 |
Конец Ставки. Бегство «быховцев» на Дон
|
|
|
|
Подавив сопротивление ничтожных антисоветских сил в Петрограде и Москве, большевики всё внимание сосредоточили на Ставке. Духонин в качестве Верховного главнокомандующего их больше не устраивал.
Армейские комитеты отдельных армий Юго-Западного и Румынского фронтов потребовали немедленно заключить с немцами перемирие. При этом подразумевалось, что мирные переговоры можно вести от имени «какого угодно правительства, только не от большевистского». Перехвати кто-либо у большевиков дело заключения мира с немцами, это могло обернуться для Советской власти катастрофой.
Ленин, надо отдать ему должное, в подобных случаях и на такие вещи реагировал мгновенно. 8 ноября Духонину было предписано:
«Тотчас же по получении настоящего извещения обратиться к военным властям неприятельских армий с предложением немедленного приостановления военных действий в целях открытия мирных переговоров».
Верховный оставил предписание без ответа.
В ночь с 8 на 9 ноября из СНК вызвали Духонина к прямому проводу. В ультимативной форме ему было предъявлено требование немедленно приступить к переговорам о перемирии. Духонин отказался, и с поста Верховного главнокомандующего был смещён. На его место был тут же назначен Н.И. Крыленко.
Утром 9 ноября в войска была направлена радиограмма, в которой Советское правительство разъясняло свою позицию в связи со снятием Духонина с должности и предлагало солдатам «взять дело мира в свои руки». Вот текст заключительной части этой ориентировки:
«...Солдаты! - призывал СНК. - Дело мира в ваших руках. Вы не дадите контрреволюционным генералам сорвать великое дело мира, вы окружите их стражей, чтобы избежать недостойных революционной армий самосудов и помешать этим генералам уклониться от ожидающего их суда. Вы сохраните строжайший революционный и военный порядок.
|
|
|
Пусть полки, стоящие на позициях, выбирают тотчас уполномоченных для формального вступления в переговоры о перемирии с неприятелем.
Совет Народных Комиссаров даёт вам права на это.
О каждом шаге переговоров извещайте нас всеми способами. Подписать окончательный договор о перемирии вправе только Совет Народных Комиссаров.
Солдаты! Дело мира в ваших руках! Бдительность, выдержка, энергия, и дело мира победит!»
Это был гениальный ход, который враз выбил почву из-под ног «местных», армейских борцов за мир, и в итоге переломил окончательно обстановку на фронте в пользу большевиков!
Казалось, тем не менее, предпринять что-либо против Ставки, большевикам будет не так-то просто, позиции её выглядели внушительно. Общеармейский комитет заявил, что
- власти большевиков не признаёт;
- власть должна быть создана из представителей партий от народных социалистов до большевиков;
- будет охранять нейтралитет Ставки вооружённой силой и не допускать туда ввода большевистских войск.
Однако настроение в войсках было уже совершенно иным. Говорить всерьёз о «вооружённой силе» даже и не приходилось. Понимали это в Могилёве, очень рассчитывали на это и в Смольном.
10 ноября 1917 г. Крыленко выехал эшелоном из Петрограда в Ставку в сопровождении команды Балтийских матросов в количестве 50-60 человек. Вечером 11 ноября он прибыл в Псков, где сместил с должности Командующего армиями Северного фронта генерала Черемисова.
В ночь на 12 ноября в Минске представителями Воено-революционного комитета был смещён с должности Командующего армиями Западного фронта генерал П.С. Балуев. Вместо него Командующим был назначен большевик - полковник Каменщиков. 12 ноября эшелоны Крыленко прибыли в Двинск, где располагался штаб V армии. Командующий армией генерал Болдырев прибыть на доклад к Главковерху также отказался и сообщил об этом Духонину. Духонин ответил: «Считаю, что вы поступили совершенно правильно... Да храни вас Господь». В тот же день Болдырев был отстранён от должности и арестован. Духонин был объявлен «врагом народа». Распоряжения его ни передаче, ни исполнению не подлежали. Все лица, поддерживающие Духонина объявлялись подлежащими суду.
|
|
|
Всё же предполагалось, что Ставка окажет вооружённое сопротивление. Несколько дней ушло на формирование и выдвижение отрядов, нацеленных на её занятие. В свою очередь к Ставке для охраны были подтянуты 4-й Сибирский казачий полк и ударные батальоны.
17 ноября отряды советских войск начали выдвигаться к Могилёву, и вся «оборона» рассыпалась, как карточный домик. Казаки начали колебаться, склоняясь к «нейтралитету». Эсеро-меньшевистский Могилёвский Совет переизбрался, резко изменил свою позицию и вечером 18 ноября сформировал большевистский ВРК.
Утром 19 ноября Верховный комиссар несуществующего уже почти месяц Временного правительства Станкевич предложил Духонину бежать на подготовленном автомобиле. Духонин отказался. Станкевич уехал в Киев один. Созванное затем оперативное совещание Ставки предложило Общеармейскому комитету прекратить своё существование, а членам его вместе с участниками совещания - скрыться.
К Верховному обратились командиры ударных батальонов, просивших разрешения защитить Ставку. Духонин вступать в бой запретил и приказал батальонам в тот же день покинуть город.
- Я не хочу братоубийственной войны, - ответил он ударникам. - Тысячи ваших жизней будут нужны Родине. Настоящего мира большевики России не дадут. Вы призваны защищать Родину от врага и Учредительное собрание от разгона...
Это решение не было проявлением трусости, или гипертрофированного благородства. Ему другое название - по своему понимаемая ответственность. Генерал прекрасно понимал, первый же выстрел в Ставке неизбежно перерастёт в бойню и спровоцирует массовые избиения офицеров на фронте. С другой стороны, чувствовалось, конечно, что гражданской войны уже не избежать и так. В любом случае, какие бы то ни было упрёки в адрес погибшего Духонина вряд ли уместны. Вся «вина» Главковерха лишь в том, что он, как, кстати, и многие другие, «не захотел пролить первую кровь».
|
|
|
Надо отдать должное Духонину. В этой кутерьме, перед лицом весьма вероятного скорого расстрела, о главном Михаил Лаврентьевич не забыл. С утра 19 ноября им был направлен в Быхов, расположенный в 20 километрах от Могилёва, заведующий оперативной частью штаба полковник Кусонский с соответствующими документами.
В ночь с 19 на 20 ноября Могилёв покинули представители союзных миссий, члены Общеармейского комитета и часть сотрудников штаба, в том числе, почти все офицеры оперативного отдела.
Духонин остался.
- Я имел и имею тысячи возможностей скрыться, - говорил он перед самым концом. - Но я этого не сделаю. Я знаю, что меня арестует Крыленко, а может быть, меня даже расстреляют. Но это смерть солдатская.
Утром 20 ноября в Могилёв вступил отряд матросов, занявших без сопротивления Ставку. Генерал Духонин был арестован, ему сообщили, что отправят в Петроград в распоряжение СНК. Когда Духонин прибыл на вокзал, у поезда нового Главковерха уже собралась толпа солдат и прибывших из Петрограда матросов. Несмотря на противодействие конвоя и протесты Крыленко, Духонина сбили с ног на путях и забили насмерть. Труп генерала был исколот штыками.
«Как известно, Духонин был убит моряками, - писал Антонов-Овсеенко, - несмотря на все усилия Крыленко помешать этому убийству».
Вероятно, Крыленко действительно пытался помешать. Всё-таки когда-то он носил офицерские погоны. Но матросы не обратили на призывы «Главковерха» ни малейшего внимания. Дыбенко, или тот же Рошаль, свои в матросской среде, вероятно, смогли бы так или иначе отвлечь внимание матросов и спасти генерала «для революционного суда». Замкнутый, сухой Крыленко «недостойного революционной армии самосуда» предотвратить не сумел...
Утром 19 ноября в Быховскую тюрьму прибыл полковник П.А. Кусонский и информировал Корнилова о том, что к Ставке приближается отряд Крыленко, обороняться Ставка не станет, и, следовательно, «всем заключённым необходимо тотчас же покинуть Быхов».
|
|
|
Корнилов пригласил к себе коменданта Быховской тюрьмы, подполковника Текинского полка Эргардта и приказал немедленно освободить заключённых генералов, а полку изготовиться к полуночи к выступлению. Поздно вечером комендант сообщил предварительно караулу из «георгиевцев» о полученном распоряжении отпустить генералов, которые будут перемещены на Дон. Охрана встретила это сообщение без каких-либо протестов и подозрений.
План «побега» был оговорён заранее. Генералы собирались пробираться на Дон поодиночке, выбирая маршрут в соответствии с обстоятельствами. Заготовлены были револьверы и наспех изготовленные фальшивые документы. Корнилов решил продвигаться походом в сопровождении Текинского полка.
Вечером товарищи по несчастью простились с Корниловым, договорившись «встретиться в Новочеркасске». На выходе из ворот тюрьмы «георгиевцы» проводили их и пожелали удачи. На квартире коменданта генералы переоделись в штатское, и пошли каждый своим путём.
Лукомский стал «немецким колонистом» и следовал по железной дороге через Могилёв - Оршу - Смоленск. Он справедливо посчитал, что на этом маршруте, проложенном навстречу Крыленковским эшелонам, искать будут меньше всего.
Романовский сменил генеральские погоны на знаки отличия прапорщика. Марков преобразился в рядового, его денщика. Их обоих взял на экстренный паровоз Кусонский, следовавший в Киев.
Деникин стал «польским помещиком». Он купил билеты на ближайший поезд, следовавший на юго-восток, и ожидал его отправления в штабе польской дивизии, входившей в состав корпуса Довбор-Мусницкого. Поляки, как и все, «сохраняли нейтралитет», но отнеслись сочувственно. Выдали документы на имя «помощника начальника перевязочного отряда Александра Домбровского». Определили Деникину и попутчика, подпоручика Любоконского, убывающего в отпуск к родным. Выехали из Быхова только лишь утром 20 ноября. Поезд следовал через Жлобин - Гомель - Конотоп - Сумы. В Харькове Деникин расстался с Любоконским. Зато на пересадке неожиданно наткнулся на Романовского с Марковым, которые следовали из Киева. Дальше, через Славянск и Таганрог, ехали уже вместе до самого Ростова. Марков при этом воплотился в образ «денщика Романовского» совершенно. Бегал на полустанках за кипятком «для своего офицера», легко вступал в разговор с попутными солдатами, то и дело неизбежно переходя от митинговых интонаций «к высокому стилю».
Марков, бывший преподаватель академии Генерального штаба, который в действующей армии прослыл поначалу излишне академичным, попав «в гущу народа», показался в ней совершенно иным, вовсе не инородным ей человеком. Он, конечно, играл, но лишь отчасти.
|
|
|
Думается, этот эпизод, эта поездка сыграли свою роль и раскрыли в нём окончательно новые, доселе скрытые черты характера, о которых генерал лишь догадывался, и которые позволили Сергею Леонидовичу стать тем, кем он стал в вытесненной из Ростова Добровольческой армии. Корнилов тоже был любим солдатами, боготворим офицерами, но он был лидером, неизбежно дистанцированным от строя. Марков в самой круговерти событий, всегда и всюду был рядом, везде был принят и был своим. И, в том числе и поэтому тоже, при одном лишь его появлении в цепи, офицерские роты поднимались под шрапнелью в рост и крушили в разы превосходного неприятеля...
Марков остался на сутки у родных в Ростове. Деникин с Романовским, из-за неясности обстановки сохраняющие конспирацию, в тот же день прибыли в Новочеркасск.
Наиболее трудным оказался путь на Дон генерала Корнилова. В ночь с 19 на 20 ноября 1917 г. во дворе Быховской тюрьмы был выстроен караул «георгиевцев». Корнилов простился с солдатами, поблагодарил за службу, выдав на прощание 2 тысячи рублей. «Георгиевцы» проводили генерала пожеланием счастливого пути и троекратным «Ура!». Оба караульных офицера, капитан Попов и прапорщик Гришин, присоединились к отряду.
Текинский полк во главе с Корниловым прошёл через город к мосту и перешёл Днепр. Чуть позже соединились с 4-м эскадроном, ведомым командиром полка полковником Кюгельгеном. Деникин в своих воспоминаниях утверждает, что командир Текинского полка не сумел подготовить полк к длительному зимнему походу. Не заготовили карты маршрута, не было ни врача, ни фельдшера, ни даже медикаментов. Тыловой колёсный обоз, взятый с собой, обслуживался солдатами, которые после первого же перехода бежали, оставив отряд без довольствия.
Неприязнь Деникина к Кюгельгену по-человечески понятна. Когда после провала августовского выступления, перед сдачей Ставки, приближённые Верховного спросили у офицеров, останутся ли они верны Корнилову до конца, все ответили утвердительно. Один лишь Кюгельген на вопрос, пойдёт ли полк «на самопожертвование», честно ответил:
- Я не знаю...
Деникин утверждает, что командир не верил в счастливое окончание похода, не сроднился с полком и не знал морального состояния офицеров и всадников. Однако последующие события свидетельствуют об обратном. Скорее, полковник Кюгельген о настроениях, преобладающих во вверенном ему Текинском полку, как раз и был осведомлён и особых иллюзий не питал...
Полк шёл на юго-восток всю ночь и весь день, чтобы уйти подальше от Могилёва и от возможной погони. Вначале «текинцы» испытывали несомненный моральный подъём. Однако тяготы зимнего похода уже давали о себе знать. Идти приходилось ночью, большей частью по бездорожью. Днёвок, как таковых, не было. Банды дезертиров уже успели приучить к себе население. Крестьяне встречных деревень при приближении отряда в страхе укрывались в лесах. Оставшиеся потом удивлялись, что за изъятые продукты им заплатили. Приблизиться же к крупному населённому пункту, где возможно было организовать нормальный отдых в нормальном жилье, не решались. Накапливались постепенно усталость и безразличие. Появились обмороженные, пропадали без вести квартирьеры и отставшие. Настроение офицеров оставалось, тем не менее, приподнятым. Конники же, вымотанные, жестоко страдавшие от мороза, всё больше разочаровывались в предприятии. Совершенно выбились из сил, стали калечиться на гололедице, лошади.
За 7 дней «текинцы», немало пропетляв, прошли до 300 км.
Можно, конечно, согласиться с Деникиным в его утверждении, что полковник Кюгельген не сумел должным образом организовать марша. В то же время следует учесть, что как такого, маршрута и промежуточных ориентиров практически не существовало. Предполагалось держаться подальше от железных дорог, выйти в районы, не занятые ещё советскими частями, и там уже действовать по обстановке. Дать отдых отряду, наметить пути дальнейшего движения и далее продвигаться уже в более-менее комфортных условиях. Не исключалась возможность и следования в эшелонах.
С утра 26 ноября полк выступил из села Красновичи и у деревни Писаревки, восточнее станции Унечи намеревался пересечь железнодорожную ветку Гомель - Брянск. Шли походным порядком в сопровождении местного проводника. У опушки леса попали в засаду и были встречены огнём в упор. Не принимая боя, полк отошёл обратно в Красновичи и оттуда повернул на юго-запад, намереваясь пересечь железнодорожное полотно с другой стороны, южнее Унечи. Около 14 часов у станции Песчаники «текинцы» вышли к линии Московско-Брестской железной дороги. Но тут из-за поворота вынырнул блиндированный поезд, оснащённый орудийными площадками и открыл по растянувшейся колонне огонь из пушек и пулемётов.
Ещё 22 ноября в Жлобине были получены известия о бегстве Корнилова из Быхова. Для его перехвата в направлении на Гомель - Унеча - Брянск из состава Минского отряда были выделены два батальона Пореченского полка, поддержанные бронепоездом. На эту группу проявившую неожиданную устойчивость и целеустремлённость и наскочил Текинский полк у Унечи.
Головной эскадрон повернул в сторону и ускакал. Полк рассыпался и бежал. Под Корниловым была убита лошадь. Раненная, она вынесла его подальше от полотна и упала. Возле генерала остались только командир полка и его заместитель. На сборном пункте полка, куда подъезжали группами и по одному всадники, эскадроны стояли в полном беспорядке. Тут же на земле сидели и лежали немногочисленные раненые. «Текинцы» пали духом совершенно. Открыто шли разговоры о том, что половина полка рассеялась, оставшиеся окружены, и нужно сдаваться большевикам. - Ах, бояре! Что мы можем делать, когда вся Россия - большевик... - говорили они своим офицерам.
Офицеры возражали им, что красногвардейцы в этом случае расстреляют Корнилова. «Текинцы» отвечали, что этого никогда не допустят, но всё равно настаивали на сдаче. Понятно было, что, сдавшись, допустят и арест, и расстрел, и что угодно. Тем более, у обезоруженных вряд ли кто стал бы и спрашивать.
По просьбе офицеров к полку обратился Корнилов. Генерал, не бывший никогда хорошим оратором, просто сказал, что не хочет верить в то, что они предадут его большевикам. «Текинцы» вновь зашумели, из задних рядов послышались выкрики, что дальше идти нельзя и надо всё же сдаваться. Корнилов подошёл к неровному строю вплотную и сказал: - Я даю вам пять минут на размышление; после чего, если вы все-таки решите сдаваться, вы расстреляете сначала меня. Я предпочитаю быть расстрелянным вами, чем сдаться большевикам.
Все стихли. Из рядов выехал ротмистр Натансон. Встав на седло, без папахи он прокричал:
- Текинцы! Неужели вы предадите своего генерала? Не будет этого, не будет!.. 2-й эскадрон, садись!
И тронулся вперёд. За ним, шагом - все офицеры. Вывели в голову колонны штандарт. Начал садиться на коней 2-й эскадрон, потом подтянулись и остальные. Шли неохотно, вперемежку, толпой, продолжая глухо переговариваться и ворчать. Это был уже не строевой полк. Но всё же пока ещё шли...
Со всего лишь вдвое превосходящими силами Краснов несколько дней трепал нервы Военно-революционному комитету и едва не ворвался в Петроград. Но там казаки проявили поначалу и стойкость, и моральное превосходство над противником. Здесь у туркменских всадников не оставалось уже ни того, ни другого. Сопровождать Корнилова они пока ещё соглашались, драться за него - нет. Даже и думать было нечего прорываться в этих условиях с боем. Любой залп подвернувшегося взвода, любой случайный разрыв шрапнели над головами привёл бы к немедленной массовой сдаче...
Кружили всю ночь, и на рассвете благополучно пересекли линию железной дороги северо-восточнее Унечи. Тем не менее, Корнилов решил покинуть полк. Очевидным становилось, что генералу пробраться на Дон проще будет без «текинцев». Да и остаткам полка отсутствие Корнилова развязывало руки и освобождало от какой-либо моральной ответственности.
Условились, что полк во главе с командиром продолжит движение на Погары и далее на Трубчевск. Командир полка послал телеграмму Крыленко, в которой сообщал, что, выполняя приказ бывшего Верховного главнокомандующего, ныне покойного Духонина, Текинский полк сопровождал на Дон генерала Корнилова. Что 26 ноября на походе полк был обстрелян, под Корниловым была убита лошадь, а сам он пропал без вести. Что полк расположился в Погарах и за прекращением задачи ожидает дальнейших распоряжений. Распоряжений не последовало. Отдохнув в Погарах до двух недель остатки полка в числе 14 офицеров и более сотни всадников, никем не преследуемые, двинулись на юг. После блужданий по лесам и случайной стычки под Новгород-Северским «текинцы», в конце концов, очутились в Киеве. Ввиду отказа Рады предоставить эшелоны для движения на Дон и последующего занятия Киева отрядом Муравьёва, полк был распущен. Как свидетельствует Антонов-Овсеенко, всего в районе Унечи сдалось до двухсот шестидесяти «текинцев». Они были отправлены в Брянск и позже отпущены. В Ледовый поход в составе Добровольческой армии вышло из Ростова с десяток офицеров и до взвода всадников бывшего Текинского полка.
Корнилов после расставания с полком в сопровождении 11-ти офицеров и 32-х лучших всадников на свежих конях, попробовал всё же пробиться на юг в направлении на Новогород-Северский. Его отряд кружил несколько дней по лесам, натыкался на заслоны, был несколько раз обстрелян, и отошёл 30 ноября в Погары. Здоровье Корнилова расстроилось совершенно. Из-за холода и озноба он не мог уже сесть на коня и продолжать движение в составе группы конников походным порядком.
Считая невозможным и бесполезным подвергать дальнейшему риску преданных ему офицеров, Корнилов наотрез отказался от попутчиков и решил продолжать путь один. Сопровождаемый офицером и двумя всадниками, он, переодетый в штатское платье, в старой одежде и стоптанных валенках, с документами на имя «беженца из Румынии» Лариона Иванова, прибыл на станцию Холмичи. Простившись, сел в поезд, отправлявшийся на юг...
Генерал от инфантерии Лавр Георгиевич Корнилов прибыл в Новочеркасск 6 декабря 1917 г.
ПЕРВЫЕ СТЫЧКИ
Бои за Ростов
Вступив в должность Командующего войсками Ростовского округа, генерал-майор Потоцкий, сразу же начал действовать. Им была направлена казачья команда в типографию газеты «Наше знамя». Казаки конфисковали бумагу и шрифт, однако на следующий день Васильченко удалось всё восстановить, и газета стала выходить вновь, гневно обличая «разбойничий набег». Повторить налёт на типографию Потоцкий не решился.
Заявил о сочувствии большевикам наиболее многочисленный 252-й запасный полк. Последовало распоряжение Каледина - полку расформироваться. Однако солдаты не только отказались выполнить приказ, но стали передавать оружие Красной гвардии. Несмотря на запретительные приказы Потоцкого, рабочие открыто, на автомобилях увозили оружие на заранее оборудованные в различных частях города склады, у ворот которых выставлялись часовые. Противодействовать этому Потоцкий уже не мог. Как-то вечером зайдя на квартиру начальника гарнизона, он обронил в беседе: «При создавшемся положении ничего не сделаешь...»
25 ноября Ростовский Областной военно-революционный комитет предъявил Войсковому правительству ультиматум с требованием сложить властные полномочия. После этого мирные переговоры были уже невозможны, стороны изготовились к вооружённой борьбе.
Как ни странно, перевес в силах в Ростове был явно не на стороне Атаманской власти. Генерал Потоцкий располагал двумя пешими и одной конной казачьей сотней, расквартированной на Скаковом ипподроме. Ему также был подчинён вступивший в город неполного состава казачий полк под командованием полковника Смагина, расположившийся в помещении приёмного лазарета рядом с вокзалом. Кроме этого в городе формировались офицерский отряд штабс-капитана Захаревича и так называемая «ударная рота» из воспитанников мореходных классов. Всего не более 150 штыков. Конечно, учитывалось, что в короткое время в город могут быть переброшены части и подразделения стоявших под ружьём кадровых донских дивизий. Это были многие тысячи вышколенных войной, отлично вооружённых, оснащённых артиллерией, умелых бойцов. Но моральное состояние казаков оставляло желать лучшего и вызывало вопрос, пойдут ли они с Калединым? И если пойдут, то в каком количестве? Самые прозорливые наверняка уже задумывались, не пойдут ли против...
Силы ВРК за месяц возросли на порядок, и были куда значительнее. Прежде всего, рассчитывали, конечно, на прибывших черноморцев. Данные о численности отряда моряков противоречивы. По разным источникам всего их было от 500 до 1000 штыков. Учитывая, что в Ростов пришли три тральщика и два истребителя, возможности транспортировки десанта у которых были ограничены, более вероятной представляется численность десантников, определяемая в 500-600 человек. Помимо этого, были организованы отряды Красной гвардии. Ядро её составляли рабочие железнодорожных мастерских Владикавказской железной дороги и чугунолитейного завода. Всего вышло и приняло участие в боях от 500 до 700 человек. Что касается солдат запасных полков, то они в массе своей, оставаясь «нейтральными», в боевых действиях участвовали лишь на начальной стадии. Зато без проволочек передали ВРК винтовки и пулемёты для красногвардейцев.
Несмотря на это, первым выступил Потоцкий. Одним ударом он намеревался обезглавить противника. В ночь на 26 ноября генерал направил отряд, состоявший из казаков и юнкеров, к Ростово-Нахичеванскому Совету с приказом арестовать его исполком и членов ВРК. Юнкера ворвались в здание, застрелили нескольких красногвардейцев, разгромили помещения Совета, но никого из советских руководителей не обнаружили. Случайно, или нет, но Военно-революционный комитет и штаб Красной гвардии заседали в эту ночь не в здании Совета, а на яхте «Колхида». Утром 26 ноября, покинув здание Совета, правительственный отряд спустился к вокзалу и занял его, присоединившись к полку Смагина.
Тем временем сам Потоцкий попытался взять под контроль ключевые пункты и центр города, однако это ему не удалось. Получив сведения о нападении на Совет, ВРК объявил, что также открывает военные действия. На улицы вышли отряды моряков и красногвардейцев и несколько рот 252-го запасного полка. Индивидуальная подготовка и организация красногвардейцев была ужасающей. Известны случаи, когда рабочие мастерских, выходя на линию огня, не умели зарядить только что полученные винтовки. О таких вещах, как исполнительность, тактика боя и караульная служба, подавляющее большинство имело самое поверхностное представление. Однако красногвардейцы обладали безусловной решимостью, чего многим бойцам Потоцкого недоставало.
Встреченные огнём, казаки заявили коменданту, что Ростов для них - «город чужой» и воевать за него они не станут. После вспыхнувшей было тут и там перестрелки наступило затишье. Едва лишь выявилась неспособность Потоцкого занять город, с попыткой примирения выступила эсеро-меньшевистская городская Дума. Её представители обратились к обеим сторонам, и предложили в качестве «платформы для примирения» следующие условия:
1) отмена военного положения в Ростове;
2) возвращение оружия разоруженным ранее запасным полкам;
3) свободный пропуск эшелонов в распоряжение прежнего Временного правительства;
4) возвращение обратно в Новороссийск и Севастополь черноморской флотилии и десанта;
5) разоружение Красной гвардии;
6) взаимное освобождение арестованных и задержанных во время боёв;
7) снятие военного положения в Макеевском районе, а впредь, до вывода оттуда казаков - размещение равного с казачьими подразделениями количества пехотных частей.
Революционная демократия, проигравшая всё, что можно в Центре, доживающая последние дни, даже не пыталась извлечь из происшедшего самые элементарные уроки. Желание встать над схваткой, продемонстрировать свою значимость, выступить посредником превалировало над всем остальным. В том числе, и над здравым смыслом. «Примиренческая» суета этих упорно не желающих меняться людей начинала раздражать обе стороны. И большевики, и Каледин, тем более, добровольцы, заняты были в принципе одним и тем же - мобилизацией сил. И те и другие использовали передышку исключительно в тактических целях, и особых иллюзий относительно самой возможности мирного сосуществовании не питали.
Договориться, конечно, не удалось. Предложенные условия перемирия не могли удовлетворить ни одну из сторон. Потоцкий не имел полномочий подписывать любое соглашение, затрагивающее суверенитет Донского правительства. Большевики, убедившиеся, что победа склоняется на их сторону, уже не собирались довольствоваться малым. На разоружение красногвардейцев и уход десанта ВРК не пошёл бы в любом случае. С какой стати должен он был разоружаться перед наполовину уже деморализованным противником? Думается, самое меньшее, что могло устроить большевиков, была бы Советская власть в городе. Да и Ростов им нужен был в большей степени как база и исходный пункт для неизбежного будущего наступления на Новочеркасск.
Потоцкий рассчитывал на помощь Каледина. Военно-революционный комитет - на неустойчивость казаков и подавляющее численное превосходство.
Как только срок перемирия истёк, и военные действия возобновились, большинство казаков, по предварительной договорённости с красногвардейцами, сдали оружие и покинули Ростов. Постепенно правительственные отряды вытеснялись из городских кварталов. Милиция попряталась по домам. К вечеру Потоцкий с незначительным количеством офицеров и юнкеров и оставшимися верными ему казаками Смагина укрепился на вокзале, где занял круговую оборону.
На следующий день 27 ноября красногвардейцам удалось взять под свой контроль весь город. Здание юнкерской школы было занято без боя. Немногочисленные, изолированные друг от друга группы юнкеров «ударной роты», были рассеяны. Многих прятали от смерти проявившие сочувствие жители. После продолжительной, ожесточённой перестрелки к вечеру сдался на вокзале и Потоцкий. Казаков большевики, разоружив, отпустили. Сам генерал и офицеры его штаба были арестованы, и отправлены на «Колхиду». В тот же день были отбиты попытки наспех собранных Калединым подразделений войти в Ростов со стороны Нахичевани. Многим показалось, что Советы в Ростове одержали полную и окончательную победу. Неизбежная эйфория привела даже к трениям по поводу дележа власти между большевистским ВРК и Советом, в котором большинство сохраняли ещё меньшевики и эсеры. Но споры эти оказались преждевременными. Ровным счётом ничего ещё не было решено. Ни в Ростове, ни в России в целом. Всё ещё только начиналось...
26 ноября Каледин отдал приказ о занятии Ростова «для наведения порядка в городе». Однако не нашлось ни одной части, готовой безоговорочно его исполнить. Казаки замитинговали. Большинство заявило о том, что воевать с большевиками не станут. Пришлось набирать сводные отряды из различных подразделений и команд, выразивших готовность хотя бы выступить по направлению к Ростову. При соприкосновении с солдатами гарнизона, эти отряды также заявили, что в город не войдут. С большим трудом удалось уговорить казаков не расходиться и расположиться заставами у его окраин. Во время разговора Каледина с одним из полков в ответ на его призыв выступить «на защиту казачьей земли», прямо из строя один из казаков, ничуть не смущаясь, бросил в лицо Атаману:
- Да чего там его слушать. Знаем... Надоело...
И казаки в нарушение всякой субординации, молча и угрюмо разошлись.
Этот случай произвёл на Каледина особенно удручающее впечатление. Перед ним совершенно неожиданно раскрылась вдруг вся глубина пропасти, отделяющей рядовых казаков-фронтовиков от Войскового правительства.
Воевать и выручать Потоцкого было некому и не с кем.
Вечером 26 ноября Каледин прибыл к Алексееву и обратился со следующими словами:
- Михаил Васильевич! Я пришел к вам за помощью. Будем, как братья помогать друг другу. Все недоразумения между нами кончены. Будем спасать, что еще возможно спасти.
Алексеев, ни секунды не раздумывая, ответил:
- Дорогой Алексей Максимович! Все, что у меня есть, рад отдать для общего дела.
Генерал действительно был рад исполнить просьбу Атамана. Впервые с момента создания «Организации» она понадобилась Войсковому правительству. Займи казаки Ростов, не прибегнув к помощи добровольцев, положение последних продолжало оставаться двусмысленным и совершенно неопределённым.
Немедленно было поднято по тревоге практически всё, чем располагал Алексеев к началу Ростовских событий. Как только в городе узнали, что «алексеевцы» выступают на Ростов, десятки добровольцев изъявили желание к ним присоединиться. Это были кадеты и гимназисты Новочеркасска. Офицерам было категорически запрещено брать их с собой, многие тут же отправлялись домой, но немалое число к ротам каким-то образом прибилось. Порыв этих юношей, пусть во многом и романтический, на фоне апатичного безразличия казаков завораживал.
Собрались в считанные часы. Получили зимнее обмундирование, патроны, построились и в ротных колоннах проследовали к вокзалу. Глубокой ночью сводный отряд под командованием полковника И.К. Хованского в составе Офицерской роты, Юнкерского батальона и взвода юнкеров Донского училища при 4-х пулемётах и одном броневике погрузился в эшелон и начал выдвижение к Ростову. Во время следования начальствующий состав собрался в вагоне у Хованского для получения задачи.
План был прост. В темноте подойти как можно ближе к Нахичевани и захватить станцию, без занятия которой дальнейшее продвижение как в город, так и в обход, вдоль линии железной дороги было невозможно. Затем предполагалось пустить конную разведку вдоль железнодорожного полотна, пешую разведку с броневиком - через Нахичевань прямо в город. Отряду же предписывалось занять оборону на станции и ждать подхода подкреплений из Новочеркасска, Сводной Михайловско-Константиновской батареи, Новочеркасских студенческих дружин и сводных казачьих отрядов. Штабс-капитану Мезерницкому было поручено обеспечить захват Нахичеванской станции.
К 5 часам утра 27 ноября эшелон остановился в полутора километрах от Нахичевани. Кадетская рота выгрузилась и в рассветных сумерках двинулась скорым шагом к станции.
Впереди, в сотне метров шёл командир роты с десятком кадет. Красногвардейцы, охранявшие станцию, застигнутые врасплох, сдались без выстрела. От города подъехали ещё четверо конных. При попытке оказать сопротивление двое были застрелены, а двое схвачены юнкерами. Подошла рота. Из её состава Мезерницкий выделил немногочисленные заставы, выдвинувшиеся по направлению к Ростову. От города начали постреливать встревоженные шумом на станции красногвардейцы. Кадеты отвечали скупыми залпами. Фактор внезапности был утрачен.
На занятую станцию подошёл эшелон. Юнкера-казаки вывели коней и на рысях пошли вдоль полотна. С пешей разведкой дело затягивалось, из-за поломки подмостей всё не удавалось выгрузить с платформы броневик. Когда решили выслать дозор без броневика, из города уже выходили густые толпы красногвардейцев. Высланные заставы вынуждены были отойти к основным силам.
Юнкерский батальон занял позиции слева от железнодорожного полотна, Офицерская рота - справа. «Алексеевцы» залегли, подпустили противника и с расстояния не более чем в 100 метров открыли ружейно-пулемётный огонь в упор. Советские отряды были, конечно, полны решимости отстоять город. К тому же, обладали значительным численным превосходством. Однако, за исключением десантников-матросов и немногочисленных солдат запасных полков, с индивидуальной, тем более, тактической военной подготовкой были лишь ознакомлены. Поэтому и командование Красной гвардией в бою если и осуществлялось, то по упрощённой схеме. Из города вышли большими силами, но толпой, даже не развернувшись толком в цепь. Нарвавшись на сопротивление подготовленного противника, тут же начали отходить.
Впрочем, и попытка «алексеевцев» ворваться на плечах отступавших красногвардейцев на окраины Нахичевани так-же успеха не имела. Юнкера атаковали как на учении. Шли в рост, почти не ложась, с винтовками на ремне, отвечая на беспорядочные выстрелы противника правильными залпами. Батальон достиг Балабановской рощи, но, встреченный сильным пулемётным огнём, дальше продвинуться не мог. На правом фланге в Офицерской роте к началу боя было всего 120 штыков, минимальное продвижение вперёд грозило немедленным охватом.
К 9 часам утра Юнкерский батальон отошёл на исходные позиции к Нахичеванской станции. Выяснилось, что машинист, опасаясь обстрела, отогнал эшелон с имуществом и кухнями назад, к станции Кизитеринка. Кормить отряд было нечем. Промокшие, в тронутых ледяной коркой шинелях, юнкера рыли окопы. Помощь из Новочеркасска не подходила. Казачьи части стояли неподалёку, в станице Аксайской, но в бой не вступали.
Алексеевский отряд занял оборону на станции и до вечера, выдержав несколько атак красногвардейцев, удерживал её в своих руках. Потери с обеих сторон были чувствительными. В Балабановской роще почти в полном составе погиб при отходе <
|
|
|
