О гражданском обществе и общественном договоре

(Размышления после пяти перестроечных лет)

 

В этих размышлениях я сознательно отвлекаюсь от злобы дня, но отвлекаюсь также от далеких философских и культурологических прогнозов.

Все начинается рискованным предположением: мы будем существовать, дышать, работать, жить своей жизнью не только сегодня и завтра, но и — послезавтра, через три года, через десять лет. Предположим, далее, что мы не занимаемся “перестройкой” (все — разом), но — просто живем, общаемся — экономически, политически, духовно — в нормальном (?) современном обществе.

И вот тут возникает вопрос: что это значит — жить к началу XXI века в нормальном (не идеальном) обществе?

Нельзя все время суетиться, ужасаться, надо выдохнуть комок в горле и — спокойно подумать.

В этих заметках я (признаюсь, с трудом) исхожу не из ужаса перед надвигающейся катастрофой, рассуждаю не по схеме “грозящая катастрофа и как с ней бороться...”, а рассуждаю “от нормы”: в современной промышленной цивилизации есть (может быть определено...) некое оптимальное социальное состояние, в котором наша повседневная экономическая, политическая, культурная, личная жизнь может протекать наиболее свободно, ответственно, продуктивно. Причем эта современная жизнь осмысливается мной не в ее корневых глубинах и не в ее творческих высотах, но в ее “золотой середине”, в срезе гражданского общества.

О том, как я понимаю это словосочетание, скажу дальше.

Сейчас только замечу: на вопрос — “в каком обществе может нормально жить человек современной промышленной цивилизации?” (коль скоро она есть) я бы не отвечал в альтернативе “капитализм” — “социализм”, поскольку эти формационные понятия несут в себе — в любом случае — печать экономического детерминизма. Я бы сказал так: современный человек может нормально жить, сознательно, свободно, ответственно производить и общаться (... и — преодолевать экономический детерминизм) только в гражданском обществе⁶⁸.

Вот об этом и будут мои заметки.

Но, конечно, из своей шкуры не выпрыгнешь, я буду рассуждать о гражданском обществе из того зияния, где этого общества нет, где оно насущно.

Конкретно это означает, что — на мой взгляд — любая спасительная реформа, осуществляемая в нашей стране, — экономическая (самый радикальный закон о земле и собственности) или политическая (формирование правовой демократии) — может быть успешна и необратима только в атмосфере гражданского общества. Вне этой ауры все наши самые великолепные новации снова уйдут в песок патриархальщины и тоталитаризма. В конечном счете мы окажемся у того же самого (разбитого) корыта.

Нет спора, — здесь действует и обратная связь. Но сейчас разговор идет о прямой...

Чтобы дальнейший текст возможно было представить более целостно, как некий “конспект ненаписанной книги”, сформулирую мысли преувеличенно тезисно и расчлененно (за исключением отступлений-гипотез).

 

I

ИСХОДНЫЕ ТЕЗИСЫ

 

Для начала повторю сказанное выше. Необратимость всех современных социально-экономических и социально-политических преобразований в нашей стране определяется одним — мерой и глубиной укоренения основ гражданского общества.

Это — исходный и основной тезис.

Вне развитого гражданского общества нормальное демократическое государство — иллюзия, самообман и просто обман власть предержащих. Демократическое правовое государство — всегда верхушка айсберга — глубинного, все формы человеческого общения и деятельности пронизывающего, — гражданского общества. Но и “обратно” — все социальные — экономические — культурные... связи и отношения оборачиваются связями гражданского общества в той мере, в какой они спроецированы “на” политическую плоскость, ориентированы в сферу формирования демократического правового государства.

Что же здесь понимается под “гражданским обществом”? Гражданское общество — форма общения работников и просто жителей современной промышленной цивилизации как граждан, т. е. отдельных самостоятельных (юридических) субъектов и участников экономической, общественной, политической жизни. Здесь остановимся и вдумаемся.

 

Первое отступление

 

Чтобы мое исходное определение стало более ответственным и осмысленным, поразмышляем всерьез.

Прежде всего продумаем различие понятий “цивилизация” и “культура”. Не входя в детальный анализ их исторического развития (соотношение это существенно в общественной мысли XX века), я намечу лишь тот план понятия цивилизации, который необходим для темы моей статьи и который несколько отличен от обычного словоупотребления.

Я исхожу из того, что человек живет, действует, мыслит в определенной цивилизации (античной, средневековой, нововременной и т.д.) — одновременно в двух сферах, в двух, принципиально отличных формах детерминации. В формах детерминации причинной (ср. Марксова “формационная” детерминация: от “базиса” — к “надстройке”) и в формах детерминации смысловой, — действенной в формах культуры, в сфере самодетерминации, преодолевающей причинные связи и обреченности. В произведениях культуры “человек растет корнями вверх”, разумно трансформируя исходные детерминанты своего бытия и сознания.

Но между этими двумя сферами, двумя формами детерминации всегда существует некая промежуточная связующая “прокладка”. В такой “прокладке” связи причинные преобразуются в связи смысловые, и обратно — смысловая детерминация “снимается” в детерминации причинной. Именно такая “прокладка”, такая призма преобразования разных форм детерминации и определяет основные характеристики каждой данной целостной цивилизации, — в отличие от “формационных” строений и в отличие от основных утонченностей “социума культуры”. Как правило, такой “прокладкой” служит та или иная, наиболее массовая и исходная, форма деятельности и общения в “режиме” свободного времени⁶⁹. Во всех предшествующих нашему времени цивилизациях это, прежде всего, сфера политических отношений (“Полития”, — если говорить вместе с Аристотелем.)

В Древней Греции — Полис. В средневековье — Сословность. В Новое время, в промышленной цивилизации —Гражданское общество.

В этих странных “прокладках” коренится цивилизованность, здравый смысл, формальные правила воспитания, характерные для той или иной цивилизации. Это есть именно значимая форма цивилизации определенной исторической эпохи. Это — цивилизация в узком смысле слова.

Культура, порожденная в этой форме, отщепляется от нее и остается на века, актуализируя свой смысл во все новых и новых культурных диалогах. Формация проходит... Цивилизация в своей чистой форме существует на

грани времени и вечности.

 

* * *

 

Теперь, чтобы основательнее вдуматься в идею гражданского общества, сделаем еще одно уточнение: следует, хотя бы вкратце, осмыслить понятие промышленной цивилизации, этой необходимой подосновы современного развитого гражданского общества. Это — начиная с XVII века — цивилизация, в которой средоточием деятельности оказывается машинизированная промышленность (Maschinerie).

Для промышленной цивилизации характерны следующие исходные

определения:

1) развитая индустрия;

2) четкое разделение и социальное общение таких основных форм деятельности, как промышленный труд, сельскохозяйственная деятельность (трудовое общение с землей, планетой), творческий (всеобщий)

труд в сфере культуры;

3) суверенная роль свободного работника, деятеля (см. существенные, но идеологически усеченные, соображения Маркса в “Капитале”),

4) динамика необходимого и прибавочного времени в непосредственном процессе труда; динамика свободного и рабочего времени в целостном процессе производства, — как два основных импульса в развитии экономики, в росте общественной производительности труда;

5) свободный рынок как основная форма экономического общения (спрос-предложение), — то есть производство, ориентированное на удовлетворение, развитие, изменение потребностей. Этот пятый момент смыкается с моментом первым и раскрывает целостный замысел индустриального производства. Вряд ли стоит оговаривать, но — все же, — любое “регулирование” рынка имеет смысл, если он свободный и если он — изначален.

Все эти моменты необходимы для каждого “модуса” промышленной цивилизации (и "капитализма" и “социализма”). Вообще, я предполагаю, что наиболее глубоким определением современной экономики является не определение по формам собственности (частная или коллективная), но определение по тому основному экономическому закону, который насущен в конкретном типе производства. Таким основным экономическим законом, необходимым для нормального функционирования современного (еще не пост-индустриального) производства, выступает соотношение необходимого и прибавочного времени, но также — времени рабочего (совместный труд) и — времени свободного (труд всеобщий)⁷⁰. С учетом свободного времени смысл этой формулы коренным образом изменяется. Еще резче изменяется этот смысл, если учесть, — в отличие от Маркса, — что рынок, игра спроса и предложения развивает исходные потребности и способности индивида, работника, не только “реализует” стоимость, но решающе участвует в ее формировании. Тогда иначе будет выглядеть вся “прогнозная” часть Марксова анализа, — тогда оказывается, что "политэкономия капитализма" — это единая “политэкономия” промышленной цивилизации в любом ее модусе — от XVII — до начала XXI века. Гражданское общество — нормальная форма всех превращений этой цивилизации, вплоть до перехода ее в “пост-индустриальный” “социум культуры” (см. ниже). В этом плане, повторяю, — “строй цивилизованных кооператоров” (если он станет реальностью) и современный “капитализм” относятся к одной — промышленной — цивилизации и даже к одному типу экономики (действует закон стоимости и прибавочной стоимости...).

Вот те определения, на основе которых формируется и становится социально-экономически необходимым ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО. Это означает, что в промышленной цивилизации (в отличие от античности и средних веков) динамика свободного и рабочего времени, жизнь Политии оказывается в эпицентре проблем экономических, постоянно их трансформируя и преобразуя. Поэтому гражданское общество — в тех определениях, которые будут намечены дальше, — характеризует не “надстройку”, но самую суть современного производства (в тех структурах Общественного договора, о которых речь также пойдет в заключение статьи).

Здесь не место детально развивать только что сформулированные теоретические предположения. Но все же я решился их определенно высказать, поскольку читатель должен ощутить тот контекст, в котором только и могут иметь смысл все мои рассуждения о гражданском обществе. Этот теоретический контекст я не обосновывал детально; скорее, он играет в моем тексте роль некоего авторского самосознания. Хотя все же предполагаю, что современная социально-политическая обстановка и современные теоретические споры помогут внимательному читателю уловить основной смысл введенных здесь предположений.

И еще одно: эти предположения существенны, чтобы сразу же наметить еще один ключевой момент моих размышлений — само понятие “гражданского общества” развивается в этом контексте в его отношении к идеям культуры, как в “вертикальном” плане (гражданское общество как “протокультура” промышленной цивилизации), так и в плане “горизонтальном” (“гражданское общество” как органическая форма перехода к тому всеобщему “социуму культуры”, что назревает к началу XXI века) (см., в частности, мою статью — “Культура. Диалог культур” — “Вопросы философии”, № 6,1989).

 

II

ОСНОВЫ ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА

 

Однако вернусь к основной линии моих рассуждений, к феноменологической характеристике гражданского общества.

Начиная с XVII века общение работников как граждан (см. исходное определение) отделяется от собственно-экономического “базиса” и начинает развиваться самостоятельно, в сфере гражданских прав и свобод, в сфере правоотношений. Вкратце сформулирую основные особенности гражданского общества. Сначала — в первом приближение.

Для гражданского общества характерны — четкая расчлененность, разветвление общественных связей и интересов, динамичная структурализация социальной жизни, с выходом на ясное сознание социально-политических интересов и устремлений различных социальных групп, классов, идейных программ, форм деятельности и т.д. В этом плане — гражданское общество есть форма общения “классов в себе” как “классов для себя” (если говорить вместе с Марксом). В таком общении лакуны, разрывы между классами, группами, общественными организациями увеличиваются;

“пустоты” расширяются, осмысливаются как политические и правовые проблемы; заполняются эти лакуны и пустоты отношениями политическими, связями политической борьбы, согласия, компромисса.

Однако (если говорить уже не с Марксом) состояние “класса для себя” или, шире, — социальной группы “для себя”, закругленной на себя, означает, далее, актуализацию жизни “индивидов для себя”, фиксацию и закрепление и преображение социальных интересов в мильоннократно повторяемую “робинзонаду” личных прав и свобод. Прав и свобод, принципиально формальных, лишенных какого-то особенного содержания, но закрепляющих свободу быть особенным и независимым от жестких (или мягких) социальных сцеплений и “слеплений”. В гражданском обществе общение “классов для себя” оборачивается общением “индивидов для себя”. Вне такого общения гражданское общество не может быть развито и политически артикулировано. Не может быть свободно формализовано. Здесь всегда действует двойной вектор: от социальных и экономических структур — к свободным, отдельным, самостоятельным индивидам; от атомизированных индивидов — к политически оформленным политическим структурам (собственно политический вектор гражданского общества). В этом плане социум, возникший стихийно и исторически, заново возникает — в гражданском обществе — сознательно и свободно (в схематизме “общественного договора”)⁷¹.

Так, “железная” детерминация историей и экономикой преображается в самодетерминацию гражданского общества. Причем такое обращение присуще самому экономическому своеобразию промышленной цивилизации,

В контексте гражданского общества формационная революция отныне исключается из нормального (!) “арсенала” общественного развития.

Дело в том, что в своем втором векторе — векторе общественного договора (необходимом в современном индустриальном обществе, в любом его модусе) особое значение имеет один момент, почти совсем выпадающий в Марксовом схематизме. Речь идет о том, что атомизированные субъекты гражданского общества (атомизированные в структурах рынка — рынка капиталов и рабочей силы, в первую голову; в отсеках свободного времени;

в отстранении правовых, договорных отношений в деятельности потребительской, творческой, “читательской” и т.д.) “второй раз” свободно соединяются — по своей воле (образуя социальные “молекулы” и “многомолекулярные” связи, — при всей условности этого сравнения) уже не только и даже не столько по линии “классов для себя”, сколько по линии идейных и творческих программ и склонностей, идущих зачастую поперек собственно социальных интересов. Впрочем, переплетение и “дополнение” этих форм общения: форм социально-производственных, диктуемых условиями и связями рабочего времени и — форм, диктуемых силами времени, свободного (творческого, — потребительского, — “читательского”, в широком смысле слова), — само это отделение и сопряжение, лежащее в основе структур “гражданского общества”, есть уже глубинный феномен современного индустриального Социума.

В своей экономической подпочве жизнь гражданского общества подразумевает наличие реальных суверенных индивидуальных субъектов политической жизни и гражданской самостоятельности. Но такими суверенными субъектами могут быть лишь различные субъекты собственности (в пределе — суверенный индивид). Только субъект собственности (прежде всего — индивидуальный собственник своей рабочей силы, своей творческой потенции) обладает реальной возможностью быть гражданином. Вспомните излюбленный аргумент В.И. Ленина: бумага, типографии, земля, деньги на издание газет и т.д. — все это необходимо, чтобы гражданские права не были обманом и самообманом; правда, эти слова, направленные против буржуазной демократии, с особой силой звучат, отнесенные к всевластию государственной собственности. В этом плане рынок — товаров, капиталов, рабочей силы — условие формирования и жизни гражданского общества (конечно, таким индивидуальным субъектом собственности может быть и совладелец кооперативного предприятия, но именно как совладелец, то есть с четкой фиксацией его индивидуальной, отдельной доли участия в формировании кооперативной собственности и его частной, частичной доли в получаемом доходе).

Далее реальное функционирование гражданского общества подразумевает также развитую политическую динамику — особую структуру формирования государственных институтов. Такая структура характеризуется⁷²:

— Динамикой свободного, “плавающего” формирования и сведения на нет партийных организаций и органов — без всякой мистики “исторического выбора”.

— Постоянной и постоянно обновляемой связкой: партии (именно как “партии”, то есть как особенные, вне-государственные части гражданского общества) — партийные избирательные программы — выборы — сформирование правительства победившей партией (или коалицией), — с последующим отпадением партийного аппарата от государственных органов, от системы производственного управления, от всякой самостоятельной “руководящей роли”... После выборов и формирования правительства функции партии вновь ссыхаются — вплоть до последующих выборов — к функциям презираемого нами “дискуссионного клуба”, избирательного механизма и парламентской фракции.

— Актуализацией всех политических отношений в форме борьбы, конкуренции, соглашений различных партий и организаций, претендующих на парламентское большинство, соответственно — государственное правление. Партийно-политическая дифференциация есть фиксированная форма дифференциации и структурализации гражданского общества.

— Особой ролью меньшинства, свободного от правительственной ответственности и могущего “безответственно”, — то есть наиболее радикально и теоретически отчетливо, — формировать программы социального и общегосударственного развития. Меньшинство (многие “меньшинства”...) — это своего рода “десанты в будущее”, вне которых и без которых гражданское общество лишается своей существенной временной координаты и начинает существовать только “в пространстве” наличных отношений. Радикальное, “безответственное”, оппозиционное “забегание вперед” или — “вбок” — не менее важная черта гражданской вертикали, чем выборное формирование “правительства большинства”. Оппозиционное Слово без немедленного Дела (так сказать, впрок) — важнейшая особенность политических структур гражданского общества как самостоятельного целого, не сводящегося к обслуживанию структур государственных. Политическая демократия выражает и воспроизводит реальную структуру всего гражданского общества в необходимом сопряжении победившей на выборах правительственной политики и — реальной, действенной оппозиции, не отвечающей за власть, но отвечающей на действия властей.

— Существенным бродилом гражданского общества выступает демократия самодеятельных митингов, демонстраций, протестов, уличного карнавала. Это — рискованная и раскованная стихия гражданского общества, вне которой не могут происходить живые процессы его трансформаций, превращение меньшинства — в большинство и т.д.

Добавлю только, что очерченная выше структура гражданского общества еще не выявлена мной в тех своих особенностях, что специфичны для демократических форм нашего времени, для конца XX века; пока я выделил лишь те черты этой структуры, которые носят предельно обобщенный характер и, скорее, типичны для XIX века, до которого, впрочем, нам еще добираться надо... Ниже я специально остановлюсь на этой специфике гражданского общества к концу XX века, вычеркнуть которую мы все равно не в состоянии, несмотря на всю нашу отсталость.

Сейчас подытожу эту краткую характеристику культурного смысла классического гражданского общества.

Тонкая и — как будто — легко проницаемая “пленка” (может быть, точнее — “мембрана”) гражданского общества оказывается той промежуточной средой, в которой встречаются векторы, идущие от “чисто” экономических структур и — от структур государственно-правовых. В этой “мембране” и те и другие структуры приобретают — в промышленной цивилизации — реально работающий смысл. Думаю даже, что вне “посредничающей” преобразующей призмы гражданского общества в современном промышленном социуме (особенно в связи с теми процессами, что происходят в этом социуме в конце нашего века) не могут нормально функционировать ни отношения собственности⁷³, ни отношения государственно-политические. Это та пленка, та мембрана, та призма, что обращает те или иные “формационные” связи (сравни — Маркс) в связи, действующие внутри “цивилизации” и внутри “культуры” (в этом контексте возможно “цивилизацию” и “культуру” перечислить “через запятую”). Объективно-стихийные отношения обретают здесь характер свободно формируемых и свободно образуемых связей.

Такой подход существен еще в одном отношении. Сейчас много говорят о правовом обществе и — особенно — о правовом государстве. Но все же, как ни поверни, большей частью получается, что государство дарует гражданам определенные права и затем охраняет их законом, правоохранительными и карательными органами, “руководящей ролью” и другими столь необходимыми институтами и кодексами (как, впрочем, и произвольными изменениями этих кодексов, — конечно же, ради спасения правового государства). Но в большинстве статей и рассуждений исчезает нечто основное. В гражданском обществе исходное право (и — смысл всех остальных прав — свободы слова, собраний, митингов, передвижения...) — это право суверенного индивида — в общественном договоре с другими, столь же суверенными индивидами — формировать, образовывать... общество, экономику, государство. Извечно и демократично только то современное общество, которое сохраняет в своих корнях демократическое право своих граждан заново, исходно, изначально порождать и договорно закреплять свои собственные правовые структуры. Только тогда оказывается ненужным путь революции. Договор, а не свержение; делегирование (добровольное) своих прав, но не получение их в дар — вот корни правового государства, постоянно сохраняемые и оживляемые в гражданском обществе.

Современная экономика, — основанная на договорном праве, — соответствующая современному производству, может нормально функционировать, только преодолевая — в структурах гражданского общества — экономический, производственный и...государственнический детерминизм. Только погружаясь в живую воду вне-экономических, гражданских форм общения. Глубинная суть всех этих форм — “связки” “общественного договора”. Я уже произносил это слово несколько раз. Но специально об этой сути — в последних тезисах работы. Такой странный порядок изложения определяется стремлением понять смысл идеи ОБЩЕСТВЕННОГО ДОГОВОРА в реалиях и напряжениях нашей современной жизни.

 

III

ЧТО МЫ УТРАТИЛИ

 

Все, что я сказал о “гражданском обществе” как норме современной жизни, — введение к тому, чтобы сказать: дефицит гражданского общества — это один из самых страшных наших дефицитов, лежащий, обобщенно говоря, — в основе даже дефицита мыла и сахара, хлеба и (культурных) зрелищ.

Разрушение всех форм гражданского общества — наиболее суммарный, интегральный итог социальной жизни последних семидесяти лет. Означает это следующее.

Полностью разрушена нормальная социальная структура, соответствующая современному производству, но — в этом суть! — отстраненная от него и самостоятельно на него воздействующая. Разрушена структура принципиально различных и ясно осознаваемых социально-экономических интересов и устремлений, столкновение которых может быть нормализовано только в формах динамического гражданского консенсуса.

 

Второе отступление

 

Говоря об этой социальной структуре, я имею в виду, прежде всего, некую глубинную “арматуру”, формирующую основные “ипостаси” того субъекта деятельности, что — именно в своей гетерогенности — присущ современной промышленной цивилизации (все еще не цивилизации постиндустриальной).

Это, во-первых, субъект промышленной, “фабричной” деятельности, полуфабрикатной и совместной: “совокупный работник” индустриального производства, составленный из многих точек единой производственной траектории (рабочие — инженеры — менеджеры — предприниматели, — во всей сложности и конфликтности их взаимоотношений). Наиболее явным и жестким выражением этого “совокупного работника” является — в XIX веке особенно определенно — рабочий класс.

Это, во-вторых, — субъект труда крестьянского, земледельческого, в принципе исключающего полуфабрикатность, мануфактурность, “общую крышу” над головой. В идеализации это — одинокий (семейный) работник, странно связанный и разъединенный с землей, планетой, космосом, целостным и неделимым процессом. Раньше и отчетливее всего, это — самостоятельный фермер, обычно вступающий в кооперативные связи для переработки и сбыта продукции. Машина здесь не углубляет полуфабрикатность, но, наоборот, — увеличивает возможности одинокого труда.

Это, в-третьих, — субъект труда всеобщего, или, если определять точнее, — индивидуально-всеобщего, — в сфере культуры. Субъект труда научного, художественного, с совершенно особыми формами сообщества, — через века и границы, — несводимыми ни к фабричному совокупному труду, ни к фермерскому единоборству с планетой, сотрудничеству с землей. Короче, это — интеллигент, пусть в европейском смысле слова. Здесь самоизменение, но не изменение предметов является стержнем всех форм деятельности.

Вот то тройственное общение, что образует реальную подпочву всех сложнейших соотношений, конфликтов и компромиссов гражданского общества. И каждая ипостась производительной деятельности, каждая коренная форма труда всеобща (в индустриальной цивилизации) по-своему, несводимо и не-подводимо не под какую общую шапку или, тем более, — под идею “гегемонии” одной из таких коренных социальных сил.

Может быть, основным историософским заблуждением Маркса (впрочем, в угаре промышленной экспансии XIX века вполне объяснимым) было как раз утверждение совокупного, совместного (обобществленного) труда и исторической роли рабочего класса как единственно определяющего и формообразующего исторического субъекта промышленной цивилизации. Отсюда, — а также из представлений Маркса о перспективах слияния отдельных “малых” предприятий в единый промышленный “мега-полис” — вытекает предвидение назревающей, “единственно-прогрессивной” тоталитарно-общественной формы собственности, а также и все другие, достаточно роковые моменты, о которых сейчас говорить наспех и мимоходом — бесполезно и безответственно, но только замечу, что без серьезной и углубленной критики и исторической теории Маркса мы ничего не поймем в основах и возможностях гражданского общества ⁷⁴.

Это тем более существенно, поскольку (упущенное Марксом) решающее значение тройственной диалогичности исторического субъекта промышленной цивилизации стало особенно ясным и напряженно значимым именно к концу XX века, в канун нового пост-индустриального общества.

Но вернусь к основным (достаточно феноменологическим) заметкам этой статьи.

 

* * *

 

...Итак, я утверждал, что разрушение тройственной арматуры гражданского общества (раскрестьянивание — деклассирование рабочего класса — уничтожение интеллигенции) было самым роковым истоком всех наших семидесятилетних бед и тупиков.

Думаю, что можно говорить именно о разрушении реальных структур гражданского общества в нашей стране. Дело в том, что в начале XX века в России уже существовала (относительно развитая) промышленная цивилизация и — хотя с трудом — складывалась соответствующая форма гражданского общества, все более разветвленная и самостоятельная, но все еще очень тонкая и густо замешанная на патриархальщине и деспотизме. Именно эта активная форма и подверглась полному разрушению. Индустрия в советское время судорожно росла, но органически необходимая для нее структура гражданского общества беспощадно сводилась на нет. Возникал странный монстр.

То, что мы — в радостном экстазе — называли “ликвидацией классов”, было страшным делом деструктурирования общества, причем, в первую очередь, — уничтожением именно его гражданских структур, форм социального бытия “для себя”, форм социальной сосредоточенности и осознанности. Пассивные формы социального бытия “...в себе” разрушиться до конца, конечно, не могли. Просто по той причине, что неизбежно продолжали существовать и возрождаться сами производственно-социальные функции: функции сельскохозяйственного труда (вновь и вновь происходило самораспадание всех искусственных сельскохозяйственных “гигантов”, вновь и вновь спасали сельское хозяйство естественные формы “подсобного труда”); функции труда промышленного (с ослабленными, но не могущими до конца исчезнуть формами кооперации и разделения труда на отдельных предприятиях); функции труда духовного, с особой ролью свободного времени, с “кооперацией” всеобщих знаний и обещаний в Уме и Сердце одинокого, отъединенного индивида.

Дело, однако, в том, что без процессов сосредоточения классов и социальных групп “для себя...”, без социально-политической и культурной рефлексии, без необходимых форм самоорганизации (реальные профсоюзы для городских работников; крестьянские союзы и живые кооперативы — потребительского и сбытового характера — в деревне; творческие группы и объединения с их всеобщезначимыми манифестами и устремлениями), без всех этих процессов диффузность и амебоподобие вселенской “смази” побеждали и пожирали реальные структуры и кристаллы гражданского общества. Социально-экономические формы общения, не закрепленные в “связках” гражданского общества (индивид — коллектив — государство), теряли и свой реальный экономический характер, могли функционировать только по партийно-государственной приказной вертикали, то есть — не могли функционировать вообще. Вне кристаллизации гражданского общества (вектор, идущий от индивида...) современные промышленные, сельскохозяйственные, рыночные связи расползаются и лишаются всякого органического смысла.

Но это означает и другое.

Когда в таком обществе происходит серьезный социальный сдвиг и сбиваются колодки принудительного труда (а нормальных гражданских кристаллических структур не существует), тогда наружу сразу вырывается плазма до-цивилизованных стихий — в национальной, социальной, политической сферах.

Дело в том, что разрушение (или — полное небытие) социально-гражданских структур вовсе не означает какой-то реальной индивидуализации. Наоборот. Вне социально-гражданских отношений, вне правовых ячеек и матриц индивид в современном обществе не может самоопределиться и отделиться, его индивидуальность не может сбыться, легко поглощаемая теми же вертикальными структурами господства и подчинения.

Разрушение гражданского общества было, одновременно, разрушением тех “лунок”, в которых индивид может свободно остановиться и вступить в свободные отношения с другими, — столь же юридически равными и отдельными, — индивидами. Так был перекрыт шлагбаум для второго вектора, о котором я вкратце говорил выше: от гражданского индивида — к гражданским кристаллам — к государственным институтам (в схематизме свободных “общественных договоров”). Там, где нет форм гражданского общества, там общение людей перестает быть общением самостоятельных субъектов — субъектов собственности, права, творчества, рынка — и оказывается “общением” варварских — только индивидуально психологически окрашенных — диффузных стихий (и винтиков одновременно).

Вспомним первое отступление. Когда разрушена “мембрана” гражданского общества (эта Полития современной цивилизации), тогда оказывается смятой и разрушенной обратная связь причинно-следственной экономической детерминации и — детерминации смысловой, внутрикультурной.

Между тем, только в такой обратной связи индивид обретает свободу самостоятельно перерешать исходные начала собственного бытия. Если такая мембрана разрушена, — исчезает тайная внутренняя свобода человеческих поступков. От мелких бытовых решений до тюремных противостояний все мы оказываемся рабами обстоятельств. Точнее, гнет обстоятельств настолько подавляющ, что мы не решаемся осознать свою тайную свободу, объясняя исключения — случайностью (случай Осипа Мандельштама или Мартемьяна Рютина).

 

* * *

 

Вернусь к основной линии размышлений.

Но свято место пусто не бывает. В зияниях разрушенного гражданского общества партийная структура КПСС оказалась единственным заменителем всех реальных общественных связей, стала “квазиобществом” нашей страны. Такая ситуация дополнительно консервировала все очерченные выше процессы.

Наряду с реальным обществом и — в значительной мере — взамен реального общества существовала эта квази- и псевдо-общественная структура, причем — в полном “наборе”. Такое параллельное квазиобщество “приводных ремней” (сверху — вниз) непрерывно выедало, поглощало все, с трудом возрождающиеся (как же иначе), общественные связи и сцепления, сообщая особую, небывалую силу всем бюрократическим институтам.

В наших условиях (когда функции гражданского общества брала на себя структура: “партия — приводные ремни”...) бюрократы (вообще-то необходимые в современном государстве) действовали уже не в — пусть узко понимаемых — интересах дела, но исключительно в интересах “правильной политики”.

Тем самым были вышиблены из государственных механизмов все “шестеренки”, соединяющие общество и аппарат, бюрократы существовали и действовали вне системы обратных связей, только в режиме “сверху — вниз”, да и тут в схемах партократического “квазиобщества”... Напомню только, что сам этот мистический “Верх” находился, к тому же, вне реальной жизни вообще, — в заоблачных сферах желаемого, диктуемого, лишь в будущем возможного, строящегося “по плану”, идеального общества.

Очень странно, что, когда сегодня говорят о всевластии бюрократов, начисто забывают об этих его “чисто политических”, вне-общественных корешках... Основа “всевластия” бюрократов — подчинение бюрократии партийному диктату.

Не буду сейчас детально говорить о собственно экономических (“базисных”) деструктивных процессах в сфере производства, разрушивших глубинную подоснову гражданского общества. Это — особенный, отдельный разговор, требующий серьезных теоретических идеализаций.

Во всяком случае, повторю еще раз — успешно ли развивалось наше производство, или нет (в основном — катастрофически), один итог наших семидесяти лет “строительства социализма” совершенно ясен: полное разрушение того гражданского общества, без которого невозможна ни жизнь современной демократии, ни жизнь личности в сфере культуры (сейчас я уже говорю именно о культуре).

[Все труднее рассуждать “от нормы”. До гражданс<

⇐ Предыдущая17181920212223242526Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: