Бегство Керенского. Краснов под Петроградом

Утром 25 октября на очередном заседании правительства министр-председатель заявил о своём намерении покинуть дворец. Керенский по его словам «решил... лично встретить подходившие... войска». Трудно сказать, действительно ли он рассчитывал вернуться в Петербург триумфатором во главе верных ему войск. Или же, убедившись, что дело проиграно, Александр Фёдорович думал в первую очередь о том, как ускользнуть из рук большевиков. Так или иначе, но в 11 часов 25 октября Керенский покинул столицу.

Около 10 часов утра из Зимнего был командирован офицер с целью найти для министра-председателя автомобиль. Встретив одного из секретарей посольства Соединённых Штатов, офицер изложил ему просьбу одолжить одну из машин посольства. Просьба была исполнена. Автомобиль Керенскому был предоставлен. Когда на Дворцовую площадь выехала машина с американским флажком на капоте, красногвардейские патрули её пропустили.

Керенский вскоре прибыл в Гатчину. Никаких войск, вызванных с фронта в столицу, там не оказалось. Местный гарнизон о бегстве Главковерха был уже извещён. Солдаты митинговали и вполне могли арестовать его. Заправив автомобиль, Александр Фёдорович проследовал дальше и к вечеру прибыл в Псков, где располагался штаб Северного фронта. Здесь он узнал, что ещё днём Командующий фронтом генерал от инфантерии В.А. Черемисов приказ о направлении войск в столицу отменил. Более того, на совещании в штабе у комиссара фронта B.C. Войтинского было принято решение о создании Северо-Западного военно-революционного комитета, которому поручалось принять все меры против отправки частей в Петроград.

В этих условиях Керенский не рискнул обращаться к Черемисову, а направился к генерал-квартирмейстеру В.Л. Барановскому, который сообщил, что из Петрограда уже получено сообщение арестовать экс-премьера. Деваться было некуда. Керенский вызвал к себе Черемисова. Командующий всё сказанное Барановским подтвердил и сообщил, что верных войск для посылки в столицу не имеет, и более того, гарантировать безопасность самого Керенского не может. В час ночи 26 октября после очередного заседания ВРК Черемисов вновь прибыл на квартиру Барановского, вновь подтвердил, что никакой помощи оказать не может, и посоветовал Керенскому выехать в Ставку, так как в Пскове его арест остаётся лишь делом времени.

Надо вновь отдать должное Александру Фёдоровичу. При всём при том, в критической, совершенно безнадёжной ситуации, у него нашлись и неожиданная воля, и целеустремлённость, и здравый смысл. Впрочем, не требовалось особого ума, чтобы понять, из Ставки, даже и доберись до неё смещённый диктатор, шансов организовать наступление войск на столицу не было никаких. Керенский решил направиться в Остров, где размещался штаб 3-го конного корпуса. Но перед рассветом к нему сами прибыли командир корпуса генерал П.Н. Краснов с исполняющим обязанности начальника штаба корпуса полковником С.П. Поповым.

Краснов доложил, что не поверил подлинности приказа об отмене выдвижения на Петроград и приехал в Псков удостовериться во всём лично. Генерал прибыл в штаб фронта и потребовал от Командующего письменного распоряжения.Разговор происходил у дверей кабинета, где проходило заседание ВРК. Черемисов письменного приказа не дал, посоветовал Краснову отбыть обратно в Остров и ничего не предпринимать. Краснов направился к Войтинскому, которого знал ещё со времён Корниловского выступления. После долгого ожидания, обусловленного тем, что комиссар несуществующего уже Временного правительства находился на том же совещании вновь созданного ВРК, Войтинский сообщил, что Керенский находится в городе, и попросил направиться к нему.

Несколько слов о самом корпусе. Когда отзвуки Корниловского выступления начали постепенно стихать, 3-й конный, в состав которого входили 1-я Донская и Уссурийская казачьи дивизии, перевели под Остров, куда он прибыл 28 сентября. За месяц, несмотря на протесты Краснова, из корпуса изъяли больше половины личного состава. 6 октября штаб Северного фронта отдал приказ направить по две сотни с двумя орудиями в Старую Руссу, Торопец и Осташков. Для обеспечения этой директивы был выделен в полном составе 1-й Уссурийский полк. 8 октября 13-й и 15-й Донские полки были направлены в Ревель. 9 октября Приморский драгунский полк в полном составе при двух орудиях передислоцировали в Витебск. 21 октября от Краснова потребовали выделить шесть сотен при двух орудиях для наведения порядка в г. Боровичи. Пошли Уссурийский дивизион и четыре сотни 1-го Амурского. Кроме того, две сотни с двумя орудиями 10-го Донского полка были направлены в Торопец и Новгород. К 22 октября в подчинении у Краснова в районе Острова оставались 9-й Донской полк, 1-й Нерчинский, четыре сотни 10-го Донского и две сотни 1-го Амурского полков. Всего 18 казачьих конных сотен при 16 орудиях.

В двадцатых числах октября на фронте 51-я пехотная дивизия I армии отказалась идти на смену 184-й дивизии. Узнав об этом, солдаты последней покинули окопы. Вмешательство армейского и корпусного комитетов ни к чему не привело. Приказом за подписью Командующего фронтом и комиссара фронта 51-ю дивизию предлагалось расформировать. Выполнение приказа возлагалось опять же на Краснова. 23 октября

Краснов отдал приказ об отправке всего корпуса в район Вендена и на следующий день телеграфировал в штабы фронта и I армии, что погрузка личного состава в эшелоны началась, но передислокация займёт три дня, и просил командование срочно вернуть ему части корпуса из Торопца, Осташкова и Витебска.

Однако выдвижение ещё не началось, как на рассвете 25 октября в корпус за подписью Керенского и замещающего должность председателя Союза казачьих войск войскового старшины А.Н. Грекова поступила телеграмма:

«Приказываю с получением сего все полки 1-й Донской казачьей дивизии со всей артиллерией, находящейся на Северном фронте под общей командой начальника 1-й Донской казачьей дивизии направить по железной дороге в Петроград на Николаевский вокзал в распоряжение главного начальника Петроградского округа полковника Полковникова. О времени выступления донести мне шифрованной телеграммой. В случае невозможности перевозки по железной дороге части направить поэшелонно походным порядком».

Подтверждая приказ Керенского, тут же прибыло и воззвание комиссара Северного фронта, в котором Войтинский требовал:

«Передайте донцам...

Временное правительство в полном согласии с Центральным комитетом Советов рабочих и солдатских депутатов стягивает в Петроград верные революции и долгу перед родиной войска. Петроградские полки, упорно отказывавшиеся от выступления на фронт под предлогом защиты свободы в тылу оказались неспособными оградить Петроград от бесчинств и анархии. Создалась опасность срыва Учредительного собрания.

В числе других войск, призванных в этот грозный час на спасение России, одно из первых мест занимают казачьи полки.

Пусть злобствуют против казаков окопавшиеся в тылу дезертиры, но казаки свой долг перед родиной исполнят до конца».

На основании полученных директив в 19 часов 25 октября Краснов предыдущий приказ от 23 октября отменил. Генерал оставлял на месте штаб Уссурийской дивизии, 1-й Нерчинский полк и 1-ю Амурскую батарею. 9-й Донской направил на погрузку, четыре сотни 10-го Донского оставил в эшелонах на Островской станции. Остальным полкам и сотням 1-й Донской дивизии Краснов приказывал «немедленно грузиться в Острове, Ревеле, Паллифере, Торопце и следовать через Нарву и Псков в Александровскую, где ждать сосредоточения всей дивизии в районе Пулково - Царское Село. При невозможности дойти по железной дороге - пробиваться к означенным пунктам целыми полками походом и боем с того места, где придётся выгрузиться».

Около полуночи эшелоны должны были проследовать в Петроград. Однако в 23 часа 25 октября выяснилось, что начальник станции получил распоряжение начальника военных сообщений генерала Кондратьева эшелоны из Острова не отправлять. Краснов позвонил в штаб фронта. Там ему подтвердили, что приказ выгружать дивизию и оставить её в районе Острова отдал лично Командующий Северным фронтом генерал Черемисов. Краснову происходящее показалось подозрительным. В сопровождении полковника Попова он немедленно выехал на автомобиле в Псков, разбираться.

Керенский после доклада Краснова почувствовал хоть и зыбкую, но всё же хоть какую-то почву под ногами. Краснов подтвердил готовность выступить на Петроград, но высказал пожелание подкрепить корпус пехотными частями. Тут же Керенский приказал Барановскому обеспечить сосредоточение разбросанных на значительной территории частей 3-го конного корпуса, придав ему 37-ю пехотную, 1-ю кавалерийскую дивизию и весь XVII армейский корпус. На вопрос Керенского, достаточно ли этих сил, Краснов ответил:

- Да, если всё это соберётся и если пехота пойдёт с нами, Петроград будет занят и освобождён от большевиков.

Барановский передал приказ в Ставку, а Керенский в сопровождении Краснова проследовали в Остров в штаб корпуса. Ставка, уже осведомлённая о взятии Зимнего дворца, вела лихорадочные переговоры с Командующими фронтами. Командующие сообщали, что надёжных частей нет. Лишь на Румынском фронте готовы были сформировать сводную дивизию, но с существенными оговорками. В защиту Учредительного собрания дивизия выступит, в поддержку персоналий Временного правительства - нет.Становилось очевидным, если Краснов и сможет двинуть корпус на Петроград, он останется в одиночестве. Правда, в ночь на 26 октября в помещении городской Думы в Петрограде был оформлен так называемый «Комитет спасения родины и революции», связались друг с другом Алексеев, Савинков и новый председатель Союза казачьих войск есаул Донского войска А.П. Аникеев, но всё это было работой на перспективу. Большевики, в отличие от всех, в том числе, и от «Комитета», располагали сколоченными - вооружёнными отрядами. И вопрос, удержатся ли они у власти или будут вытеснены в первые же часы, теперь уже разрешался исключительно военной силой. А в качестве таковой на стороне Керенского мог выступить только лишь 3-й конный корпус генерала Краснова.

Краснов, как и большинство фронтовых генералов, по понятным причинам недолюбливал Керенского. Вот его убийственная характеристика Верховного, а заодно и ответ на вопрос, почему всё же генерал без колебаний связал с ним свою судьбу и судьбу сотен своих сослуживцев и подчинённых:

«Я никогда, ни одной минуты не был поклонником Керенского. Я его никогда не видал, очень мало читал его речи, но всё мне было в нем противно до гадливого отвращения.

Противна была его самоуверенность и то, что он за всё брался и всё умел. Когда он был министром юстиции, я молчал. Но, когда Керенский стал военным и морским министром, все возмутилось во мне. Как, думал я, во время войны управлять военным делом берется человек, ничего в нем не понимающий! Военное искусство - одно из самых трудных искусств, потому что оно помимо знаний требует особого воспитания ума и воли. Если во всяком искусстве дилетантизм нежелателен, то в военном искусстве он недопустим.

Керенский - полководец!.. Петр, Румянцев, Суворов, Кутузов, Ермолов, Скобелев... и Керенский.

Он разрушил армию, надругался над военною наукою, и за то я презирал и ненавидел его.

А вот иду же я к нему этою лунною волшебною ночью, когда явь кажется грезами, иду, как к Верховному главнокомандующему, предлагать свою жизнь и жизнь вверенных мне людей в его полное распоряжение?

Да, иду. Потому что не к Керенскому иду я, а к родине, к великой России, от которой отречься я не могу. И если Россия с Керенским, я пойду с ним. Его буду ненавидеть и проклинать, но служить и умирать пойду за Россию. Она его избрала, она пошла за ним, она не сумела найти вождя способнее, пойду помогать ему, если он за Россию...»

Краснов не питал особых симпатий к Керенскому, но куда больше ненавидел большевиков. И против них готов был выступить с кем угодно, и с чем угодно.

К Острову подъехали на рассвете. По дороге Краснов завернул в город, в начавшие было расходиться по местам квартирования сотни 9-го Донского полка. В здании офицерского собрания Керенский выступил перед представителями полковых комитетов. Александр Фёдорович, казалось, забыл, в каком положении находится. Речь его, насыщенная всё теми же избитыми фразами и давно потерявшими привлекательность призывами, тонула в пустоте. Тем не менее, комитетчики в массе своей смотрели на Керенского безо всякой злобы, скорее с доброжелательным любопытством. Урядника Амурского полка, выкрикнувшего с места несколько фраз в пользу большевиков, вывели из комнаты.

К полудню под охраной взвода казаков прибыли на станцию, погрузились в эшелон. Однако железнодорожники отправлять составы не спешили. Паровозы маневрировали поодаль, не приближаясь. Видимо о том, чья в итоге возьмёт у них были свои представления. На путях скапливались постепенно солдаты гарнизона, настроенные явно враждебно.

Начальник конвоя командир Енисейской сотни Коршунов, работавший когда-то помощником машиниста, стал с двумя казаками на паровоз и около 15 часов 26 октября, наконец, тронулись. Набрав воды на одном из полустанков перед городом, Псков проскочили на полном ходу не останавливаясь. И здесь, на путях станции Псков-товарная собралась густая толпа солдат гарнизона, но до перестрелки дело не дошло.

Со встречным поездом прибыли офицеры из Петрограда. Сотник Карташов доложил Краснову о положении в столице, причём доклад выглядел весьма оптимистично. Обрадованный Керенский протянул Карташову руку однако сотник, вытянувшись по стойке «смирно» свою в ответ не подал. В ответ на замечание Верховного Карташов ответил, что он - «корниловец» и руки министру-председателю подать не может.

Позже Керенский сообщил Краснову что назначает его Командующим «армией, идущей на Петроград». Генерал не смог сдержать улыбки. Под рукой у него было неполного состава шесть сотен 9-го Донского полка и четыре 10-го Донского. Всего около 700 человек.

На рассвете 27 октября прибыли на станцию Гатчина- товарная. Сюда же из Новгорода есаул Ушаков привёл эшелон 10-го Донского полка. Две сотни при двух орудиях. Ушаков доложил, что «пробился силой».

Направленная в город разведка донесла, что на станции Балтийской железной дороги разгружается красногвардейский отряд. Краснов с тремя сотнями казаков направился к станции. На перроне строилась тем временем прибывшая из Петрограда «большевистская» часть. Это была рота лейб-гвардии Измайловского полка и приданная команда матросов. Казаки окружили станцию, выкатили на пути орудие для стрельбы прямой наводкой. К выстроенной роте подбежал начальник конвоя Коршунов с восемью казаками-енисейцами. После недолгих переговоров солдаты сложили оружие. В это же время другие казачьи сотни захватили и станцию Варшавской железной дороги, без выстрела разоружив роту солдат.

Всех пленных, а их было несколько сот человек, Краснов приказал отпустить на «все четыре стороны» и вовсе не из соображений гуманности. «Их некуда было девать... - пишет генерал, -...их нечем было кормить, потому что базы и тыла у нас не было. Отправлять в Лугу? Но отношение Луги к нам неизвестно. Посылать в Псков? Но Псков явно враждебен к нам. Оставалось распускать их, надеясь, что они распылятся, разойдутся по своим деревням, на несколько дней станут безопасны. А там подойдет XVII корпус, и можно будет их или снова мобилизовать или, если будет надо, посадить за проволоку».

Так или иначе, Гатчина никакого сопротивления не оказала. Керенский уже находился в Гатчинском дворце. Александр Фёдорович так ничего и не понял. Даже и сейчас от образа «любимца публики» Верховный отказываться решительно не собирался. Когда Краснов прибыл для доклада, Керенский в компании адъютантов и коменданта дворца обедал. Тут же присутствовали и невесть откуда взявшиеся две нарядно разодетые, красивые дамы. Краснов предложил перейти в другую комнату.

Выслушав доклад, Керенский потребовал немедленного продвижения к столице. Краснов пояснил, что без подхода «хотя бы своих эшелонов» наступление невозможно. Из Петрограда начали прибывать юнкера и офицеры. Немало было и гражданских лиц. Сведения, полученные Красновым о ситуации в столице и окрестностях были противоречивы. Впрочем, тот факт, что Зимний дворец взят, и Временное правительство арестовано, сомнений уже не вызывал. Ходили слухи, что казачьи полки, расквартированные в столице, готовы выступить навстречу. Прибыла в Гатчину даже делегация от 1-го Донского полка, но общего языка с комитетом 1-й Донской дивизии не нашла. О совместных действиях договориться не удалось.

Не проявляли особого желания присоединиться к корпусу и части Гатчинского гарнизона. Даже и начальство школы прапорщиков выступить с Красновым отказалось категорически, взяв на себя лишь обеспечение порядка в городе. Лишь офицеры авиационной школы без раздумий присоединились «к армии», но за солдат не ручались.

За весь день 27 октября в Гатчину прибыли эшелоны с ещё двумя сотнями 9-го Донского полка, полусотней 1-го Амурского полка, пулемётной командой и штабом Уссурийской конной во главе с начальником дивизии полковником Хрещатинским. Последний доложил Краснову, что 1-й Нерчинский полк в полном составе оставлен в Пскове «для охраны штаба» по личному приказу Командующего Северным фронтом генерала Черемисова. Десятки и сотни людей, находящихся на командных должностях и обличённых властью, настороженно выжидали. В лучшем случае, не мешали. В худшем, переиначивали приказы Краснова по своему усмотрению. Из Ревеля прибыл офицер и доложил, что начальник гарнизона приостановил погрузку в эшелоны 13-го и 15-го Донских полков «впредь до выяснения обстановки». Приморский драгунский полк в Витебске идти на соединение с корпусом отказался. О движении частей XVII корпуса, 37-й пехотной и 2-й кавалерийской дивизий по Николаевской железной дороге ничего известно не было.

Наблюдалось, скорее, как исключение и иное отношение к происходящему. Поддерживал связь с Красновым комитет Союза казачьих войск. Из Луги сообщили, что в Гатчину будет направлен эшелон 1-го осадного артиллерийского полка. Уже ночью к Краснову прибыл капитан Артифексов, командир броневого дивизиона, расквартированного в Режице. Он также обещал прийти на помощь.

Ожидая сосредоточения корпуса, Краснов выслал для охранения разведку. Один из разъездов, шедший на Пулково наткнулся на застрявший на дороге броневик «Непобедимый». Казаки атаковали, экипаж броневика бежал. К вечеру «Непобедимый» был доставлен в Гатчину. Офицеры лётной школы отремонтировали боевую машину и составили его команду.

К вечеру 27 октября Краснов в Гатчине, не считая конвоя, имел три сотни 9-го, две сотни 10-го и одну сотню 13-го Донских полков. Всего до 480 казаков при восьми пулемётах и шестнадцати орудиях. Царскосельский же гарнизон насчитывал до двадцати тысяч человек. Всё же Краснов решил наступать. И логика в его действиях, безусловно, была. Царскосельские солдаты вовсе не стремились попасть на фронт и воевать с немцами. И в этом смысле, поддерживали Советы и большевиков. Но, в то же время, не собирались они воевать с хоть сколько-нибудь дисциплинированной, готовой к бою частью.

Краснов созвал полковые комитеты, без понимания и сочувствия которых предприятие грозило развалиться в зародыше, высказал свои соображения. Заручившись поддержкой комитетчиков, назначил наступление на 2 часа ночи 28 октября.

К Царскому Селу проследовали колонной, в конном строю. В восьми верстах от города наткнулись на передовую заставу - стрелковую роту. К солдатам проехали представители дивизионного комитета во главе с подъесаулом Ажогиным. После переговоров стрелки согласились сдать винтовки. Разоружённую роту отпустили, порекомендовав переночевать в ближайшей деревне.

Уже утром вышли на окраину. Навстречу развернулась густая, не меньше батальона, стрелковая цепь. Солдаты начали постреливать. Их поддержал уже и пулемёт. Краснов развернул две сотни навстречу. Орудия снялись с передков и начали обстрел казарм. Тем временем Коршунов с тридцатью енисейцами обошёл стрелков с фланга. Цепи отошли. За ними продвигались вперёд казаки.

Показались Царскосельские окраины и ворота Александровского парка. В нём солдаты гарнизона устроили митинг. Не обращая внимания на случайные выстрелы, вновь выдвинулись на переговоры комитетчики. Их тут же окружили офицеры и солдаты гарнизона. Переговоры на этот раз затянулись. Уже днём в сопровождении адъютанта и двух вестовых к переговорщикам подскакал Краснов и предложил во избежание кровопролития сдать оружие и разойтись по домам. Офицеры не возражали. Стрелки же разделились. Часть пехотинцев, до полка, вышли навстречу казачьим сотням и сдали винтовки. Другие, также в немалом числе, отбежали к опушке парка и попытались с левого фланга отрезать Краснова от сотен на окраине. Генерал с комитетчиками вернулся назад и тут встретил Савинкова, агитирующего среди казаков в пользу несуществующего уже Временного правительства.

Они коротко поговорили и сошлись во мнении: только вперёд!

Из Гатчины пришёл починенный броневик «Непобедимый». Вместе с ним, на автомобилях - Керенский в сопровождении адъютантов и всё тех же двух поклонниц, которые были совершенно не к месту и вызвали лишь недоумение у казаков. Краснов доложил обстановку и предложил Верховному вернуться в Гатчину. Однако Керенский остановился перед толпой сдающих винтовки стрелков и, встав на сиденье автомобиля, вновь произнёс речь. Краснов приказал енисейцам сопровождать министра-председателя. Солдаты, забросив винтовки в кузов подошедшего грузовика, мирно направились к казармам.

Но у Орловских ворот парка членам Царскосельского ВРК и большевикам из солдат удалось вновь сорганизовать оставшихся. Развернулись и пошли, окружая казаков, стрелковые цепи. Вновь завязалась перестрелка. В это время Краснову доложили, что из Павловска, угрожая правому флангу также наступают советские части. Нужно было быстро решать исход боя за Царское Село. Краснов приказал артиллеристам открыть огонь. После нескольких залпов солдатская масса рассеялась. Часть из них отбыла в эшелонах на Петроград. Остальные укрылись в казармах, оружия не сдали, но и активных действий также не предпринимали.

Уже в сумерках Царское Село было занято казаками. В первую очередь, станция железной дороги, радиостанция и телефон. Глубокой ночью - дворцы.

Краснов написал позже: «Победа была за нами, но она съела нас без остатка». Надо было, используя фантастический успех, немедленно, той же ночью врываться в Петроград, но усталость взяла своё. Люди и кони за двое суток вымотались совершенно. И не только физически. К Краснову прибыли комитетчики и заявили, что без пехоты дальше не пойдут. И эти требования были оправданы. Вся стратегия сводилась к тому, что в окрестностях Петрограда сосредоточатся корпуса и дивизии, и лишь тогда войска войдут в столицу. На деле же замаячила перспектива воевать одним и в дальнейшем. И казаки всё это видели и понимали. Видели также, что их была горсть, и что все тяготы похода неизбежно ложились на одних и тех же, на тех, кто пока ещё соглашался их выносить.

За весь день 28 октября подошли три сотни 1-го Амурского полка. Однако амурцы заявили, что держат нейтралитет, «участвовать в братоубийственной войне не будут». Не доходя до Царского Села, они расположились в деревнях и отказались даже выбросить заставы для его охранения.

В этих условиях Краснов принял решение остановиться для отдыха и рекогносцировки и назначил на 29 октября днёвку в Царском Селе. Возможно, это и погубило предприятие, но двигаться дальше он просто не мог. Выражали недовольство не только младшие чины, но и офицеры. Их возмущало присутствие и поведение Керенского. Его совершенная, ничуть не скрываемая оторванность, как от реальной жизни, так и от людей. Его привычка бросаться словами, даже не задумываясь о последствиях и об ответственности. Его принятые всерьёз обещания привести на помощь горсточке казаков «настоящие» войска, обернувшиеся на деле полной несостоятельностью. Требовали убрать Керенского из отряда и казаки. На счастье в расположение прибыли Войтинский и Верховный комиссар Временного правительства В.Б. Станкевич, которые в открытом общении призвали казаков не отказываться от наступления на столицу.

К Краснову зашёл Савинков. Проинформировал, что беседовал с офицерами и предложил генералу сместить и арестовать Керенского и стать во главе похода самому. Краснов отказался, не задумываясь. Всё и так было авантюрой чистой воды. Отстранение Керенского, ничего не прибавив, оттолкнуло бы многих и окончательно сорвало с предприятия даже и видимость законности. Всё решалось на самом деле лишь одним. Подойдёт или нет на помощь крупная часть. К тому же, Керенский на положении гостя был у Краснова под защитой, и генерал не хотел предательством поставить под сомнение не запятнанную в сражениях Великой войны репутацию. Керенский после уговоров согласился уехать в Гатчину, где штаб корпуса успел уже развернуть связь с фронтом и Ставкой.

Всё внимание Краснова было уделено усилению отряда. Прибывали группами юнкера из Петрограда. Прибыла с одним лишь холодным оружием запасная сотня Оренбургского сводного полка. К вечеру высадились, наконец, в Гатчине три сотни 9-го Донского. Присоединились к отряду блиндированный поезд с командой и два орудия запасной конной батареи из Павловска, наполовину без прислуги. Из всего Царскосельского гарнизона не присоединился ни один человек. Краснов разговаривал с офицерами, они пытались вывести солдат. Но резолюции стихийных митингов были неутешительны. Удалось добиться лишь обещания, «что не ударят в спину». Не оказала поддержки и находившаяся здесь же распропагандированная пулемётная команда 14-го Донского полка. Переговоры дивизионного комитета с пулемётчиками вылились в бесконечный спор людей, говоривших на разных языках.

К вечеру Краснов имел девять конных казачьих сотен при восемнадцати орудиях, до взвода юнкеров, блиндированный поезд и броневик «Непобедимый». Керенский, Савинков и Станкевич требовали наступать. По их сведениям восстание против большевиков в столице было в самом разгаре, а казачьи полки, вместе с преображенцами и волынцами ждали лишь, когда корпус войдёт в столицу с юга. Доводы их показались Краснову не лишёнными здравого смысла. Гражданская война, только ещё завязывающаяся, не была войной в полном смысле этого слова. Здесь всё решало не только соотношение сил и средств, но, прежде всего решимость, твёрдость и переменчивое настроение солдатских масс. Если солдаты Петроградского гарнизона настроены были столь же «решительно», как и Царскосельцы, войти в город даже и с наличными незначительными силами представлялось возможным. А там уже могло случиться, что угодно. От мгновенного разгрома на улицах до выступления в поддержку корпуса означенных Керенским полков.

Вечером к Краснову прибыли представители дивизионных комитетов. До крайности смущённый подъесаул Ажогин подтвердил, что без пехоты казаки вперёд не пойдут. Более того, было сказано, что раз пехотные части не подходят, значит, все они за большевиков. Краснов откровенно высказал свои соображения. Заверил комитетчиков, что если не было бы шанса, он бы их очертя голову не повёл. Предложил произвести разведку боем, и если и в самой столице никто не поможет, отойти. Комитетчики сдались, заверив, что приказы генерала будут исполняться в точности. Настроение в сотнях, было, конечно, уже не то.

- Не придёт эта помощь! Все против нас! - с тоскою сказал кто-то из казаков.

Всю ночь казачьи заставы под Александровской станцией перестреливались с матросами. Ночью же отряд матросов из Красного Села вышел к железной дороге и обстрелял поезд, шедший с Осадным артиллерийским полком из Луги. Видимо, решимости драться у артиллеристов не было. Они остановили эшелон и частью сдались, а в большинстве просто рассеялись кто куда. Матросы начали снимать с орудий замки. Лишь под прикрытием огня с подошедшего бронепоезда, удалось их отогнать и отвести своими уже силами эшелон с орудиями обратно в Гатчину.

Ранним утром 30 октября прорвавшийся из Петрограда гимназист передал Краснову крошечный клочок бумаги, на котором стоял бланк Союза казачьих войск, и мелким почерком было написано:

«Положение Петрограда ужасно. Режут, избивают юнкеров, которые являются пока единственными защитниками населения. Пехотные полки колеблются и стоят. Казаки ждут, пока пойдут пехотные части. Совет Союза требует вашего немедленного движения на Петроград. Ваше промедление грозит полным уничтожением детей-юнкеров. Не забывайте, что ваше желание бескровно захватить власть - фикция, так как здесь будет поголовное истребление юнкеров...»

Краснов предъявил записку казачьим представителям. Казалось, казаки приободрились. Днём, разбросав по сторонам разведку, двинулись на Пулково. Блиндированный поезд осторожно продвигался по Варшавской ветке на Петроград. У деревни Редкое Кузьмино перед оврагом остановились в виду позиции советских войск. Пулково было - как на ладони. Склоны Пулковской горы изрыты были окопами, заполненными многими тысячами красногвардейцев. Здесь были уже не солдаты-пехотинцы. В центре рабочие дружины, по флангам отряды матросов. Три броневика, ободряя пехоту, курсировали по шоссе. Густые советские цепи спускались от Пулковской горы навстречу спешившимся казачьим сотням. Перестрелка шла уже вовсю.

Напрашивался обходной манёвр. Но необходимость удерживать ветку Царское - Гатчина, угроза левому флангу со стороны вновь активизировавшейся Красносельской советской группировки, а главное, катастрофическая нехватка сил и средств, делали его невозможным.Краснов приказал выставить за деревней орудия и их огнём сдерживал противника. Один из разрывов накрыл советский броневик. Команда его покинула боевую машину и та остановилась на дороге. На левом фланге казаки-пулемётчики оттеснили красногвардейцев до деревни Сузи. Однако очевидно было, что красногвардейцы решили обороняться, никаких митингов у Пулково не будет, и одним лишь артиллерийским огнём их с позиций не собьёшь. На то, чтобы выдавить противника с укреплённой позиции, просто не было сил.

Задуманную рекогносцировку можно было считать завершённой, но Краснов не торопился выходить из боя. Он рассчитывал, что гром орудий под самым Петроградом станет сигналом, если не для солдат гарнизона, то хоть для расквартированных в столице трёх Донских казачьих полков. И они выступят на помощь. Понимал генерал, что на это даже и в самом благоприятном случае потребуется время, и решил держаться до вечера.

Около полудня от дозорных прибыло донесение, что от Московского шоссе в тыл отряду движется колонна солдат Измайловского полка в несколько тысяч штыков. Навстречу Краснов выслал тридцать казаков и бронепоезд. После первого же орудийного выстрела полк в полном составе рассеялся. Под впечатлением этой «победы» командир Оренбургской сотни атаковал по собственной инициативе деревню Сузи. Рабочие частью дрогнули, матросы же проявили стойкость и встретили атакующих ружейно-пулемётным огнём в упор. Атака захлебнулась. Погибли командир сотни и ещё 18 оренбужцев. Дело было, конечно, не в потерях, не столь и значительных. Неудача подействовала на казаков угнетающе.

Вскоре матросы установили на Пулковской горе прибывшее дальнобойное морское орудие. Оно открыло огонь по цепям, по коноводам и по шоссе в тылу. Несколько снарядов разорвалось в близости от Царского Села, что мгновенно изменило к худшему настроение солдат гарнизона. Они приняли резолюцию, в которой требовали прекращения боя, угрожая в противном случае, ударить корпусу в тыл. Выставили у артиллерийского склада многочисленную команду, которая заявила посланным за боезапасом казакам, что гарнизон, соблюдая нейтралитет, никому ни снарядов, ни патронов не выдаст.

Батареи смолкали одна за другой. В сумерках казаки самовольно начали покидать позиции. Матросы, более не сдерживаемые, перешли в наступление и выходили уже к Варшавской железной дороге, к Царскосельской станции, в тыл.

Помощи не было, и с каждым часом лишь очевиднее становилось, что её и не будет. В одной из пустых дач Краснов написал приказ 3-му конному корпусу об отступлении. Отходили сразу на Гатчину, так как Царское Село, с его огромным парком и ненадёжным гарнизоном оборонять ничтожными наличными силами было невозможно.

В час ночи 31 октября Краснов прибыл в Гатчинский дворец, и прямо сказал, что если помощь не придёт, придётся уходить. Деморализованные сотни 9-го Донского полка рыть окопы и занимать оборону отказались. Выручили подошедшие накануне из Острова две сотни 10-го Донского, перекопавшие и перекрывшие все дороги.

Прибыли с предложением о мирном договоре с большевиками представители «Викжеля». В дворцовой гостиной в присутствии Краснова, начальника штаба полковника Попова и подъесаула Ажогина долго совещались Керенский, Станкевич, Войтинский и Савинков. Против мира с большевиками определённо высказывался один лишь только Савинков. На вопрос, способен ли корпус обороняться в Гатчине, Краснов ответил, что в одиночку, с учётом морального состояния казаков - нет. Керенский высказывался в том смысле, что если хоть один большевик войдёт в правительство, работать с ним будет невозможно. Как будто кто-то ещё о чём-то его спрашивал... Решили всё же условия «Викжеля» принять, в связи с чем в Петроград выезжал Станкевич. Савинков направился в расположение Польского корпуса, который по его сведениям готов был драться. Войтинский - в Ставку заударными батальонами.

Между тем, в свои переговоры вступили и комитетчики. К ним прибыли большевистские агитаторы и предложили договориться с казаками «через головы генералов». По просьбе казаков Краснов составил текст возможного договора:

- большевики обязуются прекратить всякие бои в Петрограде и амнистируют захваченных юнкеров и офицеров;

- войска отводятся на оговоренные рубежи под Петроградом;

- стороны до окончания переговоров правительств указанную линию не переходят; в случае срыва переговоров и перехода демаркационной линии, обязуются предупредить об этом за 24 часа.

С этими мирными предложениями казачьи парламентёры направились в Царское Село. Свою текстовку составил и Керенский. Её повёз на автомобиле один из его адъютантов капитан Кузьмин.

В 3 часа ночи 1 ноября прибыл с переговорщиками в сопровождении одного матроса П.Е. Дыбенко. Пройдя в казармы, он умело и тактично начал агитировать казаков, убеждая их прекратить сопротивление. При этом держался уверенно и более чем раскованно. Легко и к месту шутил.

- Давайте нам Керенского, а мы вам Ленина предоставим, хотите ухо на ухо поменяем! - говорил он, смеясь.

Своей открытой, располагающей внешностью, своей внутренней силой и молодым задором он к середине дня почти уже очаровал как казаков, так и офицеров. Тут вдруг стало известно о присланной Савинковым телеграмме. В ней говорилось, что батальоны ударников следуют в эшелонах на помощь и к вечеру будут в Гатчине. Растерянные казаки вновь заколебались и предъявили Дыбенко ультиматум. Они потребовали тут же «подписать договор, в котором казаки отказываются от вооруженной борьбы... но с тем, чтобы их пропустили на Дон и Кубань с оружием в руках». Взвесив все обстоятельства, Дыбенко договор подписал.

Тут же казаки единогласно приняли постановление об аресте Керенского. К Краснову ворвался комитет 9-го Донского полка во главе с войсковым старшиной Лаврухиным. Казаки настаивали на немедленной выдаче Керенского. После недолгого спора Краснов согласился, чтобы комитетчики выставили свой караул у дверей апартаментов Верховного. Когда они ушли, Краснов прошёл к Керенскому и предложил ему пока ещё не поздно, покинуть расположение корпуса. Двор уже полон был казаками, переговорщиками от «Викжеля» и прибывающими понемногу от большевиков матросами. Однако дворец имел мн

Предыдущая12345678910111213141516Следующая

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: