Этические, религиозные и мифологические основы народной педагогики

Складывавшаяся на протяжении веков система воспитания, формирования личности — члена этнической общности — важ­нейшая часть культуры любого народа. Народный идеал человека, воплощающий представления о нравственности, добре и зле, ра­зумеется, прежде всего был ориентирован на те личностные ка­чества, которые способствовали укреплению этнической общно­сти, повышению ее выживаемости, адаптированности к природ­ной и социальной среде, развитию системы жизнеобеспечения. В этом смысле принципы и приемы народной педагогики доволь­но рациональны и конкретны, отражают определенное состояние этнической общности, особенности ее формирования, истори­ческого развития. В то же время в этических, религиозных, мифо­логических представлениях разных народов отражаются не только специфические, этнорегиональные, но и некие общечеловеческие принципы жизни, жизнедеятельности, наиболее соответствую­щие природе человека, его биосоциодуховной сущности.

Именно это заставляет сегодня внимательней относиться к про­цессам «этнического ренессанса», нарастанию этномобили-зационных процессов, свидетельствующих вопреки прогнозам политологов о нарастающей потребности возврата к исходным человеческим ценностям, которые выработала этническая куль­тура.

Одностороннее эволюционистское понимание развития, про­гресса, по существу, привело современное общество к отказу от многих ценностей народных традиций, к упрощенному понима­нию традиции, традиционной культуры как некоего реликта, якобы «преодоленного» в процессе развития культуры, цивили­зации, современных технологий, хотя социокультурная практи­ка XX в. наглядно продемонстрировала неправомерность такого подхода.

Мы уже приводили пример с молодежной контркультурой вто­рой половины XX в., выдвигавшей, в частности, лозунг «Назад к природе!» и отразившей в своем «неоархаизме» кризис механиз­мов и принципов социализации, характерный для современного индустриального общества и непосредственно связанные с ним экологический и культуро-экологический кризисы. Поэтому не случайным было появление и молодежной рок-культуры, давшей на уровне формирования молодежной субкультуры удивительный аналог этногенеза, пример трансформации и актуализации прин­ципов этнической культуры.

«Инициационный голод» современной культуры, в частности, возник как следствие отказа от некоторых ритуально-обрядовых принципов культуры, обеспечивающих более органичный и гар­моничный процесс социализации — введения молодежи в мир взрослой культуры, обретение ею иного этносоциального стату­са, связанного с ответственностью за жизнь общества, за его со­стояние, нравственное и духовное здоровье.

Возврат к исходным ценностям — не декларация, не програм­ма, а социокультурная реальность. По мнению Т. А. Апиняна, «куль­тура XXI в. будет основываться на символе, образе, о чем свиде­тельствует система коммуникаций и информации, мыслящая и говорящая знаками: от знаков на улицах и в метро до компьютер­ного языка и визуальных картин, на которые приходится основ­ная доля всей информации. "Компьютерная" эпоха создает вирту­альную реальность, по своим законам, форме существования и характеру аналогичную мифологической. Одновременно в массо­вом сознании усиливается влияние астрологии, магии, мифоло­гического /апГаы и т.п. Все это позволяет говорить не только о принципиально новом типе культуры, но и возврате на новом витке цивилизации к дорациональному, мифологическому созна­нию — о мифологическом ренессансе»¹.

Отношение к народной нравственной культуре как выраже­нию только обыденного уровня сознания, общепринятое в отече­ственной литературе по этике содержит, на наш взгляд, некото­рую недооценку этого феномена, преувеличение его конкретно-исторического, ситуативного характера, якобы преодоленного в

Лпинян Т. А. Мифология: теория и событие: учебник. — СПб., 2005. — С. 68.

дальнейшем развитием профессионализированной нравственной философией, философией морали. Сегодня становится очевидным, что народная мудрость — это не романтическая метафора, а слож­ная и развитая философско-мировоззренческая система, отража­ющая важнейшие стороны жизни человека и этноса в их отноше­ниях с природой и себе подобными, но выраженная не в форме философских трактатов, а в сложном комплексе мифологических, религиозных представлений, стиле мироотношения, многожан­ровом фольклорном творчестве. Системный, комплексный анализ этого феномена еще не осуществлен в полной мере, для его про­ведения необходимо преодоление «ведомственной разгра­ниченности» современного гуманитарного знания. Синкретизм народной философии мироотношения (назовем именно так этот феномен) требует и адекватного исследовательского подхода — прежде всего интеграции усилий философов, культурологов, эт­нологов, этиков, филологов, искусствоведов, религиеведов, пси­хологов, педагогов.

Этнограф А. М. Цирульников приводит любопытный пример: своеобразную реконструкцию основанной на народном якутском эпосе этнопедагогической концепции умственного развития че­ловека, принадлежащую кузнецу Борису Мандару. Согласно ей, это развитие проходит несколько ступеней: первая — «мать-ра­зум» дается свыше, из космоса, от космического разума. На Солн­це бывают вспышки, протуберанцы, мать-разум испускает лучи и лелеет другой тип разума, который оформляется у ребенка до семи лет. Ребенок ходит, ищет, творит — «движущийся разум». С семи лет до четырнадцати — пора «разума спорящего». Человек спорит, истину хочет найти. Потом развивается «вперед идущий разум», вперед смотрящий, вперед думающий. Человек хочет планировать жизнь, думать о будущем. Название следующей ступени можно перевести на русский язык как «ясновидящий разум». Человек созревает, смотрит ясно вокруг, вперед, туман рассеивается, ко­лебания проходят. Самая высшая точка развития человеческого ума — разум сказителя и кузнеца. Не только кузнеца, а любого мастера, который достиг высшего мастерства в своем деле и при­нес наибольшую пользу людям. Реализовал свое предназначение. Проявление человека как мастера — высшая точка развития его разума. «Дальше, — говорит Мандар, — боги идут...»

В этой народной концепции отражается, в частности, и одна из высших нравственных ценностей, признаваемых любым наро­дом, — ценность труда, отношения человека к труду как своему предназначению, как условию существования для людей и одно­временно тем самым — для себя. Это одна из ведущих тем народ­ных пословиц и поговорок — характерных нравственно назида­тельных предписаний, облеченных в художественно-поэтическую форму и типизирующих различные явления жизни, жанр фольк-

лора, продемонстрировавший удивительную живучесть, ставший неотъемлемой частью и современной национальной культуры. Например, русские поговорки: «Недаром говорится, что дело ма­стера боится»; «Хочешь есть калачи — не сиди на печи»; «Делу — время, потехе — час». Украинские: «Тяжко тому жить, кто от ра­боты бежит»; «Ест за вола, а работает за комара». Карельские: «Не спеши языком — торопись делом»; «Лодырь да бездельник — им праздник и в понедельник». Алтайские: «Наработался — за ложку берись, а лентяй — без ужина спать ложись»; «Только тот человек ценный, кто смолоду работать привык». В этих поговорках выявля­ются, с одной стороны, универсальное для всех без исключения народов признание ценности труда и труженика, с другой — спе­цифика трудовой деятельности, связанная с преобладающим ти­пом хозяйства: труд землепашца, скотовода, рыбака, охотника. Большим почетом пользовался и труд воина — ратный труд.

Народные пословицы и поговорки отражают нравственное со­держание этнической картины мира, ее ценностные доминанты. Собиратель и исследователь фольклора И.И.Носович считал, что русские пословицы и поговорки как выражение народной мудро­сти составляют для простого народа нравственно-практическую философию. Все факты, все поступки, как хорошие, так и дур­ные, и всякое суждение о чем-либо подводят под мерило посло­виц.

Следует подчеркнуть еще одну важную особенность народной педагогики, во многом утраченную в современных воспитатель­ных методах, — цельность и органичность воспитательного воз­действия, использующего для сохранения и «трансляции» тради­ции нравственно-эстетический потенциал обряда, праздника. По мнению Г.Н.Волкова, трудовые народные традиции и обряды в ходе своей реализации непременно приобретают праздничную ок­раску. Это: помочь — у русских; хошар и хашар — у узбеков и тад­жиков; талкас, талгут и талка — соответственно у латышей, эс­тонцев и литовцев; толока — у украинцев и белорусов. В старой русской деревне, если идет, например, по окончании жатвы тол­па мимо отстающей жницы, чаще всего одинокой и многодет­ной, то считалось обычным делом в таких случаях артельно под­собить ей. Со временем подобная помощь превратилась в обычай взаимной помощи — помочь и была распространена особенно среди молодежи. Как правило, она завершалась общим весельем — игра­ми, танцами, песнями¹.

В то же время к числу главных, исторически, в процессе этно­генеза сложившихся этических особенностей можно отнести то, что в основе регламентации поведения здесь были запреты, а не положительные предписания. Дело в том, что в основу положи-

См.: Волков Г.Н. Этнопедагогика. — М., 2003.

тельных установок был заложен принцип личного примера «Де­лай, как я», не имеющий часто словесного выражения. Отношения в семье воспринимались как естественные и осваивались через простой механизм подражания. Мудрость народной этики выра­жалась в том, что «воспитание на положительных примерах» ве­лось ненавязчиво (в отличие, увы, от профессионализированной современной педагогической практики), так, чтобы не вызвать сопротивления, ощущения ущемления личной свободы. Запреты же (табу) четко и определенно регламентировали и ограничивали поведение.

У каждого народа сложилась своя, связанная с особенностями его жизни, система запретов, но к числу универсалий, имеющих древний и всеобщий характер, могут быть отнесены группы за­претов, отражающих первоочередные общественные потребности:

а) защиту трудовой деятельности;

б) защиту огня и жилища;

в) сбережение орудий труда и оружия;

г) защиту слабых — женщин, детей и стариков;

д) охрану важных лиц (вождей, жрецов);

е) защиту от опасностей, связанных со смертью;

ж) защиту от опасностей, связанных с употреблением некото­рых видов пищи;

з) запреты и ограничения, связанные с особо важными актами личной и общественной жизни: инициациями (возрастными, про­фессиональными и др.), браком, половым актом, родами и др.;

и) защиту общественной и личной собственности.

Нетрудно заметить, что эти этноэтические универсалии впол­не современны, в значительной степени сохраняют свой смысл и в нашем обществе с его развитой системой морали и правовой культурой. В то же время в этнической культуре каждого народа эти базовые запреты дополняются своими, специфическими, свя­занными с особенностями жизнедеятельности, религиозно-ми­фологическими представлениями, духовными традициями.

Чрезвычайно поучительный материал для современной этно-педагогики дает изучение норм поведения коренных народов, которые в определенной степени сохраняют традиционный уклад жизни, традиционную культуру, традиционный этикет (т.е. пра­вила ритуализированного поведения человека в обществе). Напри­мер, по этическим представлениям хантов нарушение запретов влечет за собой наказание, приносит человеку вред, нарушает «гармонию его жизни». Но гуманность народных этических норм заключается в том, что здесь учитывается и возможность непред­намеренного нарушения запретов. В этом случае предусматривает­ся возможность «искупления вины», избежания наказания или снижения его степени. Человек должен выполнить действия очис­тительного характера или «откупиться». Например, когда женшин-

хантов в гостях угостили супом из утиного мяса (а им нельзя было есть селезня, так как антропоморфный дух-покровитель их рода принимает образ этого вида уток), они выполнили обряд очище­ния и бескровного жертвоприношения: тут же выбежали на ули­цу, имитируя рвоту.

Нередко ответственность за нарушение важного запрета (осо­бенно имеющего религиозный характер) несет не только сам на­рушивший, но и весь его род, причем не только в настоящем, но и в будущем. У хантов — одного из коренных малочисленных на­родов Западной Сибири — одна из самых сложных и разработан­ных систем запретов, строящихся также по половозрастному при­знаку: для мужчин, женщин, для мальчиков, девочек, беремен­ных женщин, для новорожденных, грудных детей, подростков, совершеннолетних, взрослых, пожилых. Но главный смысл этих запретов, казалось бы, ограничивающих свободу поведения, — охранить, уберечь от последствий тех или иных действий.

Разумеется, такие принципы нравственного регулирования жизни выглядят сегодня архаично, но именно они обеспечивали (и в значительной степени обеспечивают) высокую степень нрав­ственной культуры, в частности, на основном уровне, на основ­ной «территории» народной педагогики — в семье.

Важнейшая сторона народной педагогики — экологическая. В отношении к природе с особой силой проявляются нравствен­ные основы народной системы воспитания. Вспомним описанную нами ранее этнологическую концепцию Л. Н. Гумилева, который настаивал на широкой трактовке понятия «этнос», включая в него и ландшафт, и домашних животных (известно утверждение учено­го о том, что в этногенезе русский народ неотделим от коровы — главной составляющей хозяйственной деятельности этноса). При­рода в народном сознании — идеал гармонии, красоты, разумно­сти. Человек воспринимается и в материальном, и в духовном смысле как неотъемлемая часть природы. Более того, природа и обожествляется, и одновременно очеловечивается.

В европоцентристской рационалистической концепции отно­шений человека с природой, приведшей современное человече­ство на грань экологической катастрофы, господство человека над природой оказывается главным критерием прогресса. Сегодня можно говорить об остром противоречии между так называемым «цивилизационным» отношением к природе, основанном на по­пытках изменить ее и подчинить сегодняшним потребностям тех­нического и технологического развития, и народным, традици­онным, в основе которого — вживание в природу, передаваемое из поколения в поколение знание ее законов, регламентирующих и хозяйственную деятельность человека, принцип «не навреди».

Особенно ярко и болезненно это противоречие проявляется в ситуации промышленного освоения земель, территорий тради-

ционного природопользования коренных народов. Такая ситуация складывается, в частности, в Западной Сибири, где огромная по объемам добыча нефти и газа необратимо меняет природную сре­ду, нанося ей огромный вред и нарушая при этом и среду обита­ния коренных народов. Сохранение территории традиционного природопользования для этих народов (ханты, манси, ненцы, селькупы и др.) — вопрос выживаемости, вопрос существования. И речь идет не о прекращении добычи важнейших для всей Рос­сии природных ресурсов, а об использовании технологий, учиты­вающих особенности, условия и границы естественного воспро­изводства, которыми обладают эти земли.

Причем совершенно очевидно, что грубое нарушение эколо­гического равновесия сегодня чревато впоследствии, в будущем огромными экономическими же потерями. Вот здесь и заключен главный нравственный «узел» противоречий — между нравствен­ностью народной, традиционной, освещенной многовековым опытом природопользования и устремленной в будущее, и нрав­ственностью тех, кто думает только о сегодняшнем дне, о сегод­няшней выгоде «современного», «цивилизованного», технологи­чески хорошо оснащенного человека, моральный смысл позиции которого лучше всего выражает опять-таки народная поговорка «После меня хоть трава не расти!».

Коренные народы Севера, Сибири и Дальнего Востока выра­ботали самобытную этику отношений с природой, в основе кото­рой — принцип биологического равенства, равного права на суще­ствование человека и любого природного явления. Наполнение природы духами, которое было характерно для ранних языческих форм религиозного и мифологического сознания и сегодня трак­туется как религиозный пережиток, преодоленный монотеисти­ческими религиозными системами, тем не менее всегда имело огромный нравственный человеческий смысл. Известно, напри­мер, что у некоторых народов Севера не развивалось огородниче­ство из-за нежелания людей «ранить землю» орудиями труда, у охотников, вынужденных убивать зверя, сложился особый этикет во взаимоотношениях с объектом охоты, включающий обрядовые «извинительные» действия и заклинания, запечатленные, в част­ности, в поэтике фольклора.

У народов, раньше христианизированных, в том числе и у рус­ского, особое развитие получило художественно-эстетическое выражение преклонения перед природой, ее обожествление. У чу­вашей обожествлялись озера, реки, овраги, холмы, родники, от­дельные деревья, они объявлялись местопребыванием определен­ных богов-покровителей и назывались их именами. К каждой тра­винке здесь относились трепетно. Каждый уголок нес лирику и функционировал автономно. Однако грубое вмешательство в жизнь природы имеет страшные последствия, делая людские души пус-

тыми, холодными, черствыми, неспособными откликнуться на зов родины. И тогда погибает страна, исчезает народ¹.

Но было бы ошибкой думать, что такое отношение к природе — стереотип, порожденный прежде всего языческим, дохристиан­ским сознанием. Речь идет, на наш взгляд, об одной из общечело­веческих нравственных универсалий, что подтверждается принципами мироотношения, характерными для одного из самых авторитет­ных христианских (канонизированных при жизни католической церковью) святых XIII в. — Франциску Ассизскому. Франциск, основатель нищенствующего братства миноритов — меньших бра­тьев (а не церковного института — францисканского ордена, как пишут в большинстве энциклопедий) — воспринимал весь мир, природу как божье творение, имеющее право на существование и восприимчивое к «слову Божьему». Отсюда странная на первый взгляд особенность его проповедей, которые были обращены не только к людям, но и к животным, птицам (это запечатлено, в частности, в сборнике народных преданий и легенд о Франциске — «Цветочки Франциска Ассизского»). Неслучайно его знаменитая молитва «Гимн брату солнцу», воспринимающаяся как поэтиче­ское произведение, уже в своем названии несет, с одной сторо­ны, ассоциирующийся с язычеством «нравственно-экологичес­кий» смысл, а с другой — высокий пафос возрожденческого от­ношения к материальному миру, природе, к его красоте и совер­шенству, который позволяет трактовать мировосприятие Фран­циска как «проторенессансное», предвосхищающее наступление эпохи гуманизма. Франциск, живший по заповедям Христа, был аскетом, в его мироотношении не было того чисто схоластичес­кого, официально церковного средневекового отношения к при­роде, телесности, чувственности, которое выразилось в знамени­тых формулах-определениях: «Тело — могила души», «Горы, хол­мы — бородавки и прыщи на теле природы». Неожиданная анало­гия между Франциском Ассизским и коренными малочисленны­ми народами Севера оказывается в этом контексте вполне оправ­данной и неслучайной.

Религиозно-мифологические основы народной педагогики — особый и сложный для изучения вопрос, поскольку велико оби­лие и разнообразие этнических культур и существует ряд про­блем, касающихся соотношения религиозной и этнической куль­туры, взаимоотношений различных конфессий, отношений цер­кви с государством, процессами христианизации и исламизации малочисленных народов, соотношения религиозного и светского образования и многим другим. Сегодня эти проблемы приобрели особую остроту, связанную, как мы уже отмечали, со всеобщим «этническим ренессансом», нарастанием этнической мобилиза-

Волков Г.Н. Этнопедагогика. — М., 2003.

ции, ростом значения этнического и национального самосозна­ния, идентичности, обострением межэтнических и межконфес­сиональных конфликтов. Сегодня и социокультурная практика последних десятилетий истории нашего государства показала, что религия — неотъемлемый, выработанный тысячелетиями компо­нент культуры, искусственное вытеснение которого наносит удар по культуре общества в целом, в частности по ее духовно-нрав­ственной составляющей. Несомненно, что религиозная нравствен­ность сыграла огромную роль в формировании морально-этиче­ских принципов, которые мы сегодня называем народными и от­носим к сфере народной педагогики.

К числу сложных проблем относится соотношение ре­лигии и мифологии, религиозного и мифологического со­знания. Мы не будем подробно останавливаться на этом вопросе, уделив внимание прежде всего нерасторжимой исторической свя­зи религиозного и мифологического мироотношения как важней­ших компонентов народной культуры. Научные школы в этноло­гии, культурологии, социально-культурной антропологии зани­мают различные позиции в вопросе о том, что первично: мифы или религия, мифы или обряды. Но указанная связь признается абсолютно всеми.

Возникновение мифологии обычно связывается с попытками объяснить причинную связь между явлениями окружающего мира. Во-первых, весьма сходные мифы часто существуют у разных на­родов, в разных частях мира. Во-вторых, круг тем, сюжетов, охва­тываемых мифами, — вопросы происхождения мира, человека, культурных благ, социального устройства, тайны рождения и смер­ти и др. — затрагивается широчайший. Так, одной из мифологи­ческих универсалий, в разных вариантах присутствующих почти у всех народов, оказывается образ «мирового древа», олицетворяю­щий строение мира, космоса с его нижним, средним и верхним уровнями, населенными духами. Мифология, таким образом, ока­залась формой духовной культуры, наиболее соответствующей синкретизму, т.е. целостности, нерасчлененности первобытного, а затем и традиционного сознания, объясняющего мир. Поэтому в ней переплетается философское, обыденное, поэтически-об­разное и религиозно-культовое. Фигурирующие в мифе события, явления относятся к далекому прошлому (к так называемой ми­фологической эпохе), объясняются трансформацией в народную сказку.

Но главным для этнопедагогики оказывается не «донаучный» характер мифологических объяснений мира, а то, что в недрах мифологизирующего природную и социальную реальность народ­ного сознания зарождались универсальные, в значительной сте­пени соответствующие природе человека и этнической общности нравственные принципы и нормы поведения, в основном сохра-

няющие целостный взгляд на мир, на глубинную взаимосвязь че­ловека с природой и себе подобными, отрицающие эгоцентризм, равнодушное отношение к другим, к своему народу как жизнен­ную позицию. Эти принципы и нормы, генетически восходящие к языческому религиозному сознанию, сохранили свой смысл и в период возникновения, укрепления и распространения мировых религиозных систем — христианства, ислама, буддизма. Более того, именно традиционная народная культура способствовала возник­новению того симбиоза языческих и христианских религиозных принципов, которые получили название «религиозный синкретизм». Он себя проявил и в развитии русской православной церкви, в системе религиозных обрядов и праздников. Яркий пример — Мас­леница (название праздника стало употребляться лишь с XVI в.). Масленица, по существу, языческий древнеславянский праздник в честь Белеса — бога плодородия. Блин — символ круглого, горя­чего, щедрого солнца, обещавшего наступление весны и богатый урожай. А сама Масленица — кукла из соломы, которую наряжа­ли, опоясывали, обували в лапти. Народ, готовясь к Великому посту, веселился, наедался и напивался. Очевидно, прочность этого праздника, его вхождение в христианскую православную тради­цию связано именно с тем, что для традиционного этнического сознания календарность, смена времен года и соответственно сель­скохозяйственный труд — ценностные доминанты, которые не могли не стать культурными константами и после Крещения, принятия христианства.

Некоторые современные исследователи утверждают, что рус­ской православной религиозности вообще свойствен особый тип и способ взаимодействия, сочетания и существования этническо­го и конфессионального. «Русское христианство, впитывая в себя народные традиции, принимало новый национальный облик в силу своего "оязычивания", что делало его отличным от христи­анства византийского толка»¹. Западные христианские «наблюда­тели» еще в XV в. отмечали, что русские чрезвычайно сблизили христианство с язычеством, и трудно определить, что преоблада­ет в образовавшейся смеси — христианское или языческое.

Всем мировым религиям присуще утверждение общечеловече­ских нравственных ценностей и норм поведения, выработанных народной практикой гармоничного сосуществования с природой и другими народами, не опровергнутых и исторической практи­кой, в которой эти ценности и нормы соблюдались далеко не всегда. Любовь, добро, благочестие — эти и многие другие добро­детели как высшие ценности объединяют мировые религии при

¹ Ефименко М.Н. Особенности русского религиозного характера // Проблемы этнокультурного развития русского народа: материалы Всероссийской научно-практической конференции. — Оренбург, 2004. — С. 233.

всех их более частных различиях и их этико-педагогические кон­цепции. В христианстве мать возвышается до божественного уров­ня, утверждается святость материнской любви. Будда побуждал окружающих жить в любви. Магомет предостерегал: «Кто оскорб­ляет Христа, оскорбляет и меня». Со всем известными христиан­скими заповедями перекликаются заповеди буддийские: «Ты не должен убивать», «Ты не должен красть», «Ты не должен лгать» и др. В Коране наибольшей силы исполнены созвучные и христи­анским, и буддистским заповеди милосердия, связанные с уди­вительно простым и логичным предписанием, определяющим нравственный долг правоверных: «Поступай с другими так, как хочешь, чтобы и с тобой поступили». Это «золотое правило» че­ловеческого общежития проповедуется и в других религиозных конфессиях, религиозных учениях — индуизме, иудаизме, дао­сизме, конфуцианстве, синтоизме.

Предостережение против ненависти к другим, против фана­тизма, призыв к терпимости — также чрезвычайно характерные и важные темы в религиозных заповедях. По мнению М.Ю.Марты­нова, все конфессии, несмотря на частные различия, сходны в главных нравственных принципах и универсальных общечелове­ческих идеалах — необходимости любви к ближнему, важности заботы об окружающих.

Этический пафос религии, безусловно, воплощен и в тех нрав­ственных идеалах, которые сформировались у разных народов и нашли отражение в их мифологии, фольклоре, поведенческих установках. Но было бы нецелесообразным непосредственно свя­зывать эти идеалы с особенностями национального характера. Ранее мы уже отмечали условность понятия «национальный ха­рактер», отсутствие научно обоснованного представления об эт­нической спецификации черт характера личности, из которых обычно конструируется его национальный «набор». Тем более когда мы говорим о «нравственных идеалах народа», речь идет о национальном самосознании, вырабатывающем образцы пове­дения, к коим необходимо стремиться. Если же мы касаемся на­ционального характера, то имеем в виду не самосознание, а фиксируемые извне наиболее типичные особенности сознания и поведения представителей народа, которые могут быть далеки от идеалов.

Интересны примеры нравственных идеалов у разных народов. Среди чувашей распространено представление о «семи благах», «семи заповедях»: трудолюбии, здоровье, уме, дружбе, доброте, целомудрии, честности. А у народов Дагестана, где большое зна­чение придается самовоспитанию, сопротивлению дурному влия­нию извне, перечень добродетелей и того, что препятствует их формированию у личности, выглядит следующим образом: «Пер­вое — ум, его омрачают раздражения, озлобления; второе — друж-

ба, ее губит зависть; третье — совесть, ее уничтожает жадность; четвертое — хорошее воспитание, но на него может повлиять дурная среда; пятое — скромность, ей вредит распущенность; шестое — доброта, ей мешает себялюбие; седьмое — счастье, его губит ревность»¹.

В этноэтической системе калмыков шесть основных добродете­лей: трудолюбие, здоровье, ум, дружба, целомудрие, честность — и десять черт характера мужчины. По данным В.С.Кукушина, у калмыков настоящий мужчина «всесторонне совершенен»: он му­жественный, проявляет в нужный момент силу воли, презрение к смерти, воинскую доблесть, непримиримость к врагу, глубоко по­читает заветы дружбы, обладает чувством собственного достоин­ства, самолюбив и горд, бережет честь семьи, рода, племени².

Одна из важнейших этических универсалий, отразившихся во всех религиозных учениях, — отношение к старшим, уважение к родителям, семье, учителям-наставникам. С культурологической точки зрения это нравственный фундамент культуры, без которо­го невозможна преемственность в развитии человека, общества, этноса.

В практике народной педагогики сложились характерные этно-дидактические принципы, связанные с освоением ребенком зна­ний о своих предках, об их жизни, их участии в развитии рода, результатом которого было формирование образа «родового дре­ва». В русских крестьянских семьях господствовал принцип «Стар­ший сказал — делай». При этом старший — это и отец, и дед, и старший брат, и просто сосед. В русской общине воспитание детей не было заботой одной лишь семьи. То, как ребенок себя ведет, касалось всех, всей общины, всего «мира». Для народа «нет чужих детей». Одной из первых заповедей здесь было и уважение к мате­ри, материнству. Поэтому и важнейшим критерием воспитанно­сти в русской народной педагогике было отношение к матери, забота о ней.

Но эта особенность свойственна и другим народам, устойчивая, фундаментальная универсалия этноэтики, безусловный закон жиз­ни, которым руководствуется и православный христианин, и му­сульманин, и буддист. Именно против этого нравственного закона направлена и практика многих современных псевдорелигиозных сект, вырывающих своих участников из семьи и требующих бес­прекословного рабского подчинения новоявленному «гуру».

Чувашские поговорки гласят: «Чти отца и мать, не придется тебе горевать», «Счастье рождается из любви к родителям», «Бла­гословение отца-матери сбывается». В системе запретов долган (од­ного из коренных малочисленных народов Севера) к числу важ-

¹ Волков Г. И. Этнопедагогика. — С. 54, 55.

² См.: Кукушин В. С. Этнопедагогика. — М., 2006.

ных, регламентирующих поведение младших относятся такие: «Не перебивай старших — грех», «Не смейся над поступками, поведе­нием старших — грех». «Как относишься к своим родителям, так отнесутся к тебе твои дети» — предупреждает карачаевская народ­ная мудрость.

Почитание старших (геронтотимия) получило особое развитие у северокавказских народов (карачаевцев, балкарцев, абхазов, чеченцев, ингушей и др.), долгое время сохранявших традицион­ный уклад жизни. То же можно сказать и о коренных народах Се­вера, Сибири и Дальнего Востока, и об особом русском субэтно­се — старообрядцах, для которых характерна особая забота об одиноких пожилых людях, опекаемых всей общиной. Но отноше­ние к старшим имеет своей оборотной стороной отношение к младшим. Эта жизненная диалектика замечательно выражена в башкирской народной мудрости: «Непослушание старшим — при­знак невоспитанности, непризнание младших — признак недо­бропорядочности. Уважь и цени старших, умей быть старшим для младших».

Особенностью современной социокультурной ситуации в евро­пейских странах стало формирование того, что совершенно неприем­лемо для традиционного общества, — культурного конфликта поколений, отчуждения ценностей предшествующих поколений в сознании молодежи, жесткой «возрастной» дифференциации культуры, которая разрушает преемственность, деформирует нрав­ственные основы культуры.

Невозможно перечислить все варианты этических кодексов, сформированных различными народами, составляющих многона­циональную российскую общность, но их близость несомненна. Это основа разумного и толерантного сосуществования этносов, различающихся по многим культурным особенностям и по рели­гиозным убеждениям.

Развитый этический кодекс русского народа, ставший объеди­няющим, консолидирующим центром российской общности, рос­сийского многонационального государства, сыграл в этом важ­ную историческую роль. В то же время в сегодняшней социокуль­турной ситуации, осложняющейся многими политическими и демографическими факторами, миграционными процессами, принципы народной этики проходят новое испытание. Тем более сегодня этнопедагогике принадлежит важнейшая роль в том, что­бы высокие нравственные принципы, родившиеся в недрах на­родной культуры, не воспринимались лишь как культурное на­следие, отразившееся в различных жанрах фольклора, но актуа­лизировались, становились фактором современной жизни, совре­менной межэтнической и межконфессиональной коммуникации, фактором развития не имеющей альтернативы для современного общества толерантности.

Вопросы и задания для самоконтроля

1. Какова роль ритуально-обрядовой культуры для процесса этносо-циализации личности?

2. Объясните смысл выражения «инициационный голод современной культуры».

3. В чем состоит религиозно-этический смысл традиционных празд­ников?

4. Объясните смысл запретов (табу) как регуляторов нравственной жизни этноса и важнейших компонентов его этикета.

5. Каков основной смысл этноэкологии как ценностного основания народной культуры?

6. В чем состоят основные сложности изучения религиозно-мифоло­гических основ народной педагогики?

7. Какие общечеловеческие нравственные ценности объединяют хри­стианское, исламское, буддийское, иудаистское, синтоистское (и др.) вероучения?

8. Самостоятельно подберите и приведите несколько примеров нрав­ственных идеалов человека, отразившихся в нормах поведения, религи­озных верованиях, мифологии, фольклоре разных народов.

9. Почему отношение к старшим, уважение к родителям, наставни­кам может быть рассмотрено как нравственный фундамент народной культуры? Аргументируйте ответ.

ГЛАВА 6

⇐ Предыдущая10111213141516171819Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: