От разложения на составные части до обновления

Поскольку проблемой этого десятилетнего периода явля­ется поиск идентичности, то необходимо работать и продви­гаться через разложение на составные части к обновлению. Что касается разложения на составные части, то мы только сейчас приспособили наше внутреннее «я» к требованиям общества и других людей.

Между двадцатью и тридцатью годами мы находим индиви­дуальную форму, вокруг которой строим систему жизни: ам­бициозный администратор, всегда со всем согласная мать, сме­лый политик, жена, спрашивающая разрешения по любому по­воду. Если бы мы придерживались только этой системы, нас ожидала бы следующая перспектива: мы хорошо выполняли бы свою работу, оставаясь в узкой и прямолинейной форме, мы бы нравились, нас вознаграждали бы, и мы бы жили вечно.

В переломный момент вы испытываете шок, обнаружив, что перспектива оказалась иллюзией. Это мелкое невинное внутрен­нее «я» действительно отмирает и освобождает место для пол­ностью расширенного «я», которое объединит в себе все сторо­ны, включая эгоизм, обиду, жестокость, экспансивность и неж­ность — «плохие» вместе с «хорошими». Независимо от того, насколько разрушающим будет это столкновение с нашими по­давляемыми чувствами и деструктивными импульсами, в каждом человеке всегда присутствует способность к обновлению.

Это и не разложение на составные части, и не обновление. Процесс включает в себя две стороны. Дав разрешение на дез­интеграцию личности, принимая подавленные и даже нежелан­ные стороны внутреннего «я», мы тем самым подготавливаем реинтеграцию нашей личности. В этот период каждый человек более энергично ищет правду о самом себе для того, чтобы увидеть мир в правильной перспективе. [305]

На пути к этому миру мы должны оплакать прежнее отми­рающее «я» и занять позицию по отношению к нашей неиз­бежной смерти. Зрелость защитит нас от рабского повинове­ния установкам общества и от пустой траты времени, когда мы ищем одобрения других, соглашаясь играть по их правилам. В том случае, если мы действуем именно так, то нам придется меньше защищаться от нашего окружения.

В конце концов, мы сможем прокричать: «Никто не впра­ве мне диктовать, что хорошо, а что плохо. Я видел плохое. А сегодня я могу узнать все, что бы это ни было. Я сам себе защи­та. Поэтому это мой и только мой путь в жизни».

Разложение на составные части обеспечивает наибольшее расширение нашей личности. В конце этого периода мы мо­жем на основании нашего опыта произвести переоценку того, кем мы являемся. Это и есть обновление.

 

Осмотр темной стороны

Нам остается одно: идти в темноту и изучать ее. На неко­торое время погрузиться в грязь. Использовать воскресный день и стать правонарушителем. Это единственный путь узнать наши глубины и получить новые жизненные силы.

Однако одни пытаются оставить в прошлом эту промежу­точную станцию и пройти ее без остановки. Они не принима­ют темную сторону. Начинают чаще играть в теннис, совер­шать больше пробежек, устраивают грандиозные приемы, пе­ресаживают волосы на голове, делают подтяжки кожи, находят молодых партнеров для любовных утех. Я не хочу сказать, что не нужно заниматься бегом или что более молодые партнеры для любовных утех не помогают оживить застойную сексуаль­ную жизнь, однако люди, которые надеются только на эти от­душины, могут потерять значительно больше, чем просто воз­можность развития личности. Если не разрешить изменениям состояться, это может привести к скольжению по накопленно­му опыту, но не к его использованию. Возможной ценой за это будет поверхностность.

Другие блокируют этот переход к середине жизни, в сума­тохе развивая бешеную активность. Одаренные и, несмотря на свою молодость, уже известные бизнесмены, суперактивные хозяйки гостиниц, политики просто, как им кажется, не имеют времени для переживания кризиса, связанного с серединой [306] жизни. Они слишком заняты организацией нового дела, или деловыми приемами, или выдвижением собственной кандида­туры на ответственный пост. Они сражаются с внешними труд­ностями, так как боятся погрузиться в то, что оказывается ог­раниченностью внутреннего «я».

Примечательно то, что внутренние проблемы, которые в одном периоде подавляются, в следующем же периоде разви­тия имеют тенденцию всплывать и создавать дополнительные трудности. Просто ужасно в первый раз столкнуться с кризи­сом, связанным с серединой жизни, только в пятьдесят лет (хотя люди проходят и через это). Развитие личности человека мо­жет быть просто задержано, если он продолжает оставаться зашоренным. Его кругозор становится узким, он потакает сво­им желаниям, в конце концов жизненные соки выходят из него, оставляя лишь горечь.

«Если человек в середине жизни проходит через относи­тельно спокойный период, — говорит Левинсон, — то это ог­раничивает его рост. Многие мужчины, которые в сорок лет не прошли через этот кризис, набирают в весе и теряют жизнен­ную силу, нужную для продолжения развития личности на ос­тавшихся этапах».

Единственный способ освободиться от страхов темной сто­роны внутреннего «я» — это разрешить им войти в вас. Чем скорее мы это сделаем, тем быстрее сможем соединить новое знание о себе с нашим юношеским оптимизмом и обрести дей­ствительную жизненную силу.

Отпустите ваши чувства. Дайте произойти изменениям.

Вы не можете все взять с собой, когда отправляетесь в путешествие по середине жизни. В поисках внутреннего ут­верждения вы отодвигаете от себя общественные претензии и требования других людей, внешние оценки и общее призна­ние. Вы освобождаетесь от ролей и идете внутрь себя.

Мы должны совершить путешествие через неопределен­ность. Какая бы ни была у нас мнимая защищенность, получен­ная от вложений в людей и общественные институты, мы долж­ны от нее отказаться. «Внутренний сторож» должен лишиться возможности управлять нами. С этого момента никакая посто­ронняя сила не может влиять на наше движение. Каждый из нас должен проложить свой курс. У каждого из нас есть воз­можность возродиться, проявить свою уникальность и расши­рить способность любить себя и принимать других. [307]

 

Глава 18

ВЫ В ХОРОШЕЙ КОМПАНИИ

Посмотрите на двух творческих мужчин, которые написа­ли о себе в одном и том же возрасте. Неразбериха их внутрен­них чувств очевидна. Поразительно, что их жизни разделены шестью веками.

Первый — поэт Данте Алигьери. Его слова в начальной части «Божественной комедии» точно выражают психологиче­ский аспект этого периода:

Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу,

Утратив правый путь во тьме долины.

Каков он был, о, как произнесу,

Тот дикий лес, дремучий и грозящий,

Чей давний ужас в памяти несу!

Так горек он, что смерть едва ль не слаще.

Но, благо в нем обретши навсегда,

Скажу про все, что видел в этой чаще.[24]

Так в сорок два года Данте написал о чувствах, которые он сам испытывал с тридцати семи лет. За два года до того он был страстным идеалистом, в тридцать пять лет он был избран од­ним из руководителей магистрата Флоренции и оказался в цен­тре жестокой политической борьбы. В 1302 году Данте был обвинен в подкупе, взяточничестве, интригах против церкви и приговорен к изгнанию.

Данте начал странствовать по Италии, вот вам и «сумрач­ный лес», о котором он затем написал. Он оказался наедине с [308] демонами, с которыми мы сталкиваемся в этот период разви­тия. Он боролся со страхами внутри себя.

Джордж П. Эллиот так описывает задачу Данте. «Если он собирался стать самим собой, то ему нужно было найти спо­соб собрать части своих снов в одно целое». Мыслящий и стра­стный человек, Данте не мог удовлетвориться исключительно интеллектуальной жизнью, однако политическая борьба тоже отталкивала его из-за личных интриг. Пережив в юности бур­ную страсть к идеализированной девушке, он погрузился в глу­пые любовные аферы. Когда он стал пилигримом в «Божест­венной комедии», то был уже обыкновенным средним челове­ком. И он выбрал не святого, а неверующего человека, кото­рый провел его через ад.

«Для него отречься от мира, будучи религиозным человеком, означало отказаться от большей части самого себя, однако как поэт он был горд, что сделал это, — отмечает Эллиот. — Он хотел постичь все, даже свое зло».

Второй человек — наш современник, автор книги «Другая Америка», которая ускорила войну с бедностью в шестидеся­тых годах. Его имя Майкл Харрингтон. Будучи социалистом и мыслящим честным человеком, он, как и Данте, жил активной космополитической жизнью, пронизанной мыслью о том, что причина ведет к истине. Потеря равновесия при переходе к середине жизни застигла его полностью неподготовленным. Это случилось во время одной из его лекций.

«Когда я достиг подиума, я внезапно стал терять созна­ние и, пытаясь удержать равновесие, начал судорожно хва­таться за лекторскую трибуну. Затем, почувствовав, что мне плохо, я вынужден был сесть и объяснить аудитории, что не совсем здоров и могу продолжать лекцию только сидя... Я быстро ответил на вопросы и отправился в мотель. Когда я добрался до своего номера, я был весь мокрый от пота, а в спине и груди ощущал какие-то странные толчки. Я поду­мал, что это может быть сердечный приступ, и с этими мыс­лями на следующий день вылетел в Нью-Йорк и улегся в постель. Врач и обследовал и меня в течение нескольких дней, но не нашли никаких отклонений в моем здоровье. Но поче­му же тогда я чувствовал себя хуже, чем когда-либо за трид­цать семь лет жизни?»

Как и большинство из нас, Харрингтон попытался убедить себя, что это был просто эпизод в его жизни. Он перетрудился и устал. Однако через некоторое время, беседуя об искусстве [309] на одном из приемов, он почувствовал, что теряет равновесие. «Пол стал медленно уходить из-под моих ног. Я быстро выпил воды, чтобы избавиться от ощущения тошноты».

Продвигаясь вперед по жизни, словно ничего не случилось, он продолжал оставаться поборником защиты гражданских прав и присоединился к маршу Мартина Лютера Кинга из Сельмы. Один из активистов был убит, другой скончался от полученных ран позже. Харрингтон сохранял спокойствие перед лицом этих тревожных событий. Он решил, что потеря равновесия была случайностью и больше не повторится. «Я ошибался... По воз­вращении в Нью-Йорк мне снова пришлось столкнуться с про­тиворечивыми внутренними чувствами внутри себя. Эти внут­ренние силы завладели мною на год и потом еще в течение трех лет оказывали влияние на мою жизнь».

Майкл Харрингтон описал период своей жизни от тридца­ти семи до сорока двух лет. Эти годы — пиковые практически для каждого человека. Но Харрингтон, как и большинство лю­дей, ничего не знал о том, что мы сегодня называем кризисом, связанным с серединой жизни. И поэтому Харрингтон, как и многие из нас, считал, что погибает.

«Я никогда не встречал свое собственное "я", — пишет он, — по крайней мере, лицом к лицу. А теперь мое подсозна­ние схватило меня за горло. Я в буквальном смысле столкнулся со своим внутренним "я". Оно захватило мою жизнь и диктова­ло условия, обращаясь к моему рациональному началу».

Его охватило беспокойство, свободно плавающий страх, ко­торый нельзя было удобно пристроить и привязать к чему-то в мире определенных событий. Его тело, работа, жена, вся внешняя структура его жизни функционировали нормально. Однако са­мые обычные вещи — например, застрявший в замке ключ, ожи­дание, когда освободится телефонная линия — стали вызывать в нем вспышки гнева и паники. Любая лишняя секунда пребывания в самолете воспринималась им как угроза его равновесию.

«Что же так перевернуло мою жизнь?» Харрингтон обра­тился за помощью к психоаналитику. В течение следующих четырех лет симптомы ухудшались, и он пытался разобраться в происходящем. «Мой мир трансформировался в набор гото­вых экстраординарных путей, однако я не мог понять, что же все-таки случилось. Я полагал, что остался таким же, каким был, я отказывался признать себя тем, кем (или чем) я сейчас становлюсь». [310]

Анализируя все стороны своего внутреннего «я», он смог признать одну из них — свою радикальность, когда он был студентом колледжа, «который все еще ходил в своих голубых джинсах» и не был запачкан буржуазным знанием денег, власти и успеха. Это был хороший отрезок жизни, и он видел это. Но начиная с тридцати пяти лет верх взяла другая сторона внут­реннего «я». Она вывела его из бедности и прославления жиз­ни в коммунах и привела к брачному союзу, желанию иметь детей, признанию семейной ячейки и к известности.

Эту сторону он считал не очень чистой. Однако факт был налицо: он вынужден был признать все это. Это тоже был он.

 

Творческий кризис

Наиболее поразительное доказательство того, что мы в этом возрасте достигаем перекрестка, приводит лондонский психо­аналитик Эллиот Жак. Он понял это, изучая биографии вели­ких художников Запада, которые были охвачены кризисом в возрасте от тридцати пяти до сорока лет. Среди этих людей — Бетховен, Гете, Ибсен, Вольтер. Из теоретических выкладок Жака следует, что мы все достигаем переломного момента в развитии именно в указанном возрасте. Сначала Жак опирался на биографии специально отобранной группы знаменитых людей, однако затем, исходя из своей практики, он продолжил анализ в других исторических периодах. В 1965 году он опубликовал ста­тью, в которой выдвинул теорию о том, что критический переход в районе тридцати пяти лет начинается не только у творчески одаренных личностей. Этот кризис проявляется в каждом обык­новенном среднем человеке. Жак назвал это «кризисом, связан­ным с серединой жизни». Жак осторожно указал на то, что пере­ходный процесс продолжается несколько лет и что для каждого отдельного индивидуума он может проходить по-своему.

Этот творческий кризис может проявляться в трех различ­ных формах.

Во-первых, может возникать и утверждаться — впервые — способность к творчеству. Наиболее ярким примером являет­ся Гоген, который в тридцать пять лет оставил свою разгневан­ную жену и карьеру в банковском деле и в сорок один год стал ведущим представителем постимпрессионизма.

Во-вторых, художник может сгореть творчески или, об­разно говоря, умереть как художник. Тридцатисемилетие продолжает [311] оставаться возрастом смерти для художников и трудоголиков. Жак проверил свои наблюдения на примере трех­сот десяти одаренных художников, писателей, композиторов, скульпторов и поэтов. «Уровень их смертности колебался между тридцатью пятью и тридцатью девятью годами, — пишет он. — Эта группа одаренных людей искусства включает в себя Моцарта, Рафаэля, Шопена, Рембо, Бодлера, Ватто... Уровень смерт­ности обычных средних людей в этом возрасте намного ниже». В-третьих, из творческих личностей, которые физически и творчески выживают в неожиданный переломный период, мож­но выделить тех, кого не коснулись решительные изменения. Их реакция бывает различной: от бурного извержения до плав­ного перехода, как у обычных смертных. Полезно познакомиться с анализом изменений в творческом процессе, которые пока­зывают, что творческая личность прошла кризис, связанный с серединой жизни.

Спонтанная, интенсивная творческая сила, которая исполь­зует любой опыт как зажигание и неосознанно стимулирует творческую работу, проявляется между двадцатью и тридцатью годами. Прототипами для Жака явились Ките, Шелли и Мо­царт. Жак предлагает биографию Китса [25] (автор — Роберт Гиттинг) как описание этих безудержных характеристик твор­ческой силы в двадцатилетнем возрасте:

«Весь этот год Ките жил на духовном капитале. Он ис­пользовал любой опыт. Любой взгляд, человека, книгу, эмо­ции или мысли он самопроизвольно переводил на язык по­эзии. Мог ли он или любой другой поэт дальше продолжать на таком же уровне?»

К биографии Китса я добавила бы откровение Скотта Фицджеральда [26] в «Крахе»: «Я начал осознавать, что в течение двух лет моей жизни писал, используя ресурсы, которыми не обладал, что я физически и духовно заложил себя до конца». Фицджеральд написал эти слова в возрасте тридцати девяти лет. Через пять лет он умер. [312]

Если художник выдерживает испытание временем, то модель его поведения обычно изменяется. Жак называет новую модель «скульптурной творческой силой».

«Начиная с тридцати восьми лет вдохновение может быть горячим и интенсивным... но растет дистанция между: первым излиянием вдохновения и законченным творческим продуктом. Вдохновение может приходить медленно. Его вне­запные вспышки являются лишь началом рабочего процесса, и он должен быть представлен на элементарном уровне».

Работая с сырым материалом своего воображения, зрелый художник начинает излучать творческую силу более сосредо­точенно, как пишет Жак. Картина или удачный сюжет, кото­рые первоначально возникают, — это не конечный продукт, а начальный этап. В течение нескольких лет они могут подвер­гаться модификации.

В зрелом возрасте в творческую работу, наполняя ее фило­софским содержанием, начинает проникать трагизм. Комедии Шекспира были продуктом двадцатилетнего возраста. Его тра­гедии начались с «Ромео и Джульетты», пьесы, которую он на­писал в тридцать один год, а триумф других трагедий пришел к нему в тридцать пять — сорок лет.

Воспоминания о Шекспире или испытывающем депрессию Данте помогут нам вновь сбалансировать нашу перспективу личных мук в период кризиса, связанного с серединой жизни. Гуманисты-психологи всегда говорят о «революции нашей лич­ности». Так, эгоистично сконцентрировавшись на своих не­счастьях за семьдесят лет жизни, мы часто отбрасываем дока­зательство подобных тем в развитии западного человека. Даже в XIII веке Данте дожил до пятидесяти шести лет. Шекспир, живший на триста лет позднее, дошел до пятидесятидвухлетне­го рубежа. Пройдя десятилетний период и пережив дикие стра­хи, каждый из них потом наслаждался жизнью и творчеством на протяжении еще пятнадцати лет.

 

Духовный кризис

Общество считает, что каркас для целесообразного осмыс­ления хаоса многим людям дала религия. Во времена Данте христианский мир был упорядочен и значим. Имелось земное существование и царство дьявола, через которое человек про­ходил на пути к вечной радости при переходе к новой жизни. [313]

Данте-поэт и Данте-пилигрим из «Божественной комедии» за­терялись в начале перехода, но они оба знали, куда нужно идти. Божественное провидение было повсюду и указывало им путь.

Философия экзистенциализма говорит нам словами Ниц­ше: «Это мой путь. А где твой путь? Пути не существует».

Современный странник Харрингтон, несмотря на то, что был убежденным католиком в молодости, не говорил о Боге, называя себя его овечкой в долине смерти. Вместо этого он обратился к психоаналитикам, когда его взволновала двусмыс­ленность в толковании половых ролей, системы веры и ценнос­тей и здорового поведения. Через несколько лет может оказать­ся, что быть гомосексуалистом — это «хорошо», ЦРУ — это «плохо» и наиболее «здоровой» системой защиты будет — все вздернуть.

Во времена Фрейда все было иначе. Его пациенты принад­лежали к среднему классу в рамках венского общества. Когда человек кричал: «Я тону», — Фрейд возвращал его в жесткий реальный мир. Психиатр сегодняшнего дня находится в совер­шенно другой позиции. Он тоже помогает тонущему пациенту и пытается мягко транспортировать его до плота. Но когда они возвращаются, плота уже нет.

Многие люди, рано замкнутые в тесные рамки религиоз­ных традиций, в середине жизни оказываются в состоянии борь­бы с абсолютистскими позициями, которые больше не отвеча­ют их опыту.

Я расскажу вам о человеке, которого встретила вскоре после того, как начала заниматься этой темой. Это был сорокашести­летний священник. «Я рада встрече с вами, отец Рэйнз», — сказа­ла я. (В этом случае указана настоящая фамилия священника.)

«Я не хочу, чтобы вы называли меня отец Рэйнз, — ответил он. — Называйте меня просто Боб». Он с явным облегчением снял сутану и рассказал мне классическую историю о себе, молодом мужчине, который по семейной традиции пошел в церковнослу­жители. Такую личность я называю замкнутой, она была ранее описана в этой книге. Отец Боба был отставным епископом.

«Два моих брата и я пошли в духовную семинарию, — объ­яснял Боб Рэйнз, покашливая. — На нас тихо, но настойчиво оказывали давление, и мне пришлось испить эту чашу до дна. Я продолжил семейную традицию. Я никогда не пытался пере­чить отцу ни в юности, ни в отрочестве. Он был очень сильной личностью, однако я понял это только спустя несколько лет». [314]

В сорок лет отец Рэйнз чувствовал, что его личность внут­ри священника-профессионала разрушилась. Он был один. Пред­полагалось, что он знает ответы на все вопросы, но теперь он не мог справиться со своими собственными душевными мета­ниями. Ему нужно было разобраться со своими ошибками, своим гневом, потребностью в ласке и всеми другими чувствами, ко­торые ранее подавлялись. Убежденный в том, что и другие лич­ности, возможно, подвергаются в середине жизни таким глубо­ким изменениям, он занял пост директора Центра рекреации Киркридж на Пенсильванских холмах, который не относился к какой-либо определенной конфессии. Уединенность на при­роде отвечает его настоящим потребностям в отражении. Он исследует поведение людей в группе, проводя различные семи­нары и занятия. Боб Рэйнз, как и многие другие люди, ищет обновления цели в середине жизни.

⇐ Предыдущая10111213141516171819Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: