Наука против религии

Бергин (1981) первым заявил, что наука потеряла свой былой авторитет доминирующего источника истины. “Это изменение отражается и стимулируется анализом, который обнаруживает, что наука должна быть интуитивной и основанной на ценностях культурной формой ” (стр. 95). Бергин полагает, что наука, в которой доминирует механистическое мышление и этический натурализм, доказала свою недостаточность, и необходимо нечто большее. Это особенно актуально перед лицом духовных и социальных провалов многих религиозных систем, за которыми последовали и провалы нерелигиозных подходов. Бергин, как и Бакан (Bakan, 1972), противостоит преклонению перед научным методом вместо Бога и осуждает представления о научном «методологизме». Ницше говорит о том же, описывая озабоченность Западной культуры научным методом в качестве примера религиозного идолопоклонства, которое принимает форму «заискивания перед фактами». Малколм Маггеридж (Malcolm Muggeridge, 1980) предостерегает против сухой аккумуляции знания, говоря: «Накопление знания есть форма алчности, и представляет собой другую версию истории Мидаса. Это время человека, столь алчущего знания, что все, к чему он прикасается, обращается в факты; его вера становится теологией; его любовь становится развратом; его мудрость становится наукой; гоняясь за смыслом, он игнорирует истину». Поиск знания без понимания его отношения к истине, по Маггериджу, не только бесполезен, но и вреден. Он — не противник знания или науки, но уверен, что их «нужно использовать так, чтобы они служили Божьему промыслу». Под этим он подразумевает, что знание, применяемое без связи с духовным и эмоциональным — сущая абстракция, отчуждающая нас от аутентичности собственных переживаний.

Различия между религиозными и научными критериями могут быть очень тонкими. Франк (1972), например, провел остроумное сравнение католической религии и своей дисциплины, психологии, которую он называет Религией Душевного Здоровья.

«Движение Душевного Здоровья в некоторых отношениях напоминает организованные религии. Наука — его теология, из которой следуют ритуалы, подобные этой конференции. Здесь представители духовенства читют бумаги своим коллегам, которые стараются поддерживать атмосферу уважительного внимания. Как приверженец этой религии, я бы хотел указать на то, что, как и все религии, она ведет свою паству к игнорированию феноменов, которые не вписываются в ее космологию» (стр. 242-243).

Уайтхед настаивает на том, что наука принимает этот вызов и расширяет свою парадигму, чтобы включить туда интуицию и эмоции. Тем самым он выступает против научного Логоса и бесчеловечной установки современной науки — менталитета, который сводит природу к «тоскливому делу, беззвучному, без запаха, без цвета; только гонящемуся за материалом, бесконечно и бессмысленно» (Brown, 1959, стр. 316). Таким образом, современная наука подтверждает афоризм Ференци: “Чистый разум — продукт умирания, или, по меньшей мере, превращения в душевно бесчувственное существо, и поэтому принципиально это — безумие” (Brown, 1959, стр. 317). Уайтхед соглашается с этим: «Требуется понимание бесконечного разнообразия живых ценностей, выработанных организмом в подходящем ему окружении. Когда вы понимаете все о солнце, и все об атмосфере, и все о вращении земли, вы все же можете пропустить сияние заката. Ничто не может заменить прямое восприятие чего-то конкретного, достижение его во всей его актуальности» (стр. 199).

Тем самым Уайтхед предлагает видеть в конкретном выход из лабиринта абстрактного мышления. В отличие от Эмерсона и трансцендентальных верований, оказавших влияние на АА, он не апеллирует к чувству как высшей форме знания. Однако, он предполагает необходимость развития и более всеобъемлющего признания наших отношений с космосом — отношений, в которых конкретное не путается с абстрактным, и которые достигают большего, чем может предложить наш слабый интеллект.

Таким образом, Уайтхед критикует не сам по себе научный метод, а скорее «заблуждение потерянной конкретности». Он предупреждает об опасности потери себя в абстрактном идеализме собственного мышления. Мы путаем абстрактное с конкретным, а потом принимаем первое за реальность. «Научный материализм» «грубого факта» не может быть применен к самой реальности, поскольку внешние объекты существуют не в смысле «простого местонахождения» (вон там), но скорее в отношении. «Научное исследование», как предупреждает Уайтхед, «не может говорить о сущности без ссылки на отношение к мирозданию как целому, и на его отношение к сущности» (стр. 39). Он признает, что, хотя наука сейчас заявляет, что не нуждается в философии, фактически она находится под греческим влиянием, признает она это или нет. «Живая наука невозможна», рассуждает Уайтхед, «и не может существовать, если только нет веры в природный порядок» (1925, стр. 39).

Философия науки и пределы рациональности

Американская философия характеризуется, в частности, своей реакцией на вызов современной науки и научного метода. Как показывает Мортон Уайт (Morton White, 1972), американскую философскую мысль пронизывает сильнейшая дуалистическая тенденция. Этот дуализм проявился как реакция нравственного чувства на заявления науки о том, что знание определяется опытом или ограничивается аналитическим умом. Ральф Уолдо Эмерсон, Джонатан Эдвардс, Уильям Джеймс и Чарлз Пирс провозглашали, что обращение к некоей форме эмоций, чувства или страсти есть метод установления знания, фундаментально отличного от того, которое ассоциируется с научным методом. Как писал Джеймс, «наука может сказать нам, что нечто существует; но чтобы подвергнуть сравнению стоимость (worth), которая одновременно и существует, и не существует, мы должны обратиться не к науке, а к тому, что Паскаль называл нашим сердцем» (цит. по White, 1972, стр. 192).

Физики, в частности, проиллюстрировали далеко идущие выводы, возможные в случае, когда наука в своих исследованиях способна объединиться с нравственным чувством. «Концептуальные тайны», как показал Броновски, «разрешаются в квантовой физике математическими формулами только после того, как сначала разрешились как душевные тайны... и требуют не вычисления, но инсайта, воображения — если хотите, метафизики» (Bronowski, 1973, стр. 363). Макс Борн поддержал эту позицию, признавшись: «Сейчас я убежден, что теоретическая физика в действительности является философией» (цит. по Bronowski, 1973, стр. 364). Он имел в виду то, что новые идеи в физике приводят к другому взгляду на реальность. Мир не является фиксированным, твердым массивом объектов, поскольку он не может быть полностью отделен от нашего восприятия. Он меняется под нашим пристальным взглядом, он взаимодействует с нами, и знание, которое он несет, должно быть нами истолковано.

Пытаясь различить кажимость и реальность, обнажить фундаментальную структуру мироздания, наука должна быть переводчиком для «толпы чувств». Величие ее здания, как указывал Эйнштейн, «было куплено ценой пустоты содержания» (по Barnett, 1948, стр. 113).

Таким образом, ученые постепенно были вынуждены покинуть обычный мир нашего опыта, мир чувственных восприятий. По контрасту с величественным зданием, построенным Джоном Локком и рационалистами, давая определение знанию, ученые пришли к блестящему заключению: пока качества существуют только в уме, вся объективная вселенная материи и энергии, атомов и звезд, не существует иначе, как в виде конструкции сознания — совокупности конвенциональных символов, сформированных человеческими органами чувств. Как пишет Барнетт,

«Как ни парадоксально, то, что ученый и философ называли миром кажущегося — мир света и цвета, созданный физиологией человеческих органов чувств — это мир, в котором ограниченный человек заключен своей природной сущностью.

А то, что ученый называл миром реальности — бесцветный, беззвучный, неощутимый космос, лежащий, как айсберг, под поверхностью человеческого восприятия — это скелетная структура символов» (Barnett, 1948, стр. 137).

Во время своего краткого пребывания на земле люди эгоцентрически упорядочивают в уме события в соответствии с собственным ощущением прошлого, настоящего и будущего. Но за пределами нашего сознания вселенная, объективный мир реальности не “случается”; он просто существует. Он может быть охвачен в своей целостности и величии только космическим интеллектом. В то время как наука ничего не говорит нам о подлинной “природе” вещей, она, тем не менее, успешно определяет их отношения и изображает события, в которых они задействованы. “Событие”, как заявляет Уайтхед — это “единица реальности вещей” (1933, стр. 198). Здесь он имеет в виду то, что, как бы ни менялись теоретические системы, и как бы ни были пусты и бессодержательны символы и понятия, сущностные и прочные факты жизни — это случаи, деятельность, события. Например, принцип неопределенности говорит о том, что мы не можем предсказать действительное столкновение электронов. В этом смысле электроны не “реальны” а являются всего лишь теоретическими символами. С другой стороны, сама встреча “реальна” — событие “реально”. Это как если бы истинно объективный мир всегда лежал полускрытым под прозрачным пластиковым куполом нашего сознания, и не мог быть охвачен нашими чувствами, а мог быть только пережит в опыте бытия.

Принцип неопределенности утверждает, что с помощью любых принципов, ныне известных науке, невозможно определить одновременно и положение, и скорость электрона. Поскольку самим актом наблюдения его местоположения изменяется его скорость, и наоборот, чем точнее определяется скорость, тем более неопределенной становится позиция. Квантовая физика, таким образом, потрясает два столпа старой науки — причинность и детерминизм. Своим допущением пределов неопределенности она опрокидывает давнюю надежду на то, что наука, взяв настоящее положение и скорость каждого материального тела во Вселенной, сможет предсказать ее историю на все времена. Один побочный продукт этой капитуляции — новый аргумент в пользу существования свободы воли. Если физические события не детерминированы, а будущее непредсказуемо, то, возможно, некоторое количество того, что называют “разумом” может управлять судьбой человечества среди бесконечных неопределенностей капризного мироздания.

Здесь Принцип Неопределенности Вернера Гейзенберга поражает нас своей великой простотой. Броновски провозглашает его “глубочайшей идеей, одной из величайших научных идей, не только в двадцатом веке, но и в истории науки вообще” (Bronowski, 1973, стр. 365). В каком-то смысле, это прочный принцип на каждый день. Существует такой факт: люди не могут наблюдать природу объективно, но неизбежно принимают участие в наблюдаемом процессе. Принцип Гейзенберга, утверждающий, что не может быть физики без наблюдателя, кажется все более и более первичным физическим законом. Ответы на загадки человеческого состояния, кажется, находятся там, где наука и религия, рациональное и интуитивное, разум и сердце — все начинает смешиваться и все идет в зачет.

Пределы рационального мышления и науки

Диалектический баланс между определенностью знания с одной стороны и неопределенностью существования, как оно прожито, с другой, был не только дилеммой, стоящей перед социологами и философами в начале 20 века. Он также был живым опытом каждого алкоголика после краха 1929 года и Великой Депрессии 30-х. В этой атмосфере накопления знаний, когда научные методы обещали, кажется, бесконечные возможности господства, контроля и понимания мира, существовал актуальный опыт страха, сомнений, ужаса и неопределенности. Крушение иллюзий периода постпросвещения отражало тот факт, что общество приходит к осознанию реальности: обещания науки и рациональности не просто ограничены, но обманчивы. Это также отражало и дилемму людей, старавшихся разрешить собственные личностные конфликты — между разумом и тем, что они чувствовали сердцем на реальном, эмоциональном уровне. Из этой эмоциональной и интеллектуальной атмосферы возникли экзистенциализм, психоанализ и, наконец, Анонимные Алкоголики. Обширный и объемный анализ социального, культурного и интеллектуального климата, который породил взаимосвязь АА, современной психологии и экзистенциальной философии, дан Эрнестом Курцем (1979).

Описывая парадокс большего, становящегося меньшим, и то, как конфронтация между высокомерием и ограниченностью разыгрывалась на социальном уровне — в экзистенциальной философии, и на персональном уровне — в каждом практикующем алкоголике, Курц пишет: «Американская история двадцатого века — это история четырех парадоксов современности, которые все нарастают, противоречий, обуревавших первых американцев, а теперь и всех нынешних. Самый триумф рационализации и контроля, кажется, открывает только конечную невозможность любой окончательной рационализации и контроля. Жажда и поиск большей рациональности и большего контроля усиливается, хотя каждый следующий успех кажется все более пустым. Фундаментальное стремление современности, самая ее идентичность, с точки зрения самой современности, открывает свою врожденную аддиктивность; Это постоянное стремление ко все большему, которое удовлетворяет все меньше» (1979, стр. 171).

Курц считает, что дилемма, встающая перед экзистенциалистами — это предвидение дилеммы, с которой вынужден столкнуться каждый алкоголик. Экзистенциальные писатели, особенно Сартр и Хайдеггер, говорили о правде человеческого существования (которую Хайдеггер назвал Дазайн) как о чем-то, что было потеряно. Диалектический идеализм Гегеля и картезианское познание, с их тщетным поиском абсолютной объективности и чрезмерным акцентом на разуме и вещи в ущерб чувству и бытию, были финальным клином, который отколол людей от самих себя. Возражая и Гегелю, и Декарту, Сёрен Кьеркегор перевернул знаменитое кредо Декарта «Я мыслю, следовательно, существую» с ног на голову — «Я существую, следовательно, мыслю». Для Кьеркегора, как и для большинства других экзистенциалистов, бытие всегда предшествует мышлению. Наше чрезмерное вложение в мышление происходит за счет потери бытия в гармонии с самим собой. Экзистенциалисты, в противоположность растущей тенденции остальной Западной философии и логических позитивистов, сосредоточились на преимуществах неопределенности. Экзистенциальные писатели придерживались мнения, что мы ничего не знаем наверняка, за исключением, как ни парадоксально, того, что мы не знаем. Мартин Бубер писал о том же: знание (knowledge) всегда становится бременем, или приходит ценой знания-как-действия (knowing). Этим он хотел сказать, что, в отличие от прочих живых тварей, которые безусловно являются тем, что они есть, и, таким образом, их не беспокоит необходимость найти смысл своей жизни, мы обречены знать, что мы не знаем, и что мы никогда не узнаем. Несмотря на это, как говорил Хайдеггер, мы должны всегда продолжать задавать трудные вопросы — зная, что никогда не получим полного и исчерпывающего ответа.

Аддикция, с этой точки зрения, подразумевает насильственную конфронтацию между нашей иллюзией неограниченного знания, власти и контроля, и мукой, тревогой, страхом и ужасом, которые приходят с признанием того, что мы не знаем, и того, что мы ограничены и смертны. Курц, обращаясь к этой проблеме, утверждал, что восприятие аддиктивной болезни как метафоры человеческого состояния вполне законно. Проводя параллели между АА и классической позицией Евангелистов, Курц (1979) писал: «Этот древний инсайт убеждает в том, что человечество существует в ограниченном состоянии бытия, и что трансценденция этой ограниченности требует, во-первых, ее принятия, а затем заключения о том, что спасение от нее приходит извне индивидуального Я» (стр. 202). Курц утверждает, что аддикция — процесс, отражающий состояние, также являющееся метафорой затруднительного положения человека. Каждый раз, когда мы чрезмерно полагаемся на внешние источники удовлетворения (или подтверждения), как на средства, устанавливающие нашу ценность, дающие нам смысл или обеспечивающие нам счастье и удовольствие, не заработанное правильными действиями и отношениями, мы тем самым пытаемся контролировать то, что нашему контролю не подвластно. Аддикция — это следствие нашей чрезмерной заносчивости, стремления к контролю и требований неограниченного удовлетворения. Использование наркотиков и алкоголя для поддержания высокомерного контроля и иллюзии ненуждаемости в других ускоряет неизбежный процесс. Аддикция конденсирует наш опыт. Она — для толпы поклонников MTV, потому что ускоряет неизбежную конфронтацию между тем, чем мы пытаемся быть, и тем, чем являемся в реальности.

АА называет эту конфронтацию со своими ограничениями «ударом об дно». Другие представители двенадцатишаговых программ иногда говорят о ней как о духовном кризисе. Экзистенциалисты называют это экзистенциальным кризисом. Как и АА, экзистенциалисты понимают, что эта конфронтация должна быть индивидуальной, переживаемой в одиночестве, за пределами традиционных определений и ограничений культурно-одобряемых институций типа церкви или современной медицины. Неудивительно, что движение самопомощи должно было стать средством, обеспечивающим направление для ее развития.

Движение самопомощи

Свой вклад в движение самопомощи (АА — его самый ранний и известный представитель) внесли несколько факторов. Один из них — американский этнический плюрализм; американцы — объединители, часто ищущие социальной идентичности через групповую аффилиацию (Dumont, 1974). Также имеет значение ограниченность числа доступных профессионалов, могущих предложить помощь. В 30-е годы, когда сформировалось АА, их было еще меньше. Психотерапия была почти исключительно индивидуальной. Те терапевты, которые были доступны, продолжали проводить терапию один-на-один и очень мало использовали терапевтический потенциал групп и товарищеского воздействия. Вследствие этого, они терпели неудачу в попытках охватить множество людей — это можно сделать, только работая в основном с группами. Таким образом, профессионалы не отвечали имеющемуся спросу, поскольку их было слишком мало, и они не могли использовать более эффективные и уместные терапевтические стратегии, соответствующие представленным им расстройствам.

Даже если бы запасы профессионалов были достаточными, и эти профессионалы использовали самые эффективные индивидуальные подходы к тем проблемам, с которыми имеют дело группы самопомощи, последние все равно должны процветать по ряду других причин. Две наиболее важные таковы: группы самопомощи недороги или бесплатны, а товарищеское воздействие — очень сильно.

Это особенно верно в случае, когда товарищи имеют ту же проблему. Идентификация, поддержка и разделение общей заботы — мощные целительные силы. До недавнего времени профессионалы не понимали максимизации терапевтической пользы в группе. АА интуитивно дошли до того, из чего Ялом и другие начали извлекать пользу организованным образом. Равные зачастую оказывают большее влияние, чем профессионалы, в продуцировании поведенческого изменения.

Психологическая теория и исследования поддерживают мнение клиницистов о том, что товарищи — источник важного воздействия. Равные оказывают огромное влияние на человека в детстве и в подростковом возрасте (Muus, 1968; Patterson, Anderson, 1964). Влияние равных особенно важно для ранней социализации (Hartup, 1970). Фестингер (Festinger, 1954) представил убедительные доказательства того, что люди гораздо больше поддаются влиянию тех, кого они воспринимают как похожих на себя. Гартнер и Риссман (Gartner, Riessman, 1984) соглашаются с этим: «Сильнейшее влияние оказывают те, кого субъект считает себе подобным. Например, услышав утверждение давнего члена АА на встрече, что он алкоголик, и видя, что тот очевидно контролирует себя, новый член видит, кем может стать и он» (стр. 21). Эмрик, Лассен и Эдвардс (Emrick, Lassen, Edwards, 1977) выражали сходные соображения: «Понятие «ресоциализация» может лучше всего описать события, происходящие в ориентированных на равных стационарных лечебных центрах для наркоманов, и их механизмы» (стр. 121).

Товарищи воздействуют на людей, а группы равных действуют еще сильнее. Исследования, проведенные Эмриком, Лассеном и Эдвардсом, указывают на роль групп в обеспечении социальной поддержки, социальной идентичности и социальной реальности индивида. Товарищеские группы оказывают еще большее влияние, чем группы, составленные из разных людей. По определению, базис сходства в товарищеских группах больше — объединяет проблема, которая стала причиной присоединения к ней. Общие переживания и установки по отношению к алкоголю и наркотикам приводят к большему межличностному притяжению. Гомогенность группы, как ясно продемонстрировал Ялом, ведет к большей сплоченности. Гомогенность и сплоченность, в свою очередь, ведут к большему воздействию членов группы, так же как к сходству отношений и установок. Добавим к этому факт, что люди лучше и с большей готовностью учатся именно у товарищей, и охотно их копируют, доказательством чего может служить широкое распространение и процветание групп самопомощи типа АА.

Анонимные Алкоголики: исторические корни

Обычно датой рождения АА считают 1935 год, но программа зародилась раньше и началась со своего основателя, Билла Уилсона. Чтобы понять историю АА, вы должны понять Уильяма Гриффита Уилсона. Безнадежный, как казалось, алкоголик, дважды ловивший удачу на Уолл-Стрит и терявший ее, Уилсон был чрезвычайно любознательным человеком. Многие годы он пытался контролировать свое пьянство, переживая повторяющиеся провалы. Когда он был уже на грани отчаяния и суицида, перед четвертой и последней госпитализацией в связи с алкоголизмом, к нему пришел его хороший друг. Эбби Т. — безнадежный алкоголик, как и Уилсон. Он был на удивление трезв. Он сказал Уилсону, что обрел спасение от алкоголизма, присоединившись к Оксфордской группе — евангелически-ориентированному движению, воссоздающему религиозные инсайты раннего христианства. Эбби Т. пришел в Оксфордскую группу по рекомендации Роланда X., своего друга, бывшего пациента известного швейцарского психиатра Карла Юнга. Этот талантливый и богатый молодой человек, перепробовав все известные способы лечения алкоголизма, в 1931 году в отчаянии приехал в Цюрих, чтобы пройти анализ у Юнга. Незадолго до возвращения в США Роланд X. снова сорвался. Впоследствии он услышал от Юнга, что является «безнадежным с точки зрения медицинского и психиатрического лечения», а надежда на его выздоровление кроется в «глубоком духовном или религиозном опыте — короче говоря, в подлинном обращении. » Однако, он получил предупреждение: «хотя такой опыт и приводил иногда к выздоровлению алкоголиков, он был... сравнительно редким явлением» (Kurtz, 1979, стр. 8-9). Пересказывая эту историю своему другу Биллу У., Эбби Т. передал и прозрение Юнга. Данное событие приобрело значение для Уилсона и АА лишь несколько позже.

Несмотря на усилия Эбби, Уилсон не смог остаться трезвым. Однако, он поделился полученной информацией со своим врачом, Уильямом Д. Силквортом. Под влиянием этих людей (Юнг, Силкворт, Эбби Т. ) начала разворачиваться серия событий, которая в конце концов и послужила основанием программы АА.

В работе «Анонимные Алкоголики созревают» (1957) Уилсон признал важность для АА Уильяма Д. Силкворта: он помог заложить фундамент, на котором базируется концепция алкоголизма как болезни. Не менее важно и то, что именно Силкворт процитировал утверждение Уильяма Джеймса: «трансформирующие духовные переживания почти всегда порождаются бедствиями и крушениями» (James, 1902). В своей книге Уилсон описывает преобразующий опыт, с которым он столкнулся во время лечения приступа депрессии и тревоги, последовавшего за последним запоем. Судя по доступным описаниям, он пережил то, что философская и религиозная литература обычно называет мистическим опытом (Buber, 1960; Kaufmann, 1965; Stace, 1966). Записанное Уилсоном обладает многими общими свойствами подобного опыта, типичными и выходящими за пределы исторического контекста и культурных влияний. Как правило, рассказывают о вспышках ослепительно яркого света, за которыми следуют периоды эйфории, ощущения вечности, безмятежности и чувства единства с неким высшим присутствием. Как писал Уилсон, «теперь я обнаружил себя в новом мире сознательного, которое все было залито Присутствием. Я был один на один со Вселенной, и великий покой снизошел на меня» (цит. по Kurtz, 1979, стр. 20).

Уилсона сильно напугало это «духовное переживание». Не предупреждал ли его доктор Силкворт об алкогольном повреждении мозга? Только много позже, на конференции АА в 1955 году, Уилсон доверил это бумаге. Он неохотно рассказывал об этом событии, поскольку обнаружил, что оно скорее вредит его авторитету, чем укрепляет его. Нет ничего, чего он хотел бы избежать больше, чем впечатления об АА как компании пьяниц, протрезвевших по причине обращения к религии.

Когда у него было немного времени, чтобы поразмыслить над своим переживанием, Уилсон начал его всячески тестировать. Дискуссии с другом, доктором Силквортом, убедили его в том, что он не сумасшедший, и что преобразующие переживания иногда посещали «безнадежных алкоголиков», которые после этого менялись и выздоравливали от алкоголизма. Силкворт отослал Уилсона к «Разнообразию религиозного опыта» Уильяма Джеймса. В последующие годы он проработал и другие произведения этого ученого. Самым важным в этом было то, что Уилсон приобрел генерализованный взгляд на преобразующий опыт. Теория Джеймса говорит о том, что духовные переживания имеют определенную объективную реальность и могут полностью трансформировать жизнь человека. Некоторые, но никоим образом не все они, как считал Джеймс, приходят через религиозные каналы. Однако, все, как кажется, имеют своим источником боль и совершенную безнадежность. Полное «опускание до глубины» было одним из требований для того, чтобы некто стал готов к трансформирующему переживанию. Такое «опускание вглубь», как знает любой выздоравливающий алкоголик, в терминологии АА называется ударом об дно.

Лейба (Leuba, 1896) и Старбак (Starbuck, 1899) — их произведения часто цитирует Джеймс — обращались к преобразующему переживанию во всей его ясности. Лейба подчеркивал радикальность происходящих изменений, а также указывал, что второе предварительное условие для этого — капитуляция Я. Фактически, это и есть первый шаг двенадцатишаговой программы АА. Но Уилсон по-прежнему был насторожен. До срока, наступившего много позже, он был неспособен интегрировать свой опыт. Курц улавливает эту борьбу, когда пишет о понимании Уилсоном своего переживания посредством чтения Уильяма Джеймса. То, что Уилсон понял — или думал, что понял — из этой книги, должно было доказать свою значимость для истории Анонимных Алкоголиков: «... Духовные переживания, как думал Джеймс, могут иметь объективную реальность; они могут трансформировать людей, почти как подарки с неба. Некоторые представляли собой внезапную сверкающую иллюминацию; другие происходили очень постепенно. Некоторые притекали по религиозным каналам, другие — нет. Но почти все они имели огромный общий знаменатель — боль, страдания и бедствия. Для того, чтобы сделать воспринимающего готовым, почти всегда требовалась полнейшая безнадежность и погружение в глубину. Значительность всего этого буквально обрушилась на меня. Погружение в глубину — да, это было оно. В точности то, что произошло со мной.

