 |
Просто дети
|
|
|
|
Я узнала её сразу, как только увидела. Увидела краем глаза в большой толпе в туманный день. Она была в траурном платье с кружевами, маленькой шляпке с густой вуалью и тонких перчатках. Казалось бы, обычная барышня, вдова, наверное, или с похорон возвращается – ан нет. Было в её облике что-то чуждое, нечеловеческое, что-то такое, что врезалось мне в память ещё тогда, в детстве. Она как будто сияла изнутри. Таким мертвенным, потусторонним светом. При первой встрече я подумала, что дело в цвете её кожи – белой, как едва распустившийся бутон водяной лилии, – но вскоре поняла, что ошиблась. Она светилась даже тогда, когда с головой закутывалась в свои шали. Этот свет проникал повсюду – холодный, вечный, неумолимый. Он не мог нести ничего хорошего. Но сейчас я, как ни странно, обрадовалась этой встрече. Возможно, потому что она навеяла мне приятные воспоминания. Воспоминания о моём последнем счастливом вечере. Вечере, когда я ещё была нормальным человеком и представления не имела, что ждёт меня впереди.
В тот вечер у меня сильно болело горло. В городе бушевала эпидемия ангины. На улице целый день валил снег, сквозь завесу которого с трудом угадывалось низкое серое небо и одиноко стоящие фонарные столбы. Я сидела в кресле-качалке и причёсывала свою любимую куклу Марину – рыжую девочку с печальными голубыми глазами. На полу, свернувшись калачиком, спал кот Якоб – пушистый увалень персидских кровей. Мой старший брат Максимилиан склонился над столом и делал домашнее задание. На каминной полке медленно тикали часы, из которых то и дело выскакивала неуклюжая ржавая кукушка. Папа всё обещал её отремонтировать, да не мог выкроить свободную минутку. Снизу из гостиной доносился смех и разговоры – у родителей были гости, они обсуждали светские новости, премьеры в театрах и платья, которые носят в Петербурге. Кто-то играл на пианино измученный вальс. Мне хотелось танцевать, но я боялась отвлечь Макса от учёбы. Поэтому я просто расчёсывала Марину и следила за заводным паровозиком, который ездил по кругу возле кровати брата. Мне очень хотелось с ним поиграть, но я не решалась подойти. Всё-таки, мама подарила его Максимилиану. Эх, если бы я могла усадить на него всех своих кукол и спустить их по лестнице прямо в гостиную… Это наверняка позабавило бы собравшихся там господ…
|
|
|
Я размышляла об этом, а за окнами постепенно темнело. Этот вечер был удивительно красивым и безмятежным. Вся моя жизнь была безмятежной. Пока не появилась эта дама в чёрном. Сперва я услышала шорох её подола, тихо прошелестевшего по ступеням, потом увидела, как поворачивается медная ручка двери, и, наконец, встретилась с ней взглядом. Тогда она была без вуали, и я могла видеть её глаза. Совершенно бесстрастные, серые, как сталь. В них не было злобы или ненависти, только холодная решимость. И от этой решимости мне стало не по себе.
Я знала, зачем она пришла. Сомневалась только, за кем. За мной или за Максимилианом? Мы оба болели уже давно, но он, как мне казалось, шёл на поправку. Вон даже кашлять почти перестал. Значит, дело всё-таки во мне, заключила я. Было ли мне страшно? Конечно, было. Моим первым порывом было спрятаться под кроватью. Не закричать, не позвать на помощь – я понимала, что это бессмысленно, - а просто спрятаться. Попытаться отвести беду. Но мне это не удалось. Она всё равно забрала то, что хотела. А хотела она Максимилиана.
- Пойдём со мной, - сказала она, протянув ему тонкую руку в кружевной перчатке, - ты ведь знаешь, что не сможешь убежать. Я явилась за тобой, потому что пришёл твой срок. Не моя вина, что он наступил так рано. Это больше тебя и меня. Это судьба.
|
|
|
Её голос был так же холоден, как её глаза, и так же мелодичен, как мелодия пианино, по-прежнему звучавшая у меня в голове. Спорить с ним было бесполезно. Максимилиан пошёл с ней. А я осталась. Осталась сидеть в кресле, наедине с куклой, котом, железной дорогой и обитой плюшем лошадкой, которая покачивалась ещё несколько секунд после того, как дама в чёрном задела её своей накрахмаленной юбкой.
Я осталась здесь. Или, может быть, уже не я? Моя жизнь так и не стала прежней. И дело не только в одиночестве и боли утраты. Я начала видеть больше, чем другие. Слышать голоса. Ощущать присутствие людей, которых, как я понимала, не должно было быть рядом. Одни из них просто проходили мимо, другим нравилось потешаться надо мной, а третьи хотели мне что-то сказать. Что-то, что они сами считали очень важным, чем они хотели, но не успели поделиться с самыми близкими людьми. Я не хотела выполнять их просьбы, но они меня заставляли. Они умели быть настойчивыми.
Поначалу мне никто не верил. Взрослые считали, что я всё это выдумываю, чтобы как-то справиться с горем, а дети и вовсе смеялись, называя сумасшедшей. Тогда я страшно обижалась, а сейчас всё бы отдала, лишь бы оно так и осталось. Пусть бы меня считали милой чудачкой, которая любит приврать. Может быть, тогда мои невидимые друзья усекли бы, что донимать меня бесполезно. Но как-то раз – и дёрнул же меня чёрт! – я сболтнула сыну кухарки, что видела девушку в белом, которая просила меня извиниться перед каким-то Василием. Мальчишка тогда побледнел как простыня и чуть было не удрал от меня, но я надавила на него и вызнала, что Василий – это его дядюшка, у которого как раз невеста накануне свадьбы утопилась. Приревновала иль ещё чего. Об этой истории в нашем доме было не принято говорить, поэтому я никак не могла слышать её от кого-то, кроме прямой участницы событий. Так мне удалось убедить в своей правоте одного человека. А там и другие подтянулись. Слишком много я знала об их умерших родственниках, слишком личные вещи они мне рассказывали. Те, кому адресовались их послания, верили мне. Всегда. И это только усугубляло ситуацию.
- Слыхали, - шептались старушки на рынках, - а Анька-то, дочка часовщика Никифорова, с мёртвыми болтает! Не хотите к ней сходить? Говорят, это сейчас модно. Спиритизм этот. В Париже, вон, салоны открывают…
|
|
|
Салоны! Должно быть, думала я, их владельцы либо шарлатаны, либо обладают железными нервами. Мне и одного посещения в неделю хватало, что уж говорить о каждодневных сеансах на потеху публике? Да, я жила со своим даром уже много лет, но так и не привыкла к нему. Каждая новая встреча с заблудшей душой становилась для меня испытанием. Каждый гость рассказывал мне свою историю, порой банальную, но очень личную и тяжёлую. Мне проходилось переживать их снова и снова. Напитываться чужой болью, ненавистью, отчаяньем и одиночеством. Повторять заученные слова утешения, в которые и сама-то не шибко верила. Сбежавшие мужья, изменившие жёны, предавшие друзья, разбитые сердца, несчастные случаи, убийства и самоубийства… От всего этого у меня голова шла кругом. Один раз я помогала отцу в лавке, чинила старую музыкальную шкатулку с фарфоровыми куклами – заводные игрушки были папиным увлечением, которому он уделял даже больше времени, чем основной работе, - и чуть не лишилась руки. Слишком уж неожиданно пожаловала ко мне дочь купца Худякова, которая на днях скончалась от оспы. Она всего лишь пришла попросить, чтобы я простилась с её родителями – стандартная просьба, одна из самых простых. Но сколько же обиды было в её глазах, сколько злобы! Все, кто умер молодыми, носят в себе эту ненависть. Ненависть к живым и счастливым. Стоило мне увидеть её лицо, как шкатулка вылетела из моих пальцев и разбилась, а выскользнувшая из неё пружина резко полоснула меня по запястью. Сколько было крови… С тех пор я боялась эту шкатулку даже в руки брать. Слишком уж кукла с её крышки напоминала мне мёртвую девушку. Особенно теперь, когда её лицо покрылось множеством мелких трещин, похожих на следы от оспы. А может, это были цветы, вытканные на полупрозрачном шёлке вуали? Той самой, которую носила дама в чёрном? При одной мысли о ней я всякий раз ёжилась и испытывала то самое детское желание спрятаться под кровать. И почему я не могла провести там всю жизнь? Это избавило бы меня от множества проблем…
Сегодня вечером я в очередной раз возвращалась из отцовской лавки. Мы как раз закончили работу над новыми часами в виде паровоза. Их прототипом послужил игрушечный поезд Максимилиана, который мы сохранили в память о нём. Часы вышли отличными, и я уже прикидывала, куда мне их поставить – на каминную полку или на прикроватный столик – когда увидела её. Даму в чёрном. Ту самую, с чьего визита всё началось. Я не могла ошибиться. Я бы узнала её даже со спины. Это платье… Эти длинные лоскуты тёмного шёлка… Нет, не шёлка – это был совсем другой материал. Тяжёлый и грубый. При взгляде на её многочисленные нижние юбки, волочившиеся по земле, словно оперение причудливой птицы, я почему-то вспомнила выражение «груз прожитых лет». Мне подумалось, что эта женщина, несмотря на всю свою инфернальную красоту, должна быть очень старой. Должно быть, за ней тянется немалый шлейф историй, грустных и пугающих. Прямо как за теми духами, которым их незаконченные дела не дают упокоиться. Интересно, сколько веков она уже скитается по миру? Сколько боли ей приходилось видеть? Наверняка в разы больше, чем мне…
|
|
|
Я развернулась и пошла ей навстречу. Боялась ли я? Конечно, боялась. Но теперь к страху примешивалось другое чувство. Сострадание. Неожиданно для себя я поняла, что мы с ней очень похожи. Я и эта мрачная женщина из иного мира, дама, одетая в мёртвое время. Почему я раньше об этом не думала.
- Добрый вечер, сударыня, - поприветствовала её я, - надо полагать, вы меня не помните?
Она смерила меня задумичивым взглядом. Мне показалось, что её губы дрогнули в неком подобии улыбки.
- Я никогда ничего не забываю, - ответила она, - особенно клиентов, с которыми у меня возникли сложности. Вы мне как кость поперёк горла, ни на секунду не даёте расслабиться. То мне вас жаль, то я за вас боюсь, то думаю, не доложить ли о вас начальству. И так каждый день. Вот уже вторую сотню лет.
- Значит, вам всего сто с небольшим? – я сама удивилась, почему мне вдруг захотелось задать этот вопрос, - то есть, вы не всегда этим занимались?
- Конечно, нет. Я бы сошла с ума, если бы исполняла эти обязанности на протяжении всей истории человечества. Никто бы не справился с такой ношей. Но, к счастью, я не одна. У меня есть коллеги и помощники. Есть и начальство. Но тебе-то какое до этого дело? Праздное любопытство?
- Можно и так сказать. Но вы не можете винить меня за него. В конце концов, вы же мне всю жизнь сломали.
- Сломала? – а вот теперь в её словах послышался гнев, - по-твоему, вот как это называется? А я-то думала, что совершаю милость, оставляя тебя в мире живых. «Девочка совсем маленькая, - думала я, - да и родителям будет тяжело потерять обоих детей. Никто ведь не заметит, если я не стану её забирать. А старшим по званию я сообщу, что она резко поправилась. Они не будут проверять, я же исполнительная смерть…».
|
|
|
- Значит, вы пришли и за мной тоже? Я должна была умереть?
- Не совсем. Ты и так умерла. Но не до конца. Я уговорила твою душу не покидать тело. Уговорила твоё тело расти дальше, как будто ничего не случилось. Это потребовало от меня определённых усилий. Прямо скажем, немаленьких. Но я постаралась. Даже мне позволено время от времени проявлять сострадание.
- Значит, вот почему я их вижу? Я сама… одна из них?
- Почти, - согласилась дама в чёрном, - а тебе это не в радость? Ты ведь особенная. Такой дар выпадает одному на миллион. Ты не боишься смерти близких, потому что можешь общаться с ними и после неё. Ты пользуешься популярностью у соседей, живых и не очень. Можешь, при желании, заработать на этом состояние. Неужели тебя не радует такая перспектива?
- Перспектива всю жизнь возиться с чужими страданиями? Переживать, как наяву, печальные истории, которые не имеют ко мне никакого отношения? Ложиться спать в надежде, что я не сойду с ума от очередного кошмара? Ну уж нет, спасибо! Я давно этим пресытилась. Забирайте свой дар и делайте с ним что хотите. Только оставьте меня в покое.
Дама склонила голову набок и печально вздохнула.
- Всё не так просто. Я не могу лишить тебя того, что является частью твоей природы. Видишь ли, ты не принадлежишь миру живых в полной мере. И никогда не будешь ему принадлежать. Я не могу этого исправить. Это больше меня, - она снова повторила эту фразу, которую когда-то сказала Максимилиану, - знаешь, в этой жизни много несправедливости. Да сама жизнь – и есть ужасная несправедливость! Мы пытаемся спрятаться от неё, забиваемся в свои кукольные домики, бьёмся, как марионетки на ниточках, но что мы можем? Мы ведь просто дети – независимо от возраста. Есть вещи, которые нам не дано изменить. Однако же, мы можем поискать для них подходящее применение. Например, есть область, где твои способности придутся очень кстати. И я говорю не столько о способностях медиума, сколько о знании психологии и людской натуры, которое ты не могла не приобрести, столько лет выслушивая откровения мёртвых. Пожалуй, из тебя вышел бы отличный психопомп.
- Кто-то? – переспросила я.
- Проводник душ. Если угодно – смерть с косой. Или без косы. Я вот без неё прекрасно обхожусь.
- Вы что, предлагаете… - я ахнула от удивления.
Дама кивнула.
- Да-да, предлагаю тебе стать моей ученицей. Как ты на это смотришь? Конечно, работа эта не из лёгких, но ты должна справиться. Она наверняка понравится тебе больше, чем то, чем ты занимаешься сейчас. В конце концов, в мире мёртвых куда веселее, чем в мире живых. Да-да, веселее! Тамошние обитатели, несмотря на своих многочисленных тараканов, уже ничего не боятся, с ними случилось всё самое страшное, поэтому им ничего не остаётся, кроме как радоваться. Пойдём со мной. Я уверена, что мы поладим.
Я не стала спорить и молча протянула ей руку. Я понимала, что поступаю опрометчиво, что мир, ожидающий меня по ту сторону, мне совершенно не знаком, что я, в конце концов, только что согласилась стать ученицей женщины, которую боялась и ненавидела все эти годы.
И всё же, я протянула ей руку.
Она улыбнулась, крепко переплела свои пальцы с моими, и увлекла меня в серый осенний туман.
|
|
|
