 |
Корнилов в Новочеркасске. Триумвират. Добровольческая армия. Экспедиции. Национальные формирования
|
|
|
|
Даже и после Ростовских событий отношение населения, а частично, и Донских властей к добровольческим формированиям оставалось весьма неоднозначным. Особенно негативно воспринимался приезд на Дон «быховских» генералов.
Когда в двадцатых числах ноября Деникин с Романовским прибыли в Новочеркасск, Алексеева они там не застали. Деникин направился к Каледину, с которым у него ещё с фронта сложились доверительные отношения. В ходе беседы Атаман в общих чертах обрисовал обстановку, которую считал катастрофической. Атаман был один в своём кабинете, но Деникину почему-то показалось, что он один и во всём дворце. Несколько раз Каледина вызывали к телефону. Он отвечал спокойным, почти безразличным голосом. Повернулся от аппарата и сказал вдруг Деникину:
- Отдаю распоряжения и знаю, что почти ничего исполнено не будет. Весь вопрос в казачьей психологии. Опомнятся - хорошо, нет - казачья песня спета...
Деникин спросил прямо, не создаст ли пребывание «быховцев» в Новчеркасске дополнительных проблем.
Каледин, задумавшись на секунду, ответил:
- На Дону приют вам обеспечен. Но, по правде сказать, лучше было бы вам, пока не разъяснится обстановка, переждать, где-нибудь на Кавказе или в кубанских станицах...
- И Корнилову?
- Да, тем более.
Вот как прокомментировал этот эпизод Деникин:
«Я уважал Каледина и нисколько не обиделся за этот совет: атаману виднее, очевидно, так нужно. Но, знакомясь ближе с жизнью Дона, я приходил к выводу, что все направление политики и даже внешние этапы жизни Донского правительства и представительных органов сильно напоминали общий характер деятельности и судьбы общерусской власти... Это было тем более странно, что во главе Дона стоял человек, несомненно, государственный, казалось сильный и, во всяком случае, мужественный».
|
|
|
Намёк Каледина был более чем прозрачным. Деникин с Марковым выехали на Кубань и неделю проживали в станице Славянской. Затем Деникин перебрался в Екатеринодар. Лукомский уехал во Владикавказ. Романовский, посчитавший себя не столь одиозной фигурой в глазах казаков, остался в Новочеркасске и принял участие в Алексеевской организации. Там же условились, что, как только приедет Корнилов и выяснятся ближайшие перспективы, немедленно известят, что в итоге и было сделано.
Ростовские события многое, конечно, изменили. Прежде всего, необходимость в конспирации почти отпала.
6 декабря в Новочеркасск прибыл Корнилов и, прежде всего, переговорил с Алексеевым. Разговор получился сложным. Становилось очевидным, что ввиду взаимного предубеждения, сработаться и ужиться генералам тоже будет не просто.
- О чём они говорили, я не знаю, - свидетельствует Деникин, - но приближённые вынесли впечатление, что «расстались они темнее тучи...»
На Дон под прикрытие Каледина стекались уже осколки революционной демократии. Савинков, Добрынский всё пытались напомнить о себе, как о политических фигурах. Прибыли и представители Московского центра, антибольшевистской организации, созданной ещё в октябре.
Тут же подвизался и Завойко. Однако сомнительная история с монополизацией им поступлений в пользу «Организации» и самоубийственные интриги, направленные на смещение Каледина и избрание Донским атаманом Корнилова, отвратили от него всех. Корнилов, ознакомившись с его деятельностью, предложил бывшему ординарцу покинуть Новочеркасск в 24 часа.
Положительная составляющая нахождения на Дону разного ранга политиков несуществующего уже Временного правительства, очевидно, приближалась к нулю. Вред же был вполне ощутимым. Большевики получали прекрасный повод как для военного вмешательства, так и для его идеологического обоснования.
|
|
|
Тем не менее, люди эти ориентировались именно на Алексеевскую организацию и старались, конечно, помочь. 18 декабря состоялось первое совещание генералитета с московскими представителями. По существу, на повестке дня стоял один вопрос существования, управления и единства «Организации». Всё в конечном итоге сводилось к определению роли и взаимоотношений Алексеева и Корнилова.
С одной стороны, сохранение их обоих было в интересах армии. Уход любого из генералов означал немедленный раскол. В то же время, им, испытывавшим по отношению друг к другу едва скрываемое неприятие, в узких рамках только что начинавшегося дела, ужиться было непросто.
Корнилов требовал полной власти над армией, не считая возможным управлять иначе, как руководствуясь принципом единоначалия. Он заявил, что в противном случае оставит Дон и переедет в Сибирь. Вслед за ним, несомненно, последовало бы и подавляющее большинство офицеров и юнкеров. По человечески понятно и нежелание отойти от дела, им организованного, Алексеева.
Выступали больше общественные деятели, в первую очередь Фёдоров, напоминавшие о «государственной необходимости соглашения». Генералы нервничали, обмениваясь лишь краткими, раздражёнными репликами. Дело едва не дошло до взаимных упрёков. Всё же, после второго заседания найден был устроивший всех компромисс. Вся военная власть переходила к Корнилову. Гражданские функции оставались за Алексеевым.
Началась передача материальной части Алексеевской организации. Выяснилось отсутствие, хоть сколь-нибудь приемлемой даже и для текущих потребностей материальной обеспеченности подразделений. Корнилов, едва удержавшись от новых обвинений в адрес Алексеева, вновь заявил об отказе от командования. После новых уговоров, наконец, согласился принять, что есть.
26 декабря был объявлен «секретный» приказ о вступлении генерала Корнилова в командование Армией, которая с этого дня официально стала именоваться «Добровольческой». Отличительным знаком чинов Добровольческой армии был установлен угол национальных цветов: белого, синего, красного, носимый на левом рукаве гимнастёрки и шинели.
|
|
|
Оставалось разрешить вопрос о сути и организационных формах органа, осуществляющего политическое руководство всем движением. Неоднозначные отношения, сложившиеся между Корниловым и Алексеевым и расположение «Организации» на территории Дона предопределили структуру власти как триумвират: Алексеев - Каледин - Корнилов. По выражению Деникина, «триумвират представлял из себя в скрытом виде первое общерусское противоболъшевистское правительство». По сути, так это и было.
На конспиративном совещании Деникин набросал проект «конституции»:
1. Генералу Алексееву - гражданское управление, внешние сношения и финансы.
2. Генералу Корнилову - власть военная.
3. Генералу Каледину - управление Донской областью.
4. Верховная власть - триумвират. Он разрешает все вопросы государственного значения, причем в заседаниях председательствует тот из триумвиров, чьего ведения вопрос обсуждается.
Записка была одобрена и, отредактированная начальником штаба Армии Лукомским, подписана триумвирами. Это была, конечно, процедура психологического характера. К Дону уже подходили советские войска. Необходимо было в спешном порядке создать вооружённые силы, способные их остановить. С ними пришла бы и оформилась должным образом власть. Без них всё было бы раздавлено в зародыше.
Цели, преследуемые Добровольческой армией, впервые были обнародованы 27 декабря в исходившем из штаба воззвании:
«1. Создание организованной военной силы, которая могла бы быть противопоставлена надвигающейся полной анархии и немецко-большевистскому нашествию.Добровольческое движение должно быть всеобщим. Снова, как в старину, 300 лет тому назад, вся Россия должна подняться всенародным ополчением на защиту своих осквернённых святынь и своих потерянных прав.
2. Первая непосредственная цель Добровольческой армии - противостоять вооруженному нападению на Юг и Юго-восток России. Рука об руку с доблестным казачеством, по первому призыву его Круга, его правительства и Войскового атамана, в союзе с областями и народами России, восставшими против немецкобольшевистского ига, - все русские люди, собравшиеся на Юге со всех концов нашей Родины, будут защищать до последней капли крови самостоятельность областей, давших им приют и являющихся последним оплотом русской независимости, последней надеждой на восстановление Свободной Великой России.
|
|
|
3. Но рядом с этой целью - другая ставится Добровольческой армии. Армия эта должна быть той действенной силой, которая даст возможность русским гражданам осуществить дело государственного строительства Свободной России. Новая армия должна стать на страже гражданской свободы, в условиях которой хозяин земли русской - ее народ выявит через посредство избранного Учредительного собрания державную волю свою.Перед волей этой должны преклониться все классы, партии и отдельные группы населения. Ей одной будет служить создаваемая армия, и все участвующие в ее образовании будут беспрекословно подчиняться законной власти, поставленной этим Учредительным собранием...»
В заключение воззвание призывало «...встать в ряды Российской рати... всех, кому дорога многострадальная Родина, чья душа истомилась к ней сыновней болью».
Нетрудно заметить, что воззвание носило в большей степени агитационный характер. Мало что из заявленного удалось воплотить в жизнь. «Всенародное ополчение» не поднялось. Изолированные и неорганизованные островки сопротивления в большинстве своём ликвидировались большевиками с пугающей быстротой. Пойти рука об руку с казачеством тоже не получилось, ввиду нежелания последнего защищать им же самим выбранную власть. Поэтому армия, состоявшая почти из одних только юнкеров и офицеров, при всей их демократичности и лояльности к местным институтам, являлась всё же телом инородным в чуждой ей среде. И, будучи таковой, не могла выполнять задачи в общероссийском масштабе.
Перспективы и ожидания отодвигались на второй план. А на первый выходила надежда, что, даже и в создавшихся условиях Добровольческая армия в состоянии будет отразить напор недостаточно организованных ещё большевиков, даст возможность примкнуть к ней сочувствующим, послужит примером для колеблющихся и выиграет время для возможного пробуждения и отрезвления народного самосознания.
И надежду эту, надо отдать им должное, добровольцы сохранили в своих сердцах до конца. Вот слова Деникина:
«Если бы в этот трагический момент нашей истории не нашлось среди русского народа людей, готовых восстать против безумия и преступления большевистской власти и принести свою кровь и жизнь за разрушаемую родину - это был бы не народ, а навоз для удобрения беспредельных полей старого континента, обреченных на колонизацию пришельцев с Запада и Востока. К счастью мы принадлежим к замученному, но великому русскому народу».
|
|
|
По инициативе всё того же Фёдорова был создан так называемый «Совет», функции которого состояли в «организации хозяйственной части армии, сношениях с иностранцами и возникшими на казачьих землях местными правительствами и с русской общественностью... в подготовке аппарата управления по мере продвижения вперед Добровольческой армии».
В состав Совета от русской общественности вошли московские делегаты Фёдоров, Белецкий, позднее Струве, князь Г. Трубецкой, П. Милюков. Любопытно, что созданный «Совет» сразу же вступил в конфликт с «Донским экономическим совещанием», образованном при Атамане из донских и прибывших экономических и политических деятелей ещё в ноябре. Лишь вхождение в Совет Парамонова и Богаевского позволило его сгладить.
Бурную деятельность развил Савинков. Одно за другим выдвигал он разного рода требования, зачастую в ультимативной форме. Поначалу Савинков рассчитывал даже стать вместе с Алексеевым во главе движения и обратиться с воззванием к стране. С приездом Корнилова несколько поумерил аппетиты и настаивал лишь на включении его в состав «Совета» его самого и группы его «политических друзей». Обосновывая целесообразность такого решения, Савинков утверждал, что, в этом случае, за «Советом» пойдут солдаты и казаки, и что у него «имеется в Ростове значительный контингент революционной демократии, которая хлынет в ряды Добровольческой армии...»
Хотя все три генерала относились к Савинкову отрицательно, требования его всё же были выполнены и в состав «Совета» введены четыре социалиста: Савинков, бывший комиссар 8-й армии (от Временного правительства) Вендзягольский, Агеев от Войскового правительства и председатель крестьянского съезда, бывший ссыльный и эмигрант Мазуренко.
Все эти начинания мало, что дали в политическом плане и совершенно ничего не дали в плане военном. «Значительный контингент революционной демократии» не только не хлынул в ряды Армии, но даже и не обнаружил своего присутствия. Казаки и солдаты о существовании «Совета» вряд ли успели и узнать. Всё свелось к финансовым вопросам, к добыванию денежных субсидий, необходимых для самого существования Армии.
В середине января, когда военная катастрофа оставалась лишь делом времени, «Совет» распался. Члены его разъехались в разные стороны. Борис Савинков, получив от Алексеева «удостоверение», отбыл в Москву. В дальнейшем пути его с генералами-триумвирами не пересекались.
Между тем недоразумения внутри триумвирата не прекращались, прорываясь вдруг вспышками раздражения, едва не закончившиеся полным разрывом. 9 января Деникина и Лукомского вызвали в канцелярию Алексеева. Задержавшись по службе, они прибыли, когда «всё уже кончилось» и узнали следующее. Некто капитан Капелько, состоявший при штабе Алексеева, ссылаясь на слова Добрынского, доложил Алексееву о предстоящем «перевороте». Корнилов, якобы, должен был сместить триумвират и объявить себя диктатором. Капитан утверждал, что уже произведены ключевые назначения, вплоть до московского генерал-губернатора включительно.
Предубеждённый против Корнилова, не переговорив предварительно ни с кем из генералов, Алексеев созвал заседание «Совета» и пригласил на него Корнилова для объяснений. Корнилов, взбешенный подобным обвинением, выругался и удалился. На другой день московская делегация получила письма с отказом от участия в организации обоих генералов - Алексеева и Корнилова. Опять пришлось уговаривать: с Алексеевым беседовал Деникин, с Корниловым - Деникин вместе с Калединым.
Корнилов согласился принять извинения Алексеева, но при этом потребовал от московской делегации в частности и следующего:
1. «Письменного извещения, что «Совет» признаёт себя органом только совещательным при коллегии из трех генералов, и ни один вопрос, внесенный на рассмотрение Совета, не получает окончательного решения без утверждения означенных трех лиц.
2. Включения в состав Совета - начальника штаба армии и председателя вербовочного комитета.
3. «Признания за командующим Добровольческой армией права назначения лиц, обязательно из военных, возглавляющих военно-политические центры, указанием, что эти лица получают инструкции по военным делам только от штаба армии...»
Все требования Корнилова были, конечно же, удовлетворены.
16 января, когда сотни Каменского ревкома только лишь очистили Лихую и Зверево, и перспектива боёв с донскими казаками приобретала вполне осязаемые очертания, новую авантюру затеял Добрынский. Он, вдруг обнаружив, соответствующие генеалогические корни, нашил жёлтые лампасы, объявил себя «астраханским казаком» и в сопровождении двух, оказавшихся в Ростове астраханцев прибыл к Корнилову. От имени «поволжского купечества и Астраханского, соединенного с Калмыцким, Войска», ими было передано генералу «обращение», призывающее Корнилова прибыть в Астрахань «для водворения в губернии законности и порядка». При этом была якобы гарантирована материальная поддержка и лояльность населения и политических кругов. Обращение заканчивалось заверением в том, что
«...купечество произведет милитаризацию своих предприятий, сохранив за военными навсегда их служебное положение, дав обязательство в том, что все назначения в этом смысле будут происходить с согласия генерала Корнилова».
Всё это угнетающе действовало на Корнилова. К тому же, всевозможные «доброжелатели» пытались убедить его в том, что предприятие не достигло ещё соответствующего его имени масштаба, и, следовательно, генералу следует временно устраниться с политической арены, чтобы потом возглавить набравшее уже мощи «общенациональное» движение. Другие указывали на рецидивы «донского сепаратизма» и предлагали перебраться в Сибирь, где по их словам не было «самостийных устремлений», и социально-бытовой устой казался чуждым большевизму. Однако, постепенное упрочение связи с армией, с личным составом, ответственность, взятая на себя Корниловым за жизнь откликнувшихся на его призыв, поверивших ему людей, заставили Корнилова отбросить все сомнения и окончательно связать свою судьбу с Добровольческой армией. Сыграло свою роль и постепенное осознание, что горсть собравшихся в Новочеркасске офицеров и юнкеров, и есть всё, что противостоит ещё большевикам. Что, если не они, то уже и никто, и никакого «общенационального движения» нет, и не будет уже никогда...
Немало проблем создавали и Донские власти. Считая, что непримиримость большевиков связана была не в последнюю очередь с нахождением в Новочеркасске добровольцев, отдельные их представители и вели себя соответственно. Не избегая при этом и публичных выступлений с резкой критикой, как Армии, так и возглавивших её генералов. С возрастающей неприязнью всё чаще посматривали в сторону «корниловцев» и казаки.
Дело дошло до того, что ещё и в январе Корнилову приходилось жить в Новочеркасске на конспиративных квартирах и отказаться от ношения военной формы. Имя его в официальной печати не упоминалось, что привело к неожиданным негативным последствиям. Полулегальное положение и недоброжелательство властей не позволило Алексееву и Корнилову отдать прямой приказ, обязывающий офицеров прибыть в расположение Армии. Несомненно, на такой приказ откликнулось бы в разы большее число офицеров. Призывы же и воззвания оставляли за ними право выбора. И большинство выбирало врастание в гражданскую жизнь.
Так или иначе, но оставаться и вести военное строительство в подобной обстановке было невозможно. Поэтому постепенное перебазирование Армии из Новочеркасска в Ростов с соответствующим разделением, в том числе и военных сфер влияния, удивления ни у кого не вызывало.
Все подразделения Армии были объединены в «Добровольческую дивизию», начальником которой назначен генерал Деникин. Начальником штаба из четырёх-пяти офицеров - генерал Марков. В то же время Корнилов оставался «главнокомандующим» Армии, из одной этой дивизии и состоявшей, что вело к проявлению некоторых элементов двоевластия. При Верховном, как и при Алексееве, образовались свои штабы. Куда более многочисленные, и со своими «интересами». Всё это вносило определённую отчуждённость и трения, но дальше окружения не опускалось.
К концу декабря Дон со всех сторон был окружён советскими войсками. Контроль на станциях и в поездах ужесточился до предела. Прибытие офицеров становилось в этих условиях крайне затруднительным, если вообще возможным. Приток пополнений из Центральной России резко сократился. Прибывали, используя все ухищрения, поминутно рискуя быть схваченными, одиночки.
Тем удивительнее судьба Корниловского полка. После ареста Корнилова полк попал в опалу. 10 сентября приказом начальника штаба Верховного главнокомандующего был переименован в 1-й Российский ударный полк и прикомандирован к 1-й Чехословацкой стрелковой дивизии, находящейся на Юго-Западном фронте. Приказом от 30 сентября вновь был переименован в Славянский ударный полк, с сохранением, тем не менее, всех отличий и эмблем, включая надпись «Корниловцы».
Ударный Корниловский, сохранивший кадры, сплочённость и дисциплину, использовался для «затыкания дыр» на Юго-Западном фронте. В последних числах октября был вызван комиссаром Григорьевым в Киев, с просьбой поддержать Временное правительство. Вместе с юнкерами Константиновского, Николаевского, Сергиевского Киевских военных училищ полк ввязался в боестолкновение с выступившими совместно украинскими и большевистскими отрядами. Три дня в городе продолжались бои, сменившиеся переговорами и передачей власти Раде в блоке с большевиками. Военные училища отправились на Дон и Кубань, а «корниловцы» получили предложение Петлюры остаться для охраны общественного порядка в городе.
Капитан Неженцев не без труда вывел полк из Киева и телеграфировал в Ставку с просьбой, «ввиду предотвращения его окончательного истребления», отпустить полк на Дон. Согласие Войскового правительства было получено заранее. Ставка, не желая проявить откровенно антибольшевистскую позицию, отказала категорически. Лишь 18 ноября накануне её ликвидации было получено распоряжение Верховного Духонина: передвинуть полк на Кавказ «для усиления Кавказского фронта и для новых формирований...» К этому времени железная дорога была уже в значительной степени забита перемещающимися в разных направлениях большевистскими эшелонами.
Возникла идея присоединиться по частям к казачьим составам, которые пока ещё пропускались беспрепятственно на Дон и Кубань, как «нейтральные». Составили поезд, в который погрузили материальную часть и обоз, однако казаки «взять его с собой» отказались. Неженцев не растерялся и в этой ситуации. Он распустил полк, сообщив начальству, что люди «разбежались». При этом личному составу было объявлено, что расформирование фиктивно, и тот, кто изъявит желание, должен пробираться в Новочеркасск на свой страх и риск.
Эшелон же с полковым имуществом в сопровождении незначительной охраны и с поддельными документами о принадлежности к одной из Кавказских частей проследовал самостоятельно и прибыл в Новочеркасск 19 декабря. А к 1 января 1918 г. собралось до 50 офицеров и 500 солдат, добравшихся до столицы Дона кружными путями группами и в одиночку.
Занятие Ростова, казалось, открывало перед добровольцами перспективы серьёзного доукомплектования. Однако скопившиеся в городе тысячи офицеров записываться в Армию не спешили. Советская власть, продержавшаяся в Ростове шесть дней, действительно, не трогала заявивших о «нейтралитете» офицеров. Возможно, потому, что просто было не до них. Разговоры об этом велись, и подавляющее большинство ростовских офицеров склонялось к тому, чтобы отсидеться и переждать. Более того, выделилась даже группа «нейтралистов», которые по собственной инициативе занялись агитацией, направленной против вступления офицеров в Добровольческую армию.
Тем неожиданнее был массовый приток офицеров, пробиравшихся на Дон с фронтов Великой войны. Из офицеров-фронтовиков в Ростове был сформирован так называемый «Партизанский отряд имени генерала Корнилова». Фактически это был батальон четырёх ротного состава во главе с полковником В. Л. Симановским. К началу января в батальоне насчитывалось до 500 штыков(!).
Попытка создать кавалерийскую часть наталкивалась на отсутствие конского состава. Но во второй половине декабря в Ростов прибыл «Ударный дивизион Кавказской кавалерийской дивизии». Командир дивизиона полковник Ширяев и его помощник ротмистр Дударев сумели привести Корнилову до трети личного состава, 80 человек. Правда, тоже «безлошадных». Для руководства в пеших боях дивизиону было придано несколько офицеров из 2-го Офицерского батальона. В конце января в дивизионе было до 120 человек.
Вторым конным подразделением Добровольческой армии стал 1-й Кавалерийский дивизион полковника B.C. Гершельмана, сформированный в декабре 1917 г. в Ростове к 30 декабря. После провала Корниловского выступления и октябрьских событий многие офицеры, в том числе, и кавалерийские, вынуждены были покинуть свои части. Чтобы хоть как-то пристроить остающихся ещё в строю, генерал Алексеев ходатайствовал перед Главковерхом о разрешении на формирование из состава расквартированного в Гжатске Лейб-гвардии Уланского Его Величества полка конного отряда особого назначения для охраны посольства и консульства в Персии. Трудно сказать, действительно ли отряд должен был проследовать в Персию, или с самого начала формировался как ядро конной части, свободной от агитаторов и комитетов, но разрешение получено было. Формировать отряд предполагалось поначалу в Новочеркасске, но Войсковое правительство возражало, и был выбран Ставрополь.
В конце ноября в Уланский полк прибыл ротмистр 4-го Гусарского Мариупольского полка Л.Д. Яновский, которому было поручено формировать отряд. С разрешения полкового комитета он обходил эскадроны и призывал улан записываться в отряд. При этом, чтобы сразу отсечь «нежелательный» элемент, Яновский не скрывал, что служба будет нестись по старому уставу Русской армии и без комитетов, так как «в Персии, то есть за границей, разрешено воинскому подразделению находиться только на таких условиях». Полковой комитет, после долгих прений принял резолюцию, что не будет препятствовать желающим поступить в отряд. Всего записалось три офицера и до 40 улан, большинство из команды связи (в отряд сразу же записался её начальник штаб-ротмистр С. Потоцкий 3-й, пользующийся популярностью).
В итоге отряд, получивший наименование «Персидского конного дивизиона» проследовал в эшелоне здесь же сформированной Украинской бригады по маршруту Гжатск - Могилёв - Киев - Ростов. В Орше Украинскую бригаду разоружили, но в обстановке хаоса Главковерх Крыленко, узнав о численности отряда, лично разрешил его пропустить. В дальнейшем пять вагонов «дивизиона» присоединялись к эшелонам то поляков, то донцов. Пробыв в пути 17 суток, 16 декабря 1917 г. отряд прибыл в Ростов. Переговорив с ранее прибывшим в Добровольческую армию полковником B.C. Гершельманом (их сослуживцем по гвардейской конной бригаде), офицеры отряда решили отказаться от следования в Ставрополь, где уже была установлена советская власть, и выгрузиться в Ростове.
Уланы расположились в Таганрогских казармах. Через несколько дней из Новочеркасска прибыл поручик А. Фермор, а с ним юнкера и вольноопределяющиеся, в той или иной степени связанные со службой в кавалерии. Офицеры сообщили уланам, что в Персию отряд не поедет, разъяснили назначение и задачи Добровольческой армии и предложили остаться в её рядах. Остались трое, остальным полюбовно были выданы отпускные билеты. Из казарм Таганрогского полка отряд вскоре перевели в Проскуровский госпиталь №10, где 31 декабря был сформирован 2-й «уланский» эскадрон 1-го Кавалерийского дивизиона, в котором на офицерских должностях проходили службу кавалеристы бывшего Уланского Его Величества полка... 1917 г. в двух эскадронах дивизиона насчитывалось 48 сабель, к 10 января 1918 г. - 138.
Тем не менее, личного состава всё же не хватало катастрофически, и определённая работа в этом направлении проводилась. Причём, как армейскими службами, так и людьми сторонними.
Проживающий в Ростове генерал А.Н. Черепов организовал собрание офицеров, на которое прибыло до 300 человек. После длительного обсуждения было принято решение сформировать отряд «для несения службы по охране города и поддержанию в нём порядка». Всего записалось до 200 человек. Командиром отряда был избран Черепов, который и отправился в Новочеркасск для доклада Атаману. Каледин, выслушав, сказал в ответ:
- Я ведаю только казачьими делами, а всё армейское в руках генерала Алексеева. К нему и обратитесь.
Алексеев же своего воодушевления не скрывал:
- Неужели в Ростове возможно провести формирование? С Божьей помощью начинайте!
- Черепов тут же был назначен «начальником отряда в Ростове».
Одновременно в городе было открыто Бюро записи добровольцев. Несколько офицеров, в том числе, и записавшихся в отряд самообороны, приходили в Бюро и откровенно спрашивали:
- Что даёт Добровольческая организация?
- Винтовку и пять патронов, - отвечали в Бюро и предупреждали.
- А от большевиков получите пулю в затылок.
В результате за две недели Ростов и Нахичевань дали до 300 добровольцев. 200 человек, записавшиеся в первые после занятия города дни, составили Ростовскую офицерскую роту во главе с капитаном Петровым. Остальные 100 влились в Студенческий батальон, Техническую роту и переведённые из Новочеркасска 2-ю Офицерскую и 3-ю Гвардейскую роты.
Несмотря на эмоциональный подъём среди учащейся молодёжи в Студенческий батальон записалось всего 2-3 человека. К ним прибавилось ещё с десяток офицеров из бывших студентов. Ядро батальона составили три старших класса среднего коммерческого училища. Всего 180 человек. После этого в газете «Донская волна» был напечатан призыв ко всей молодёжи Дона записываться в Добровольческую армию. На него откликнулось ещё 30 учащихся.
Отдельный Студенческий батальон (командир генерал A.А. Боровский, помощник командира батальона - полковник B.Ф. Назимов) был сформирован 8 января 1918 г. в составе двух рот: полковника Зотова и капитана Сосионкова. Батальон был размещён в Лазаретном городке. Всего он насчитывал, включая хозяйственную часть, 280 человек, в том числе 25 офицеров. Постепенно батальон снабдили всем необходимым. С первых дней началось ускоренное обучение азам военного дела и вскоре батальон уже выделял патрули для несения гарнизонной службы.
Ожидаемое развёртывание Добровольческой армии в настоящее полнокровное соединение предполагало формирование и специальных воинских частей: сапёрных, связи, броневых, авиационных и.т.д. Однако не только, да и не столько эти соображения учитывались при создании Технической роты. Всё в те первые дни было завязано на железную дорогу. От исправности путей и паровозного парка зависело главное - мобильность. В то же время выявилось весьма неоднозначное отношение к добровольцам, как «Викжеля», так и местных железнодорожников. Забастовки, саботаж, даже диверсии становились обыденным явлением. В этих условиях располагать своими ремонтными и паровозными бригадами становилось жизненно необходимым.
Поэтому в середине января в Ростове все поступающие и ранее поступившие в Армию чины инженерных частей направлялись для комплектования Технической роты (командир полковник Н.И. Кандырин, с 21 февраля (6 марта) - полковник Н.Д. Банин). В первое время, ввиду отсутствия материальной базы, рота несла службу обычной пехотной части. Сразу же было взято под контроль Ростовское депо, в которое направлена группа специалистов во главе с прапорщиком Шмидтом и выставлен караул.
Вскоре ротные чины - железнодорожники приступили к обслуживанию и охране веток, отходящих от Ростова. Были сформированы железнодорожные бригады, способные управлять паровозами и вести воинские эшелоны, бригады специалистов для проведения ремонта паровозов и вагонов. Выделялся штат для комплектования команды блиндированного поезда и личного состава отряда бронеавтомобилей. Знакомых с техникой практического управления паровозами были единицы. Тем не менее, несмотря на неопытность сформированных железнодорожных бригад, не было ни одного крушения. Случаи порчи или поломки паровозов имели место, но были сведены к минимуму.
Сапёры проводили восстановление мостов и повреждённых участков железнодорожного полотна и обеспечивали связь.
К моменту оставления Ростова в Технической роте насчитывалось до 120 человек.
В середине января штаб Добровольческой армии перебрался из Новочеркасска в Ростов и расположился в особняке промышленника Н.Е. Парамонова (так называемый, «Парамоновский дом»). Постепенно переводились и ранее сформированные части.
Первым во второй половине декабря был переведён и расположен в центре города Юнкерский батальон. За ним последовала 2-я Офицерская рота. В Ростове она была пополнена, главным образом, офицерами с Кавказского фронта, и развёрнута во 2-й Офицерский батальон четырёхротного состава. Его командиром был назначен проживающий в Ростове полковник Лаврентьев, который выбрал систему последовательного пополнения рот в порядке их номеров. В результате к концу декабря в 1-й роте насчитывалось до 100 человек, во 2-й - до 80, в 3-й и 4-й - по 30 в каждой. В начале января, 1-я и 2-я роты были отправлены на фронт и больше в батальон не вернулись. 3-ю Офицерскую (Гвардейскую) роту в Ростове принял последний командир Лейб-Гвардии Преображенского полка полковник Кутепов. В конце декабря численность роты не превышала 70 штыков.
Морская рота, переместившись в Ростов, увеличила численность личного состава лишь до 70 человек. Ростовское мореходное училище отпустить своих старших слушателей отказалось. По-прежнему командовал ротой капитан 2-го ранга В.Н. Потёмкин.
Реорганизована была и остававшаяся в Новочеркасске 1-я Офицерская рота. 15 декабря она была развёрнута в 1-й Офицерский батальон, численностью до 200 штыков (командир батальона полковник Борисов). Взводы автоматически превращались в роты. Командиром 1-й роты был назначен штабс-капитан Некрашевич (с января - подполковник Н.Б. Плохинский), 2-й - штабс-капитан Добронравов (погиб 19 января), 3-й - штабс-капитан Пейкер (погиб 21 января), 4-й - поручик Кромм. Из состава батальона выделялись кадры различных команд. Вооружения не хватало. Едва половина личного состава имела винтовки с двумя-тремя обоймами.
17 декабря батальон в первый раз посетили генералы Деникин и Марков. Деникин, пожимая каждому руку, обошёл строй рот. Говорил о том, что всех их объединило и собрало на Дону. Сообщил о приезде Корнилова. Деникин и Марков произвели самое благоприятное впечатление. Хотя Маркова, бывшего к тому же в штатском, никто и не знал в лицо, офицеры батальона сразу причислили его «к главным начальникам Добровольческой организации».
А вскоре был получен приказ о назначении 40 офицеров для отправки в Таганрог. Ко второй половине декабря Донской пластунский батальон ввиду разложения из города был выведен, и в Таганроге оставались прибывшая в середине ноября из Киева 3-я Киевская школа прапорщиков (начальник школы полковник Мастыко, командир 1-й роты подполковник Дедюра, 2-й - подполковник Макаревич; всего до 400 человек) и два запасных пехотных полка. Предполагалось в целях пополнения арсенала и предотвращения, возможных в будущем выступлений запасные полки разоружить.
Отряд под командованием штабс-капитана Папкова был снабжён минимально необходимым количеством патронов, для чего батальон, оставив до 100 обойм, остальные выделил «командируемым». Слухи о «карательной экспедиции» достигли города раньше эшелона добровольцев. Солдаты рассеялись. В пустых казармах оставались лишь командир одного из полков, да канцелярия другого. Тут же на полу валялось в беспорядке разбросанное оружие. Командир запасного полка потребовал письменного распоряжения на «передачу» оружия. В ответ ему было предоставлено заранее подготовленное требование. На этом инцидент был исчерпан.
Отряд Папкова захватил в Таганроге несколько пулемётов, бомбомётов, большое количество винтовок и винтовочных патронов, а также и средства связи. Обошлось без потерь. Лишь ночью, отряд, заночевавший в казармах запасных полков, был обстрелян неизвестными. Однако по прибытии в Новочеркасск всё оружие, как захваченное на Донской территории, пришлось сдать казакам. Для себя удалось приберечь лишь несколько цинок с патронами, скрытых во время передачи от казачьих комитетчиков.
В ночь на 1 января 1918 г. 1-й Офицерский батальон был переведён в казармы, расположенные на Ботанической улице Новочеркасска, где уже размещался выведенный из Таганрога Донской пластунский батальон. По договорённости с Донскими властями, не без личного вмешательства Каледина, часть оружия, захваченного в Таганроге, всё же была батальону передана. Передача, в целях избежания огласки, производилась ночью. Батальон получил 6 пулемётов «Максима» с тремя тысячами патронов на каждый, 4 пулемёта «Кольта», два ручных пулемёта «Льюиса», большое количество винтовок и патронов.
В связи с этим была сформирована пулемётная команда, а число патронов в батальоне было доведено до 120 на че
|
|
|
