Воскресенье, 14 ноября, когда на хуторе катхульт
пастор читал проповедь, а Эмиль запер своего отца Стояла осень, глубокая осень. Все темнее и темнее становились дни нахуторе Катхульт, и во всей Лённеберге, и во всем Смоланде. - Ой, до чего выходить неохота! - говорила всякий раз Лина, когдавставала в пять утра, чтобы доить коров, и ей надо было идти во двор втакую темень. Правда, у нее был фонарь, чтобы освещать дорогу, но онсветил так слепо и скудно, что хоть плачь. Серая, серая осень, как один долгий-долгий беспросветный день, итолько какой-нибудь праздник, скажем проповедь на дому, будто свет маякав темноте, прерывал вдруг этот нескончаемый мрак. О проповеди на дому ты, конечно, и слыхом не слыхал, это ясно. Таквот, в те далекие времена все люди в Швеции должны были знать Библию, и,чтобы проверить их знания, пастор время от времени посещал каждый домсвоего прихода и беседовал с его обитателями о Святом писании.Представляешь, он опрашивал не только детей, но и взрослых, и все должныбыли отвечать на его вопросы. Такого рода экзамены устраивались поочереди во всех хуторах Лённеберги, и хотя сам опрос был не очень-топриятен, ему всегда сопутствовал настоящий пир. А это было уже кудаприятнее. Все жители прихода приглашались на такую проповедь, и старикии старухи из приюта тоже. И все, кто были в состоянии дойти, обязательноприходили, потому что после опроса подавалось угощение и можно быловсласть наговориться и вкусно поесть. В ноябре пришла очередь хутора Катхульт устраивать проповедь на дому,и все заметно оживились в ожидании этого дня, а больше всех Лина, потомучто она очень любила праздники. - Я так рада, так рада! - говорила она. - Бот жаль только, чтовопросы будут задавать. Я никогда не знаю, что отвечать. Дело в том, что Лина была не слишком большим знатоком Библии. Пастор,человек добрый, старался задавать ей самые легкие вопросы. Он долго иподробно рассказывал в своей проповеди об Адаме и Еве, которые жили врайском саду и были первыми людьми на земле, и ему казалось, что всепоняли его рассказ, в том числе и Лина. Была как раз ее очередьотвечать, и он ласково спросил ее: - Ну, Лина, скажи нам, кто были наши прародители? - Гор и Фрея, - ответила Лина, не задумываясь. Мама Эмиля покраснелаот стыда за глупый ответ Лины, ведь Гор и Фрея были старые боги, вкоторых в Смоланде верили еще во времена язычества, больше двух тысячлет назад, когда никто еще ничего не слыхал про Библию. Но пастор повел себя очень терпимо и продолжал с Линой говорить какни в чем не бывало. - Понимаешь, Лина, ты тоже настоящее чудо творения, - объяснялпастор, а потом спросил Лину, осознала ли она, как это удивительно, чтоБог ее создал. Сперва Лина было согласилась, а потом подумала и сказала: - Да какое я, собственно, чудо? Во мне нет ничего чудесного. Развечто вот эти завитушки возле ушей... Тут мама Эмиля снова залилась краской. Ей казалось, что, когда Линаговорит такие глупости, весь хутор опозорен. И она почувствовала себяеще более несчастной, когда из угла, где сидел Эмиль, послышался звонкийсмех. Разве можно смеяться во время проповеди! Бедная мама Эмиля! Онасидела, сгорая от стыда, и успокоилась лишь тогда, когда опрос наконецкончился и можно было подавать угощение. Мама Эмиля приготовила ровно столько блюд, сколько обычно готовила,когда звала гостей, хотя папа Эмиля и пытался ее остановить. - Здесь главное - разговоры о Библии, а ты лезешь со своими мяснымитефтелями и творожными пышками. - Всему свое время, - твердо возразила мама Эмиля. - И разговорам оБиблии, и пышкам. И вот настало время творожных пышек. Их ели и похваливали все, ктопришел на хутор слушать проповедь. Эмиль тоже съел целую гору пышек,макая их в варенье, а как только он с ними справился, мама егопопросила: - Эмиль, будь добр, запри кур в курятник. Весь день куры свободноходили по двору, но вечером их надо было запирать от лисы, которая втемноте прокрадывалась на хутор. Сумерки уже сгустились, шел дождь, но Эмиль подумал, что приятноглотнуть свежего воздуха после этой духоты, чада, пышек и нескончаемыхразговоров. Оказалось, что почти все куры уже сидят на насесте, толькохромая Лотта и еще несколько ее взбалмошных подруг бродят, несмотря нанепогоду, по двору. Но Эмиль их тут же загнал в курятник и закрыл дверьна защелку - пусть теперь приходит лиса, если ей охота. Напротивкурятника был хлев, и Эмиль, раз уж он здесь оказался, заглянул наминутку к Свинушку и пообещал принести ему на ужин остатки угощения. - У гостей глаза завидущие, и на тарелках всегда много чего остается,- объяснил Эмиль, и Свинушок весело захрюкал. - Попозже я к тебе ещезабегу, - сказал Эмиль и хлев тоже запер на защелку. За хлевом находилось "отхожее место". Так в давние времена именовалито, что теперь все зовут туалетом. Это название тебе наверняка покажется смешным, но слышал бы ты, какназывал эту дощатую постройку Альфред! Впрочем, меньше всего я хочуучить тебя грубостям... К слову сказать, как раз на хуторе Катхульт этоместо именовалось весьма деликатно - "домик Триссе". Триссе было имяплотника, который и поставил этот маленький домик по заказу прадедаЭмиля. Итак, Эмиль запер на защелку дверь курятника, потом, тоже на защелку,- хлев и по рассеянности, а может быть, от избытка усердия задвинулзадвижку на двери домика Триссе. Конечно, сделал он это механически, недумая, хотя вполне мог бы сообразить, что раз задвижка на двери домикаТриссе отодвинута, значит, внутри кто-то есть. Но, повторяю, тогда Эмилюэто в голову не пришло, и он вприпрыжку побежал по двору, распевая вовсе горло: - Вот я запер-запер-запер все, что только можно запереть!.. А в домике Триссе как раз в это время находился папа Эмиля. Онуслышал пение сына и тут же толкнул дверь. Но дверь не отворилась. Тогдапапа Эмиля очень громко крикнул: - Эмиль! Однако Эмиль его крика не расслышал - во-первых, он успел уже далекоускакать, а во-вторых, сам орал во все горло: - Вот я запер-запер-запер все, что только можно запереть!.. Бедный, бедный папа, он так рассвирепел, что даже в груди у негозаклокотало. Из всех проделок Эмиля эта, пожалуй, была самая ужасная!Папа как бешеный забарабанил кулаками в дверь, потом с силой навалилсяна нее плечом, да что толку! В отчаянии повернулся он к запертой двери спиной и стал лягать ееногами. Никакого результата, зато он сильно отбил себе пятки. Да, этотплотник, по имени Триссе, хорошо знал свое дело! Он сколотил эту дверьиз гладко выструганных толстых досок и так плотно пригнал ее к косяку,что, несмотря на все папины усилия, она даже не шелохнулась. А папа Эмиля тем временем все больше приходил в ярость. Он готов былразнести в щепы всю эту проклятую постройку! В бешенстве он принялсявыворачивать карманы, надеясь найти там складной нож. Он хотел прорезатьщель в двери и лезвием отодвинуть задвижку. Но тут он вспомнил, чтоножик лежит в кармане его рабочих брюк, а сегодня он надел воскресные.Положение становилось безвыходным. Некоторое время папа Эмиля стоялнеподвижно, тупо уставившись в дверь, и лишь шипел от злости. Нет-нет,он не ругался, он терпеть не мог разные бранные слова. Но стоял и шипелон, как змея, довольно долго и все думал об Эмиле и об этом злосчастномплотнике Триссе, который даже не догадался в свое время прорубить вдомике нормального окошка, а ограничился чем-то вроде слухового окна наддверью. Папа Эмиля сердито уставился на него - до чего же оно мало! -потом стукнул еще несколько раз что было силы в дверь и в полномотчаянии сел. Ему ничего не оставалось, как ждать. В домике Триссе было целых три сидячих места, и на одно из них папаЭмиля и сел. Он сидел, скрежетал зубами и в бешенстве ждал, чтокто-нибудь в конце концов сюда придет. "Пусть это грех, но я убью первого, кто сюда явится", - думал он.Конечно, так думать было несправедливо и дурно, но когда злишься,теряешь разум. В домике Триссе было уже совсем темно, а папа Эмиля все сидел и ждал.Но никто не приходил. Он слышал, как дождь стучит о крышу, и от этогозвука ему стало еще печальней. Он распалялся все больше и больше. И в самом деле, разве не обидно,что он сидит здесь в полной темноте и одиночестве, в то время как всеостальные пируют за его счет и веселятся в светлой комнате! Больше онждать не намерен, он должен немедленно отсюда выбраться! Как угодно, новыбраться! Хоть через слуховое окно! - Сейчас я лопну от злости! - сказал он вслух и вскочил на ноги. В домике Триссе стоял ящик со старыми газетами. Он пододвинул его кдвери и встал на него. К счастью, ящик оказался довольно большим, и папаЭмиля смог дотянуться до слухового окна. Он без труда выбил раму состеклом и, высунув голову, стал звать на помощь. Но на его крик никто не отозвался, зато дождь, который лил как изведра, с силой забарабанил ему по затылку, ручейки воды потекли зашиворот, и это было не очень-то приятно. Но теперь уже ничто не моглоего остановить, даже потоп, ему надо было немедленно отсюда выбраться. С большим трудом просунул он в слуховое окно сперва руки, потом плечии стал потихоньку лезть дальше, все больше высовываясь. Но когда он уженаполовину вылез наружу, он вдруг застрял. Застрял так, что ни туда, нисюда. Он как бешеный размахивал руками и ногами, но с места не сдвинулсяни на дюйм, а только опрокинул ящик, на котором стоял, и повис,бедняжка, в воздухе! Как ты думаешь, что делает хозяин хутора, если он висит с непокрытойголовой под проливным дождем? Он зовет на помощь? Нет, не зовет. Потомучто знает лённебержцев. Он прекрасно понимает, что если кто-нибудьувидит его в таком положении, он станет посмешищем для всей Лённеберги,а может, и для всего Смоланда до конца своих дней. Нет, он не будетзвать на помощь! А тем временем Эмиль, который вернулся в дом в том прекрасномнастроении, которое бывает, когда ты выполнил порученную тебе работу,просто из кожи вон лез, чтобы повеселить сестренку Иду. Ей очень скучнотак долго сидеть тихо, подумал Эмиль, а потому он повел ее в прихожую, иони развлекались здесь тем, что мерили по очереди все галоши. Галошистояли в ряд вдоль стены, огромные и маленькие, и сестренка Ида визжалаот восторга, когда Эмиль с важным видом расхаживал в галошах пастора ивсе повторял "таким образом" и "кроме того", точь-в-точь как пастор. Вконце концов галоши оказались разбросанными по всей прихожей, и Эмиль,любивший порядок, решил их сложить все вместе: посреди передней вмигвыросла огромная гора из галош. И тут Эмиль вдруг вспомнил про Свинушка, которому обещал принести наужин объедки с праздничного стола. Он сбегал на кухню, свалил все, чтотам нашел, в миску и с миской в одной руке и фонарем в другой выскочилво двор. Дождь по-прежнему лил как из ведра, но он смело шел в темноте,чтобы порадовать своего поросеночка. И вот тут-то - о, я содрогаюсь,. когда об этом думаю! - тут он увиделсвоего отца! И отец увидел его. Ох, как это было страшно! - Беги за Альфредом, - зашипел папа Эмиля. - И вели ему взять с собойкило динамита. Я хочу, чтобы домик Триссе сровняли с землей! Эмиль помчался за Альфредом, и Альфред прибежал. Не с динамитом,конечно, да и папа Эмиля сказал это только во гневе, а с пилой - папу надо было выпилить, другого способаосвободить его не было. И пока Альфред пилил, Эмиль стоял на стремянке и в отчаянии держалнад своим бедным папой зонтик, чтобы его не хлестал больше дождь. Ты,конечно, понимаешь, что минуты, которые Эмиль провел, стоя на стремянке,были не из самых приятных в его жизни, потому что.папа все времярассказывал, что он сделает с Эмилем, как только освободится. И пападаже ничуть не был благодарен Эмилю за то, что тот стоял теперь сзонтиком, прикрывая его от дождя. Альфред пилил так усердно, что опилки летели во все стороны. А Эмильне зевал: в то мгновение, когда Альфред допилил до конца и папа Эмиля сгрохотом свалился на землю, в то самое мгновение Эмиль отбросил зонтик исо всех ног понесся к сараю. Он влетел в него, на секунду опередивсвоего папу, и заперся на засов. Так что папе ничего другого неоставалось, как снова ломиться в закрытую дверь. Но долго этопродолжаться не могло, потому что ему необходимо было успеть ещепоказаться гостям. Изменив своим правилам, он выкрикнул несколькобранных слов и исчез. Но прежде чем появиться на людях, ему надо былонезаметно прокрасться в спальню и переодеться во все сухое. - Где это ты так долго пропадал? - недовольно спросила мама Эмилясвоего мужа, когда он вернулся к гостям. - Об этом мы потом поговорим, - хмуро ответил папа. Вечер на хутореподходил к концу. Пастор запел псалом, и все присутствующие егоподхватили, каждый на свой лад. - "Настанет день, пробьет наш час..." -пели они. А потом пришло времярасходиться по домам. Но когда гости вышли в прихожую, то первое, чтоони увидели, была огромная гора галош, освещенная слабым светомкеросиновой лампы. - Это работа Эмиля, сразу видно, - в один голос сказали все. А потом каждому, в том числе и пастору с супругой, пришлось поочереди садиться на скамеечку и долго перебирать и мерить галоши. На этоушло еще добрых два часа, а потом гости сухо поблагодарили хозяев,попрощались и исчезли в темноте и дожде. С Эмилем они не смогли попрощаться, потому что он ведь сидел в сараеи, пыхтя, выстругивал своего сто восемьдесят четвертого человечка.
Воспользуйтесь поиском по сайту:
