Рассудок против знания

Путаница в вопросе, свободен ли научный подход от ценностей — постоянная проблема философии науки. Франк (Frank, 1961) кратко отметил, что исследователи настаивают на изучении ценностно-нагруженного поведения скорее в рамках исключительно научных критериев, чем с непосредственным привлечением критериев культуральных. Как убедительно доказал Уайтхед (Whitehead, 1925), лучшим способом выйти за пределы культурно определенных предрассудков по поводу реальности является абстракция. Уайтхед приписывает развитие науки чистой математике, «самому оригинальному творению человеческого духа» (стр. 19).

Как считает Уайтхед, чем абстрактнее, тем лучше — это избавляет нас от всех ожиданий и предубеждений по поводу реальности. Математика — это процесс-посредник между абстрактным и конкретным. Имея дело с чистой математикой, вы находитесь в царстве полной абстракции, и, чтобы достичь истины, очищенной от предрассудков, вам нужно, чтобы абстракция имела дело с объектами во всей полноте их уникальности.

Однако, Уайтхед предупреждает, что неразборчивое применение абстракции — главный порок интеллекта, и что в этом деле необходимо благоразумное использование рассудка. В ответ на высокомерное применение абстракций Уайтхед, подобно Эмерсону, указывает на различие между пониманием и разумом. Ральф Уолдо Эмерсон считал разум высшей формой понимания, поскольку допускал, что интуитивные чувствования «сердцем» и настроения дополняют другие перцептивные аспекты реальности (White, 1972). Важно помнить, что Эмерсон и трансценденталисты имели важное влияние на движение Оксфордских Групп. Одно лишь понимание, как осознали Эмерсон, трансценденталисты и, наконец, Оксфордские группы и АА, неспособно вместить в себя нравственное единство наших отношений с космосом, поскольку базируется на знании, ограниченном нашими пятью органами чувств и, таким образом, представляет нам искаженный образ реальности.

За многие годы до того, как Эмерсон развил свою доктрину нравственного чувства как альтернативного метода достижения знания, Кант (цит. по White, 1972) «решил» эту проблему для трансценденталистов. Он убедительно доказал, что ни наше интеллектуальное понимание, ни рациональный ум в отдельности не могут вести к знанию того, каковы вещи сами по себе (Кант называл это ноуменами[1]), или каковы мы внутри себя, пока наше понимание не сможет проникнуть за пределы области нашего возможного опыта и его ограничений (феноменов). Кант показал, что время и пространство — не эмпирические понятия, производные от нашего опыта, но нечто “априорное”, налагаемое на наши переживания, чтобы помочь нам “понять смысл” феноменов. Кант демонстрировал, что пространство и время — это не то, что мы воспринимаем; скорее, они отражают то, как мы воспринимаем. Наш разум организует феномены в категории. Вслед за Юмом Кант указывал на то, что видимое нами в качестве причины и следствия — ничто иное, как «постоянная конъюнкция», или привычка. Это, может быть, полезная и необходимая привычка, но, тем не менее, она ведет к тому, что мы видим и воспринимаем то, что нам знакомо. Мы склонны упускать не соответствующее нашим ожиданиям. Знающий ум — не пассивный зритель, а активный агент. Он не просто рисует мир, он его формирует. Из-за способа, которым наш ум структурирует объективный мир, мы подвержены тем же принципам причинности. Ноуменальный мир реальности никогда не может быть полностью понят только рациональным умом. Для преодоления этого затруднения Кант обратился к практическому разуму, или трансцендентальным способам познания, чтобы помочь объяснить сверхчувственный мир ноуменов, состоящий из сущностей, находящихся вне времени и пространства и, таким образом, не подверженных действию причинности или двойственности. Целью Канта было определить область и пределы рационального. В конце концов, он апеллировал к нравственному чувству, или сердцу, как к другому способу познания. Как он написал позже, «Я должен был ограничить разум, чтобы освободить место вере».

Осборн и Болдуин (Osborne, Baldwin, 1982) выражают сходные соображения, когда призывают психотерапевтов исследовать ограничения своего восприятия реальности во время работы с пациентами. Они утверждают, что большей частью психотерапия заключается в переходе от одной иллюзии к другой, и что высокомерие или уверенность терапевтов в том, что их интерпретация реальности — единственно верная реальность, порождают множество неожиданных трудностей не только для их пациентов, но и для них самих. Как предупреждал Якоб Броновски (Jacob Bronowski, 1973), «Когда люди верят, что обладают абсолютным знанием, не тестируя реальность... тогда они стремятся к божественному знанию». Никогда не следует путать знание с уверенностью. Это заблуждение может иметь катастрофические последствия. Вацлавик (Watzlawick, 1978) также согласен, что самое опасное заблуждение это «уверенность в том, что собственный взгляд на реальность единственная реальность» (стр. xiii). В самом деле, как утверждают Осборн и Болдуин, многие профессиональные психотерапевты, возможно, попадали со своими пациентами в «отыгрывание иллюзии, которая гораздо шире, чем проблема клиента» (стр. 266). Это очень важно, поскольку, хотя многие профессионалы могут легко критиковать идеологическую базу АА, они не способны с той же критической скрупулезностью исследовать собственные перцептивные предрассудки. Тесно связана с этим процессом и неспособность осознать, что конвенциональное различение между фактами и ценностями может быть лишь еще одной иллюзией, отражающей «псевдо-объективность, базирующуюся на интерсубъективности» (стр. 267). Или, как утверждает Биксенштейн (Bixenstine, 1956), факты не могут быть отделены от ценностей, но в действительности составляют их особый класс.

Самообман не ограничивается только алкоголиками и наркоманами в состоянии отрицания. Он присутствует также в любом человеке, обуреваемом высокомерной уверенностью и гордостью, которые мешают его разуму исследовать свои ограничения. Разум без смирения становится самообманом. Развитие Зигмундом Фрейдом психоаналитического метода (1910) было первоначально нацелено на помощь в достижении большего самоосознания и честности перед самим собой. Фрейд ясно понимал, что мы склонны обманывать себя, и что наш рациональный ум со всеми выработанными им защитами — главное препятствие, которое надо преодолеть в этом процессе. Вслед за Сократом Фрейд призывал «познать себя». Психоанализ был построен на фундаменте, заложенном задолго до этого древнегреческой максимой: «Ты познаешь истину, и истина сделает тебя свободным». Ханс Страпп (Hans Strupp, 1972) резюмировал это так: “В отличие от многих людей до него, Фрейд идентифицировал самообман как всепроникающую и универсальную человеческую характеристику. Проникновение в наши бессознательные мотивации посредством психоанализа означало дорогу к некоему виду господства и контроля, который имел в виду Фрейд” (стр. 40).

К несчастью, главным предметом веры Фрейда стал хрупкий человеческий интеллект, который должен служить единственным надежным проводником в этом раскрытии правды. Увы, как указывает Страпп, интеллект рационального мышления может быть такой же иллюзией, какой Фрейд считал религию. К сожалению, Фрейд шел путем, проложенным до него философами, которые верили в то, что человеческий разум способен раскрыть секреты мироздания и, таким образом, предложить человечеству конечную истину. Но, как и предупреждал Шестов (1932), эти философы достигли успеха только в том, что приковали человечество к власти Ананке (рассудка), который они рабски почитают божеством: “Разум действует без заповедей, люди полюбят его от всей души. Теория познания просто поет хвалы разуму, никто не имеет дерзости усомниться в нем, и еще меньше тех, кто осмелится сомневаться в верховенстве его власти” (стр. 33).