Суббота, 18 декабря, когда эмиль сделал нечто такое,
от чего вся Лённеберга пришла в восторг, и ему простили все его шалости, вернее, просто о них забыли Близилось Рождество. Когда темнело, все обитатели хутора Катхультсобирались на кухне, и каждый занимался своим делом. В тот вечер мамаЭмиля пряла на прялке, папа чинил башмаки, Лина чесала шерсть, Альфред иЭмиль стругали колышки для граблей, а сестренка Ида мешала Линеработать, пытаясь втянуть ее в новую игру. - Понимаешь, это выходит только с тем, кто боится щекотки, -объяснила Ида, а значит, ей годилась только Лина. Ида водила своиммаленьким пальчиком по юбке Лины и говорила: Дорогие папа с мамой, Дайте мне муки и соли, Заколю я поросенка! Заколю, а он как вскрикнет! Когда Ида доходила до слова "заколю", она тыкала указательным пальцемв Лину, и Лина всякий раз, к великой радости Иды, вскрикивала ихохотала. Видно, эта невинная детская присказка про поросенка изменила ходмыслей папы Эмиля, потому что он сказал вдруг нечто совершенно ужасное: - Да, Эмиль, ведь скоро Рождество, пора тебе заколоть твоегопоросеночка. У Эмиля нож выпал из рук. Он уставился на отца. - Заколоть Свинушка? Нет, этого не будет, - твердо сказал он. - Этоведь мой поросенок, ты мне его подарил, когда я дал обет бытьтрезвенником, разве ты забыл? Нет, этого папа не забыл. Но он сказал, что во всем Смоланде никтоеще не слыхал про чудаков, которые выращивали поросят для забавы. Оннадеется, что Эмиль уже крестьянин, а это значит, он понимает, чтопоросят держат для того, чтобы потом заколоть. - Разве ты этого не знаешь? - с удивлением спросил папа Эмиля. Нет, Эмиль это, конечно, знал и сперва даже не нашелся, что ответить,но потом все же сообразил. - Я уже крестьянин, это верно, и потому знаю, что некоторых поросятрастят на племя. Вот, папа, чего ради я вожусь со Свинушком. Ты, наверное, не знаешь, что значит "растить на племя". А вот Эмильзнал: это значит растить поросенка, чтобы он потом стал папой многихкрошечных поросят. Эмиль понимал, что только это может спасти Свинушка. - Нам надо только завести маленькую свинку, - объяснил он свой планотцу, - а когда мы их вырастим, у них будут поросята! Много прекрасныхпоросят, - уверял Эмиль папу. - Что же, это неплохо, - согласился папа Эмиля. - Но тогда у нас нахуторе Рождество будет постное. Без ветчины, без колбасы, вообще безвсякого мяса....Дайте мне муки и соли, Заколю я поросенка!.. - твердила сестренка Ида, но Эмиль на нее цыкнул: - Да замолчи ты со своими глупыми стишками! Нет, кровь Свинушка непрольется, это уж точно! Пока Эмиль жив, он этого не допустит. На кухне долго царило молчание, мрачное молчание. Но вдруг Альфред выругался. Стругая, он поранил себе палец, и у негопотекла кровь. - Тебе легче не стало оттого, что ты выругался, - строго сказал папаЭмиля. - А я не желаю слышать такие слова у себя в доме. Мама Эмиля достала из ящика чистый льняной лоскуток, перевязалаАльфреду руку, и он снова стал стругать колышки для грабель. Это былозимнее занятие - за долгие вечера всегда перебирали все грабли изаменяли сломанные зубья новыми, загодя готовясь к весне. - Значит, решено... У нас на хуторе будет постное Рождество, - сказалпапа Эмиля и мрачно уставился в одну точку. В тот вечер Эмиль долго не мог заснуть, а наутро он разбил своюсвинью-копилку, отсчитал тридцать пять крон, запряг Лукаса в старуютелегу и поехал в Бастефаль, где все занимались свиноводством. Домой онвернулся с великолепным поросенком, которого он тут же оттащил всвинарник к Свинушку. А потом Эмиль пошел к отцу. - Теперь в свинарнике два поросенка, - сказал он. - Можешь заколотьодного к Рождеству, но только, советую тебе, не ошибись, когда будешьвыбирать. Эмиль был в бешенстве, с ним такого никогда еще не случалось. Онвыпалил все это, словно забыв, что говорит с отцом. Он ведь понимал,что, спасая жизнь Свинушку, обрекает на смерть другого бедногопоросенка, и это казалось ему ужасным, но выхода не было; он знал, чтоиначе отец не оставит его в покое. Два дня Эмиль не ходил в хлев, он попросил Лину кормить обоихпоросят. А на третий день он проснулся, когда было еще совсем темно,оттого, что визжал поросенок. А потом этот пронзительный визг вдругсмолк. Эмиль дышал на замерзшее стекло, пока не оттаял кружочек, и погляделво двор. У входа в хлев висел фонарь, и в его свете он увиделдвигающиеся тени людей. Поросенка закололи, это он знал. Отец и Альфредошпарят его кипятком, соскребут щетину, а потом придет Крюсе-Майя, и онивместе с Линой пойдут в прачечную промывать кишки, чтобы делать колбасу.Так закончил свои дни поросенок из Бастефаля, которого купил Эмиль. - "Заколю, а он как вскрикнет..." - пробормотал Эмиль, а потом сновазабрался в кровать и долго плакал. Но человек так устроен, что умеет забывать о своих печалях, и Эмильне был исключением. После обеда он заглянул в хлев, почесал Свинушка изадумчиво сказал: - ТЫ жив, Свинушок! У каждого своя судьба. Ты остался жив! Но Эмилю хотелось поскорее забыть поросенка из Бастефаля. И когда наследующий день Крюсе-Майя и Лина сидели на кухне и быстро-быстро резаликубиками мясо, а мама Эмиля перемешивала фарш для колбасы и обрезалаокорок, чтобы положить его в рассол, и Лина запела "С моря дуют студеныеветры", а Крюсе-Майя стала рассказывать про привидение без головы,которое живет на чердаке в доме пастора, Эмиль рассмеялся. Он уже думалне о поросенке из Бастефаля, а только о том, что скоро Рождество, ирадовался, что пошел наконец снег. - Снег засыпал белый свет, - распевала на все лады сестренка Ида. Такговорят в Смоланде, когда выпадает много снега. И снег в самом деле все засыпал. К концу дня снег повалил пуще преж-него, началась настоящая метель - из дома теперь нельзя было разглядетьскотный двор. - Валом валит, все заметет, - сказала Крюсе-Майя. - Как я до домадоберусь? - Оставайся ночевать! - предложила мама Эмиля. - Ляжешь на диванчикевместе с Линой. - Да, только, будь добра, лежи не шевелясь, я ведь так боюсь щекотки,- сказала Лина. После ужина Альфред пожаловался, что у него болит палец, все дергаети дергает, сил нет, и тогда мама Эмиля развязала повязку, чтобыпоглядеть, что там. Ничего хорошего она не увидела: палец опух, воспалился и краснотапоползла вверх по руке. Глаза у Крюсе-Майи засверкали. - Заражение крови! - воскликнула она. - Это очень опасно! Мама Эмиля вынула бутылку раствора сулемы из шкафа и сделала Альфредупримочку. - Если к утру не станет легче, придется тебе поехать к доктору вМарианнелунд, - сказала она. Всю ночь валил снег - над всем Смоландом бушевала метель, такаяметель, какой никто и не припомнит, и наутро оказалось, что хуторКатхульт почти погребен под снегом. А метель все не унималась. Снегвалил и валил, и дул такой ветер, что из дому носа не высунешь. Ветергудел и завывал в трубе - у-у-у! Да, такая метель бывает, может, раз всто лет! - Альфред весь день будет снег разгребать, - сказала наутро Лина. - Аможет, ему и браться за это не стоит, все равно бесполезно. Но Альфред не разгребал снег в этот день. Когда все сели завтракать,его место за столом пустовало, и вообще его никто еще сегодня не видел.Эмиль забеспокоился. Он нахлобучил кепарик, надел толстую куртку издомотканого сукна и вышел из кухни. За дверью он взял лопату и сталбыстро прокапывать дорогу к пристройке у сарая, где жил Альфред. Лина увидела Эмиля из кухонного окна и удовлетворенно закивала. - Эмиль все-таки умница! Знает, что первым делом надо расчиститьтропинку к сараю. Тогда можно озорничать со спокойной душой. Глупая Лина, она не поняла, что Эмиль пробивается к Альфреду. Когда Эмиль вошел -в каморку Альфреда, он удивился, до чего тамхолодно. Альфред не затопил печку. Он лежал на топчане и не хотелвставать. Есть он тоже не хотел. - Не хочется, - сказал он. Тут Эмиль еще больше встревожился. Если Альфред не хочет есть,значит, он серьезно заболел. Эмиль растопил печь, а потом побежал за мамой. Она пришла, а с ней ивсе остальные - папа Эмиля, и Лина, и Крюсе-Майя, и сестренка Ида, всеони встревожились за Альфреда. Бедный Альфред, он лежал и дремал. Он был горячий, как печка, но егознобило. Красные пятна шли теперь по всей руке к плечу - глядеть былострашно. Крюсе-Майя деловито закивала. - Я вам говорю, такие пятна - это конец, теперь он умрет. - Да замолчи ты, - сказала мама Эмиля, но не так-то легко былозаставить замолчать Крюсе-Майю. Она знала не меньше полдюжины людей в одной Лённеберге, которыепогибли от заражения крови, и принялась их перечислять. - А теперь вот еще и Альфред, - закончила она. Она считала, чтопомочь ему можно только одним способом: состричь клок его волос,оторвать лоскуток от его рубашки и закопать все это ровно в полночь ксеверу от дома, читая при этом заклинание. Вот она, например, знаеточень надежное, проверенное на опыте заклинание: Чур-чура, чур-чура, Сгинь, нечистый, со двора! Что от дьявола идет, Пусть он сам себе берет. Но папа Эмиля сказал, что все заклинания насчет черта. произнес самАльфред еще тогда, когда поранил себе палец, и что если надо что-тозакапывать в полночь к северу от дома, то пусть Крюсе-Майя сама этим изаймется. Крюсе-Майя мрачно покачала головой. - Ох-ох-ох, тогда, ясное дело, все плохо кончится. Эмиль рассердилсяне на шутку. - Не причитай и не хныкай! - зло сказал он. - Альфред скоропоправится, это точно. Тогда Крюсе-Майя сменила пластинку: - Ну да, милый Эмиль, он выздоровеет, он скоро выздоровеет. - Дляпущей убедительности она коснулась рукой Альфреда, который лежалнеподвижно, и еще раз громко подтвердила: - Конечно, ты поправишься,Альфред. Я в этом не сомневаюсь. Но потом она поглядела на узкую дверь его каморки и пробормотала себепод нос: - Не пойму, как протащат сквозь эту дверь гроб. Эмиль услышал этислова и заплакал. Он испуганно дернул отца за куртку: - Надо отвезти Альфреда к доктору в Марианнелунд, как мама сказала. Тут папа и мама Эмиля как-то странно посмотрели друг на друга. Из-заснегопада попасть в Марианнелунд не было никакой возможности, и они этопонимали. Выхода не было. Но как сказать об этом Эмилю? Потому-то они истояли, печально опустив глаза. Папа и мама Эмиля тоже очень хотелиспасти Альфреда, но просто не знали, что можно сделать. Они молчали. Потом папа Эмиля, ни слова не говоря, вышел из комнаты. Но Эмиль неотступал. Он бежал за папой по пятам, он плакал, просил, кричал иугрожал, он даже ругался, и, представь себе, его папа не рассердился, авсе только тихо повторял: - Это невозможно, ты же сам понимаешь, что это сейчас невозможно. Лина сидела на кухне и плакала, не утирая слез. - А я-то думала, мы весной поженимся. Выходит, зря надеялась. Альфредумрет, а я останусь, как дура, с четырьмя простынями и полдюжинойполотенец! У-у-у! Наконец Эмиль понял, как обстоит дело: помощи ждать было не от кого.Он вернулся в каморку Альфреда и просидел там весь день - это был самыйдолгий день в жизни Эмиля. Альфред лежал в забытьи. Только иногда оноткрывал глаза и всякий раз спрашивал: "Ты здесь, Эмиль?" Эмиль видел в окно, что метель все не унималась, и он с таким пыломненавидел этот снег, что от накала его чувств должны были, казалось ему,растопиться все снежные завалы не только в Лённеберге, но и во всемСмоланде. Но снег все валил и валил, и Эмилю чудилось, что скоро он засыплетвесь мир. Зимние дни - короткие, но тем, кто, как Эмиль, сидит и ждет, оникажутся невыносимо длинными. Надвигались сумерки, скоро спустится ночь. - Ты здесь, Эмиль? - снова спросил Альфред, но было заметно, что емустало еще труднее произносить эти слова. Мама Эмиля принесла бульон и заставила Эмиля выпить чашку. Онапопыталась покормить с ложечки и Альфреда, но есть он не мог. Мамавздохнула и ушла. Поздно вечером пришла Лина и сказала, что Эмилю пора спать. Нонапрасно они рассчитывали, что он уйдет от Альфреда. - Я лягу на полу возле Альфреда, - твердо сказал Эмиль. Так он исделал. Он нашел старый тюфяк и попону, больше ему ничего и не надо было,чтобы улечься. Впрочем, заснуть ему все равно так и не удалось. Он лежалс открытыми глазами, глядел, как пылают уголья в печи, слушал, кактикает будильник Альфреда, и как прерывисто он дышит, и как время отвремени стонет. Иногда Эмиль впадал в дремоту, но всякий раз тут жевскакивал. Его жгла тревога, и с каждым часом ему становилось все яснее,какую ужасную ошибку они совершают: ведь скоро будет уже поздно,произойдет нечто непоправимое. Часа в четыре утра Эмиль понял наконец, что ему надо делать: ондолжен попытаться доставить Альфреда к доктору в Марианнелунд, даже еслиоба они, он сам и Альфред, погибнут в дороге. "Нельзя лежать вот так в постели и покорно ждать смерти! Нет, этогоне будет!" Впрочем, вслух он этих слов не произнес, а лишь подумал, но затопринял твердое решение и тут же начал его осуществлять. Важно былоуехать прежде, чем на хуторе кто-нибудь проснется, иначе ему помешаютсделать то, что он задумал. В его распоряжении всего час, пока Лина невстала доить коров, и за этот час он должен все успеть. Никто не знает, как трудно пришлось Эмилю и сколько он сумел всегопеределать за этот час. Надо было вытащить из сарая сани, вывести изконюшни Лукаса, запрячь его, а главное, надо было поднять Альфреда спостели и дотащить до саней - а это оказалось труднее всего. Бедняга Альфред едва держался на ногах, всей своей тяжестью опирался он наЭмиля, а когда ему удалось, наконец доплестись до саней, он свалился какподкошенный на лежавшую там овчину и больше не шевельнулся, словно онуже умер. Эмиль заботливо укрыл его другой овчиной и подоткнул ее со всехсторон так, что торчал только кончик носа, а потом сам взгромоздился наоблучок, дернул вожжи и крикнул Лукасу, чтобы он трогал. Но Лукас несдвинулся с места, а только повернул голову и удивленно посмотрел наЭмиля. Неужели тот всерьез предлагает ему выезжать со двора в такуюметель? Разве Эмиль не понимает, что нельзя сейчас пускаться в путь? - Командовать буду я, и мы тут же тронемся в путь, - строго сказалЭмиль. - Ну а ты, Лукас, повезешь нас, как сумеешь! Тут на кухне загорелся свет, значит, Лина встала. Нельзя было терятьни минуты. Эмилю удалось незаметно выехать с хутора, и, хотя снегзастилал глаза, он направил Лукаса в сторону проселка. Ух, как обрушилась метель на Эмиля! В ушах завывал ветер, снег валилстеной, не было видно ни зги, и он боялся съехать с дороги. Он то и делостряхивал варежкой снег с лица, но дороги все равно не видел, хотя насанях у него висели два фонаря. Дороги вообще не было, был только снег.Но Лукас много раз бывал в Марианнелунде. Может, он сам найдетнаправление? Он был упорен и вынослив и в такую метель просто незаменим.Шаг за шагом тащил он сани между сугробами, от толчков они всякий разчуть не опрокидывались, но все же медленно двигались вперед. Эмилю то идело приходилось слезать с саней и разгребать лопатой снег. Ончувствовал себя сильным, как маленький бычок. Он перекопал за эти часыстолько снега, что всю жизнь будет помнить. - Когда надо быть сильным, сил хватает, - объяснял он Лукасу. И правда, Эмиль был сильный, и правда, первую версту у них дело шлонеплохо, но потом Эмилю стало трудно, да просто невыносимо трудно. Оночень устал, лопата казалась слишком тяжелой, у него уже не было сил еюорудовать. К тому же он весь окоченел, в башмаки набился снег, слезыкапали из глаз, пальцы не гнулись от холода, а уши он отморозил, хотя иобвязал голову поверх кепарика шарфом. Все это вместе и в самом деле было нестерпимо, и постепенно Эмиль терялмужество. Он уже думал, что его папа, пожалуй, был прав, когда говорил:"Ехать невозможно, Эмиль, ты же сам понимаешь, что невозможно". Лукас тоже выбился из сил. Сани петляли меж сугробов, и в концеконцов случилось то, чего Эмиль все время боялся: сани вдруг резко накренились и стали. Эмиль понял, что они угодили вяму. Да, сомнений быть не могло: они угодили в яму и застряли там. Лукасупирался копытами и тянул как мог, Эмиль подталкивал сзади, настольконапрягаясь, что у него из носа хлынула кровь, но все без толку -сдвинутьсани с места так и не удалось. И тогда Эмиля охватило настоящее бешенство, он до того разозлился наснег, на сани, на яму и на весь свет, что у него словно помутился разум.Он издал вопль, ужасающий вопль, похожий на крик доисторическогочеловека. Лукас испугался, и Альфред, может быть, тоже, но он не подавалникаких признаков жизни. Эмилю стало вдруг страшно, и он пришел в себя. - Ты еще жив, Альфред?" - спросил он с дрожью в голосе. - Нет, я уже умер, - ответил Альфред хриплым, каким-то странным,пугающим голосом. И тут злоба и бешенство разом покинули Эмиля, в нем осталось толькоотчаяние. Он почувствовал себя немыслимо одиноким. Хотя Альфред и лежалв санях, Эмиль был совершенно одинок, не было никого, кто мог бы емупомочь. Он не знал, что ему делать дальше. Больше всего ему хотелосьлечь прямо на снег и заснуть. Неподалеку от дороги, немного в стороне, был расположен хутор, иЭмиль вдруг увидел, что в хлеву замелькал свет. У него вновь вспыхнуламаленькая надежда. - Альфред, я пойду попрошу помощи, - сказал он. Но Альфред ему неответил, и Эмиль двинулся в путь. Он с трудом пробирался через глубокиесугробы, и когда его фигурка вдруг возникла на пороге хлева, он былбольше похож на снежную бабу, чем на мальчика. Хозяин возился в хлеву. Он просто обомлел, увидев Эмиля с хутораКатхульт, - мальчик был весь в снегу, из носа у него текла кровь, а полицу градом катились слезы. Да, Эмиль плакал, он уже был не в силахсдерживаться. Он знал, что не так-то просто вытащить этого упрямого и небольно-то услужливого крестьянина в метель из дома. Но все же крестьянинпонял, что не может не пойти. Ворча, вывел он свою лошадь, прихватилверевку и вытащил сани из ямы. Будь у этого крестьянина хоть капля совести, он помог бы Эмилюдобраться до Марианнелунда, но он этого не сделал. Эмилю и Лукасупришлось одним продолжать свой путь по сугробам. Оба старались изо всехсил, но они уже вконец измотались и продвигались до ужаса медленно. Ивот наступила минута, когда Эмиль сдался. Больше он не мог бороться сметелью. Он был уже не в состоянии даже лопату поднять. - Я больше не могу, Альфред, - сказал Эмиль и снова заплакал. ДоМарианнелунда оставалось всего несколько километров, и оттого, что онотступает так близко от цели, ему было особенно тяжело. Альфред не шелохнулся. "Наверно, он умер", - подумал Эмиль. Лукас стоял с опущенной головой;казалось, он стыдился. Он тоже не мог больше двинуться с места. Эмиль сел на облучок и застыл. Он тихо плакал; снег засыпал его, ноон не двигался. Все, конец! Пусть снег валит сколько угодно, ему теперьуже безразлично. У него закрывались глаза, неудержимо хотелось спать. "Как, должнобыть, приятно сидеть вот так на облучке и спать под снегом", - думал он. И тут он обнаружил, что вокруг нет снега и вообще сейчас не зима, алето, и они с Альфредом купаются в озере в Катхульте. Альфред все хочетнаучить Эмиля плавать, глупый Альфред, разве он не знает, что Эмиль ужеумеет плавать. Ведь, как раз Альфред и научил его плавать несколько летназад, неужели он это забыл? Эмиль ему покажет, как он хорошо плавает. Иони поплыли вместе, все дальше и дальше от берега... И вдруг он услышалзвон колокольчика, и это было странно: колокольчик не звонит, когдакупаются! Эмиль отряхнул сон и с трудом открыл глаза. И он увиделснегоочиститель! Да, представь себе, среди бушевавшей метели медленнодвигался снегоочиститель, разгребая дорогу в Марианнелунд. И возчик таквылупил глаза на Эмиля, словно увидел привидение, а не засыпанногоснегом мальчишку с хутора Катхульт. - Дорога до Марианнелунда расчищена? - с надежде и спросил Эмиль. - Да, - ответил возчик. - Но только поторапливайся, через полчаса всебудет снова в сугробах. Но Эмилю хватило и получаса....Когда Эмиль вбежал в приемную доктора, там было полным-полнонароду. Доктор как раз приоткрыл в эту минуту дверь своего кабинета,чтобы пригласить следующего больного. Но Эмиль крикнул так громко, чтовсе вздрогнули: - Альфред лежит в санях и умирает! Доктор не растерялся. Вместе с несколькими стариками, ожидавшимиочереди, он выскочил во двор, и они внесли Альфреда в дом и положили наоперационный стол в кабинете. Кинув беглый взгляд на Альфреда, докторкрикнул своим пациентам: - Отправляйтесь все домой! Мне некогда вами заниматься! Эмиль думал, что Альфред будет спасен, как только попадет к доктору,но теперь, увидев, что доктор качает головой почти так же, какКрюсе-Майя, он испугался. А вдруг уже поздно, вдруг уже нет возможностиспасти Альфреда? В нем все сжалось от боли, когда он это подумал, и сослезами в голосе он умолял доктора: - Я дам вам свою лошадь, только спасите его... И своего поросенкатоже, только спасите!.. Скажите, вы его спасете, да? Доктор внимательнопосмотрел на Эмиля и ответил: - Я сделаю все, что в моих силах, но ничего не могу обещать. Альфред лежал, не подавая никаких признаков жизни. Но вдруг он открылглаза и удивленно взглянул на Эмиля. - Ты здесь, Эмиль? - спросил он, - Да, Эмиль здесь, - сказал доктор, - но сейчас ему лучше выйти,потому что мне надо заняться тобой, Альфред! Мы вскроем нарыв! По глазам Альфреда видно было, что он испугался, он не привык иметьдело с докторами. - Мне кажется, ему страшновато, - сказал Эмиль. - Может, мне лучшепостоять рядом с ним? Доктор кивнул в знак согласия. И Эмиль вцепился обеими руками вхолодную руку Альфреда и стоял так, пока доктор разрезал нарыв на другойруке. Альфред не издал ни звука. Он не кричал и не плакал, зато у Эмилятекли слезы, но он этого и сам не заметил. Эмиль с Альфредом вернулись домой только через несколько дней. ВсяЛённеберга уже прослышала о его подвиге, и все его хвалили. "Мальчишку с хутора Катхульт мы всегда любили, - говорили теперьлюди. - Странно, что его ругают и жалуются на него. А что шалун, такведь без шалостей мальчики не растут". Эмиль привез маме и папе письмо от доктора, и там, среди прочего,было написано: "У вас мальчик, которым вы можете гордиться". И мамаЭмиля записала после этого в синей тетради: "Как это утешило мое бедноесердце! Ведь так часто меня охватывало отчаяние из-за Эмиля. Может, яеще доживу до того дня, когда все в Лённеберге оценят моего малыша!" Но какие тревожные дни они пережили на хуторе! Когда, в то злосчаст-ное утро обнаружилось, что Эмиль и Альфред, исчезли, папа Эмиля до тогоразволновался, что у него заболел живот и ему пришлось лечь в постель.Он думал, что уже никогда больше не увидит Эмиля. Потом, правда, ониполучили вести из Марианнелунда, и он успокоился, но живот у него всеболел, пока Эмиль не вернулся на хутор и не вбежал в спальню, чтобы отецскорее увидел, что он жив-здоров и снова дома. Папа Эмиля поглядел на Эмиля, и глаза у него увлажнились. - Ты стоящий парень, Эмиль, - сказал он, и Эмиль был так счастлив отэтих слов, что у него забилось сердце. Это был, уж поверь, один из техдней, когда он любил своего папу. А мама Эмиля услышала эти слова и засияла от гордости. - Да, он молодец, наш Эмиль, - сказала она и погладила Эмиля полохматой голове. Папа Эмиля был, как я уже сказала, в постели, а вместо грелки у негона животе лежала крышка от котла. Она уже успела остыть, и ее снова надобыло нагреть. - Давайте я пойду, - с жаром крикнул Эмиль, - я теперь мастерухаживать за больными. Папа кивнул в знак согласия - он был явно доволен - и сказал,обращаясь к маме: - А ты налей мне стакан сока. Да, папе было теперь неплохо - лежисебе в постели, и все за тобой ухаживают. У мамы Эмиля были еще дела на кухне, и прошло некоторое время, преждечем она налила папе сок, но как раз в ту минуту, когда все было готово,она услышала ужасающий вопль. Это кричал папа Эмиля. Мама тут жебросилась в комнату, а ей навстречу полетела крышка котла. К счастью, она успела отскочить в сторону, но от страха выплеснулавесь сок прямо на крышку. Раздалось ужасающее шипение, и пошел пар. - Несчастный мальчик, что же ты так перегрел крышку? - спросила онаЭмиля, который стоял, совсем растерявшись. - Я думал, крышку надо раскалить, как железо в кузнице, - пробормоталЭмиль. А все произошло оттого, что папа Эмиля задремал, пока Эмиль грелкрышку на плите. Когда же Эмиль вернулся в спальню и увидел, как мирноспит его отец, он решил его не будить, а, тихонько откинув одеяло,осторожно положил ему крышку на живот. Мама Эмиля изо всех сил старалась успокоить папу. - Погоди, погоди, вот сейчас намажем все мазью, - уговаривала онаего, - и не будет так жечь. Но папа Эмиля встал с постели. - Нельзя лежать, когда Эмиль дома, - сказал он. К тому же он хотелпоздороваться с Альфредом. Альфред, еще очень бледный, сидел на кухне, и рука у него была еще наперевязи, но он был счастлив и весел. Лина радостно суетилась вокругнего. Когда он появился, она и Крюсе-Майя чистили медную посуду. Всекастрюльки, сковородки, чайники должны были блестеть как золото кРождественским и новогодним праздникам. Но Лина никак не могла заставитьсебя заняться этим делом и все угощала Альфреда то соком, то пряником.Сестренка Ида тоже не отрывала взгляда от Альфреда, она глядела на негокак завороженная, будто глазам своим не веря, что это он. Крюсе-Майя сияла, как медный таз, который она чистила, на радостяхона не закрывала рта и тараторила о заражении крови так, что в концеконцов язык у нее стал заплетаться: - Тебе еще повезло, как еще никому не везло, потому что все обошлось,да еще обошлось-то, как ни у кого еще не обходилось, а обошлось, какдолжно было обойтись у человека, которому так повезло, как тебе, ноповерь мне, хочешь верь, хочешь не верь, а я уж точно знаю, чтозакровление крови, то есть, разаженье врови, то есть зараженье крови,такая болезненная страшность, то есть страшная болезнь, что человекостается больным, даже когда он уже совсем выздоровел, - не болен, нездоров, не здоров, не болен, а не здоров, здоров, а не болен, здоболен,а не боров... Боров, а не коров... Тьфу ты!.. Как замечательно провели они этот вечер! Мама Эмиля подала на ужиндомашнюю колбасу, приготовленную к Рождеству, и начался настоящий пир.Все они - и Эмиль, и мама, и папа, и сестренка Ида, и Альфред, и Лина, иКрюсе-Майя - сидели вместе в празднично убранной, сияющей медью кастрюлькухне, вокруг стола, на котором горели свечи, и веселились от души.Колбаса удалась на славу - румяная, с хрустящей корочкой, простопальчики оближешь! И ели они ее со свежей, прихваченной морозомбрусникой. Альфред уписывал за двоих, хотя управляться одной рукой емубыло нелегко. Лина то и дело бросала на него нежнейшие взгляды и вдруг спросила: - Послушай, Альфред, раз у тебя нет никакого заражения крови, то чтонам помешает весной пожениться? А? Альфред от ужаса даже куском подавился и просыпал себе на брюки целуюпригоршню мороженой брусники. - До весны далеко! - пробурчал он невесело. - Учти, что у меня может,например, нарывать и другой палец, и кто знает, чем все это кончится, авдруг опять зараженьем?.. - Только имей в виду, - подхватил Эмиль, - что тогда ты будешьпохоронен тут, в Катхульте. Второй раз я ни за что не повезу тебя вМарианнелунд. Вот так и сидели они, освещенные ярким дрожащим светом свечей, и надуше у всех было легко и торжественно. Вдруг мама Эмиля выдвинула ящикстола, достала письмо доктора и снова стала читать его вслух. "Пусть они еще раз его услышат", - решила она. Все разом перестали жевать и принялись внимательно слушать. За столомвоцарилась полная тишина, потому что доктор написал замечательноеписьмо. - И все это про тебя, Эмиль! Эмиль сидел красный от смущения и не знал, куда деваться. Ведь всеглядели на него с обожанием, а он терпеть не мог, когда так глядят, ипечально отвернулся к окну. За окном тоже ничего утешительного не было,снова повалил снег, и уж кто-кто, а Эмиль точно знал, кому придетсязавтра его разгребать. В конце концов он взял себе еще кусок колбасы и принялся вяло есть.Он сидел потупившись, лишь время от времени вскидывая глаза, но тут жеснова опускал их, потому что взгляды всех по-прежнему были устремлены нанего. Во всяком случае, мама глядела на него с улыбкой - ей, видно, былоочень приятно разглядывать своего любимого мальчика. Да он, к словусказать, и вправду выглядел на редкость привлекательно: румяные щеки,ясные голубые глаза и копна спутанных волос цвета спелой пшеницы - нидать ни взять ангелочек с рождественской открытки, а кроме того, докторписал, что она должна гордиться таким сыном. И мама гордилась. - Странно, - произнесла она вдруг. - Всякий раз, когда я гляжу наЭмиля, я спрашиваю себя: ну неужели из него не вырастет какой-нибудьбольшой человек? - А что значит большой? - спросил Эмиль, с сомнением поморщившись. -Кто они такие, большие люди? - Ну, я не знаю... - ответила мама. - Например, председатель сельскойуправы или что-нибудь в этом роде... Тут Лина прямо прыснула от смеха: - Представляю себе этого председателя сельской управы, который толькои знает, что озорничать! Но мама строго посмотрела на нее, ни слова не сказала и жестомпредложила всем взять еще по куску колбасы. Эмиль потянулся за колбасой, взял кусок и стал его посыпать мороженойбрусникой, а сам в это время думал о маминых словах насчет большогочеловека и решил, что совсем не плохо стать когда-нибудь председателемсельской управы. А вдруг так оно и будет! А потом он стал думать о словах Лины насчет того, что он будетозорным председателем сельской управы... Интересно, какие проказы тогдаможно будет придумать? Эмиль налил стакан молока и стал медленно пить, ломая себе голову надтем, что может выкинуть председатель сельской управы. Да разве заминуту это выдумаешь? Он снова поднес стакан к губам, и тут ему вдругчто-то пришло на ум, что-то настолько смешное, что он громко фыркнул, имолоко фонтаном брызнуло во все стороны, обдав папу с головы до ног.Папа хотел было рассердиться, но не рассердился, ведь неловко ругатьмальчика, о котором сам доктор отзывается так уважительно, тем болеечто мальчик этот и вправду совершил вполне благородный поступок! ПапаЭмиля стер с брюк молочные брызги и пробормотал мрачно: - Заметно, что ты вернулся домой!.. - Не надо так говорить, - укоризненно сказала мама. И папа не сталпродолжать, а, наоборот, пустился в рассуждения о будущем своего сына. - По-честному, я не думаю, что Эмиль станет когда-нибудь председате-лем сельской управы... Но он парень что надо, и, если он будет жив-здо-ров, из него выйдет толк, это уж как пить дать! Мама согласно кивнула. - Сказать вам, как все будет? - сказала вдруг сестренка Ида. - КакЭмиль захочет, так и будет! Эмиль улыбнулся. - Поживем - увидим! - сказал он. - Поживем - увидим!.. Настала ночь. Все легли в свои постели и заснули. Тихо спал хуторКатхульт. Спала Лённеберга. Спал весь округ Смоланд. Спи спокойно и ты ине бойся, доктор не взял у Эмиля ни Лукаса, ни Свинушка. ------------------------------------------------------------------------ OCR Елена Байрашева 05.04.2000------------------------------------------------------------------------ Популярность:
47, Last-modified: Mon, 22 May 2000 15:12:18 GMT
Воспользуйтесь поиском по сайту:
