Портрет цивилизованного человека

мало, как и он нас, холодно и равнодушно взираем на то зрелище, которое он для нас уготовил.

Коль скоро нам дозволено проделать в воображении путь, обратный прошедшей жизни, и вновь пересечь про­шлые этапы развития человека, мы можем также, следуя обратному ходу истории, добраться до ее начала и даже пойти дальше. Этот путь вспять становится необходимо­стью для тех, кто, вырвавшись из тирании общественного мнения, не принадлежит больше ни к какой эпохе. Если человек стремится к уважению, это более или менее мож­но оправдать; но когда нет никого, перед кем стоило бы быть на высоте, зачем тратить силы, чтобы быть кем-то, зачем вообще тратить силы на то, чтобы существовать?

Вначале мы желали, чтобы наше имя сияло в сол­нечных лучах, теперь впадаем в другую крайность и мо­лим Бога, чтобы оно было вычеркнуто отовсюду и на­всегда исчезло. Наша жажда самоутвердиться не знала границ и жажда самоуничижения по силе ей не уступа­ет. Геройски от всего отрекаясь, мы всеми силами стре­мимся обеспечить себе безвестность, стереть любые сле­ды, свидетельствующие о нашем существовании, вплоть до малейшего воспоминания о нашем дыхании. Мы не­навидим того, кто цепляется за нас, рассчитывает на нас или чего-то от нас ждет. Единственное, что мы еще мог­ли бы сделать для других, — разочаровать их. Во всяком случае, они не смогут понять нашего желания не перегру­жать свое «я», остановиться на пороге сознания и нико­гда не переходить его, забиться в самую глубину перво­родной тишины, в неясное блаженство, в сладкое оцепе­нение, где тихо покоилось творение до рождения слова. Потребность спрятаться, ускользнуть от света, быть по­следним во всем, скромное поведение, в котором мы со­перничаем с кротами, обвиняя их в том, что они живут напоказ, эта ностальгия по нераскрывшемуся и неназван-

Эмиль-Мишель Чоран

ному — сколько возможностей для устранения достиже­ния эволюции с целью обрести, отскочив назад, то мгно­вение, которое предшествовало потрясению бытия.

Когда самоустранение высоко ценят и не иначе как с презрением цитируют слова наименее самоустранившего­ся из людей новейшей эпохи: «Всю мою жизнь я жертво­вал всем — спокойствием, выгодой, счастьем ради моей судьбы», — тогда легко себе представить пыл человека, выведенного из заблуждения, который, дабы не оставлять следов, направляет все усилия к одной цели: упразднить свою идентичность, развеять по ветру собственное «я». Его желание остаться незамеченным настолько велико, что Незначительность он возводит в систему, преклоняет­ся перед ней как перед божеством. Не существовать боль­ше ни для кого, жить так, будто прежде ничего не было, отринув события, не придавать значения ни времени, ни обстоятельствам, навсегда раскрепоститься! Быть свобод­ным означает не искать своей судьбы, никогда не оказы­ваться ни среди избранных, ни среди отверженных; быть свободным означает делать все, чтобы быть ничем.

Тот, кто отдал все, что мог, представляет собой зре­лище более печальное, чем тот, кто не смог или не захо­тел проявить себя и уносит с собой в могилу свои явные и предполагаемые таланты, нереализованные способности и непризнанные заслуги: карьера, которую он мог бы сде­лать, выбрав один из множества доступных путей, льстит игре воображения, а это значит, что он еще живет, в то время как первый, закосневший в жизненном успехе, от­вратительный в своем совершенстве, напоминает труп. Во всех сферах жизни нас привлекают только не реали­зовавшие себя, те, кто из-за слабости или излишней сове­стливости бесконечно отдалили момент, когда могли про­явить себя. Их преимущество перед другими состоит в том, что они поняли, что самоосуществление не прохо-

Портрет цивилизованного человека

дит безнаказанно, что нужно платить за каждое движе­ние, добавленное к чистому факту существования. При­рода не переносит талантов, полученных за ее счет, даже тех, которые предоставляла нам сама и которыми мы не­законно воспользовались, она наказывает за всякое рве­ние, ибо рвение — это путь к погибели, и предупрежда­ет, что мы стремимся прославиться всегда себе во вред. Есть ли что-либо более пагубное, чем избыток добродете­лей, перегруженность заслугами? Будем беречь наши не­достатки, не забывая, что проще погибнуть из-за излиш­ка добродетели, чем порока.

Считать себя известным Богу, искать его участия и хвалы, пренебрегать всеми мнениями, кроме его мне­ния, — какое высокомерие и какая сила! Только религия может полностью удовлетворить наши хорошие и дур­ные наклонности.

Человек, известный во всех «королевствах», и чело­век. обделенный судьбой, у которого нет ничего, кроме норы, — кто из них просияет в вечности? Нельзя же счи­тать равнозначными мнение, которое составил о нас Гос­подь Бог, и то, которое сложилось о нас у простых смерт­ных. Без желания быть оцененным наверху, без уверен­ности снискать там хоть какую-то известность не было бы молитвы. Смертный, который хотя бы раз в жизни ис­кренне помолился, причастен к славе Божией. Стоит ли ему отныне уповать на что-то еще? Ведь он добрался до вершины жизненной карьеры, его миссия в этом мире вы­полнена, и всю оставшуюся жизнь он может больше ни о чем не заботиться.

Привилегия быть известным Богу кое-кому может по­казаться недостаточной. Во всяком случае, так полагал наш прародитель, который, устав от пассивной извест­ности, замыслил навязать ее и тварям, и самому твор-Цу, к которому испытывал зависть, причем не столько из-

- бом

Эмиль-Мишель Чоран

за его всеведения, сколько из-за помпы, блеска, мишуры. Безутешный оттого, что ему отводится роль второго пла­на, он с досады стал ломать комедию, ввязался в череду утомительных мероприятий, в историю, и не столько для того, чтобы поставить себя на место Бога, сколько для того, чтобы пустить ему пыль в глаза.

Если мы захотим лучше познать самих себя, никто не сможет заменить в этом хвастуна: он ведет себя так, как вели бы себя и мы сами, если бы нас не сдерживал оста­ток робости и стыдливости. Он во весь голос провозгла­шает, что думает о себе; он возвещает о своих заслугах, в то время как мы из недостатка смелости шепчем о сво­их, а то и вовсе молчим. Послушав его излияния о сво­их деяниях и поступках, мы вздрагиваем при мысли, что достаточно пустяка, чтобы каждый принялся вести себя так же.

Поскольку он предпочитает себя всей вселенной от­крыто, а не тайно, как все мы, у него нет никаких причин изображать из себя непонятого или отверженного. Раз уж никто не желает узнать, что он собой представляет и чего стоит, он позаботится об этом сам. В суждениях, которые он выносит о самом себе, нет никаких ограничений, на­меков или оттенков. Он доволен, горд, он нашел то, что ищут все, но мало кто находит.

Зато как жалок тот, кто не осмелился прославлять свои преимущества и таланты! Ему противен всякий, кто не придает им значения, и он сам себе противен из-за того, что не умеет их подчеркнуть или хотя бы выставить напо­каз. Если бы не стало барьера предрассудков, шумные хва­лы оказались бы не только сносными, но и необходимыми, и какое наступило бы облегчение для умов! Для психиат­рии не нашлось бы дела, если бы нам было позволено вы­сказывать вслух наше высокое мнение о себе или если бы в нашем распоряжении в любое время суток оказывался