Музыкально-художественное творчество осужденных

До сих пор малоизученной областью субкультуры преступного мира остаются музыкально-художественные интересы и творчество осужденных. Несмотря на то, что за последние пять-десять лет вы­шли в свет сборники (песенники)¹- стихов, которые звучат как песни в местах лишения свободы, более или менее целостных, системных исследований музыкально-художественных интересов, потребностей и творчества преступников, к сожалению, не существует. Имеющиеся данные отрывочны, и, как правило, бессистемны, а потому не могут быть признаны исчерпывающими. Представить полную картину яв­ления сложно в силу специфики исследуемого материала, требующе­го тщательного изучения. При этом важно учесть не только «букет» психологических качеств носителя и творца субкультуры преступно­го мира, но и особенности всех образцов, которые и составляют «со­кровищницу» специфической субкультуры, имеющей вековые тради­ции.

Чтобы выявить полную картину художественных интересов и по­требностей преступников, необходимо изучить имеющиеся результа­ты музыкального творчества осужденных, учитывая скрытый (ла­тентный) характер рассматриваемого нами явления.

Исследователь, наблюдающий жизнь пчел, муравьев или обезьян, подходит к оценке их жизни со своей, человеческой, мерой понима­ния и своими критериями, интерпретациями их мотивов, потребно­стей, интересов, форм организации жизни, т.е. извне.

Нечто подобное происходит и в нашем случае. Наблюдение «со стороны» традиций, культуры, коммуникаций всего ареала преступ­ного мира, начиная с «подготовительного класса» (несовершеннолет­ние правонарушители) и заканчивая его аристократией - воров в законе, конечно же, не способно выявить полномасштабную картину

~ Песни неволи. М -Минск Ника-пресс; Юность Международный книжный дом,

У96; Словарь жаргона преступников (блатная музыка). М., 1927; Песни преступного

мира М. Изд. Н.А. Кушасва, 1995.

явлений. Оно изначально обречено дать лишь картину с натуры, по­скольку положение стороннего наблюдателя, находящегося вне этого мира, не способствует полному и достоверному осмыслению изучае­мых им фактов и явлений.

Однако именно подробное многоаспектное исследование, с точки зрения искусствоведения, психологии, педагогики и криминологии продуктов музыкального творчества осужденных, позволит прибли­зиться к пониманию такого явления, как субкультура преступного мира, причин се возникновения, стабильности существования и путей распространения.

В связи с этим следует с особым вниманием отнестись к тем, есте­ственно, «включенным» наблюдениям и описаниям, авторы которых находятся или находились «внутри» преступного мира, были непо­средственно знакомы с ним как с будничным и обыденным явлением, с нормами, которые ими постоянно соблюдались и в выполнении ко­торых преступный мир весьма консервативен и с подозрением отно­сится ко всяким попыткам нововведений.

Подобной достоверной, объективной информативностью обладает творчество самих преступников - сочиняемые и исполняемые ими песни, стихи, рассказы. Отраженный внутренний, духовный мир пре­ступника в его «произведениях» может быть изучен и использован в качестве одного из критериев определения стадии, уровня исправле­ния.

Характерный материал в этом отношении даст В. Шаламов в «Очерках преступного мира»¹³. Писатель, проведший сталинское и послссталинское время в тюрьмах и лагерях не одно десятилетие, ут­верждает, что «блатари не любят стихов. Стихам нечего делать в этом чересчур реальном мире». Поэзия не может удовлетворить тех по­требностей и эстетических запросов, которые утвердились в этом ми­ре. Даже самые грамотные преступники не испытывают удовольствия от чтения стихов. Такое занятие кажется им дурачеством или детской забавой. Они не могут увлечься, например, Пушкиным или Лермон­товым в силу сложности и космической удаленности этой поэзии от норм их жизни.

Внимание преступников может привлечь поэзия более простая, с определенным сюжетом и действием. Шаламов называет Есенина, Некрасова, А. Толстого, стихи которых могли бы, а иногда и вызы­вают интерес в этом мире.

См.: Шаламов ВТ. Очерки преступного мира. М, 1975. С.5.

О сательность, абстрактность чувств и переживаний, отвлечен-рассуждений отталкивают преступников. При чтении или пере-азе прозаических произведений они также без внимания оставляют писание природы. Все эти проявления роднят представителей пре-гупного мира с известной в педагогике категорией неразвитых чита­телей.

Более того, «потребность блатарсй в театре, в скульптуре, в живо­писи равна нулю. Интереса к этим музам, к этим родам искусства блатарь не испытывает никакого - он слишком реален; его эмоции «эстетического» порядка слишком кровавы, слишком жизненны. Тут уж дело не в натурализме - границы искусства и жизни неопредели­мы и тс слишком реалистические «спектакли», которые ставят бла-тари в жизни, пугают и искусство, и жизнь»¹⁴.

Однако есть литературно-музыкальный жанр, наиболее близкий потребностям и уровню эстетического развития многих преступни­ков. «... Блатарь, как ни мало в нем человеческого, - пишет В. Шала-мов, - не лишен эстетической потребности. Она удовлетворяется раз­нообразными тюремными песнями, которых там очень много. Есть песни эпические - вроде уже отмирающей «Гоп со смыком», стансов в честь знаменитого Горбачевского, других подобных звезд преступ­ного мира или песни «островов Соловки». Есть песни лирические, в которых находят выход чувства блатаря, окрашенные весьма опреде­ленным образом и существенно отличающиеся от обычных песен как по своей интонации, так и по своей тематике, по мироощущению по­ющего»¹⁵.

Тюремная лирическая песня, по мнению В. Шаламова, обычно весьма сентиментальна. Несмотря на множество погрешностей в сти­ле, в чувстве меры и вкусе, орфоэпии, она всегда имеет задушевный и печальный характер. Благодаря именно этому качеству тюремных песен они стали близки и понятны и за пределами мест лишения сво­боды.

Соответствует этому и мелодия, часто очень своеобразная. При всей примитивности исполнения, существенно усиливает впечатле­ние от песни то обстоятельство, что исполнитель - не актер, а дейст­вующее лицо самой жизни, как правило, жестокой и трагичной. «Ав-

В.Т. Шалимов. Указ. соч. Там же.

тору лирического монолога, - пишет В. Шаламов, - нет надобности переодеваться в театральный костюм»'⁶.

Феномен тюремного произведения (блатной песни) объясняется множеством причин, важнейшая из которых состоит в том. что они дают выход меланхолическому настрою осужденного, «обиженно-сти» судьбой, трагическому мироощущению. Отнюдь не случайность, но глубокая и древняя закономерность составляет основу преклоне­ния преступника, как правило, недостаточно образованной личности, перед роком, фатумом, судьбой.

Образ неизбежности, неотвратимости судьбы, фатальной предо­пределенности собственной жизни восходит к самым древним перио­дам в развитии человечества и еще сохраняется в цивилизованный период истории сегодняшнего времени.

В античную эпоху не только люди, но и всемогущие и бессмерт­ные боги бессильны перед фатумом (а у греков - Тихе и Ананке). Древнегреческий трагик Эврипид рассказывает, что и сам Зевс не может обойтись хотя бы без молчаливого согласия Ананке.

Конечно же, в тюремном фольклоре исчезает тот высочайший ли­тературно-философский уровень, присущий мифам и легендам о вез­десущем фатуме, богинях судеб Парках, Мойрах и др.

Собранный нами, изученный и опубликованный материал свиде­тельствует о том, что анонимный тюремный поэт, когда сочиняет стихи - сентиментален, примитивен и прост, поверхностно-глубокомыслен:

Судьба во всем большую роль играет,

И от судьбы далеко не уйдешь.

Она повсюду нами управляет,

Куда велит - покорно ты идешь.

Такая песня, как правило, повествует о «джентльменском» наборе трагических закономерностей, случайностей или печальных пережи­ваний героя песни, а подчас и самого поющего: отец - вор, страдания и слезы матери, чахотка, приобретенная в тюремных стенах и непре­одолимая обреченность судьбы,

Однако, наряду с этим, автор песни может понимать необходи­мость и даже призывать к борьбе с этой обреченностью. Так, в дру­гой песне осужденного говорится:

В ком сила есть с судьбою побороться -

Там же

 

Веди борьбу до самого конца.

Таким образом, трагическая судьба подобного героя может вос-

ниматься преступником не только как символ обреченности, но и

необходимость борьбы с этой обреченностью. И тем не менее,

поизыв к борьбе «до самого конца» является всего лишь неким рито-

пическим приемом. Сам автор, а вслед за ним и исполнитель хорошо

понимают это, и тут же романтически драпируется безысходность,

жертвенность и трагичность исхода этой борьбы тюремного жителя с

окружающим его жестоким миром.

Анализ оригинальных произведений осужденных, отбывающих наказания в исправительных учреждениях, даст основания утвер­ждать, что некоторым, в особенности старинным лирическим песням и романсам преступного мира, свойственна не только глубокая, по­рой без чувства меры и вкуса эмоциональность, но и поэтич­ ность.

Так, запев одного из подобных романсов: «Луной озарились зер­кальные воды» вполне мог бы быть отнесен к жанру классического городского жестокого романса. Однако его продолжение немедленно разрушает обманчивость всей этой лирики:

Люби меня, детка, пока я на воле,

Пока я на воле, я твой,

Тюрьма нас разлучит, я буду в неволе,

Тобой завладеет корсшь мой.

В этом романсе, как и в большинстве подобных, автор сжато и ко­лоритно погружает слушателя в «романтическую» жизнь героя песни:

Я жулик Одессы, сын преступного мира,

Я - вор, меня трудно любить.

Не лучше ль нам, детка, с тобою расстаться,

Навеки друг друга забыть.

Другой особенностью таких распространенных романсов является то, что они своим содержанием как бы полностью исчерпывают судь­бу того, о ком в них поется, излагается вся его жизнь, а не какой-либо эпизод или переживание. Следовательно, еще одной отличительной чертой тюремных песен является их описательный, эпический ха­рактер. Перед слушателем в короткой и сжатой форме проходит вся жизнь и судьба. Это усиливает впечатление значительности содержания романса и глубины производимого им эмоционального воздействия:

Я срок получу, меня вышлют далеко,

Далеко в сибирские края,

Ты будешь счастливой и. может, богатой,

А я никогда, никогда.

Завершенность судьбы, ее непреодолимость и фатальность под­черкиваются этим двукратно повторенным «никогда, никогда». Од­новременно автор достигает указанными словами концентрации вни­мания слушателя на трагической, безысходной обреченности «воров­ской» судьбы, которую не дано обойти никому.

В этом трагизме находит свое выражение и склонность преступно­го мира к романтике, к жестам и позам, показывающим несхожесть, необычность их натур, жаждущих ареола трагических героев, гибну­щих под ударами роковой судьбы.

В романтизации своих чувс!в, поступков и всей жизни преступник находит не только удовольствие, но и оправдание самому себе.

Взрослый преступный мир увлекается такими эпическими песня­ми, как «Остров Соловки», «Гоп со смыком», «Отворите окно, отво­рите», «Помню я ночку осеннюю, темную», «Не плачь, подружень­ка», «Не для нас заиграют баяны», «Осенняя ночка» и др. Подобные песни и романсы не имеют какого-либо специфического «блатного» содержания. Их общий слезливо-романтический тон, чувствитель­ность содержания, достаточно высокое поэтическое качество делаю] их проявлениями высшего уровня субкультуры преступного мира.

Однако этот воровской аристократизм, конечно же, свойствен да­леко не всем. Примером обращенной к средней массе преступного мира может быть песня «Помню я ночку осеннюю, темную», которую несовершеннолетние правонарушители называют иногда «Медве­жатники». В ней, как и во многих подобных ей, рассказывается о судьбе вора-мсдвсжатника, о грабеже, разтульной жизни после ог­рабления, аресте, роковой любви. За всем этим - обычный мотив по­корности судьбе, обреченности на муки и страдания, разлуки с лю­бимой. На примере этой песни легко проследить увлеченность автора теми деталями, описаниями и переживаниями, которые превращают жизнь вора в череду авантюрных, острых приключений, отличающих ее от будничной жизни простого человека.

Как и во многих других песнях и романсах, здесь применяется прием повествования, как бы обращенный к любимой женщине:

Помнишь ли, детка моя дорогая,

Как жили мы вместе с тобой,

Мы пили, кутили, смеялись, шутили.

И я наслаждался тобой?

Помнишь ли, детка моя дорогая, Как звали на дело меня,

А ты у окошка стояла и плакала

И не пускала меня?

Далее описывается подробно подготовка к грабежу, поездка на из­возчике до намеченного дома, осенняя темная ночь, одинокие фонари на улицах и даже страх грабителей перед предстоящим делом, что придаст всему дополнительную достоверность и психологическую оправданность:

В санях у нас под медвежьими шкурами

Серый лежал чемодан,

И каждый преступник дрожащей рукою

Щупал в кармане наган.

Вот, наконец, дом и квартира, намеченная к грабежу, угрюмые во­рота, дубовые двери, «стулья, комоды, шкафы» и вожделенная мечча и цель- «медвежонок» -сейф:

Сверла стальные, сверла упругие,

Словно два шмеля жужжат.

Мы просверлили четыре отверстия

В сердце стального замка.

Дверцы стальные тихо открылися,

Я не спускал с нее глаз,

Деньги советские ровными пачками

С полок глядели на нас

Стилистика песен преступного мира заключается в сжатости и экономности выразительных средств, в эпичности, в определенной строгости формы, каноничности содержания. Здесь нет места инди­видуальности, творческому своеобразию автора, напротив, все сред­ства выражения подчинены особенностям жанра, при котором проис­ходит некая типизация песни в зависимости от ее тематики.

Особенно заметно это стремление в многочисленных вариантах песен или отдельных их частей. Так, в «Медвежатниках» два разных соавтора, совершенно по-разному, но в единой художественно-изобразительной форме описывают отъезд грабителя из столицы по­сле удачного налета. Один из них пишет:

Скромно одетый, с букетом в петлице,

В сером английском пальто,

 

 

Ровно в семь тридцать покинул столицу,

Даже не глянул в окно.

С кинематографической четкостью слушатель представляет себе образ этого элегантного, скромно-сдержанного, сжатого, как пружи­на, со стальными нервами человека, готового в любую минуту к са­мым непредвиденным обстоятельствам.

Другой автор в варианте этого четверостишья кажется более буд­нично детальным, но ему удается сохранить общую тональность:

Помню досталась мне доля немалая -

Сто сорок тысяч рублей.

г,

В эту же ночь решил я покинуть

Столицу на несколько дней.

Тюремная песня, возникая в определенную эпоху, несет в себе са­мой порой смутные, но все же различимые приметы своего времени. «Медвежатники», по-видимому, возникшие в начале 20-х годов XX века уже в послереволюционное время, также имеют эти приме-гы. В то же время, сохраняя черты переходного периода от старого к новому советскому бьпу, уехав из столицы (Петрограда), герой песни отправляется по обычному преступному маршруту - на юг. Примеча­тельно, что автор подробно описывает маршрут этой поездки. На­чавшись в Петрограде, она продолжается через Москву, Харьков, Ба­туми, Сухуми. Здесь он, наконец, останавливается отдохнуть от тюрьмы и проведенного «дела», знакомится с девушкой «чудом зем­ной красоты». А вскоре «деньги, как снег, очень быстро растаяли, надо вернуться назад, надо опять с головой окунуться в хмурый и злой Петроград».

Для того чтобы завершить характеристику содержания и стиля этой песни, состоящей как бы из двух самостоятельных частей, сле­дует отметить, что для героя песни вообще любовь и встреча с «чу­дом земной красоты» не окружены романтическим ореолом, в этой встрече нет трагической увлеченности, истинного чувства, драматиз­ма растоптанной любви, что нередко встречается в других песнях. Автор песни наделяет своего героя трезвой расчетливостью, цинич­ностью отношения к любви, сознанием того, что она куплена и пото­му временна:

Гт                               /-

Не за то ты меня полюбила,

ТТ                      "Л Г 11

Что кличка моя - Ураган,

А полюбила за крупные деньги,

За шумный большой ресторан.

Необходимость вернуться «в хмурый и злой Петроград» становит-

началом второй части песни, которая, как бы волнообразно повто-первую, вносит новый элемент в се содержание. Если первое дело вершилось столь удачно, то второе постигла неудача. Накануне де­ла «утром легавые всех повязали в пивной».

Далее следует эпилог в строгих традициях тюремной песни. Срав­ним и здесь два варианта окончания. В первом, недостаточно строгом по своему художественно-стилистическому строю, автор пытается сохранить сдержанно-эмоциональный юн, через который все же про­рывается нотка страдания и жалобы, но она едва уловима:

По пыльной дор01С, под строгим конвоем

_Я в уголовный иду,

Десять со строгой теперь получаю

Или уйду на Луну.

Лишь первая строка данной строфы несет в себе эту едва улови­мую нотку страдания, в основном же текст как бы сугубо информати­вен и безэмоционален.

Гораздо более несдержанным проявляет себя автор другого вари­анта:

Гонят нас, гонят по пыльной дороженьке,

Скоро пригонят в тюрьму,

Дадут по червонцу, а может, и больше,

А может, сошлют на Луну.

Автор этого варианта не просто нуждается, он взывает к сочувст­вию. Отсюда весь набор выразительно-смысловых элементов стиха: гонят нас, пыльная дороженька, чувства произвольности наказания (дадут десять лет, может быть, больше, может быть, «вышка» - рас­стрел).

Следует заметить о достаточно сложной ассоциативности возник­новения смысловых связей, примером чего является выражение «по­шлют на Луну». Расстрел, называемый еще «вышка», происходит от слова «высшая мера наказания». Одновременно «вышка» апеллирует к сторожевым вышкам, находящимся на высоте. Зрение осужденного как бы от низин тюремной жизни поднимается сначала к «вышке», а затем естественным образом, еще выше - к Луне. Отсюда возникает новое смысловое значение расстрела - посылка на Луну. Луна одно­временно несет в себе и иную смысловую, контекстную нагрузку, являясь в обиходной образной системе преступников символом без­радостности, печали, тусклости, обреченности. Объединяясь в еди-

ном контексте, два этих смысла укрепляют в слушателе чувства тра­гической безысходности и обреченности.

Автор этого варианта чувствует невозможность окончания песни на данной смысловой ноте и предлагает заключительную строфу, са­му по себе очень примечательную:

Сижу я теперь за решеткой стальною,

Думаю думу одну;

Хочется крикнуть: «Вы дайте свободу!»

Жизнь свою снова начну.

О какой новой жизни мечтает герой песни? Мало вероятно, что о жизни честной, нравственной, деятельной, трудовой. Самый же при­мечательный печальный смысл этой строфы рожден внутренним по­ниманием свободы как единственной и истинной формы жизни. На­чать новую жизнь можно только обретя свободу. Таков драматиче­ский финал этой жизни.

Некий классический, хрестоматийный характер имеет песня «Помню я ночку осеннюю, темную». Он создается целым набором стандартных, широко рассеянных в других произведениях изобрази­тельно-выразительных и смысловых средств, общей коллизией дра­матичности воровской судьбы, эпичностью повествования, направ­ленной не на описание случая, эпизода, а на характеристику всей жизни, со всеми ее проявлениями. Здесь и счастье воровское и не­удача, воля и тюрьма, любовь и страдание, риск и наказание, цен­ность жизни и ее бессмысленность. «Вор и преступник ставит на уда­чу, - как бы говорит автор песни, - но умеют мужественно переносить и неудачу, столь частую в своих трагических судьбах».

Наконец, следует отметить еще одну отличительную черту этой песни, которая является в большей или в меньшей степени особенно­стью всех тюремных песен. Это - ее балладная, развернутая и эпи­чески-описательная манера изложения. Баллада, как известно, требу­ет поэтического пространства. Это пространство, соединенное с пе­вучестью и романтичностью содержания, придает тюремной песне особый колорит и убедительность, эмоциональность и возвышен­ность (при всей низменности содержания).

Самой характерной чертой жанра тюремной песни является его сентиментально-романтический и чувственно-жалостливый ха­ рактер.

Тюремная песня как особый жанр складывается из двух пластов песенной культуры. Основным является, конечно, специфически блатной, преступный пласт, полностью посвященный преступной те-

 

 

описывающий самые разнообразные жизненные коллизии, с

**                                                                    ^

тми преступник имеет дело в течение своей жизни: мать, семья, мая женщина, воровская кодла, малина, лагерь, конвой, побег, (Ьортовый случай, философия преступной жизни и многое дру­гое.

R силу своих особых художественных качеств другой пласт тю-

смной песенной субкультуры образуют произведения, проникающие „юла _из общей поэтической культуры. Прежде всего это распростра­ненные романсы лирического содержания «чувствительные», нося­щие мелодраматический характер. Среди них можно назвать «Пара гнедых», «Отворите окно, отворите», «Не плачь, подруженька», «Как хороша была ты, ночка голубая», «Я помню садик и ту аллею», «Не говорите мне о нем», «Васильки, васильки».

Возможность сосуществования этих двух пластов связана с общ­ностью художественно-выразительных средств и общим тоном этих по существу разнородных, но по форме очень близких явлений.

Судя по песням, имеющим хождение в среде осужденных, пре­ступник (вопреки распространенному мнению) не склонен героизи­ровать свою жизнь, драппироваться в позу борца, защитника, искате­ля справедливости, хотя и по-своему, но восстанавливающего гармо­нию жизни. Самое большее, на что он претендует - это придать своей жизни ореол жертвы обстоятельств, происхождения, роковой предо­пределенности.

Отсюда постоянные мотивы сетования на судьбу, жажда сочувст­вия, печальная и безысходная обреченность до той поры, пока об­стоятельства не дадут возможности вырваться из их плена и совер­шить новое преступление, возвращающее все к прежнему состоянию.

Еще одной особенностью тюремной песни является сращивание классического произведения с преступной символикой и содержа­нием. Происходит некий симбиоз - обрамление текста специфиче­скими деталями, содержанием, при котором классический текст ста­новится частью более крупного произведения.

Так используется классический романс «Не говорите мне о нем» в тюремном романсе «Мурочка Боброва». Как и в других случаях, су­ществует огромное количество вариантов этого романса под разными названиями, то более коротких, то более подробных и детальных. АЦнако во всех вариантах фраза «не говорите мне о нем, еще былое

забыто» вносит в общий текст колорит той же обреченности, печа-•I и трагичности судьбы воровской подруги, Мурочки Бобровой.

Слияние этих двух текстов придает романсу безусловную поэтич­ность, возвышает его над уровнем обыденно тюремной лирики. По­этому можно утверждать, что такой монтаж произведен автором не случайно, не в силу сюжетной близости классического романса тому, о чем сочинял он сам, а в силу потребности придать ему большую выразительность и поэтическую убедительность для слушателя. Вме­сте с тем различия поэтического уровня автору основного текста скрыть все-таки не удается. Его текст шаблонно близок десяткам дру­гих, страдает красивостями, т. е. безвкусицей:

Блондинка, жгучие глаза,

Покорно голову склонила

И побледнела вся она,

И шарфом все лицо закрыла.

Ей председатель говорит:

- Скажите, Мурочка Боброва,
Виновна ль в этом или нет,

Вам предстоит сказать два слова.

- Не говорите мне о нем,
Еще былое не забыт о...

В общем массиве песенной субкультуры преступного мира соот­ношение произведений, составляющих определенную ветвь класси­ческой художественной культуры (городской романс, жестокий, цы­ганский, мещанский) и современной песни специфического тюремно­го песенного жанра, составляет примерно 1:20. При огромном общем материале доля первой также является весьма значительной. Это на­блюдение имеет важное значение при подходе к анализу музыкально-песенной культуры преступников.

Гипотетически в их интересах и потребностях это соотношение должно быть примерно равным или с незначительным перевесом в ту или другую сторону. На чем может основываться такое предположе­ние?

В ходе исследования музыкально-песенных интересов осужден­ных нами было записано 286 песен, не считая нескольких coicn вари­антов, которые имеют хождение в этой среде. Отмеченное соотноше­ние для взрослого преступного мира в среде несовершеннолетних правонарушителей ниже в два раза, т. с. составляет 1:40.

Всего около 8% песен и романсов имеют художественно-эстетическое значение и их происхождение связано с поэзией высо­кого уровня. Следовательно, или предполагаемое положительное

воздействие комплекса семейно-социал!ьныХ факторов в прежней жизни несовершеннолетнего правонарушителя отсутствовало, или это воздействие оказывается прочно забытым, как бы отодвинутым за занавес опыта и памяти.

В данном случае следует лишь подтвердить, что такое замещение очевидно и является доказанным и с точки зрения формирования и развития художественных интересов и потребностей. Чтобы разо­браться в огромном поле песенной субкультуры, окружающей несо­вершеннолетнего правонарушителя и являющейся отражением его собственных интересов и потребностей, следует разделить его на оп­ределенные тематические циклы.

Принципом такого тематического распределения могут служить основные вехи и события жизни преступника: воля и нравы преступ­ного мира, арест, тюрьма и лагерь, юска по матери и любимой жен­щине, жажда свободы и воли, освобождение или побег, несчастная одинокая старость. Все эти тематические циклы имеют личностный характер.

Песни, входящие в указанные циклы, служат как бы готовыми мо­делями для выражения собственных эмоций - исполнитель выражает в них самого себя в уже сложившихся поэтических и лирических формах.

Наиболее значительной по своему составу является тема приоб­щения к прест;пно»му миру, его нравам и особенностям, роковой предопределенности человека идти по этому пути. Так, в одной из популярных песен "Там далеко на севере далеком" поется о том, что герой песни родился в семье вора, скитавшегося всю жизнь по тюрь­мам, где и умер:

Чтоб легче жить мюей родной мамаше,

Я потихоньку нач^л воровать,

"Ты будешь вор, к»ак твой родной папаша," -

Роняя слезы говорила мать.

Однако слезы и борьба матери за сынане увенчались успехом:

Семнадцать лег Mine только миновало,

А я уже познал преступный мир,

Я жил, кутил, но дсенег не хватало,

Я ревизором стал «чужих квартир.

Далее следует опшсание короткой любви к девушке, встреченной на пересылке, переживание се неизвестно! дальнейшей судьбы:

О, боже мой, агде моя пацанка,

В каких ты тюрьмах, в каких ты лагерях?

Я вспоминаю те маленькие ножки,

Тебя, фортовая, все в тех же лопарях.

О, где же ты и кто тебя фалует,

Начальник МУРа или старый уркаган,

А может быть, налево подалась ты,

Иль при побеге шмальнул тебя наган?

Для тюремных песен характерно использование жаргонной лекси­ки. Как правило, они просты и понятны любому слушателю, но в тек­стах нередко мелькают специфические слова или выражения, затруд­няющие и загрязняющие восприятие и переживание целого. В этом смысле "Там далеко на севере далеком" является ярким примером по насыщенности этой лексикой.

Наряду с содержанием песен от лица автора, есть множество дру­гих, в которых повествование ведется описательно, как рассказ о чу­жой жизни. В них явно проявляется определенная сюжетность и скрытая нравоучительность, в особенности если это связано с расска­зом об изломанной женской судьбе. Такова, например, песня "Ма­хачкала":

Ребенок - деточка, ты всем известная,

Тебе идет двадцатая весна,

Ты рано встретила вино, шампанское,

Диваны мягкие и хор цыган.

На тех диванах подушки алые,

Ты полуголая лежишь одна,

Глаза янтарные, чуть-чуть печальные,

Губы искусаны, сама пьяна.

Пример этой песни показывает, что тюремная лирика достаточно поэтична, выразительна и живописна. Она хорошо использует детали быта легкой жизни и создает требуемое настроение. В особенности ей удается передать жертвенность и трагизм, фатальность происхо­дящего.

Вот как описывает автор этой песни происхождение и окружение этой деточки:

Отец твои пьяница за рюмкой тянется,

А мать уборщица - какой позор!

Сестра гулящая - б... настоящая,

Братишка маленький - карманный вор.

 

Песни, романсы, баллады, которые читаются, слушаются и поются преступниками в опосредованной форме, выражают их эстетические запросы.

Прежде всего, это отражение особого мировосприятия, жизненной философии, формирующей отношение к ним, создающее особую шкалу ценностей, где больше, чем в реальном мире, риска, азарта, страха, смелости, трагизма, одиночества, осознанного, а иногда и не­осознанного чувства избранности, отмеченности судьбой и природой.

Чем трагичней эта судьба - тем лучше, тем больше в ней притяга­тельности. Отсюда и частый мотив многих песен - не только родства с другими людьми, но и отверженности, отличия от других.

Авторы тюремных песен нередко винят в этом общество, семью или случай. Как правило, они не склонны доискиваться до причин своей особой судьбы. В популярной среди преступников песне "Бро­дяга" они так и поют:

Бродяга я и это не скрываю,

Но человек с такою же душой.

Кто виноват, что с детских лет страдаю

И в лагерях закончу путь я свой?

Этот риторический вопрос остается без ответа. Он задан не для то­го, чтобы найти на него ответ, а просто как некая отвлеченная сен­тенция, смысл которой очевиден.

Дальнейшее содержание песни подтверждает это. Автор раздумы­вает над тем, что ему не пришлось ступить на верную дорогу и по­строить свою жизнь разумно, что его влекли к себе "воры, бродяги, женщины, вино". Иногда он чувствовал отвращение к такой жизни и с редким для тюремных песен беспристрастием негативно оценивает мораль этого круга:

И думал я к той жизни не вернуться,

Уйти от подлых близких мне друзей,

Но жизнь смотрела мне в глаза серьезно,

И я опять повиновался ей.

Жизнь раз дана - об этом каждый знает, Всяк шел туда, куда вела тропа, Одни прожившие звали ее раем, Рекою слез другим она текла.

Обреченно-меланхолическое восприятие своей судьбы - типичная

форма выражения своего отношения к ней. Правонарушитель с дет­ства и юности, попадающий в орбиту этого мировоззрения, как пра­вило, ничего не пытаясь изменить в своей жизни, покорно пережива­ет все, что случается с ним. В тюрьме и колонии он мечтает о воле, любимой девушке, а на воле не может противостоять своим асоци­альным наклонностям и традициям преступного мира.

Внешний, поверхностный взгляд, оценивает его жизнь как полную трагических неожиданностей и случайностей, но внутренний глубо­кий анализ обнаруживает последовательность в его поведении, зако­номерность и не осознаваемую целенаправленность. Неспособность преодолеть инерцию своих внутренних преступных влечений есть не только показатель отсутствия воли или характера, но, прежде всего, это показатель принадлежности к психосоциальному типу с нерегу­лируемым поведением и с иными духовно-нравственными ориента-циями.

Трагизм переживаний (тема первой группы песен) преступника, так ярко проявляющийся в песнях, поражает и рождает сочувствие, но в нем самом эти переживания остаются не связанными ни с про­шлым, ни с будущим. Происходящее сегодня никак не определяет его будущего. Как барометр бесстрастно и механически фиксирует по­вышение и понижение атмосферного давления, так и его жизнь, вол­нами поднимаясь и опадая, переходит от удачи к неудаче, от воли к тюрьме, от юности к старости и смерти.

Любая мысль о самосовершенствовании, о необходимости духов­но-нравственного очищения чужда как юному, так и взрослому пре­ступному миру.

Подросток-правонарушитель, безусловно, подпадает под власть обаяния этих трагических чувств, которые сотрясают взрослого. Ча­ще всего это происходит потому, что нечто близкое по силе ему уже пришлось пережить и самому во время первого задержания, ареста или суда.

Страсть к повторению сильных переживаний - тоже особого рода наркотическое средство, влекущее к себе и требующее повторений. Преступник же не только в жизни, но и в песнях своего круга имеет возможность повторения и переживания этих чувств. Приведем при­мер характерной песни «Узники» (в иных вариантах «Указники»):

Идут на север срока огромные,

Кого ни спросишь - у всех указ,

Приди, приди, подруга милая,

Взгляни, быть может, в последний раз.

А завтра рано утром покину пересылку я,

Уйду этапом на Воркуту

И под конвоем своей работой тяжкою

Быть может, смерть себе найду.

Друзья укроют мой труп бушлатиком.

На холм высокий меня снесут

И похоронят в сырой могиле общей,

А сами с грустью запоют.

Множество песен такого характера развивают в поющем и слу­шающем их чувства обреченности и предназначенности быть жерт­вой, словно какая-то непреодолимая сила витает над их головами. Гипнотическое воздействие этого скрытого духа особенно сильно действует на подростков, юношей, часто навсегда подпадающих под его власть, теряющих волю управлять собственной жизнью.

Страдания и мученичество впитываются ими бессознательно, день за днем, проникая во все поры. Именно это чувство делает их столь пассивными перед лицом новых испытаний и искушений.

Виноват я во всем - ты не раз говорила:

"Брось ты славу вора, что повсюду гремит".

Не послушал тебя - нас тюрьма разлучила,

Жизнь разбилась о твердый холодный гранит.

Вот наступит зима, забушуют метели,

Скоро, скоро на Север этапом уйду,

Буду счастлив тогда, коль в земле похоронят,

А пока, может быть, похоронят во льду.

Это страшное, но вместе с тем реальное будущее, как ни удиви­тельно, не отталкивает малолетнего, не пугает его смертельно, а ос­тавляет равнодушным как нечто далекое и фантастическое.

Среди наиболее ярких и эмоциональных песен этой тематики пре­ступники особенно выделяют такие, как «Арестанты», «Бродяга», «Вор», «Впереди таежные дороги», «Вечер за решеткой», «Ванинский порт», «Волюшка», «Голубые воронки», «Гоп-стоп», «Журавли» (во множестве вариантов), «День и ночь над тайгой завывают бураны», «Огни притона», «Тюрьма - мой дом родной» и многое другое.

Вторая по значению тема тюремных песен - песни о матери. Комплекс вины перед матерью - одно из сильнейших чувств, которое терзает преступника. В нем еще так сильны воспоминания о ней, о ее доброте, ее муках и страданиях, о всем том горе, которое причинил он ей своими поступками. Изломанная жизнь причиняет ему боль, но

он знает, что она не сравнима с болью матери, день и ночь мучи­тельно переживающей его вину и наказание.

Тюремные песни описывают мать поседевшей, больной, часто пе­реносящей б

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: