Быть учителем - это счастье. 4 глава

Иван Сергеевич был начальствующим, представительным мужчиной. Важный, респектабельный, солидный, никогда до нас, мелюзги, не нисходящий. Он всегда был чем-то озабочен. Наверное, так это и было. Ответственность у него за состояние МТС, проведение сельскохозяйственных работ, конечно, была великая. Его жена тетя Поля (так мы ее звали) была простой, обыкновенной женщиной. Она не работала, домохозяйничила. Не помню ее в праздничном наряде. Жили с ними дед и бабушка; кажется, они были родителями Ивана Сергеевича. Старик - высокий, статный, благообразный, с «ворошиловскими» седыми усами и клинышком бородкой, как у Калинина. Всегда строгий на вид. Меня, думается, недолюбливал. Неверное, за то, что я нередко обижал его внука Сережу. В свою очередь, про себя я называл его жандармом. Я был неуравновешенным и вспыльчивым ребенком. Однажды за что-то разъярился на этого Сережу, долго бегая за ним с обрывком цепи. Не знаю, что было бы, если б я его нагнал. Меня кто-то поймал, я вырывался, кричал. После этого случая «жандарм» смотрел на меня особенно грозно и сердито, а я долго обходил его стороной, не забывая бросить в его сторону: «жандарм, жандарм»!

Бабушка Аксинья была кроткой старушкой. У меня к ней никаких «претензий» не было. Очень смутно помню ее лицо. Но хорошо помню ее лепешки, белые, пухлые, с вздувшимися местами коричневыми корочками. Иногда она выносила их в чуланчик в коридоре. Они жили побогаче нас, были приписаны к «закрытому» магазину в отличие от нас, что не мало задевало мое самолюбие. Мне хотелось, чтобы мы были богатыми. Однажды спросил маму: «Мам, а мы богатые?». «Богатые, богатые», - со смехом отвечала мама.

Пироги, лепешки, булки у нас были очень редко, поэтому я, не испытывая особых угрызений совести, иногда навещал чуланчик бабушки Аксиньи и приворовывал что-нибудь из съестного.

Запомнилось первое посещение кино. Наверное, это было в 1942 году. Пришли с братом Геной в кинозал, сели на свои места. Огляделся: все стены зала были увешаны разными плакатами, призывными лозунгами и т.д.

«И это-кино?» - разочарованно спрашиваю брата. «Нет, кино будет вон на том белом полотне. Будут живые картины. Сиди смирно и жди». Мне смирно не сиделось, крутился, как на шиле. Скорее хотелось увидеть кино. Вот погас свет и на белом полотне замелькали строчки текста, в которые я не вчитывался, после чего началось действо.

Кажется, смотрели «Она защищает Родину». Там есть такой эпизод: танк, которым управляет «она», гонится по улице за фашистом; он бежит, петляя впереди его; танк догоняет, немец прыгает на обочину, цепляется за росший здесь куст, срывается и падает под гусеницы. Публика, в основном детская, восхищенно ликует.

Потом смотрели «Радугу», «Зою» и другие фильмы. Через эти фильмы мы познавали науку ненависти к фашистам, горели чувством отмщения за поруганную Родину, воспитывались в патриотическом духе.

Недалеко от села, за колхозными дворами, в землянке жили военные. У них были тоненькие книжечки-брошюры, кажется, из серии «Для молодого бойца». Они давали их нам читать. Запомнился рассказ о бойце-снайпере, который уничтожил в Сталинграде несколько десятков фашистов. Точное название рассказа и его автора не помню. Такие произведения тоже воспитывали в нас ненависть к захватчикам нашей Родины.

В каникулярное время мы частенько пропадали в мастерской МТС. Здесь ремонтировали трактора, молотилки (комбайнов еще не было), сеялки, плуга и другую сельскохозяйственную технику. Интересно было наблюдать за работой токарных, сверлильных станков. Все станки приводились в движение ленточными трансмиссиями.

Двигатель стоял в соседнем помещении, от его шкива через отверстие в стене шла основная трансмиссия на общий вал, а от него уже шли ленты на шкивы каждого станка в отдельности, причем снималась или одевалась лента на станочные шкивы с помощью длинного рычага, который находился в стороне от каждого станка.

Интересно было наблюдать за металлической стружкой, снимавшейся резцом на токарном станке с той или иной детали; она в начале пламенела, затем приобретала синевато-фиолетовый оттенок, по остывании становилась серой и неприглядной. Нередко об ее острые края мы ранили себе пальцы. На территории МТС находилась маленькая избушка, нечто вроде бани, называемая паяльней. В ней производилась напайка баббитом вкладышей; ремонтом шатунных подшипников, если не ошибаюсь, называлась эта процедура. Данная операция, видимо, была достаточно сложной, не каждый ее мог выполнить; как правило, ее выполнял мой отец.

В углу избушки стоял горн, огонь поддерживали мехами, последние приводились в движение (вверх-вниз) с помощью рычага. Эту операцию частенько доверяли мне или кому-нибудь из нас, ребятишек.

Уголь готовился так: бревна древесины накладывались штабелем, засыпались землей, с одной стороны поджигались; они медленно тлели, превращаясь в крупный уголь, который и закладывался в горн.

Как-то зимой из города Горького приехал инженер-мужчина средних лет, худощавый, неулыбчивый, при галстуке и белой рубашке, одним словом, интеллигентный человек.

Мама почему-то его недолюбливала и называла за глаза «палестиной». Какой смысл она вкладывала в это слово, не знаю. Всего скорее,был привередливым. Наверное, когда он уехал (жил у нас), она свободно вздохнула. Его задачей была организация при МТС мельницы. Она была сделана. Мы иногда наведывались сюда и наблюдали процесс превращения зерна в мучной ручеек, под который подставляли мешки. Долго здесь мы не могли находиться, т.к. в воздухе находились мириады мучной пыли, через которые даже солнечные луч, проникавший сверху через окно, пробивался с трудом.

Своеобразным критерием «соревнования» между мной и Сережей Горюновым было количество наезженных километров - кто больше накатается на машине. В ту пору в МТС было две машины, легковая «Эмка» и грузовая «полуторка». На «Эмке» по положению мне приходилось кататься (разумеется, в качестве пассажира) редко.

Помню одну такую поездку с отцом весной в разлив реки Пьяны до села Ветошкино. Здесь через реку был длинный деревянный мост, построенный еще в дореволюционное время. В 1942 или 1943 году его снесло ледоходом. «Быки», предназначенные для крушения больших льдин на более мелкие при движении льда, еще стояли долгое время, а срезанные остатки свай торчали из воды еще в 60-ые и 70-ые годы. Очевидно, цель поездки была посмотреть состояние моста.

Через несколько дней мы приехали сюда уже на грузовой машине, привезли несколько бочек керосина: на «носу» была посевная. Взрослые с трудом сгружали их с машины, нагружали по одной в лодку и перевозили на другой берег.

Шофером на машине работал дядя Ваня (кажется, Кислов была его фамилия). Он запомнился мне добрым человеком, с размазанными по лицу пятнами машинного масла, с черными от мазута или масла руками; в довершении всего на нем была буквально насквозь промасленная фуфайка, которая при неосторожном обращении с огнем могла вспыхнуть факелом. Видимо, Бог берег его.

У него был сын (звали его Геной) года на 2-3 старше меня. Он всегда ездил с отцом, такой же чумазый, помогал ему во всем, в том числе и ремонтах машины, и не случайно в 12-13 лет он научился водить машину как профессиональный шофер. Он был небольшого роста и ему приходилось тянуть шею, чтобы головенка была хотя бы чуть-чуть выше руля. В таком напряженном положении, конечно, ему было трудно управлять машиной.

Помню появившиеся «трёхтонки» (ЗИС) обыкновенные (на бензиновом топливе) и газогенераторные, у которых по бокам кабины стояли «печки», в них закладывались древесные чурки, при сгорании которых образовался газ, на нем и работал двигатель.

На этих машинах мы не катались; они не были приписаны к МТС. Как уж мы учитывали наезженные километры, один Бог знает. Но каждому хотелось «переездить» друг друга. Наверное, не обходилось и без «приписок». Даже в письме Сергею Горюнову из Тарханова я перечислял свои поездки.

Вот, пожалуй, и все, что я мог вспомнить о годах жизни в селе Гагино в 1941-1945 годах. А записал я их в апреле 2000 года, спустя 55 лет. Интересен сам процесс воспоминаний. Кажется, уже все проявилось в памяти, но проходит какой-то промежуток времени и вырисовывается еще что-то неоформленное, смутное; по каким-то логическим связям это нечто неясное, размытое становится все более и более очерченным и… вот уже из глубин памяти всплывает еще какой-то факт жизни.

Так внезапно высветился эпизод рыбалки наметкой с отцом в одну из весен во время водополья. Река Пьяна разливается и течет позади усадов улицы, выходящей к пенькозаводу. Вот здесь мы и рыбачили, пройдя по берегу почти до завода. Много раз отец забрасывал наметку и лишь иногда попадалась одна - две мелких рыбешки. На небольшую ушицу все-таки натаскали, но еще больше я «натаскал» свои ноженьки, что едва дошел до дома. Вот такой вспомнился случай.

Или: от села Шерстино до Гагино и далее почти полукругом идет косогор. Очевидно, здесь когда-то протекала река Пьяна и косогор был ее правым берегом, если принять во внимание, что правый берег по течению всегда гористый в Северном полушарии. В селе Гагино, особенно от Дома Советов до больницы (старой) и далее, уклон довольно высокий, метров 50-70, и очень крутой.

Зимой мы любили здесь кататься на лыжах, санках, в больших корзинках- плетюхах (ледянках).

Ледянку готовили так: дно и боковые стороны корзины обсыпали снегом и обливали водой. Катание в них было довольно забавным зрелищем. Она крутилась, вертелась в разных траекториях и вместе с ней -«плетюханафт». Это что-то напоминало процесс подготовки космонавтов на центрифугах, вращающихся в различных плоскостях. Отсюда и «изобретенное» мною слово «плетюханафт». Очень часто «наездник» вылетал из неё и плетюха катилась в одну сторону, а человек - в другую.

Моего четвертого брата (1939 года рождения) звали Сашей, Шурой, Шуриком. Был шустрый малый, озорной, с задоринкой и смешинкой в глазах. Ну, маленький бравый солдат Швейк да и только! За бескозырку с ленточками, на которой было написано «Чапай», наградили его прозвищем Чапай.

«Чапай, скатишься с этой горы?», - говорим ему. «А то!»- отвечает задорно. Привязываем его к санкам и спускаем. Следом за ним спускаемся вниз. «Жив?», - спрашиваем. А у него только глазенки сверкают.

Однажды мы за него не на шутку испугались. Неровный, ухабистый был склон. Где-то на середине спуска санки подскочили и перевернулись и наш «Чапай», пока летел до низа, перевернулся 5-6 раз. Наконец, санки остановились; мы смотрим сверху вниз и…не видим никакого шевеления. Сбежали. Боимся подойти: жив ли? Слава Богу, расшевелился, но отделался ушибами и синяками.

Мерлек.… Внизу, под взгорьем ровная площадка; здесь, еще до войны, я впервые увидел приземлившийся самолет. А в военное время здесь довольно часто садился «кукурузник», неказистый, 2-х крылый, винтовой самолет.

Он привозил какую-нибудь дефицитную деталь к трактору, комбайну или какой-либо другой сельскохозяйственной машине. Самолет, как правило, пролетал над мастерскими МТС и нашим домом, а затем летел к Мерлеку, где и садился. Запомнился летчик с забинтованной головой; он выбросил деталь из кабины, тот час взревел мотор, и самолет, коротко разбежавшись, опять полетел в сторону города Горького. Такой была оперативная помощь запчастями в годы войны.

И… еще одно воспоминание тех лет.

Прочитал роман-газету «Загляну в бездну» (Какое было замечательное издание! Все новинки художественных произведений! Дешевое, доступное!). В нём есть описание бреда Колчака при его заболевании воспалением легких. Вспомнился и мой «бред», очевидно, тоже при пневмонии. Я лежу на кровати у стены; надо мной часы-ходики. Каждое тиканье отдается в моей голове ударом молота о наковальню. Я куда-то лечу в пропасть; я вижу свой полет как бы со стороны; что-то тяжелое наваливается на меня, я задыхаюсь, мне не хватает воздуха. Огромный шариковый подшипник по наклонной доске наезжает на меня, грозя раздавить. Наезжает и откатывается. Так повторяется много раз:наезд- отказ, наезд-отказ. А шарики подшипника ярко-красные, кровавые, словно пузыри, лопаются и сочатся чем-то оранжевым. Открываю глаза и долго не могу сообразить: где я, что со мной. Наверное, в этом тяжело-тягучем сне я что-то говорил, бормотал, метался, поскольку, когда приходил в себя, видел склонившееся надо мной озабоченное лицо мамы. Взрослые говорили о каком-то кризисе. Возможно, это был кризис моей болезни: маятник качнулся в сторону выздоровления. Я вспоминал об этом заболевании, когда на рентгеновском снимке в левом легком у меня находили шварту (рубец), и забывал до следующего флюорографического обследования.

Но… ставим точку на этом периоде.

Р.S. За всё последующее время в Гагино пришлось побывать много –много раз, не говоря о том,что здесь я окончил среднюю школу. Остановлюсь на последнем посещении в день села 24 сентября 2016 года. После застолья в гостях у Сутыриных(родителей мужа моей внучки Оли) решил спокойно прогуляться по местам своего детства. Сначала пошёл к пруду, где я по случайным обстоятельствам чуть-чуть не утонул. Определил место,где мы ловили карасей на удочку. Оно не изменилось. Пошёл на противоположную сторону пруда. Раньше здесь было поле, на котором мы боролись с сусликами. Теперь здесь сплошная застройка. Заборы отступают от кромки воды на 50-70 см. По этой узкой полоске вышел примерно к месту моего «утопления».Постоял здесь, вспомнил как это было. Видимо, Провидение спасло меня.

Поднялся вверх,прошёлся по территории застройки к выходу на трассу Гагино-Юрьево. В одном месте она пересекала овраг, через который я перебирался, когда ходил в Гагино за лекарством для умирающей сестрёнки Зины.

Хотелось найти место где стоял дом, в котором мы жили. Пошёл вверх от бензоколонки, но выйти здесь на предполагаемое место не удалось из-за сплошной застройки и огороженных садовых участков. Решил искать от школы; дом находился в100-150 м. от неё. В сторону трассы Гагино-Лукоянов (тогда была лишь грунтовая дорога) был луг,а в сторону Лукоянова через несколько метров от дома начинались колхозные поля, на них тётя Катя катала нас на тракторе. На месте луга(частично) теперь находится стадион. Прошёлся по нему в сторону предполагаемого нахождения дома. Но и здесь пройти не удалось: пошли застройки и огороды. Наверное, место дома можно определить лишь с высоты. К сожалению, в моём распоряжении не было ни вертолёта, ни воздушного шара.

Вернулся к школе. Подошёл к группе молодых девушек. С юмором рассказал как «громил» в школе в годы войны фашистов.

Прошёл в бывший парк около бывшего Дома Советов,здесь мы сфотографировались после последнего экзамена возле памятнику Ленину. Сфотографировал надгробный памятник Александру Михайловичу Приклонскому (1787-1855г).привезённый сюда из с.Утка.

Решил пройти в ту часть улицы,в которой жил одноклассник Юра Сорокин.Один дом показался похожим на «сорокинский».Постучал. Вышла пожилая женщина. Нет,о Сорокиных не слышала. В крайнем доме жили Тихоновы. Женя дружил с моим братом Геннадием.Работал директором школы. Рано умер. Царствие ему Небесное. Вот таким выдалось это посещение Гагино.

 

 

Тарханово

Нет, это не Тарханы, что в Пензенской губернии, где родился М.Ю. Лермонтов. До революции село принадлежало князю Урусову Ф.М. Он был гласным Сергачского Земского Собрания. Не знаю его больших заслуг, но начальную школу в селе он построил. Несколько месяцев мне довелось в ней учиться; к этому времени (1945 год) она уже была старенькой - престаренькой. Но… по- порядку.

В каких-то верхах зимой 1945 года было принято решение об организации МТС в селе Тарханово, расположенном в 17-20 километрах по дороге (тогда об асфальтированной нынешней трассе не могло быть и речи) от Гагино на Салганы - Сергач. Отца (уже не впервые) назначили механиком во вновь организованную машино-тракторную станцию. Первое услышанное об этом селении - летом оно зарастает крапивой и репейником. На поверку так и было: вдоль широких улиц от дорог и почти до домов по всему селу буйно произрастала выше названная растительность, в которой мы прятались, играя в прятки.

Где-то в середине мая (я несколько дней не доучился до конца учебного года) мы с мамой повели корову обходным путем, т.к. по прямой дороге где-то не было моста через реку Пьяна. Обходной путь шел через Ломакино - Ханеевку - еще какие-то села - Тарханово. Этот путь мы прошли за один или два дня. Остановились у знакомой родителям женщине, звали ее тетей Марусей, если не ошибаюсь. Отмылся от грязи и… на печку. Позднее, кажется, в этом доме некоторое время находилась дирекция МТС, и здесь же жил директор Дмитриев Николай Александрович из города Сергача, недавно демобилизованный из армии.

P.S. Когда много лет спустя я приехал работать в город Сергач, узнал его среди мужчин, стоявших на улице. Он мало изменился, был таким же сухощавым,тихо, степенно говорил, разве только голубые глаза немного повыцвели. Позднее узнал его супругу Александру Максимовну Краснову (почему-то она носила свою девичью фамилию), заведующую М-Майданским детским домом, в который мы иногда приезжали врачебной бригадой осматривать детей. Была милой, приветливой женщиной. Со временем не стало детского дома(был он межрайонного значения) из-за отсутствия контингента беспризорных детей. Сломали дом, некогда принадлежавший какому-то барину, но, видимо, рано сломали. Кто бы мог подумать, что теперь в нашей стране, при «новой» власти, в начале 21-го века,брошенных детей будет тысячи. Это «дно» гораздо глубже, чем в царской России. Большинство, конечно, устроены в интернатах, но многие бродяжничают, бомжуют, воруют, попадают в детские колонии для несовершеннолетних. Это дети из асоциальных семей, где родители пьют, опустились, и дети им не нужны. Много лет уже нет Александры Максимовны. Царство ей Небесное. Николай Александрович умер не так давно (3 марта 1982 года), а сегодня утром (2 августа 2007 года) был у его сына Евгения Николаевича, много лет работавшего в милиции замполитом; давно уже вышел на пенсию, но ещё продолжает работать в администрации района.

Но… вернемся к основной теме. У тети Маруси было два сына; один -примерно моих лет; второй, Сергей, лет на пять старше меня. Сергей, с ним я подружился еще в Гагино, куда он приезжал по каким-то своим делам, заходил к нам. Он был удивительно компанейским парнем и хорошим завирушкой. Увидев, например, нырнувшего в свой домик скворца, говорил мне: «Хочешь, я достану тебе скворчиных яиц?». Я собирал тогда коллекцию яиц. «А как?», - спрашиваю.

«Как, как? Залезу по шесту, нырну в дырку, наложу в карманы яиц и… обратно. Вот так», - говорит серьезно без тени улыбки. Я смотрю с недоумением на него, он на меня, а в глазах все-таки появляется смешинка. И весь он был какой-то смешной, с ним было весело, просто и свободно.

Позднее, в конце мая мы уже все, кроме брата Геннадия, который сдавал экзамены за пятый класс, переехали в Тарханово. Здесь мы прожили до поздней осени.

Помню посадку картофеля в земляные глыбы (пахали тракторным плугом) на участке в конце села, в сторону села Утка, в которое мы с мамой ходили летом на сенокос. Я, наверное, взялся за косу первый раз. Косить было очень тяжело: густой клевер или вика стояли стеной, с трудом прокашивались, да и силенок -то было маловато. В Тарханове нам выделили дом, при нем был двор (держали корову) и небольшой участок земли, на котором мы посадили в ту пору зелень: огурцы, помидоры, морковь, лук, брюкву.

Трудное было время. Слезы от горя и слезы от счастливых моментов перемежались.

Возвращались с фронта солдаты - мужчины и солдатки - женщины (связистки, зенитчицы, медицинские сестры и с другими профессиями, востребованными войной и временем). Вот была радость на селе! Не без горчинки (словно уцелевшие солдаты в этой бойне-войне несли какую-то частицу вины за не вернувшихся), но все равно радость была великая. Сегодня гам, веселье- в одном конце села, завтра - в другом. Постепенно жизнь входила в обычную струю: нужно было пахать, сеять, растить хлеб, косить, жать, заготавливать сено, выращивать скот и т.д. и т. д.

Труд, труд, труд! И все-таки каждый вечер собиралась молодежь на «пятачке» возле магазина в центре села. Песни, танцы, пляски под гармонь, смех, визг до полуночи и… постепенное уединение парочками. Мы, ещё не юноши, бесстрастно наблюдали за всем этим действом, «содомом и гоморрой» вечеров и тоже задерживались допоздна.

Как и положено в нашем возрасте, конечно, озоровали. Нам доставляло удовольствие незаметно подкрасться и забросать крайних репьями.

Царем и богом на селе был милиционер Котин Михаил Васильевич. Его почитали и боялись больше, чем, скажем, учителя, хотя более авторитетной и почитаемой профессии на селе в то время не было. Его жена (мы ее звали тетей Настей) была тихой и кроткой женщиной. Родом они были из села Крутец Бутурлинского района. Были у них сын Петя и дочь Дина. Петя всегда ходил чистеньким, опрятно одетым - такой маленький интеллигентик. Высокомерный, бахвалистый, в то время ему было лет 14-15, на 4-5 лет старше меня.

Однажды совершил героический поступок, в корне изменивший мое мнение о нем. Шел по крутому берегу пруда, разодетый, в белой рубашке с воротом «апаше», в брюках на помочах.

Кто-то из купающихся ребят стал тонуть. Петя молниеносно, во всей праздничной одежде, с берега махнул в воду (я, как сейчас, помню его полет в воздухе с вытянутыми вперед руками) и спас утопающего. Мы смотрели на Петю как на героя.

Дина, рыженькая, с многочисленным веснушками на личике, принимала участие в наших многочисленных играх. Кажется, подружек у неё не было. Их дом находился неподалеку от нашего, поэтому она тяготела к нам. Часто, проходя мимо, я наблюдал патриархальную картину их семейного чаепития на крыльце.

Пути Господни неисповедимы. В году пятидесятом (они тоже в 1946 или 47 году переехали в Ветошкино) я в неё страстно влюбился. Учился я тогда в 9-ом классе, она - учащаяся сельхозтехникума в Ветошкине. Но, об этом романе позже.

Что еще запомнилось из Тархановской жизни? Однажды под вечер мы поехали с отцом на выселок Стрелку, что находился в лесу в нескольких километрах от Тарханова. Мы: это- я, старший брат Гена и его товарищ постарше нас. То ли бензин кончился, то ли застряли в какой-то буче, но машина заглохла. Отец ушел за помощью, а мы остались в кабине, тесно прижавшись друг к другу от ночной прохлады, а больше от страха: темень, тишина, которая зовется звонкой, таинственность.

Вот что-то хрустнуло, вот прокричала какая-то птица, вот зашуршала листва, вот.… К тому же «товарищ» начал рассказывать страшные истории про леших, домовых, чертей, ведьм; наверное, он делал это умышленно, нагоняя на нас еще больше страха, от которого не раз холодные мурашки пробегали по спине. О сне не могло быть и речи: нам казалось, что вот-вот кто-то откроет внезапно дверцу кабины и вытащит нас.Лишь под утро, когда пришел отец, наши страхи отошли. Продрогшие, голодные вернулись домой.

И еще несколько воспоминаний. Ходили в лес за хворостом для плетня огорода (здесь я научился их плести), за орехами. Однажды среди кустарника я набрел на дикую яблоньку. Как она попала сюда одна - одинешенька, каким ветром занесло, - не понятно, один Бог знает. Одна среди осинок и орешника. Да такая раскрасавица, распрекрасная, подобранная, аккуратненькая, усыпанная яблоками-шарами в красную полоску на желто-зеленом поле плода. Ну… вызывающе красива.! Укусил-попробовал и… рот перекосило: лицо мое было в невозможной описанию гримасе. Такая кислятина! Доподлинно: не все то золото, что блестит. Но я все-таки оборвал все до единого яблочка, принес их домой и положил в лежку. Каждый день я любовался ими; ждал, что они созреют, будут сладкими. Думал угостить ими братца, который уехал на переэкзаменовку по русскому языку в Гагинскую школу (весной получил двойку за диктант). Приехал с кислым лицом - получил единицу. Яблоки, все-таки убавившиеся в своей кислоте, были кстати. Скушали такими, какими были. Как-то ходили по ягоды в луга в сторону к селу Утка. Что сталось с этим селом в перестроечное время, не знаю. Помню, в селе стояла красивая церковь.

В селе Муратовка, что в 3-4 километрах от Тарханова, имелся большой пруд. Говорили, что в нем водятся большие карпы и чуть ли не выпрыгивают на берег, только успевай их подхватывать.

Долго мы ходили по берегу, но никаких карпов не видели. Очевидно, во время нереста они действительно подплывали к берегу, терлись об мель, выпуская икру. Но этой поры мы не застали.

В Тарханове я пошел в четвертый класс. Запомнилось старенькое здание начальной школы, построенное до революции князем Ф.М. Урусовым, владельцем села. Семилетняя школа была в селе Муратовка, куда ходил мой брат Гена. Учился в Тарханове я всего несколько месяцев; не запомнился никто из учеников, даже учительница вспоминается смутно. Не было учебников, бумаги.

В один из воскресных дней я отправился пешком на базар в село Гагино (где-то километрах за пятнадцать). Уже выпал первый снежок. Видно, храбрый я был: не побоялся один совершить на своих двоих такое путешествие. На базаре я купил одну 12- листовую тетрадку, кажется, за тридцать рублей (купюра была красной). Очень захотел есть, а денег хватило на одну - две кисти мороженой рябины. Пройдя несколько километров к дому, у меня страшно разболелся живот. Настолько сильными были схваткообразные боли, что я выл по-волчьи. Пришел домой серо-зеленый и мама отпаивала меня молоком. Запомнилась мне эта мороженая рябина на всю жизнь.

Осенью МТС перебазировали в село Ветошкино, куда мы переехали уже на постоянное место жительства перед ноябрьскими праздниками. После отъезда из Тарханова в 1945 году был здесь еще раз в 1986 году на похоронах племянника отца Алексея Петровича Филинова. Я давно его не видел. В гробу лежал совершенно незнакомый старик с одутловатым лицом. Царство тебе Небесное, дядя Леша, как мы тебя звали.

P S. В Тарханове удалось побывать дважды. 19 сентября 2015 г-проездом, посетили кладбище, поклонились Алексею Петровичу и его супруге Александре Яковлевне. В следующем году (27 июня) попросил брата Алексея свозить меня специально: очень хотелось посмотреть село, в котором прожил несколько месяцев детства. Оно и тогда было неприглядным, заросшим репейником, крапивой и прочим бурьяном Поэтому за моим братом Славой, родившимся здесь, прилипло прозвище «Репей».Но были улицы, порядки. Теперь я не увидел села. Отдельные дома смотрелись вкраплениями среди сплошной заросли; улицы, как таковые, не просматривались. Узкие дорожки к домам были окаймлены с обеих сторон чертополохом выше человеческого роста. Одна из них привела к дому,в котором когда-то жили Филиновы. Он очень походил на тот, в котором мы жили. Пройтись по селу, посмотреть на него - невозможно.

Разочарованным уехал я из Тарханова. А так хотелось увидеть кусочек детства. Немудрено:71год пролетело с тех пор;

годы перестройки и наступившего за ней капитализма совсем доконали село.

Итак,мы в Ветошкине.

Это было совсем другое село и другие жители. Поразил сосновый парк, который переходил в естественный лес. Собственно, это тоже была ухоженная парковая зона, покато спускавшаяся к реке Пьяне. На разных уровнях склона параллельно реки были проложены дорожки, выложенные красным кирпичом. По ним когда-то прогуливались владельцы села Пашковы. Можно было прокатиться и на дрожках. После Революции кирпич выбрали окрестные крестьяне, но в целом дорожки сохранились, и мы в ребячестве гуляли по ним. За сосновым парком (по рассказам одной старушки его посадили в 1914 году) раскинулся дом-дворец Пашкова, краса села и всей округи. В этом дворце причудливой архитектуры (с элементами готики, с многочисленными трубами-макетами и другими элементами украшения) несколько десятилетий находился сельскохозяйственный техникум. В селе была (и есть, в 2003 году исполнилось 100 лет) школа, 2-х этажное здание из красного кирпича. Школа тоже была построена Пашковыми для обучения сельской молодежи. Сохранилось здание частной больницы, в котором в разное время размещались медпункт, кинозал, позднее -Дом Быта; часть здания переоборудовали под квартиры.

Сохранилась и церковь. Построена в 1810-19 годах в честь Усекновения Главы Иоанна Предтечи и Крестителя Господня.

Функционировал конезавод.

Прекрасны окрестности с лесными угодьями причудливых названий: Леквасная, Розня, Гусев дол, Лопата, Норка, Антонов рукав, Китава.

Одним словом, село мне очень понравилось. Оно не шло ни в какое сравнение с Тархановым, с его зарослями крапивы, лопухов и репейника.

Зимовали в доме Полины Яшиной. Это была женщина лет сорока, вдова, колхозница, «богатая», как и все в то время, неоплачиваемыми трудоднями. В войну она прижила ребенка, а муж, вернувшись с фронта, не простил ей измены и жить с ней не стал. Была у нее дочь Нюра, старше меня на несколько лет, учившаяся со мной вместе в 4-ом классе. Забитая, тихая, кроткая, как монашка. Редко можно было слышать ее голос. Вся она была в себе.

Тяжелейшее было время. Наверное, не зря запомнился обед из тушеной картошки с зайчатиной, приготовленный в русской печи. Кто-то из сослуживцев отца был охотником, ему посчастливилось подстрелить зайца, благо в то время их расплодилось множество; мама потушила его в русской печке. Сначала вкушали (именно, вкушали, а не просто ели) взрослые, а мы, глотая слюнки, с нетерпением ждали своей доли и очень боялись, что нам не достанется. Досталось! Пишу эти строки и… слюнки, как тогда готовы капнуть на лист. Как сейчас я обоняю аромат этого кушанья! Дух-то какой был обворожительный! Тогда мы уплетали это блюдо, конечно, без стопки (взрослые не упустили случая пропустить в горлышко и… не по одной); сейчас я непременно тоже бы последовал их примеру: как же не сдобрить такое чревоугодие!

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: