 |
Живописи» (1719). Как заявляет автор, в своем трактате он стремился рассмотреть искусство, исходя из общего принципа с тем, чтобы 5 глава
|
|
|
|
Важно отметить, что Гоббс пытается дать естественнонаучное объяснение художественной деятельности, но, в силу слабого развития физиологии н психологии того времени, верное решение этого вопроса было невозможно.
Эстетические воззрения Гоббса, несмотря на их историческую ограниченность, сыграли положительную роль в развитии эстетической мысли. Влияние Гоббса испытал Дидро.
==83
ЛЕВИАФАН
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. О ЧЕЛОВЕКЕ
Глава VIII. О достоинствах, обычно называемых интеллектуальными, и' о противостоящих им. недостатках
Достоинство вообще во всякого рода субъектах есть нечто, что ценится за отличие и состоит в сравнении. Ибо если все было бы одинаково во всех людях, ничто бы не восхвалялось. И под интеллектуальными достоинствами всегда подразумеваются такие умственные способности, которые люди хвалят, ценят и желают обладать ими. Все эти способности идут под общим названием «большой ум», хотя это самое слово «ум» употребляется также, чтобы отличить одну определенную способность от всех других.
Эти достоинства бывают двух сортов: природные и благоприобретенные. Под природными я понимаю не то, что человек имеет от рождения, ибо от рождения человек имеет лишь ощущение, а в отношении этого люди так мало отличаются друг от друга и от остальных животных, что ощущение нельзя считать среди достоинств. Под природным я подразумеваю лишь тот ум, который приобретается практикой, опытом, без метода, культуры и обучения. Этот природный ум состоит главным образом в двух вещах: быстроте воображения (т. е. быстрое следование одной мысли за другой) и неустанной устремленности к какой-либо избранной цели. Наоборот, медленное воображение составляет тот умственный дефект или недостаток, который обычно называется косностью, тупостью, а иногда другими именами, обозначающими медленность движения или трудность быть приведенным в движение.
|
|
|
И это различие в быстроте обусловлено различием человеческих страстей. Некоторые люди любят или не любят одну вещь, другие— другую, и потому у одних людей мысли протекают одним путем, у других — другим, и людей различно задевают и ими различно замечаются те вещи, которые проходят через их воображение. И так как в этом последовательном ряде человеческих мыслей ничего нельзя заметить в вещах, о которых люди думают, за исключением или того, в чем они сходны между собой, или того, в чем они различаются между собой, или того, для какой цели они служат, или того, как они служат этой цели, то о тех людях, которые замечают сходства вещи, в случае если эти сходства таковы, что их редко замечают другие, мы говорим, что они обладают большим умом, под каковым в данном случае подразумевается большая фантазия. О тех же, которые замечают их различия и несходства, что является различением и распознаванием и суждением между вещью и вещью,, то, в случае если такое разпиче-
==84
ние нелегко, говорят, что они обладают хорошей способностью суждения, и в частности в беседах и деловых вопросах, где должны быть различены времена, места и лица, это качество называется рассудительностью. Первое, т. е. фантазия, не сочетающаяся со способностью суждения, не восхваляется как достоинство, но последнее, являющееся способностью суждения и рассудительностью, восхваляется как нечто самостоятельное и без соединения с фантазией. Помимо необходимости сочетать с хорошей фантазией способность различения времени, места и лиц, требуется также частое приспособление мыслей к их цели, т. е. к некоторому применению, которое должно быть из них сделано. При наличии этих данных тот, кто обладает этим качеством, будет иметь большой запас сходств, которые будут нравиться не только потому, что они будут иллюстрировать его разговор и украшать его новыми и меткими метафорами, но также благодаря оригинальности этих метафор. Однако без постоянства и устремленности к определенной цели большая фантазия есть своего рода сумасшествие. Этого рода сумасшествие мы наблюдаем у тех, кто, начиная разговор, отвлекается от своей цели всякой вещью, которая ему приходит в голову, и запутывается в столь многих и длинных отступлениях и парантезах, что совершенно теряет нить разговора. Для этого рода сумасшествия я не знаю специального имени.
|
|
|
Однако причиной его являются иногда недостаток опыта, благодаря чему человеку представляется чем-то новым и редким то, что другим не представляется таковым, иногда—малодушие, благодаря чему человеку кажется чем-то великим то, что другие люди считают мелочью, а все, что ново и велико и потому считается подходящей темой для разговора, отвлекает человека от намеченного им направления его беседы.
В хороших поэмах, будь то эпические или драматические, точно так же в сонетах, эпиграммах и других пьесах, требуются как суждение, так и фантазия, но фантазия должна больше выступать на первый план, так как эти роды поэзии нравятся своей экстравагантностью, но они не должны портить впечатления отсутствием рассудительности.
В хорошей истории должно выступить на первый план суждение, ибо высокое качество работы по истории состоит в ее методе, в ее истинности и в выборе действий, которые наиболее выгодно знать; фантазии здесь нет места, разве лишь в украшении стиля.
В похвальных речах и сатирах фантазия преобладает, так как задачей является не найти истину, а восхвалить или посрамить, что делается путем сопоставлений с благородным и низким. Способность суждения лишь подсказывает, какие обстоятельства делают какое-либо деяние похвальным или преступным.
==85
В увещаниях и защитах требуются суждения или фантазия в зависимости от того, служат ли соответствующей цели лучше всего истина или сокрытие истины.
В доказательстве, в совете и во всех тех случаях, когда серьезно ищут истину, суждение — все, разве только что иногда приходится для облегчения понимания начать с какого-нибудь подходящего сходства, и постольку применяется фантазия. Однако метафоры в этом случае абсолютно исключены, ибо раз мы видим, что они откровенно обманывают, то было бы явным сумасшествием допускать их в совете или рассуждении.
|
|
|
Если в каком бы то ни было разговоре явно сказывается отсутствие рассудительности, то как бы экстравагантна ни была сказывающаяся в нем фантазия, весь разговор будет считаться показателем отсутствия ума у говорящего. Так никогда не будет, когда в разговоре явно обнаруживается рассудительность, хотя бы фантазия была ограничена как никогда.
Тайные мысли человека простираются на все вещи: священные, светские, чистые, бесстыдные, серьезные и легкие, не вызывая чувства стыда или осуждения, но в словесном разговоре это можно сделать постольку, поскольку суждение считает это допустимым в зависимости от времени, места и лиц. Анатом или врач может высказать или писать свое суждение о нечистых вещах, ибо это делается не для развлечения, а для выгоды, но если другой человек стал бы писать свои экстравагантные или забавные фантазии о тех же самых вещах, то он уподобился бы человеку, который, упав в грязь, пришел бы и представился в таком виде хорошему обществу. Вся разница между первым и вторым случаями состоит в том, что во втором случае отсутствует рассудительность. Точно так же в явно игривом настроении ума и в знакомом обществе человек может играть звуками и двусмысленными обозначениями слов, и это очень часто при состязаниях, исполненных необычайной фантазии, но в проповеди или публичной речи, или перед незнакомыми людьми, или перед людьми, которым мы обязаны уважением, не может быть жонглирования словами, которое не считалось бы сумасбродством; и разница тут тоже лишь в отсутствии^ рассудительности.
Так что там, где не хватает ума, дело заключается не в отсутствии фантазии, а в отсутствии рассудительности. Способность суждения поэтому без фантазии есть ум, но фантазия без способности суждения не является таковым [...].
|
|
|
ТомасГоббс. Левиафан или материя, форма и власть государства церковного и гражданского. Пер. А. Гутермана. М., 1936, стр. 76—79 [...].
==86
локк
1632-1704
Основоположником английского Просвещения справедливо считается философ Джон Локк, которого Энгельс назвал «сыном классового компромисса 1688 г.»* Одной из больших заслуг Локка является обоснование им принципа материалистического сенсуализма. Он решительно выступил против декартовской концепции «врожденных идей». Все познание, по Локку, возникает из опыта. Душу ребенка он сравнивал с «чистой доской», на которую опыт наносит соответствующие письмена. Опыт бывает внешний (ощущения) или внутренний (рефлексия, самонаблюдение). Внешние и внутренние восприятия — суть единственные источники всех наших идей. Эти мысли Локк развил в своем главном сочинении «Опыт о человеческом разуме» (1690). Основное влияние на эстетику английского Просвещения, а так же на эстетические теории французского Просвещения Локк оказал своей теорией познания, разработанной на базе материалистического сенсуализма.
Локку принадлежит разработка педагогической теории. В этой связи он затронул проблемы эстетического воспитания. Идеалом Локка является «джентльмен», деловой человек, умеющий мудро, с выгодой для себя вести свои дела. Эстетическое воспитание, по Локку, должно преследовать чисто практическую цель, т. е. способствовать формированию делового человека. Джентльмен сочетает в себе буржуазную предприимчивость, активность с аристократической внешностью и манерами. Все, что выходит за границы этого, Локк считает бесполезным; поэтому он против обучения детей музыке, живописи, поэзии, ибо все это бесполезно для «дела». Вместе с тем Локк ставит вопрос о «грации», о гармонии внешней и внутренней культуры человека. Эти идеи обнаруживают связь философии Локка с традицией Возрождения.
МЫСЛИ О ВОСПИТАНИИ
Стихи
§ 174. Если изложенные соображения могут быть высказаны против писания детьми в школе латинских сочинений, то еще больше возражений, и притом более веских, я могу выдвинуть против писания ими стихов, стихов всякого рода; ибо если ребенок не обладает поэтическим талантом, то самая неразумная вещь на свете — мучить его и заставлять его тратить время на то, в чем он никогда не может иметь успеха; если же у него есть поэтическая жилка, то мне представляется самой странной вещью на свете, когда отец склонен сам поощрять и развивать ее в нем или разрешает это делать другим.
•К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XXVIII, 1940 стр. 260.
==87
По-моему, родители должны стараться заглушить эту склонность, подавить ее, насколько возможно; я не знаю, из какого соображения отец может желать, чтобы сын его стал поэтом, если он не хочет, чтобы тот пренебрег всеми остальными профессиями и делами. Да это еще не самое худшее; ибо если он окажется удачным стихотворцем и приобретет репутацию остроумца, то, подумайте только, в какой компании и в каких местах он будет, по всей вероятности, растрачивать свое время и — даже более того — свое состояние; ибо мы мало видали, чтобы кто-либо открыл золотые или серебряные рудники на Парнасе. Там приятный воздух, но бесплодная почва, и мы имеем очень мало примеров тому, чтобы кто-нибудь увеличил свое наследственное состояние за счет собранных там плодов. Поэзия, игра, которые обычно идут об руку, сходны еще в том отношении, что они редко кому приносят какие-либо выгоды, кроме тех, кому нечем другим кормиться. Состоятельные люди почти всегда оказываются в проигрыше; и хорошо, если они отделываются более дешевой ценой, чем потеря всего или значительной части своего состояния. Если поэтому вы не хотите, чтобы ваш сын молол вздор перед всякой веселой компанией, без которой подобные франты не находят полного вкуса в своем вине и не знают, как убивать свое вечернее время; если вы не хотите, чтобы он растрачивал свое время и состояние на то, чтобы развлекать других, и презирал те грязные акры, которые оставлены ему предками, то я думаю, что вы не будете сильно заботиться о том, чтобы он сделался поэтом или чтобы школьный учитель посвятил его в искусство стихотворства. Но если кто-нибудь желает, чтобы его сын обладал качествами поэта, и думает, что изучение поэзии разовьет в нем фантазию и способности, то он должен согласиться, что для этой цели чтение превосходных греческих и римских поэтов гораздо полезнее, чем сочинительство плохих собственных стихов на чужом языке. А тот, кто желает отличаться в английской поэзии, навряд ли, я думаю, усмотрит путь к этому в том, чтобы первые свои опыты делать в форме латинских стихов.
|
|
|
Л о к к. Педагогические сочинения. Пер. Ю. М. Давидсона. М., 1939, стр. 195—196
§ 196. Помимо того, что может приобретаться учением и из книг, джентльмену необходимо обладать некоторыми другими, внешними талантами; они приобретаются упражнением и поэтому требуют времени и помощи учителя.
Танцы
Танцы сообщают детям на всю жизнь изящество движений и — что важнее всего -- мужественность и приличную уверенность в себе;
==88
поэтому я считаю, что учить их танцам никогда не может быть слишком рано, если только они уже достаточно выросли и окрепли, чтобы быть способными к этому занятию. Но вы должны непременно пригласить хорошего учителя, который знает и умеет учить изящному и приличному— тому, что придает свободу и непринужденность всем движениям тела. Если учитель этому не учит, это хуже, чем если бы его вовсе не было; ибо природная неуклюжесть лучше искусственной, обезьяньей, позировки; и я думаю, что гораздо пристойнее снимать шляпу и раскланиваться на манер порядочного сельского джентльмена, чем на манер плохого танцмейстера. Что же касается самой пляски и танцевальных фигур, то я им не придаю никакого значения или самое малое значение, лишь в той мере, в какой они повышают изящество общих манер.
Музыка
§ 197. Считают, что музыка имеет нечто родственное с танцами, и умение хорошо играть на некоторых инструментах многими высоко ценится. Но молодому человеку нужно затратить так много времени, чтобы достичь хотя бы посредственного искусства в музыке, и, кроме того, она часто вовлекает в столь дурную компанию, что, по мнению многих, гораздо лучше обойтись без нее: и среди способных и деловых людей я так редко слышал, чтобы кого-либо хвалили и ценили за выдающиеся достижения в музыке, что, по моему мнению, среди всех вещей, которые когда-либо включались в список светских талантов, ей можно было бы отвести последнее место. Нашей короткой жизни не может хватить на то, чтобы овладеть всем; да и душа не может быть вечно занята приобретением знаний. Слабость нашей конституции, как духовной, так и физической, требует, чтобы мы часто получали передышку; и поэтому человек, желающий часть своей жизни провести с пользой, должен значительную ее часть отдавать отдыху и развлечениям. Во всяком случае вы не должны отказывать в этом молодым людям; иначе вы подобной чрезмерной торопливостью сделаете их преждевременными стариками, и вам угрожает неприятность свести их в могилу или подвести ко второму детству раньше, чем вы бы этого желали. Я думаю поэтому, что время и труд, посвященные серьезным занятиям, должны употребляться на самые полезные и важные вещи и с применением самых легких и кратких методов, какие только могут быть придуманы; и, может быть, один из немаловажных секретов воспитания заключался бы, как я уже говорил выше, в том, чтобы превращать физические упражнения в отдых от умственных упражнений и обратно. Я не сомневаюсь, что разумный человек, который хорошо вдумается в характер и наклонности своего воспитанника, сможет кое-что сделать в этом смысле. Ибо тот, кто устал от учебных занятий
==89
или от танцев, вовсе не желает немедленно лечь спать, а только заняться чем-либо другим, что бы доставило ему развлечение и удовольствие. Но об одном следует всегда помнить, а именно, что ничто не может явиться развлечением, если оно делается без удовольствия.
§ 198. Фехтование и верховая езда считаются столь необходимой частью воспитания, что если пренебрегать ими, это было бы сочтено за большое упущение; верховая езда, которой учатся большей частью только в больших городах, является с точки зрения здоровья одним из лучших упражнений, какие можно иметь в этих местах удобства и роскоши; и пока джентльмен живет в этих местах, оно должно занять соответствующее место среди его занятий. Верховая езда сообщает человеку твердую и грациозную посадку в седле и умение дрессировать своего коня, заставлять его разом останавливаться, быстро поворачиваться и становиться на дыбы; поэтому она полезна для джентльмена как в мирное, так и в военное время. Но достаточно ли она важна, чтобы обращать ее в серьезное дело, и заслуживает ли она того, чтобы отнимать у джентльмена больше времени, чем следовало бы тратить его на этот тяжелый спорт, если исходить исключительно из интересов здоровья,— все это я предоставляю решать родителям и воспитателям, но последним полезно при этом вспомнить, что о какой бы части воспитания ни шла речь, наибольшая мера времени и прилежания должна быть уделена тому, что будет вероятнее всего иметь наибольшее значение и наиболее частое применение в обычном течении и обстоятельствах той жизни, для которой предназначается молодой человек.
§ 200. Таковы мои мысли относительно обучения и внешних талантов джентльмена. Самая великая вещь — это добродетель и мудрость. Nulluni numen abest si sit prudentia*.
Научите джентльмена господствовать над своими наклонностями и подчинять свои влечения разуму. Если это достигнуто и благодаря постоянной практике вошло в привычку, то самая трудная часть задачи выполнена. Чтобы привести молодого человека к такому результату, я не знаю лучшего средства, чем любовь к похвале и одобрению, которую, поэтому, следует вселять всеми мыслимыми способами. Сделайте его душу возможно более чувствительной к чести и позору; и когда вы этого добились, вы тем самым вложили в него начало, которое будет влиять на его поступки и в вашем отсутствии и с которым нельзя и сравнивать страх перед незначительной болью, причиняемой розгой; оно явится тем настоящим стволом, на котором впоследствии привьются истинные принципы морали и добродетели.
«Там, где есть мудрость, не нужна никакая небесная сила» (лат.). — Ю в сна л. Сатиры, X, 365 и XIV, 315.
К оглавлению
==90
Живопись
§ 203. Из всех искусств я бы отдал предпочтение искусству живописи, если бы против нее не выдвигались кое-какие доводы, на которые трудно возразить. Во-первых, плохая живопись — одна из самых скверных вещей на свете; а для того чтобы достичь сносного умения в этом искусстве, требуется слишком много времени. Если кто-либо обладает природной склонностью к живописи, может возникнуть опасность, что ради нее он забросит все остальные, более полезные, занятия; если же у него нет никакой склонности к ней, то все время, труд и деньги, которые должны быть на нее затрачены, окажутся выброшенными на ветер. Другая причина, по которой я против занятия джентльмена живописью, заключается в том, что это развлечение связано с сидением на месте и больше занимает душу, чем тело. Более серьезным занятием для джентльмена я считаю учение: а когда оно требует перерыва и перемены, то надо заниматься физическим упражнением, которое дает отдых мыслям и укрепляет здоровье и силы. По этим двум соображениям я не сторонник живописи.
Там же, стр. 213—217
О ВОСПИТАНИИ РАЗУМА
§ 30....Склонность сваливать в одну кучу вещи, между которыми можно заметить какое-либо сходство, является противоположной погрешностью разума, которая непременно будет вводить его в заблуждение и подобным смешением вещей мешать уму получать отчетли-вые и точные представления о них.
Подобия
§ 32. К этому последнему недостатку позвольте мне присоединить другой, родственный ему, по меньшей мере по имени; это — наклонность ума при возникновении какого-либо нового понятия сейчас же отыскивать подобие, чтобы сделать его яснее для себя; это, быть может, хороший прием, полезный при объяснении наших мыслей другим, но ни в коем случае не является правильным методом внедрения верных понятий о чем-либо в нас самих, так как уподобления всегда хромают в каком-либо пункте и недостаточны с точки зрения того строгого соответствия, которое должно существовать между нашими представлениями о вещах и самими вещами, если мы хотим мыслить правильно. Конечно, эта наклонность делает из людей импонирующих говорунов, ибо в разговоре самыми приятными всегда считаются те люди, которые умеют вкладывать свои мысли в умы других людей с величайшей непринужденностью и лег-
==91
костью; при этом неважно, правильно ли построены их мысли и находятся ли они в согласии с реальными вещами. Мало есть людей, которые озабочены самим учением; больше людей думает о том лишь, чтобы оно легко давалось. Люди, которые своими'речами действуют на воображение слушателей, возбуждая у последних представления с такой же быстротой, с какой течет поток его слов, получают одобрение в качестве говорунов: они только и слывут за людей с ясной мыслью. Ничто не содействует этому в такой мере, как уподобления: применяя их, люди думают, что они сами лучше понимают благодаря тому, что их лучше понимают другие. Но одно дело правильно мыслить, и другое дело уметь излагать надлежащим образом, с достаточной ясностью и с достаточным эффектом свои мысли — правильные или неправильные — другим. Хорошо подобранные сравнения, метафоры и аллегории, в соединении с методом и порядком, производят этот эффект лучше, чем что бы то ни было, так как, будучи заимствованы от объектов уже известных и для разума уже привычных, они воспринимаются немедленно, как только они высказаны, и, принимая соответствие между ними и предметом, ради объяснения и истолкования которого они приведены, люди думают, что и предмет благодаря этому становится понятным. Так фантазия сходит за знание, и красиво сказанное ошибочно принимается за нечто обоснованное. Я не говорю это с целью осудить метафоры или с намерением устранить это украшение речи; я имею здесь дело не с риторами и ораторами, а с философами и любителями истины, которым я позволю себе предложить нижеследующее правило для проверки того, действительно ли они, направляя в целях усовершенствования своего знания свои мысли на какой-либо предмет, представляют себе предмет таким, каков он есть сам по себе. Установить это мы можем, наблюдая за тем, не пользуемся ли мы, при уяснении предмета для самих себя или при объяснении его другим, только заимствованными представлениями и посторонними по отношению к предмету идеями, которые мы прилагаем к данному предмету в порядке приспособления ввиду известного соответствия или воображаемого сходства с ним. Образные и метафорические выражения хороши для иллюстрации менее ясных и менее привычных идей, с которыми ум еще не вполне освоился; но в таком случае ими пользоваться нужно для иллюстрации идей, которыми мы уже обладаем, но не для описания тех, которых у нас еще нет. Такие заимствованные и метафорические идеи могут следовать за реальной и несомненной истиной, могут оттенять ее, если она найдена; но они ни в коем случае не должны становиться на ее место и приниматься за нее. Если все наше изыскание не пошло дальше сравнений и метафор, то мы можем
==92
быть уверены, что скорее фантазируем, чем знаем, и еще не проникли внутрь, в реальность вещи, какова бы она ни была, а довольствуемся тем, что доставляет нам наше воображение, а не сами вещи. Там же, стр, 266—268.
БЁРК
1729-1797
Английский философ и политический деятель Эдмунд Бёрк сформулировал сенсуалистически-материалистические тенденции английской эстетики XVIII века. Свои взгляды он изложил в книге «Философское исследование о происхождении наших идей о возвышенном и прекрасном» (1756).
Бёрк анализирует эстетические чувства, исходя из гносеологических позиций Локка, т. е. считая, что все чувства, в том числе и эстетические, возникают из опыта. Наряду с ощущениями, существуют еще две способности человека: сила воображения и сила суждения. Благодаря деятельности этих трех способностей возникают все эстетические представления и формируется вкус человека.
Путем психологического исследования Бёрк подходит к выяснению категорий прекрасного и возвышенного. По мнению Бёрка, человеческая природа имеет два важных стремления: стремление к самосохранению и стремление к общительности. На первом покоится возвышенное, на втором — прекрасное. Бёрк подробно анализирует объективные признаки прекрасного. Он насчитывает
семь признаков такого рода.
Основной недостаток эстетической концепции Бёрка заключается в том, что человек рассматривается как чисто биологическое существо с неизменными психологическими свойствами. Вследствие этого социальный аспект эстетических категорий у Бёрка игнорируется.
Эстетика Бёрка оказала сильное влияние на немецких мыслителей (например, на Гердера, Канта).
ФИЛОСОФСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ О ПРОИСХОЖДЕНИИ НАШИХ ИДЕЙ О ВОЗВЫШЕННОМ И ПРЕКРАСНОМ
ВВЕДЕНИЕ О вкусе
[...] Чтобы пресечь всякую возможность суесловия, я заявляю, что под словом вкус разумею не что иное, как ту способность или
==93
те способности души, на которые воздействуют произведения воображения и изящные искусства или которые образуют суждения об этих произведениях и искусствах. Таково, я полагаю, наиболее общее определение этого слова, определение, менее всего связанное с какой-либо частной теорией. А моя цель в данном исследовании состоит в том, чтобы выяснить, подчиняется ли воздействие на воображение каким-нибудь правилам, настолько общим для всех, настолько обоснованным и определенным, что по поводу их можно делать удовлетворительные умозаключения. И я полагаю, что такие правгла вкуса действительно существуют, как бы это ни казалось парадоксальным тем, кто на основании поверхностного взгляда воображает, будто вкусы настолько различаются по своему характеру и по степени что не существует ничего белее неопределенного.
Сколько мне известно, все естественные способности человека, связанные с внешними предметами, суть: чувства, воображение и способность суждения. Начнем с чувств. Мы полагаем, и не без основания, что, поскольку строение органов чувств почти или совсем одинаково у всех людей, то и способ восприятия у всех людей одинаков или имеет лишь незначительные отличия. Мы уверены, что то, что кажется светом одному глазу, будет казаться светом и другому; то, что представляется сладким одному нёбу, будет сладким и для другого; то, что является темным и горьким для этого человека, также будет темным и горьким для того человека, и подобным образом мы заключаем относительно большого и малого, твердого и мягкого, горячего и холодного, шершавого и гладкого и вообще о всех'естественных качествах и действиях тел. Если же мы допустим, что чувства различных людей представляют им различные образы вещей, то такой скептицизм сделает пустым и напрасным всякое умозаключение, в том числе и то самое скептическое умозаключение, внушившее нам сомнение в согласованности наших восприятий. Но поскольку едва ли можно сомневаться в том, что тела вызывают одинаковые образы у всего рода людского, то необходимо также допустить, что наслаждения и страдания, которые некий предмет причиняет одному человеку, он причинит и всему человечеству, если только он действует естественно, просто и своими лишь собственными силами. Потому что если мы станем это отрицать, нам нужно будет допустить, что одна и та же причина, действующая одним и тем же способом на субъекты одного рода, окажет на них разное воздействие, что было бы совершенно абсурдно. Рассмотрим же здесь чувство вкуса, в частности и потому, что интересующая нас способность получила свое название от этого чувства. Все люди соглашаются в том, чтобы называть уксус кислым, мед сладким и алоэ горьким, и, поскольку все они находят эти качества в данных
==94
предметах, они нимало не расходятся в определении их действия по отношению к наслаждению и страданию. Все они одинаково называют сладость приятной, а кислоту и горечь неприятными. Здесь не существует никакого различия во мнениях, и это становится очевидным из согласия всех людей в употреблении метафор, заимствованных у чувства вкуса. Кислое настроение, горькие слова, горькие проклятия, горькая судьба — выражения, хорошо и вполне понятные всякому. И так же хорошо понимают нас, когда мы говорим: сладостные мечты, сладкий голос, сладкий сон и тому подобное. Правда, всем известно, что в силу обычая и некоторых иных причин существует много отклонений от естественных наслаждений и страданий, связанных с различными вкусовыми ощущениями; тем не менее человек всегда способен отличить естественную вкусовую склонность от приобретенной. Для иного часто табак имеет лучший вкус, чем сахар, а уксус предпочтительнее молока; однако он не спутает вкусовых ощущений, ибо не сочтет табак и уксус сладкими и знает, что только привычка приучила его нёбо к этим необычным наслаждениям. Даже с таким человеком можем мы говорить о вкусах, причем с достаточной определенностью. Но если бы нашелся человек, заявивший, что для него табак имеет вкус сахара и что он не может отличить молоко от уксуса или что табак и уксус сладкие, молоко горькое, а сахар кислый, мы сразу же решили бы, что органы этого человека не в порядке и что его нёбо совершенно испорчено. С подобным человеком мы также не стали бы говорить о вкусах, как не стали бы рассуждать о количественных отношениях с человеком, который отрицал бы, что все части одного предмета, взятые вместе, равны целому. Мы даже не скажем, что у такого человека ложные представления, мы просто назовем его безумным. Исключения подобного рода в обоих случаях нисколько не наносят ущерба общему правилу и не вынуждают нас заключить, что люди имеют разные мнения о количественных отношениях или о вкусе предметов. Поэтому, когда говорят, что о вкусах не спорят, это означает только то, что никто не может точно ответить, какое наслаждение или страдание получит некий данный человек от вкуса некоего данного предмета. Об этом действительно нельзя спорить; но мы можем спорить, и притом с достаточным основанием, по поводу вещей, которые по своей природе приятны или неприятны человеческим чувствам [...].
|
|
|
