектические противоречия суть отражение в нашем разуме противоречий самого бытия». Неточность этой формулировки состоит в том, что Кант не только далек от этого взгляда, но придерживался прямо противоположных убеждений. Приведу другой пример. В третьем томе «Истории философии» в разделе о Гегеле говорится: «Обоснование всеобщности диалектики, распространение диалектического метода не только на природу, но и на общественную жизнь, завоевание человеческой истории для диалектики — такова его другая историческая заслуга» (с. 219).

Известно, что завоевание человеческой истории для диалектики было у Гегеля далеко не полным ввиду идеалистического характера его диалектики.

В третьем томе «Истории философии» говорится: «Вопрос о познаваемости реального мира …Гегель вывел на широкий путь историзма. Он п

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: