«Идеогенетическне» ориентиры

Г. И. Челпапов оказался не только современником, но и активным участ­ником того революционного процесса, который в считанные годы изменил облик мировой психологии, — ее превращения и самостоятельную науку. Приез­жая в основанную В. Вундтом при Лейпцигском университете первую психологическую лабораторию, преобразованную через два года в инсти­тут, ученые из разных стран осваивали принципиально новый - эксперимен­тальный — тип психологического иссле­дования и, возвращаясь к себе на родину, открывали лаборатории, подобные вундтовской. Не составил исключения и Г. И. Челпанов, который, будучи профессором кафедры философии Киевского универ­ситета, возглавил там психологическую лабораторию, успешно функциониро­вавшую почти десятилетие (1897— 1906), предшествовавшее его переходу и Московский университет (1907). Дваж­ды выезжая и Германию, он получил там фундаментальную подготовку как по физиологии — у Дюбуа-Реймона, Герин­га, Кенига, так и по психологии — у Вундта и Штумпфа [36].

На рубеже веков, как отмечалось, отечественная и зарубежная мысль еще не были разделены «железным занаве­сим», и поэтому в философско-психоло­гических исканиях русских мыслителей можно обнаружить большинство ориен­таций западной науки: классические рационализм и эмпиризм, неокантиан­ство и позитивизм, вульгарный матери­ализм и феноменологию, интроспекционизм и объективистский подход и мно­гое, многое другое.

Именно благодаря этой идейной бли­зости и неотделимости отечественной философско-психологической мысли от мировой (вовсе не исключавшей нацио­нальную специфику ее развития) пре­вращение психологии в самостоятель­ную науку столь быстро и «триумфаль­но» распространялось по России.

Что же конкретно из эволюции форм психологического познания оказалось представленным в творчестве Г. И. Челпанова? Прежде всего, в нем отразились трудности и противоречия процесса вы­деления психологии в самостоятельную область знаний из недр философии. Сам Г. И. Челпанов – исходно философ, переориентировавшийся на разработку проблем психологии, — еще в своих магистерской и докторской диссертациях (написанных под влиянием идей К. Штумпфа), посвященных проблемам восприятия пространства, разрешая спор между эмпиризмом и нативизмом в пользу последнего, особо указывает на необходимость отделения собственно психологического подхода от гносеоло­гического (т. е. философского) [26]. Психологический же подход олицетво­рялся для пего выдвинутой В. Вундтом программой построения психологии как самостоятельной науки. Теоретические основания этой программы причудливым образом собирали под одной кры­шей картезианско-локковскую интрос­пективную трактовку сознания, атоми­стический способ его изучения, прин­цип ассоциации как механизм пассив­ного функционирования сознания — с одной стороны, альтернативное пред­ставление немецкой философии (Г. Лей­бниц, X. Вольф, И. Кант, И. Гербарт) об апперцепции как внутренней активности сознания — с другой, позитивистскую трактовку предмета психологии как нау­ки о «непосредственном опыте» — с третьей. Все это дополнялось введением эксперимента как нового (но не главно­го! ) способа психологического исследо­вания, что придало вундтовской про­грамме оригинальность, но не жизне­способность [39]. Известно, что эта программа быстро исчерпала логику своего развития и сохранялась лишь пока был жив наиболее ортодоксальный последователь В. Вундта — Э. Титченер. В то же время рожденная в Лейпциге программа выражала развитие психоло­гии как науки эмпирической, предпола­гавшей изучение отдельных элементов сознания, их свойств, законов взаимо­действия и т. д. Ориентация лишь на нее раскалывает психологическое знание па множество фрагментов, затрудняя по­стижение целостной духовной жизни, к которому была устремлена философия на протяжении многих веков. И здесь перед Г. И. Челпановым встает философско-методологическая проблема вы­деления и соотнесения различных типов и уровней психологического знания.

В качестве таковых он выделяет 1) экспериментальную психологию, изуча­ющую простейшие психофизиологиче­ские функции (в духе метода «физиоло­гической психологии» В. Вундта); 2) эмпирическую психологию, предмет ко­торой — психические явления; 3) теоре­тическую психологию, устремленную к постижению общих законов духа [28]. Если учесть, что у В. Вундта первый и второй типы знания дополняли друг друга, то проблема заключалась в соот­несении эмпирической психологии, да­ющей сведения о разнообразных фактах сознания, и «теоретической», «философ­ской», «общей» психологии, дающей им объяснение, исходя из общих законов душевной жизни. (У В. Вундта общие законы душевной жизни выводились из эмпирического изучения сознания и также носили фрагментарный характер. )

Нетрудно заметить, что, формулируя одну из первых фундаментальных про­блем своей психологической програм­мы, Г. И. Челпанюв «в снятом виде» выразил одно из важных противоречий логики психологического познания, обозначенное еще в начале XVIII в. последователем Г. Лейбница X. Вольфом как различие между эмпирической пси­хологией (описывающей психические явления) и рациональной (дедуцирую­щей их из сущности и природы души) [39, с. 152]. Хотя после критики первой из них И. Кантом, И. Гербартом и др., дальнейшую разработку в психологии получило преимущественно второе на­правление, проблема поиска начала, ле­жащего в основании «многообразия пси­хологического опыта», не утратила свое­го значения вплоть до наших дней (см., например, [5]). Для Г. И. Челпанова, формулирующего ее в «снятом» виде как проблему построения «общей» или «фи­лософской» психологии (ставшую цент­ральной в его последующих исканиях), автономия психологии не означала полного отрыва от «материнской» дисциплины – философии: «Конечные нити психологии должны оставаться в руках психологов-философов», - писал он [29, с. 82]. Мы видим, таким образом, что в идейных исканиях Г. И. Челпанова преломилось такое противоречие логики развития мировой психологии, как стимулированный ее выделением и самостоятельную науку отрыв эмпирическо­го изучения разнообразных психических явлений от их интегрированного осмыс­ления, по-прежнему остававшегося уделом философии.

Выделяясь в автономную науку, психология черпала в философском знании не только содержательные представления о предмете, впоследствии превра­тившиеся в систему психологических категорий [39], но и общий способ истолкования их места в онтологии мира, определивший своеобразие трактовки «предельных» психологических проблем - психофизической, психофи­зиологической, психосоциальной и т. д. [39]. Вытекающая из логики «автономизации» психологии необходимость вы­бора определенной трактовки этих про­блем, задающих смысловой контекст предмета психологических знаний, отразилась и в воззрениях Г. И. Челпанова. Следуя курсу вундтовской программы, он обозначил этот способ как идеализм и эмпирический параллелизм. Рассмот­рим подробнее, что крылось за этими словами.

Что касается идеализма, то его выбор был сопряжен со своеобразной оценкой Г. И. Челпановым материализма, отож­дествлявшегося им с вульгарно-материалистическими течениями в философии (в духе П. -Ж. Кабаниса, Л. Бюхнера и др. ) и потому неприемлемым. Примени­тельно к психологии он считал, что «защитники материализма, говоря о психических процессах, на самом деле думают о физиологических» [27, с. 108]. К сожалению, подобную точку зрения он приписывал и И. М. Сеченову.

Но антитеза «материализм — идеа­лизм» выражает собой два способа трактовки соотношения предельных фило­софских категорий материального и духовного. После работ Ф. Энгельса она приобрела статус «основного вопроса философии», а в ленинско-сталинском диамате стала универсальной схемой трактовки историко-философского и историко-психологического процесса, сво­дящей его к «борьбе материализма и идеализма». Дело философов - судить о «когнитивной сложности» этой схемы, в которую однозначно не вписываются ни Аристотель, ни Спиноза, ни Кант и которая, будучи универсализированной, видимо, может рассматриваться как од­но из проявлений «черно-белого» мыш­ления. Важнее другое: полное сведение конкретно-научного, в том числе и психологического, знания к указанной антитезе, разработанной для филосо­фии, будет столь же адекватным, как и предпринятая в 20-е гг. учеником Г. И. Челпанова, К. Н. Корниловым, попытка объяснения эмпирических феноменов психологии характера (переход бережливости в скупость) законами и категория­ми диалектики (переходом количества в качество) [6].

«Обвиняя» И. М. Сеченова, Г. И. Челпанов не обнаруживал того, что не присущий ему естественнонаучный ма­териализм составлял существо его взглядов, а новое и, скажем более силь­но, — новаторское понимание предмет психологии (подробнее на этом мы остановимся ниже). Избегая любой фор­мы материализма как попытки сведения предмета психологии к нервным процес­сам (чему специально посвящено много работ, в том числе и наиболее известная - «Мозг и душа» [27]), Г. И. Челпанов избирает альтернативный ориентир в виде идеализма. Но сама идеалистиче­ская философия интересует его постольку, поскольку делает «суверенным» пред­мет психологии. Конкретно эта «суве­ренность» обосновывается принципом «эмпирического параллелизма». И здесь Г. И. Челпанов воспроизводит противо­речие всей классической психологии сознания — от Р. Декарта до В. Вундта. С одной стороны, он отмечает: «Легко заметить, что современные защитники учения о параллелизме стоят на той же самой точке зрения, на какой стояли Декарт, окказионалисты, Лейбниц, когда они допускали существование двух ми­ров, не вступающих друг с другом во взаимодействие» [27, с. 279]. С другой стороны, он не может проигнорировать обнаруженные в той же традиции факты соответствия и взаимосвязи физических и психических процессов — начиная с особого понимания Р. Декартом «стра­стей души» и поиска ее «седалища» и кончая соотнесением интроспективного опыта с данными психофизиологиче­ского эксперимента у В. Вундта. Однако под влиянием установок позитивизма Г. И. Челпанов отказывается от поиска объяснения соотношений психического и физического. «Эмпирический паралле­лизм, — писал он, — только констатирует определенное соответствие между пси­хическими и физическими явления­ми... » [27, с. 286], но в то же время, следуя вундтовскому принципу «замкнутой ка­узальности», настаивал на том, что «пси­хическое определяется только из психи­ческого» [27, с. 279]. Может показаться удивительным, что и монизм Б. Спино­зы Г. И. Челпанов не считал полностью альтернативным «эмпирическому па­раллелизму», поскольку будучи порож­дениями единой субстанции, психиче­ское и физическое непосредственно друг друга не могут определять (другой рус­ский психолог Н. Н. Ланге прямо толковал этот тезис Спинозы как психо­физический параллелизм).

Итак, обращение Г. И. Челпанова к идеализму и пропаганде параллелизма, не будучи для него самоцелью, отражало в его взглядах логику построения и обоснования собственного предмета психологии как самостоятельной науки, выделявшейся первоначально из идеа­листической философской традиции и воспроизводившей ее методологию.

Логика развития этой традиций при­менительно к превращению психологии в экспериментальную науку отразилась у Г. И. Челпанова в представлении о методах психологии, первоначально трактуемых им в духе В. Вундта: глав­ным и необходимым методом психоло­гического исследования выступает инт­роспекция. Роль эксперимента сводится к тому, «чтобы сделать самонаблюдение более точным» [30, с. З8]. Однако в даль­нейшем эти взгляды меняются и на­правлении, обусловленном ходом разви­тия мировой психологии.

Схематично события, происходившие в ней, можно характеризовать следую­щим образом. Еще в 70-х гг. XIX в. почти одновременно с вундтовской вы­двигаются альтернативные программы построения психологии как самостоя­тельной науки, главные из которых принадлежали Ф. Брентано и И. М. Сеченову [39]. Под влиянием дальней­шего развития заложенных в них идей (прежде всего функционализма) в пси­хологии начала XX в. складывается новая проблемная ситуация, разрешение которой с неизбежностью требовало от­вергнуть классическую вундтовскую психологию. В противовес ей возник целый спектр научных направлений (би­хевиоризм, гсштальтпсихология, психо­анализ, французская социологическая школа, «понимающая психология» В. Дильтея и др. ), стремившихся (и не без успеха) преодолеть ограниченность классической концепции сознания. Но, претендуя на выведение всей системы психологии из исходного для каждого из них теоретического принципа, эти на­правления стали, по сути, взаимоисклю­чающими. Психологическое знание рас­калывалось на множество несопостави­мых фрагментов. Начинался период открытого кризиса в психологии [4], [39].

Среди новых направлений, зарождав­шихся в ходе открытого кризиса, внима­ние Г. И. Челпанова не случайно при­влекла вюрцбургская школа. Если не считать структурализма Э. Тнтченера, по-прежнему воспроизводившего, прав­да, в более утонченном и «рафинирован­ном» виде, вундтовскую методологию, то можно сказать, что именно небольшая группа ученых из Вюрцбургского уни­верситета, руководимая О. Кюльпе, вы­водила интроспективную и эксперимен­тальную традиции на новый этап разви­тия. Новизну эту Г. И. Челпанов, однако, усмотрел не в том, чем отмечен вклад этой школы в истории психологии, но лишь в развитии экспериментального и интроспективного методов. Позитивно оценивая распространение вюрцбуржцами этих методов с изучения элементар­ных функций на исследование высших психических процессов (мышления), он писал в 1909 г.: «Экспериментальные исследования природы мышлении зна­менуют, на мой взгляд, целый переворот в области психологии и именно в методах психологического исследования. Если до последнего времени можно было спорить относительно того, не есть ли психологический эксперимент по существу дела – эксперимент психофи­зический или даже просто физиологиче­ский, то все исследования мышления самым ясным образом показывают, что могут быть чисто психологические эксперименты» [28, с. 29]. В дальнейшем он дополняет собственные экспериментальные исследования вундтовскою типа экспериментами, построенными по об­разцу вюрцбургских.

Здесь стоит отметить, что, почувствовав новизну подхода вюрцбуржцев как очередного этапа логики развития пси­хологических знаний, Г. И. Челпанов не смог осмыслить ее истинного значения. «Чисто психологические эксперименты» ставились и прежде (например, и класси­ческих исследованиях памяти Г. Эббингаузом). Новизна же подхода вюрцбургских психологов заключалась в том, что нарушив вундтовский запрет на прило­жение интроспективно-эксперименталь­ной психологии к изучению высших психических процессов (каковым явля­лось мышление), они получили ориги­нальные -эмпирические результаты, «оп­рокидывавшие» незыблемые прежде принципы психологии В. Вундта (види­мо, предчувствуя это, В. Вундт и Э. Титченер выступили с резкой критикой этой школы [39]): несенсорный характер мышления в противовес «сенсорной мо­заике сознания», детерминирующая тен­денция в противовес ассоциации, слож­ные смысловые образования сознания в противовес его «атомарной» архитекто­нике и др.

Подобная невосприимчивость Г. И. Челпанова также имеет идеогенетическое объяснение. Вюрцбургская школа опиралась на новую ступень развития психологической мысли — функциона­лизм Ф. Брентано и его последователей (в частности, Э. Гуссерля). Над мыслью же Г. И. Челпанова по-прежнему довлели категориальные схемы вундтовской пси­хологии, ограничивавшие его восприя­тие новой психологии проблемами метода.

Тем временем зарождались все новые и новые психологические направления, одним из которых стала гештальтпсихология, сформировавшаяся под влияни­ем функционализма Ф. Брентано и феноменологии Э. Гуссерля. Под их же влиянием Г. И. Челпанов пишет свою последнюю дореволюционную работу «Об аналитическом методе в психоло­гии» [33], название которой вполне созвучно и задаче автора — разработать теорию субъективного метода в психоло­гии как способа «установления отношения между отдельными психоло­гическими переживаниями» [33, с. 6] с целью систематизации элементарных состояний сознания. Влияние феноме­нологии (в терминах Г. И. Челпанова — аналитической психологии) Э. Гуссерля обусловливало незначительное измене­ние содержательных представлений Г. И. Челпанова: от простейших элементов сознания - к простейшим состояниям. Смысл же этого влияния снова ограни­чивался рамками обоснования метода: феноменология обосновывала исходность субъективного метода «непосред­ственного усмотрения», поскольку ему «присуща аподиктическая достовер­ность» [33, с. 11].

Ассимиляция феноменологии через теоретические схемы гештальтпсихологов освобождала от метафизической «оболочки» методологию Э. Гуссерля и способствовала быстрому продуктино­му развитию этого направления. Отсут­ствие таких новых оригинальных схем у Г. И. Челпанова и воспроизведение им лишь старых вундтовских теоретических построений ограничивало для него эври­стическое значение новых философско-психологических подходов дополни­тельным обоснованием отживающих представлений о методе.

Драматизм судьбы Г. И. Челпанова как ученого сопряжен с ее «идеогенетическими предпосылками». В период вы­деления психологии как самостоятель­ной науки в творчестве Г. И. Челпанова отразились все перипетии этого процес­са, увенчавшегося по своему времени оригинальной программой В. Вундта. Но, не пойдя дальше вундтовских схем, не выработав своих собственных, новых теоретических представлений[1], он ока­зался невосприимчив к логике дальней­шего развития психологии.

Обращаясь к этой логике, можно объяснить и сложные отношения Г. И. Челпанова с объективным подходом. Здесь следует отметить, что из совре­менников И. М. Сеченова его не понял почти никто. Субъективисты (и в их числе Г. И. Челпанов) критиковали его за материализм. Объективисты (В. М. Бехтерев, а позднее и бихевиористы) усматривали в нем родоначальника поведенчества. Пожалуй, ближе всего сече­новские взгляды (не без влияния Г. Спенсера) были российскому учителю Г. П. Челпанова — Н. Я. Гроту, который выдвинул теорию «психического оборо­та», включающую психику во взаимодействие организма со средой, но при этом оставался на позициях интроспекционизма.

Существо же сеченовской программы построения психологии, как отмечалось, заключалось не во вполне реальном выражении материализма, в котором Г. И. Челпанов усматривал редукцию психики к физиологическому рефлексу, а в новом понимании предмета психоло­гии.

Родство психического и рефлекторно­го акта И. М. Сеченов усматривал не в содержании, а в строении (структуре) и механизме происхождения (протека­ния) [38] (ср. с принципом изоморфиз­ма). Психическое представлялось уже не замкнутым, самодетерминированным сознанием, а особым актом, который, подобно нервно-рефлекторному, вклю­чен во взаимоотношения индивида и среды. Тем самым вводился принципи­ально новый предмет психологии, обра­зующей ряд учений «о происхождении психических деятельностей» [19, с. 256]. Соответственно и объективный метод предполагал изучение психики через анализ этих деятельностей (правда, в ходе лишь наблюдения, но не экспери­мента) [38].

Сеченовские взгляды сложились под влиянием определенных достижений психологии XIX в., но сделанные им выводы намного опередили логику ее развития. Поэтому в ученом мире про­должала доминировать картезианско-локковская трактовка психики. Ее разде­лял и последователь И. М. Сеченова В. М. Бехтерев, обвинявший своего учителя в субъективизме и развивавший его идеи в направлении от «объективной психоло­гии» через «психорефлексологию» к «ре­флексологии» (здесь хорошо видно по­следовательное «испарение» психологи­ческого содержания). Та же трактовка психики появившимся позднее бихеви­оризмом побудила вовсе исключить психическое как недоступное научному (т. е. объективному) анализу. Сходное понимание предмета психологии выра­жал и И. П. Павлов, сам резко отмежовываясь от нее, но допуская возможно­сти сосуществования своего подхода с классической психологией, пути кото­рых, как он полагал, в конечном итоге должны сойтись. Не этим ли, кстати, можно объяснить его искреннее приветствие, посланное Г. И. Челпанову в связи с открытием Психологического инсти­тута [13]? Не этим ли объясняется его отказ продолжать разговор с приехав­шим к нему А. Н. Леонтьевым, сообщив­шим об отстранении Г. И. Челпанова и переориентации Института па объективное изучение реакций, или же приглаше­ние И. П. Павловым изгнанного Г. И. Челпанова в начале 30-х гг. возглавить Психологический отдел в колтушских лабораториях?

Из сказанного видно, что причиной неприятия Г. И. Челпановым воззрений И. М. Сеченова оказалась не столько пресловутая «борьба между материализ­мом и идеализмом», сколько незрелость категориальных схем самой психологии, которыми оперировал Г. И. Челпанов и которые оказались способными ассими­лировать сеченовский вклад на гораздо более позднем этапе логики своего раз­вития.