Это было сутью того, что понял Уилсон; также важно было и значение, которое, как он обнаружил, было этому присуще, поскольку его важность была — вместе с его «духовным переживанием» — третьей из четырех частей, из которых образовались Анонимные Алкоголики. Половина стержневой идеи — а именно, необходимость духовного преобразования — пришла от Карла Юнга через Роланда. Внедренная в практику Оксфордских групп, она должна была вызвать и вторую половину, пока отделенную — синхронную передачу дефляции (уменьшения высокомерия) и надежды «одним алкоголиком, говорящим с другим», как это происходило на первой встрече между Биллом и Эбби. Теперь, под добросердечным руководством д-ра Силкворта и влиянием глубокой мысли Уильяма Джеймса, две «половины объединились в уме Уилсона, чтобы сформировать еще только подразумеваемое целое» (Kurtz, 1979, стр. 20-21).

Уилсон пришел к пониманию того, что такие драматические личностные сдвиги редко, но все же происходят. Самый важный среди них — феномен обращения (аналогичный религиозному обращению), множество примеров которого привел Уильям Джеймс, а также Карл Юнг в описании своих случаев. Таким же образом Юнг сообщил Уилсону, что некоторые травматические неврозы и срывы происходят после успешной терапии, и такие случаи представляют собой сдвиг от здоровья к неврозу.

Мартин Хайдеггер (1963) и Карл Ясперс (1975) также писали о ситуациях, которые способны подвигнуть индивидов на совершение драматических и решительных перемен в своей жизни. Ясперс называет это «предельными ситуациями», то есть условиями, в которых люди должны лицом к лицу встретиться с тщетностью имеющегося стиля или паттерна взаимодействия. Предельные ситуации, как описывает их Хайдеггер, действуют как катализатор оценки и конфронтации с собственным существованием. Мука и отчаяние (тревога) — необходимые эмоциональные компоненты, требующиеся для побуждения к решительной смене собственного осознания (Enlschlossenheit) и взаимодействия с миром (Existenz).

Уилсон интуитивно понял, что этот феномен — критический компонент процесса выздоровления. Следовательно, капитуляция — краеугольный камень двенадцатишаговой программы выздоровления АА. Капитуляцию обычно считают состоянием, в котором отсутствует самоутверждение индивидуальности, состоянием потери себя в чем-то другом, но тот смысл, который вкладывают в это понятие Ангьял (Angyal, 1965) и А А, важнейшим образом от этого отличается. «Подчиняющийся чужаку становится униженным этим подчинением; сдающийся своей изоляции входит в большее единство и распространяет, увеличивает свою жизнь» (Angyal, 1965, стр. 107).

Годы спустя Уилсон начал переписку с Карлом Юнгом. Письма Юнга оказывали важнейшее влияние на развитие философии лечения АА. Важно отметить, что настойчивое желание Уилсона понять то, что он переживал, заставляло его бороться и прояснять психологические, религиозные и духовные аспекты того, что позже должно было стать идеей Анонимных Алкоголиков. Именно желание Уилсона истолковать и определить этот опыт позже привело его к контакту с Оксфордскими группами.

Уилсон писал: «Когда ученик готов, появляется учитель» (цит. по Kurtz, 1979). Так оно и случилось — Уилсон скоро подружился с лидером движения. Результирующий обмен был взаимным, и скоро духовные принципы Оксфордской группы, а именно: (1) самоисследование; (2) признание ошибок; (3) искупление неправильных поступков, и прежде всего (4) постоянная работа с другими, стали фундаментом, на который опирались АА. Формулировка основных принципов АА — дефекты характера, возмещение нанесенного вреда, работа с другими — может быть напрямую прослежена до движения Оксфордских групп, Ральфа Уолдо Эмерсона и влияния Трансценденталистов. Применение этих принципов в конце концов привело к развитию лечебной модальности, которая вскоре должна была стать непревзойденной в лечении алкоголизма и наркомании.

АА — почему и как это работает: интерпретация АА

Анонимные Алкоголики описывают свою организацию как «товарищество мужчин и женщин, делящихся друг с другом опытом, силой и надеждой таким образом, что они могут решить свою общую проблему и помочь другим выздороветь от алкоголизма» и добавляют, что ее цель — «остаться трезвыми и помочь другим алкоголикам достичь трезвости» (Анонимные Алкоголики, 1939). Анонимность требуется для того, чтобы избежать возможной стигматизации членством в ней и остракизма семьи и друзей. Анинимность является также залогом конфиденциальности, которая позволяет свободно и чистосердечно дискутировать о своих проблемах и трудностях.

Однако, краеугольным камнем философии АА остается признание и принятие того, что у человека есть проблема неконтролируемого пьянства. Члены Анонимных Алкоголиков не занимаются нянчением симулянтов. Они делают все, чтобы было понятно: если кто-то действительно собирается бросить пить, члены общества должны в любом месте и в любое время прийти ему на помощь. Программа не будет работать с теми, кто только хочет бросить, или хочет бросить потому, что боится потерять семью или работу. АА утверждают, что эффективное желание должно основываться на живом интересе к себе. Кандидаты должны быть по горло сыты социальным одиночеством, которое типично для неконтролируемого пьяницы, и должны хотеть привнести некоторый порядок в свою полную ошибок жизнь.

Анонимные Алкоголики руководствуются предлагаемыми ими «Двенадцатью Шагами». «Предлагаемыми» — слово, которое следует подчеркнуть, поскольку в АА нет долженствований, за исключением тех, которые участники устанавливают для себя сами. Изначально члены АА будут демонстрировать, что алкоголики могут быть приняты и любимы. Алкоголики, приходящие к АА в первый раз — чужие, отверженные и одинокие — принимаются как ценные представители человеческого рода, достойные того, чтобы их спасать. Слушая, как участники делятся жизненными переживаниями, такими же ужасными, как их собственные, а затем отмечают, как они преодолевают свои проблемы, связанные с пьянством, алкоголики наполняются надеждой: ведь если другие участники смогли это сделать, возможно, и у них тоже получится. Они приобретают мотивацию к тому, чтобы попытаться.

Алкоголики научаются жить одним днем без выпивки. Посещая встречи АА и проговаривая свои проблемы, они усиливают сопротивление пьянству и постепенно реконструируют свой стиль жизни, устраняя из него зависимость от алкоголя. Самый критически важный момент — это признание себя человеком, чья болезнь заключается в неконтролируемом пьянстве; алкоголик должен принять основное положение, которое становится фундаментом всей реабилитационной программы: «Даже один глоток — это слишком много».

Повинуясь природе своей болезни, алкоголики выработали систему отрицания и рационализации. Эти психологические защиты, препятствующие распознанию и признанию своей болезни, также полно задействованы в их расстройстве и замысловато связаны с ним, как и собственно алкоголь. Вернон Джонсон (Vernon Johnson, 1973) лучше всего выразил игру этих динамик: «Первичным фактором в этом первичном условии является заблуждение, или нарушение суждения, которое держит ад-диктивную личность в плену паттерна саморазрушения. С ним нужно иметь дело в первую очередь, поскольку оно блокирует вхождение в любой терапевтический процесс. Алкоголик избегает или отрицает абсолютно любую нужду в помощи. Нужно помнить, что он не в контакте с реальностью» (стр. 44).

АА распознает нужду в таком признании (первый из двенадцати шагов), но оно может произойти, только когда алкоголик достигнет своего кризиса и на глубочайшем, нутряном уровне капитулирует перед Силой, большей, чем он сам. Духовные и религиозные динамики выздоровления невозможно переоценить, поскольку алкоголики должны конфронтировать со своим голым существованием. Экзистенциальные обертона такого кризиса — центральный психологический фактор программы выздоровления. Алкоголиков просят просто поменять деструктивную зависимость от алкоголя на конструктивную — от Силы (шаги Второй и Третий). Что именно алкоголик думает по поводу природы этой Силы, для АА неважно. Важно, чтобы новички понимали: они не могут управлять частью своей жизни, затронутой пьянством. Капитулируя, алкоголики видят, что можно рискнуть быть собой, и сознательно идут на углубление осмысленных отношений с другими, поскольку это поможет им выздоравливать.

Как только такая нутряная капитуляция перед духовным пробуждением достигнута, алкоголики должны внести свой личностный вклад. Прощение и искупление — это трудные процессы. Дурные поступки, совершенные в период болезни, никогда не могут быть полностью исправлены. Процесс примирения — часть монотонн

⇐ Предыдущая36373839404142434445Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: