 |
Последний рейд Чернецова. Голубов и Подтёлков. После Чернецова
|
|
|
|
После налёта на Дебальцево Чернецов с отрядом был вызван 4 января 1918 г. в Новочеркасск для поддержания порядка. Разложение казачьих частей на фронте и в тылу достигло уже такой степени, что необходимо было иметь под рукой надёжные силы, как для предотвращения возможного прорыва советских отрядов, так и для пресечения «внутренних» эксцессов.
Между тем, положение становилось всё более угрожающим. Брожение в казачьих полках усиливалось с каждым днём. Становилось очевидным, при малейшем давлении они сразу же покинут позиции. Приказ о демобилизации старших возрастов лишь усилил пораженческие настроения. Парадоксально, но факт, в критической ситуации Донское правительство на казаков рассчитывать больше не могло.
Была предпринята попытка мобилизовать офицеров. По разным оценкам в одном лишь Новочеркасске осело от 3000 до 7000(!), по выражению И.А. Полякова, «бездельников». По настоянию всё того же Чернецова был, наконец, отдан приказ по гарнизону с предписанием офицерам немедленно зарегистрироваться. Перед регистрацией, в целях ознакомления с ситуацией на фронте, было устроено собрание.
Все помещения Новочеркасского Офицерского Собрания были переполнены. Выступали А.М. Каледин и М.П. Богаевский, обрисовавшие создавшееся катастрофическое положение и призвавшие офицеров пополнить ряды партизан. Офицеры выражали сочувствие, но не более. Выступил и Чернецов. Предлагая вспомнить о присяге и выступить на защиту Дона, есаул не стал повторять высоких слов, а высказал неожиданное, но весьма здравое соображение:
- Д, я погибну! - говорил он. - Но так же погибните и вы! Разница между моей и вашей смертью будет в том, что я буду знать, за что я умираю и умру с восторгом, а вы не будете знать, за что умираете и погибните в глухом подвале, с тупым молчанием, как овцы на бойне...
|
|
|
В перерыве Чернецов предложил офицерам записываться в его отряд или составить самостоятельный отряд партизан. Из присутствовавших около 800 офицеров записалось только 27, что вызвало возмущение Чернецова: «Всех вас я согнул бы в бараний рог, и первое, что сделал бы - лишил содержания! Позор!» После этого выступления записалось ещё 115 человек - больше желающих не оказалось.
На следующий день вечером была назначена отправка записавшихся на станцию Лихая. Прибыли для посадки в эшелон 30 человек, остальные «распылились». Не следует думать, что все офицеры были такими уж апатичными. Просто большинство из них осело в южном спокойном городе давно. Если и столкнулись с эксцессами на фронте, то успели от них отвыкнуть. Большинство из них, не забывая получать от Войска военное пособие, устроили свою частную жизнь вне строя. И менять её, размеренную и сытую, на пешие марши позёмке вдогон и перестрелки у безвестных полустанков в промёрзшей степи даже и не думали.
Это были не те офицеры, которые, насмотревшись и натерпевшись, или просто осознавших свой долг, всеми правдами и неправдами пробирались к Корнилову. Которых, опознав по тоске в глазах, выводили из теплушек и расстреливали прямо на путях, или выбрасывали на полном ходу из вагонов. Которые, если уж добирались, опрокидывали потом в штыковых атаках любого противника, ни себя, ни его не жалея. Тех никто не уговаривал, они и не нуждались...
Становилось очевидным, отряд Чернецова в несколько сот человек не сможет удержать Новочеркасский участок фронта. Надёжных казачьих частей, за исключением Донского военного училища, которое оставалось в Новочеркасске для патрулирования и охраны города, уже не оставалось. Каледин обратился к Корнилову. В распоряжение Чернецова была передана 4-я Офицерская рота в 50 штыков, которая 9 января заняла станцию Зверево, прикрыв тыл отряда со стороны Дебальцево.
|
|
|
Между тем, развязка приближалась. 10 января в Каменской был создан Донской Воено-революционный комитет. 11 января верными ему казачьими частями были заняты узловые станции Лихая и Зверево, расположенные в 80-90 километрах от Новочеркасска.
Вновь было созвано собрание офицеров. Вновь выступали Каледин, Богаевский, Назаров. Когда Войсковой атаман, обрисовав катастрофическое положение на фронте, сказал, что путь на Новочеркасск открыт, и что пока он говорит здесь в Офицерском Собрании, большевики могут занять Атаманский дворец, Чернецов, выйдя из рядов, крикнул: «Пока я жив, я этого не допущу...» И обратившись к офицерам, заявил, что ему нужно на один день 40-50 человек, так как его отряд распущен на три дня и соберется только на следующий день, а на вокзале у него лишь минимальное число людей для охраны эшелона. Желающим он предложил построиться в соседней комнате. На этот раз их оказалось несколько больше, чем нужно, и Чернецов, отсчитав необходимое число, остальных поблагодарил и отпустил.
Сформированный отряд Чернецов сейчас же направил на вокзал. По прибытии он приказал дежурному по станции немедленно подать паровоз с двумя-тремя вагонами, а затем повел всех офицеров к своему эшелону, выдал всем винтовки с патронами и разбил на группы. Часть была назначена нести охрану станционного района, часть охрану эшелона, а часть с самим Чернецовым немедленно отправилась на станцию Шахтная, которая была занята в ту же ночь. Охраной эшелона и станционного района руководил Роман Лазарев. На другой день, когда собрались партизаны Чернецова, офицерский взвод был распущен, кроме немногих, изъявивших желание остаться в отряде.
12 января Корнилов выделил Чернецову взвод 1-й батареи с двумя орудиями и пеший взвод с пулемётной командой под командованием подполковника Миончинского. За три дня юнкера-артиллеристы успели приспособить орудия для стрельбы непосредственно с железнодорожных платформ своего эшелона. Следует отметить, что, в отличие от казачьих частей, с добровольческими подразделениями у Чернецова сразу же установилось полное взаимопонимание.
|
|
|
В итоге перед выступлением в отряде Чернецова, кроме артиллеристов 1-й батареи, оказалось три сотни партизан. 1-я сотня под командованием его заместителя поручика Василия Курочкина. 2-я, есаула Е.И. Брыкина и 3-я, штаб-ротмистра Н.И. Иноземцева.
Единственным, что могло, хоть в какой-то мере восстановить положение и сохранить перспективы продолжения борьбы был немедленный разгон Каменского ревкома. Вся надежда была на то, что казаки, в массе своей, поддержали Ревком лишь на словах и воевать за него не станут.
15 января к вечеру отряд Чернецова выступил в двух эшелонах из Новочеркасска. В пути получили сведения о том, что малочисленный заслон вынужден был оставить Лихую. Всю ночь простояли на станции Сулин. На рассвете 16 января приблизились к Зверево.Не доезжая до станции, рассыпались в цепь, но эта предосторожность оказалась излишней, так как, команда казаков Донревкома без выстрела снялась и ушла на север. По прибытии на станцию Чернецов присоединил к отряду 4-ю Офицерскую роту и, посадив её в свой эшелон, проследовал дальше.
На подходе к Лихой 1-я батарея произвела два артиллерийских выстрела. Этих двух орудийных выстрелов, ставших первыми, как для батареи, так и для всей Добровольческой армии оказалось достаточно, чтобы станция казаками Донревкома была немедленно очищена. Но едва отряд Чернецова занял Лихую, было получено сообщение о том, что станция Зверево вновь занята противником, выбившим едва успевший прибыть на неё взвод 1-го батальона. Чернецов с 4-й Офицерской ротой вернулся к Зверево, в которой и на этот раз противника уже не оказалось. Зато выяснилось, что подошедший от Дебальцево значительный отряд красногвардейцев, высаживается на станции Гуково. Для его отражения в Зверево был вызван из Новочеркасска теперь уже весь 1-й Офицерский батальон. Не беспокоясь более за тылы, Чернецов сосредоточил почти все свои силы на станции Лихая. Лишь одна партизанская сотня оставлена была для охраны железнодорожной ветки Зверево - Новочеркасск.
|
|
|
16 января головной эшелон под командованием Миончинского начал выдвижение от Лихой к Каменской. У разъезда Северо-Донецкий путь ему преградил, разворачивающийся в цепь отряд Донревкома. Сразу же об этом по телефону было сообщено Чернецову. Все «свободные» юнкера также рассыпались в жиденькую цепь вправо и влево от полотна, а остальным было приказано создавать как можно больший шум, производя впечатление, что эшелон наполнен людьми. От казаков между тем отделились парламентёры с белым флагом. Офицер, несколько казаков и красногвардеец, все в красных нарукавных повязках, подошли к эшелону. Офицер сообщил, что они представляют соединённый отряд красногвардейцев и казачьих полков, и предложил уйти обратно на Лихую, угрожая в противном случае применить силу. Миончинский, желая выиграть время до прибытия партизан, потребовал отвести казачьи цепи к разъезду и вступил в переговоры. Начались взаимные упрёки и призывы, офицер-донец скрытно сообщил, что казаки, стоявшие на левом фланге и в центре, драться не желают. Миончинский отвечал уклончиво, ссылаясь, всё время на то, что он лицо подчинённое, самостоятельных решений принимать не может и лишь выполняет приказ.
Едва показался паровозный дымок подходящего партизанского эшелона, переговоры были прерваны. Чернецов соскочил с подножки и, не дав даже произвести до конца расчёт своих сотен, приказал Миончинскому открыть огонь. Орудие дало первый выстрел, что и послужило сигналом к началу боя. Стороны, не атакуя друг друга, завязали интенсивную ружейно- пулемётную перестрелку. Оба орудия Юнкерской батареи посылали снаряд за снарядом, сосредоточив усилия на правом, «неказачьем» фланге противника. Командир первого орудия штабс-капитан А.А. Шперлинг корректировал огонь, взобравшись на телеграфный столб. 12-я Донская казачья батарея, хоть и вела огонь по «чернецовцам», но шрапнель специально ставилась на высокий разрыв и вреда не причиняла.
Наконец, партизанские цепи, развернувшись, пошли вперёд. Едва они приблизились на 800 шагов, казаки оставили свои позиции и отступили, всё ускоряя темп, в северном направлении. Из опроса пленных выяснилось, что со стороны казаков не было сделано ни единого выстрела, ядро «чертковского» отряда составили солдаты 5-го пулемётного полка. Захваченные красногвардейцы были расстреляны на месте. Потери «чернецовцев» оказались незначительными. В батарее два юнкера были убиты, и один получил лёгкое ранение.
Всю ночь партизанские эшелоны простояли на разъезде. На рассвете 17 января Чернецов занял Каменскую, эвакуированную казаками без боя. Выяснилось, что 6-я Гвардейская Донская батарея уходила из Каменской самостоятельно, переправилась через Северский Донец, проследовала на хутора, расположенные в районе ст. Глубокой. Высланная вдогонку с целью захвата команда конных юнкеров, батарею обнаружить не смогла, что впоследствии сыграло в судьбе Чернецова роковую роль. В середине дня юнкера штабс-капитана А.А. Шперлинга выдвинулись с орудием до разъезда Погорелово, где произвели разведку боем. После непродолжительной артиллерийской перестрелки юнкера вернулись обратно к отряду.
|
|
|
Население Каменской встретило партизан сочувственно. На станции дамским кружком был организован питательный пункт. Местная учащаяся молодёжь записывалась в партизаны прямо в станционном здании. Из неё была сформирована 4-я сотня партизан. Каменские офицеры составили дружину самообороны.
Готовилось выступление на Глубокую, но утром 18 января пришло сообщение, что наступающие от Дебальцево красногвардейские отряды выбили добровольцев из Лихой. Занятие советскими войсками этой узловой станции было чревато самыми серьёзными последствиями. Дело даже не в том, что красногвардейцы могли теперь угрожать тылу Чернецовского отряда. Саблин, выходя на железнодорожную ветку Лихая - Новочеркасск южнее выдвинувшихся к Каменской партизан, мог теперь продвигаться в южном направлении, к Новочеркасску, почти беспрепятственно. Донских дивизий, Гвардейской казачьей бригады к тому времени практически уже не существовало. Казачьи полки способность к ведению боевых действий утратили окончательно. Большая часть Добровольческой армии к этому времени перешла в Ростов и там втянулась в тяжёлые бои. Остававшиеся в Новочеркасске подразделения в той или иной степени принимали участие в рейде Чернецова.
Каледин в случае прорыва мог рассчитывать лишь на воспитанников Донского военного училища, да на незначительные партизанские отряды. Отразить натиск многотысячной массы советских войск Саблина они, очевидно, были не в состоянии.
Поэтому от движения на Глубокую Чернецов был вынужден временно отказаться. Оставив для охраны Каменской вновь сформированную офицерскую дружину, он двинул партизанские эшелоны назад к Лихой. Около 12 часов, заняв обе колеи, двигаясь уступом, чтобы не мешать друг другу, эшелоны вышли к Лихой. Остановились в полутора километрах от станционного здания и, рассыпавшись в цепь вправо и влево от вагонов, спокойным шагом, во весь рост двинулись к станции. Против 250-300 партизан и юнкеров 1-й батареи в Лихой находилось свыше тысячи красногвардейцев, которые сразу же выдвинулись цепью навстречу и открыли интенсивный ружейно-пулемётный огонь. Партизаны шли, не стреляя. Лишь два пулемёта отвечали с тендеров обоих, медленно продвигавшихся за цепью партизан эшелонов. Да оба орудия вели артиллерийскую дуэль с батареей противника.
Сблизившись с красногвардейцами на расстояние в 200 шагов цепь партизан с криком «Ура!» перешла на бег и устремилась в штыки. Одновременно контратаковали с южного направления и остатки 4-й Офицерской роты полковника Морозова. Противник дрогнул и, оставив свыше 100 убитых, в 20 минут очистил станцию. Толпа красногвардейцев отходила вдоль полотна. Обгоняя их, спешили вырваться со станции эшелоны. На замыкающем, ввиду прямого попадания в вагон артиллерийского снаряда возник пожар.
Разгром в Лихой потряс группу Саблина куда сильнее, чем даже промах с Дебальцево. Отряды в панике устремились на запад. Судя по всему, общее командование было нарушено, каждый командир двигался сам по себе и рубежи отхода выбирал самостоятельно. Войска Саблина отскочили по двум расходящимся железнодорожным веткам. Отдельные отряды удалось остановить лишь на станциях Должанской и даже Семейкино. 19 января Саблин отправил Антонову-Овсеенко следующую телеграмму: «От Лихой войска отступили вследствие панического бегства красной гвардии. Потери убитых пока неизвестны, ранено 27. 85-й полк потерял около 20 убитыми, 2 ранено. Красная гвардия потеряла 11 пулемётов из двенадцати. 85-й полк - три из десяти. Сейчас они находятся в Верхнедуванном и Семейкино. Юнкера имеют две броневых площадки с орудиями. От Зверева отступили вследствие неисполнения Рухимовичем боевых приказов и паники его отрядов, вызванной слухами о двух тысячах казаков, находящихся будто бы в тылу. Войска находятся сейчас на ст. Должанская, Провалье. Авангард у Гуково, где идёт бой».
Вероятно, Саблин и сам чувствовал себя не совсем уверенно. В тот же день он телеграфировал снова: «Замечены попытки противника отрядами силою до 400 человек с орудиями, появляющимися у ст. Изворино и Должанской, отрезать наши части, стоящие в Плешаково, Гуково, Заповедное. Не имею резервов. Принуждён ограничиться одной регистрацией телеграмм. Прошу вас двинуть ко мне 4-ю дивизию для восстановления положения».
Паникой и отходом дело не ограничилось. Откатившись от Лихой, 3-й Московский Красногвардейский отряд потребовал отправить его в Москву «для пополнения». В отряд выезжал Антонов-Овсеенко, стыдил бойцов за проявленную трусость, но ничего изменить не мог. Ввиду потери боеспособности красногвардейцев пришлось разоружить и отправить в Москву с соответствующей аттестацией. Лишь незначительная часть отряда выразила раскаяние и желание искупить вину в бою. Под Гуково они уже не вернулись, направлены были к Сиверсу. Вслед за москвичами выбыл из строя и казавшийся достаточно устойчивым Харьковский отряд Рухимовича. Охваченный паническими настроениями, отряд потребовал немедленной его отправки в тыл. Несмотря на прямые приказы вернуться на фронт, Рухимович самовольно вывез отряд в Харьков, за что в скором времени Саблин объявил его в приказе дезертиром.
Серьёзное впечатление произвело занятие Чернецовым Каменской и на Донревком. После боя у Северно-Донецкого от былых амбиций не осталось и следа. Уже 19 января Антонов- Овсеенко получил от члена Ревкома Маркина телеграмму следующего содержания:
«Политический вопрос принципиально решён. Абсолютно да, да, да. Официальное да. Декларация последует в самом непродолжительном времени».
Последовала сразу же за телеграммой Маркина:
«Харьков. 19/1 - 1918 г. Из Луганска, №449 -Харьков, Комиссару Антонову. Донской Казачий Военно-Революционный Комитет просит вас передать (в) Петроград, (в) Совет Народных Комиссаров следующую резолюцию Донской области. Казачий Военно-Революционный Комитет на основании постановления фронтового съезда в станице Каменской, постановил:
1) Признать Центральную Государственную власть Российской Советской республики, Центральный Исполнительный Комитет съезда Советов казачьих, крестьянских, солдатских и рабочих депутатов и выделенный им Совет Народных Комиссаров.
2) Создать краевую власть Донской области из съезда Советов казачьих, крестьянских и рабочих депутатов.
Примечание: Земельный вопрос Донской области разрешается тем же областным съездом.
За председателя прапорщик Кривошлыков.
Секретарь Дорошев.
Члены:
прапорщики Стрелянов, Копалей, Кривушев, Черноусов, Еронин»
«Я немедленно предписал нашим органам снабжения удовлетворить полностью заявки Донревкома», - пишет Антонов- Овсеенко.
Но не эти столь значимые для последующего развития событий перемены повлияли на трагический финал Чернецовского рейда. В конце декабря с Новочеркасской гауптвахты по просьбе М.П. Богаевского был освобождён войсковой старшина Голубов. Вполне допустимо предположить, что Голубова освободили в надежде, что он, возглавив какую-либо не разложившуюся ещё казачью часть, выступит с ней на стороне Войскового правительства. Возможно, и сам Голубов не знал до поры, что он будет делать. Примкнуть к одной из сторон войсковой старшина не спешил, так как это не сулило ему никаких выгод. И лишь когда в Каменской начал заседать Съезд фронтового казачества, Голубов определился с выбором. В среде своих же казаков, выступивших против Каледина, он легко мог, как ему представлялось, выдвинуться и достичь желаемых высот.
Военная организация Донревкома с самого начала оставляла желать лучшего. Главнокомандующим Ревком назначил есаула Герасимова, его помощником есаула Смирнова. Однако побудить казаков к боевым действиям они не могли. Не ввязываясь в перестрелку, они отходили при одном лишь приближении эшелонов Чернецова. В этой обстановке 16 января в Каменскую прибыл Голубов и сразу же вступил в командование 27-м Донским полком, сохранившим боеспособность. Казаки приняли Голубова, увидев в нём опытного, знающего, заботливого командира, каковым он без сомнения являлся.
...дней за десять до его освобождения, Голубов вышвырнул караульного начальника - прапорщика, вошедшего в камеру, а через два дня после этого случая, когда на пороге нашей камеры показался Каледин в сопровождении Богаевского, Голубов скомандовал нам «смирно» и вытянулся в струнку.
Странное впечатление производил он, этот отчаянно храбрый человек, о котором ещё в 1916 году на фронте я слышал, как о безукоризненно честном командире сотни, любимом своими казаками.
За два месяца, проведённые в одной камере с Голубовым, я составил о нём такое мнение: или он был действительно ненормален психически, или хотел казаться таким «странным» и скрывал за этим какую-то определённую цель. Такого же мнения о Голубове был и Ковалёв.
Последующие дни, когда решалась судьба казачьей контрреволюции, показали, что Голубов знал, чего хотел: он хотел быть донским атаманом, хотя бы и «красным», хотя бы и «советским».
Но с непременным условием: «Дон для казаков!»
Даже если характеристика во многом упрощена, нельзя не согласиться, из тональности она не выбивается.
349 Был послан во главе делегации ВРК для переговоров с Чернецовым и арестован последним на станции Зверево.
К этому времени Каменская уже очищалась частями Донревкома. Сам Ревком перебрался в Миллерово. Верные ему сотни 10-го, 27-го, 44-го Донских казачьих полков отошли на станцию Глубокую. Сюда же подтянулся от Черткова и Миллерово и отряд красногвардейцев Петрова. Сам Петров убыл из Миллерово и 21 января оказался вдруг в Чертково...
За взятие Лихой Чернецов был произведён Калединым через чин в полковники. На станции были захвачены в качестве трофеев 13 пулемётов, брошенный красногвардейцами эшелон с имуществом и съестными припасами и вагон со снарядами. Однако потери среди партизан оказались чувствительными. Во время атаки выбит был почти весь командный состав. Заместитель Чернецова поручик Курочкин, получивший ранение в голову, не покинул поле боя и продолжал руководить своей сотней, но после вынужден был временно выбыть из строя. Убито и ранено было немало партизан, в рост атаковавших пулемётные гнёзда. Лишь в 1-й батарее потерь в этот день не было.
1-е орудие образца 1902 г., штабс-капитана А.А. Шперлинга оставалось с прикрытием в Лихой. Остальные силы отряда стянулись к Каменской. До полуночи в дамской комнате станции разрабатывался план предстоящего наступления на Глубокую. По предложению сотника Линькова решено было предпринять обходное движение. Сам Чернецов с полутора сотнями партизан и юнкеров при трёх пулемётах и одном орудии должен был обойти Глубокую и, разобрав пути, атаковать станцию с севера. Оставшаяся часть отряда с Каменской офицерской дружиной и вторым орудием, подтянутым из Лихой, под общим командованием есаула Романа Лазарева должна была наступать вдоль железнодорожного полотна. Обе группы должны были атаковать Глубокую одновременно в 16 часов. Готовилась операция на уничтожение противника, захват орудий и военного имущества. Силы красногвардейцев оценивались в 1000 штыков. Вопрос с Каменским ревкомом считался после боя у Северо-Донецкого разрешённым. Саму мысль о возможности боя с казачьими частями никто не допускал.
Утром 20 января 1918 г. под командованием Чернецова из Каменской выступили:
- две сотни партизан (одна из них 4-я, набранная из учащихся Каменской, в которой едва насчитывалось 50 штыков);
- 2-е орудие поручика Казанли 1-й Юнкерской батареи на конной тяге с прикрытием пешего взвода под командованием подполковника Миончинского;
- остатки 4-й Офицерской роты (не более взвода) под командованием полковника Морозова.
Отряд сопровождали в двуколке врач и две сестры милосердия.
Выступление отряда, намеченное с рассветом, задержалось до 9-10 утра ввиду собирания подвод и разгрузки с платформы орудия. Отряд двигался скорым шагом, сам Чернецов то и дело выезжал на автомобиле, вооружённом двумя пулемётами «Кольт» и за это прозванным «броневым» на разведку. Настроение у всех после удачного «дела» под Лихой было приподнятое. Планировалось выйти к железной дороге севернее Глубокой в 14-15 часов.
Однако, потеряв направление, отряд сбился с дороги и вышел к Глубокой только к вечеру, гораздо позже 16 часов. Люди все устали, проголодались и промёрзли. Совершенно непонятно было, атаковала ли станцию группа Лазарева, или, заняв позиции, ждала, когда начнёт атаку обходная колонна. Вполне вероятно, следовало бы дождаться утра, но у Чернецова на этот счёт был свой взгляд и свои резоны. Немедленная атака могла ещё стать неожиданной. Психологический фактор в его операциях, когда противник по численности превосходил партизан в три-четыре раза, играл ключевую роль.
Так или иначе, но Чернецов приказал выдать по полбутылки водки на трёх человек, чтобы люди согрелись, и атаковать. Уже темнело. Партизаны с 4-й ротой развернулись в цепь и начали спускаться с холмов по направлению к Глубокой. Станция лежала чуть ниже. Хорошо просматривалась мельница. Видно было, как в сгущающихся сумерках маневрировали паровозы. Всё, казалось, было спокойно. Орудие было установлено на ближайшем бугре. Чтобы усилить панику Чернецов приказал Миончинскому открыть по станции огонь.
Однако всё вышло не так, как задумывалось. Едва выпустили первые снаряды, в ответ открыла огонь четырёх орудийная батарея, стоящая на закрытой позиции. Появились первые раненые, но юнкера продолжали обстрел станции. Вдруг отказало зарядное приспособление. Орудие, так удачно поддерживающее партизан, замолчало. Послали за запасным, но обнаружилось, что в спешке выступления и из-за неопытности юнкеров, при разгрузке с платформы в темноте перепутали передний ход ящика с передком орудия. В результате инструментальный ящик остался в Каменской. Пытались отремонтировать под огнём подручными средствами, но безуспешно.
Тем временем партизаны спустились к станции и, подойдя к небольшой речке у посёлка, неожиданно натолкнулись на интенсивный ружейно-пулемётный огонь. Завязался бой. «Чернецовцы» бросились в штыковую атаку и выбили противника из посёлка, но при этом понесли большие потери. Несмотря на это они продолжали атаковать. Перестрелка продолжалась до полуночи. Потом стихла. Лишь раздавались одиночные выстрелы. Юнкерам у замолчавшего орудия стало ясно, что станцию взять не удалось.
При атаке партизанам в цепи было указано лишь направление. О месте сбора в случае неудачи ничего сказано не было. Поэтому Миончинский приказал развести костерок у орудия. На него стали выходить от Глубокой группами и в одиночку партизаны. Оказалось, что на плечах отступившего противника им удалось ворваться на станцию и занять здание вокзала. Однако от стоящих на путях эшелонов они вновь были встречены огнём в упор. Явное многократное превосходство противника, огромные потери, неясность обстановки в условиях ночного боя не позволили им закрепиться на станции. Главное же, от Каменской атаку Чернецовской группы никто не поддержал. В темноте цепь разбилась на изолированные группы. Управление было потеряно. Растерявшись, партизаны превратились вдруг в тех, кем они собственно и были, во вчерашних гимназистов и кадет. Блуждая, они начали отходить назад. Некоторым пришлось пробиваться с боем. Прибывшие последними докладывали, что натыкались уже на заставы, выставленные в посёлке и у ручья. Всего вышло человек сорок-пятьдесят. О 4-й Офицерской роте известно ничего не было. Ни один её офицер к костру не вышел.
Командный состав собрался у костра, чтобы обсудить создавшееся, весьма незавидное положение. Партизаны, предварительно опустошив все остававшиеся съестные припасы, падали на снег, где стояли и тут же засыпали от усталости. Чернецов решил идти на ближайший хутор. Подходящее для ночлега место долго искали конные ездовые, выезжал и сам Чернецов. Наконец, нашли 80-летнего старика, взявшегося проводить отряд. Хутор оказался километрах в трёх от Глубокой. Тут же разбудили людей, осмотрели место стоянки, чтобы не оставить уснувших, и двинулись за стариком. Через час добрались до затерянного в степи хуторка, в двух избах которого все вповалку и разместились. Лошадей распрягли и задали корм. Раненых с передка перенесли в хату. Спать приходилось в лучшем случае сидя, но всё равно все, партизаны и юнкера, тут же заснули мёртвым сном. Лишь подполковник Миончинский с поручиком Казанли всё возились с зарядным приспособлением, которое к концу стоянки им всё же удалось исправить. Когда ближе к утру в помещении раздался выстрел, многие даже не проснулись. Оказалось, что партизан, не разрядивший винтовку нажал во сне на спусковой крючок и ранил юнкера.
На рассвете 21 января, отдохнув ещё около двух часов, стали собираться. Чернецов спешил, юнкера-ездовые даже не успели напоить лошадей. Вначале вышли на вчерашнее место стоянки. Однако даже и Чернецов убедился, что численно уменьшившийся едва ли не вдвое отряд взять Глубокую физически был не в состоянии. К тому же связь с группой Лазарева отсутствовала. Решено было возвращаться в Каменскую.
В это время заметили приближавшегося от станции человека. Им оказался партизан, захваченный во время ночного боя. По каким-то причинам его не расстреляли на месте, и утром ему удалось бежать. Партизан доложил, что у мельницы на окраине Глубокой скопилось много красногвардейцев. Чернецов приказал обстрелять мельницу и прилегающие дома, в том числе и для того, чтобы проверить боеспособность орудия. Миончинский пытался его отговаривать. Он утверждал, что не стоит обнаруживать местонахождение отряда в его нынешнем состоянии.Напомнил, что противником являются не столько красногвардейцы, сколько казачьи подразделения Донревкома, и оторваться в степи от сильной конной части будет весьма затруднительно. Чернецов всё же настоял на своём. Орудие, оказавшееся вполне исправным, дало до десяти выстрелов. Снаряды легли удачно. Видно было, как выскакивают из домов и разбегаются от разрывов вооружённые люди. Среди партизан послышались возгласы одобрения, что чрезвычайно обрадовало Чернецова. Заметно было, что боевой дух, несмотря на неудачу в его бойцах не угас.
Наконец, орудие взялось на передки, отряд двинулся в степь. Чернецов, всё же учитывающий возможность преследования вёл партизан в Каменскую по бездорожью.
Непоеные лошади едва волочили орудие. Усталость охватывала постепенно и переживших бессонную ночь людей. Не прошли и четверти пути, как увидели вдали конный разъезд, который по мере приближения колонны отъезжал в степь, но из виду не пропадал. Когда отряд прошёл ещё 2-3 километра и взобрался на возвышающееся над окружающей местностью плато, партизаны увидели разворачивающуюся для боя крупную кавалерийскую часть. На буграх становились четыре орудия конной батареи.
Это был 27-й Донской казачий полк и 6-я Гвардейская Донская батарея. Голубов сумел сделать две простых вещи, решивших судьбу Чернецова. Он, так или иначе, подтянул дисциплину настолько, что казаки готовы были по его приказу вступить в бой и воевать «по-настоящему». К тому же войсковой старшина быстро разобрался в ситуации. Определил, что после утреннего обстрела, партизаны будут отступать на Каменскую и сумел обнаружить их в степи. То, что в колонне будет находиться и сам Чернецов, Голубов, конечно же, не знал. Но, думается, это вряд ли бы что изменило. Здесь коса нашла на камень. Надо отдать ему должное, Голубов, от задуманного не отступался. Напасть с пятью сотнями конных казаков на впятеро меньшего противника, пусть даже и «чернецовцев», никаких затруднений у него не вызывало. В многочисленных своих компаниях от Маньчжурии до Балкан он проделывал и не такое.
Партизаны рассыпались в цепь. Орудие снялось, было, с передка. Однако Чернецов уже понял, что при любых обстоятельствах горсть его партизан не сможет выдержать атаки нескольких конных сотен. О популярных у казаков переговорах при подавляющем их превосходстве не могло идти и речи. Поэтому Чернецов решил, не принимая боя, отступать к железнодорожному полотну, всё ещё рассчитывая получить помощь из Каменской.
Отряд стал быстро отходить. Казачьи сотни огибали фланги, но пока не атаковали. Казачья батарея, справляясь без офицеров, повела по отходящим «чернецовцам» беглый огонь. Цепь, накрываемая разрывами, стягивалась на ходу к Чернецову. Лошади, тянувшие орудие, перейти на рысь были уже не в состоянии. Сильно пересечённая местность отнимала последние силы, как у людей, так и у лошадей. После близких разрывов лошади запутались в постромках и легли. Но, выправившись, орудие продолжило движение. Казачьи сотни, охватывая партизан, заставляли их постепенно поворачивать к Глубокой. В какой-то момент орудие, следовавшее за партизанами, выкатилось к краю оврага, преодолеть который было уже невозможно. Чернецов приказал бросить орудие.
Ставшее ещё с фронта правилом, принимать решения мгновенно, сыграло с молодым полковником злую шутку.Займи отряд оборону на холмах, при поддержке орудия какие-то шансы отбиться ещё оставались...
Миончинский хотел дать несколько выстрелов в сторону казаков, но партизаны удалялись от оврага скорым шагом. Посчитав, что не успеет привести в негодность орудие, он только махнул рукой. Сняли замок, прицел и угломерный круг, после чего общими усилиями столкнули орудие в овраг. Падая, оно перевернулось и повисло на торчащих из ската корягах. Снятые детали подтащили к замёрзшему ручейку на дне оврага и утопили.
В конце концов, отряд оказался в балке, выходы из которой заняли казаки. Чернецов, видя неизбежную гибель отряда и желая уменьшить число жертв, а, возможно, возлагая на себя долю вины за происшедшее, приказал Миончинскому прорываться со всеми конными. Тот собрал человек двадцать, и вся группа с командиром батареи во главе, выскочив из балки, устремилась в сторону Каменской. Миончинский на скаку размахивал над головой белым платком и этим на какое-то время ввёл казаков в заблуждение. Когда они сообразили, в чём дело, группа успела удалиться на достаточное расстояние. Преследовать конных юнкеров казаки почему-то не стали. Всё свое внимание они сосредоточили теперь на оставшихся в овраге пеших «чернецовцев».
Партизаны рассредоточились вдоль скатов, юнкера - вокруг полковника Чернецова. Всего набралось до сорока человек. Подходили по одному отставшие. Желая смять горсть пехотинцев одним ударом, одна из сотен атаковала отряд в конном строю. Поднявшись на край оврага, и подпустив конных на расстояние до 200 метров, юнкера и партизаны дали несколько залпов. Казаки смешались, и круто осадив коней, поскакали обратно. Чернецов громко поздравил всех с производством в прапорщики. Немногочисленное, но дружное «Ура!» было ему ответом.
То же повторилось и во второй раз. Когда казаки ружейной стрельбой были вновь отбиты, Чернецов поздравил окружавших его юношей с производством в подпоручики. Вновь над степью пронеслось громкое «Ура!»
Вся логика разворачивавшейся гражданской войны, войны по преимуществу маневренной, все многочисленные примеры, подтверждающие главенствующую роль кавалерии, когда, случалось, вырубались пехотные полки, и десяток конных действительно наводил панику на батальоны, говорили о том, что взвод стрелков не может противостоять казачьему полку. Видимо так же рассуждали и казаки. Развернувшись лавой, сотня устремилась в третью атаку. На этот раз Чернецов подпустил их куда ближе. Когда показалось, что стрельба запоздала, подал команду: «Огонь!» Грянул залп практически в упор, с нескольких десятков шагов. Вслед за ним другой, затем и третий... Казаки не выдержали и, подобрав раненых и убитых, поспешили ускакать назад. Они спешились, залегли на холмах и издали обстреливали партизан.
- Поздравляю всех с производством в поручики! - крикнул Чернецов.
- Ура! - вновь было ему ответом.
Отряд начал подниматься на противоположную от атакующих сторону оврага. Едва это удалось, полковник Чернецов был ранен в ногу, и самостоятельно передвигаться не мог. Партизаны хотели просить Чернецова сесть на коня и попытаться спастись, но коней уже не осталось. Да и вряд ли полковник согласился бросить отряд. Чернецова перевязали. Партизаны и юнкера залегли вокруг него и готовились принять последний бой. Шансов спастись не было никаких. Казаки могли просто расстрелять «чернецовцев» артиллерийским огнём 6-й Гвардейской батареи. Рассеяться и скрыться по одиночке от нескольких сотен конных, в степи было очевидно невозможно.
В описании дальнейшего различные источники, разнясь в деталях, сходятся в одном. Начались переговоры, в которых принял участие и подъехавший Голубов. Он дал Чернецову «слово офицера» в том, что если партизаны сложат оружие, их сопроводят в Каменскую. Чернецов, видя всю безысходность своего положения, согласился ему довериться. Обезоруженных «чернецовцев» построили в колонну и погнали, но не в Каменскую, а в Глубокую. При этом пленных раздели до белья и начали избивать нагайками. Заставили тащить на санках заклинившие отрядные пулемёты. Некоторые, понимая, что их ведут для передачи в руки красногвардейцев, просили конвоиров пристрелить на месте и ложились на землю. Иные пада<
|
|
|
