Яблочный остров

Меня никогда не отпустит эта музыка. Звонкая хрустальная музыка полупрозрачных арф, поющих под тонкими белыми пальцами смеющихся дев. Глухой стук, с каким спелые красные яблоки падают в объятия подпалённой закатом осенней травы. Сочный хруст плодов, чья сладкая мякоть легко ломается в пахнущих розмарином ладонях. Куда бы я не шла, о чём бы не думала, у самого горизонта мне будут видеться мачты крылатых кораблей, отплывающих на запад. Я буду торопиться им навстречу, спотыкаясь и расталкивая прохожих, наступая на ноги и спешно извиняясь, но всё равно опоздаю. Всякий раз эти величественные суда, похожие на серебряных лебедей с гордо вскинутыми головами, отходят от пристани без меня. Сколько бы я не кричала, их капитаны меня не слышат. А если и слышат, то не хотят за мной возвращаться.

Я пыталась полюбить свой город – свой угрюмый, потрёпанный, замёрзший, простуженный город – но всякий раз вместо любви у меня выходила жалость. Я сочувствовала его одиночеству, я соболезновала его потерям, я делила с ним тоску по дням давно миновавшей юности. Можно сказать, что мы плакались друг другу в жилетку, но настоящей дружбы, искренней заботы, понимания с полуслова – этого меж нами не было. Должно быть, он понимал, что я никогда не буду ему верна, вот и не желал открываться. Знал, что моё сердце отдано яблочному острову – тому, чья музыка никогда не отзвучит в моей больной голове, и чей запах не выветрится из моей квартиры.

Моя квартира была единственным уголком в этом продгрошем городе, где я могла хоть немного обогреться. Эта маленькая захламлённая двушка, полная старых книг, плюшевых игрушек и детских рисунков, была моей крепостью. Каждый раз, приходя сюда после очередного бессмысленного дня, я чувствовала, что возвращаюсь в детство. Что мне снова семь лет, я сижу на кухне нашей старой дачи, наблюдаю, как языки огня лижут каминную решётку, и завороженно слушаю дедушкины рассказы. Мой дедушка был моряком и знал много занятных баек о русалках и тритонах, кракенах и спрутах, морских змеях и затонувших городах… Но моей любимой была история про остров Авалон. Едва услышав его название, я влюбилась в это загадочное место. Место, где сны причудливо переплетаются с явью, подобно змеистым лозам кельтких орнаментов. Место, где тревоги растворяются, раны заживают, боль проходит, уступая место безграничной, беспощадной и беспричинной радости. Место, куда никто не возвращается дважды.

Во всяком случае, так говорил дедушка. Сейчас я думаю, что он ошибался. Только крайне жестокий разум мог додуматься до такого зверства: подпустить человека к чудесам, позволить ему глотнуть волшебства, распробовать его запах, запомнить вкус, так, чтобы оно крепко вросло в душу, а потом вышвырнуть обратно, в грязный, монотонный, безжалостный в своей бессмысленности мир. Нет, кто бы не создал этот остров, он не мог быть таким чудовищем. Поверьте мне, как человеку, который видел его своими глазами.

Всё началось там же, на той самой даче. Сейчас её давно сровняли с землёй – после смерти дедушки бабушка не смогла содержать такой большой особняк и продала участок под застройку, – но тогда наша дача была живым и жизнерадостным домом, искренне любящим своих хозяев. Поздно вечером, когда взрослые уже спали, я сидела у себя в комнате, тихо поскрипывая плетённым креслом-качалкой и задумчиво изучая узор на рваных обоях. Мои мысли занимал очередной дедушкин рассказ о яблочном острове. Он произвёл на меня особое впечатление, потому что был от первого лица. Прежде дедушкины байки повествовали о каких-то мифических моряках, живших в незапамятные времена, и только теперь он заговорил от своего имени. Его описания были такими точными, подробными, и вместе с тем поэтичными, что у меня не оставалось сомнений – он в самом деле побывал там. Он видел все эти дворцы и шпили, мраморные стены, увитые багряным плющом, цветущие изумрудные холмы и бесконечные мили трав, колыхавшихся под вздохами солёных морских ветров. Он действительно ступал на эти берега, белоснежные от мокрого пушистого песка, похожего не то на хрупкий ноябрьский иней, не то на лепестки цветущих яблонь. Яблони… Вот бы взглянуть, как цветут яблони Авалона, хоть одним глазком! Дедушка был там летом, в разгар празденств, он видел хороводы фей, пил заколдованное вино из золочённых кубков, кружился в танце под пение серебряных флейт, но как много он, должно быть, потерял, не увидев яблонь в цвету. Если тому, кто единожды ступал на зачарованную землю, не дано вернуться туда вновь – пусть же он узнает, каков этот остров в пору цветения, хотя бы с моих слов. На одно короткое мгновение я поверила, что это возможно. Да, я была всего лишь маленькой девочкой, у меня не было ни корабля, ни команды, ни карты – хотя я сомневалась, что в мире существует хоть одна карта, где отмечен нужный мне порт, – но моя вера была крепче каменных стен и выше самых гордых крепостей Авалона. Я зажмурилась, ничуть не сомневаясь, что, открыв глаза, увижу заветный пейзаж, и…

Картина, представшая моему взору, была подобна радужному витражу в стрельчатом окне готического собора. Никогда прежде я не видела такого буйства красок и цветов, не слышала такой музыки, которую, казалось, невозможно сыграть на человеческих инструментах – это были звуки самой природы, словно звоном ручьёв, пением птиц и шумом прибоя руководил некто живой и разумный. Вскоре, оправившись от первого удивления, я заметила обитателей острова, осторожно вышедших мне навстречу из-под покрова тенистого леса. Они не походили на добрых фей из детских книжек, как, впрочем, и на коварных духов, что, согласно преданиям, воруют детей и утягивают неосторожных путников в зачарованные холмы. Больше всего они напоминали людей – обычных людей, только очень счастливых и по-настоящему живых. Мне не забыть их смеющихся лиц, певучих голосов, пёстрых шёлковых одежд, буйных волос, украшенных атласными лентами и птичьими перьями, тонких украшений, позвякивающих в такт каждому шагу… Сколько лет я рисовала их портреты в тетрадях и альбомах, не в силах запечатлеть всё очарование этих прекрасных, и в то же время очень простых, по-человечески добродушных лиц. Я не помню, на каком языке они говорили – сомневаюсь, что он доступен уму смертного, – но нам и не нужны были слова, чтобы понимать друг друга. Выражения лиц, мимолётные взгляды, движения губ, заливистый смех и странно тоскливые улыбки – всё это передавало чувства и впечатления куда лучше придуманных и утверждённых кем-то наборов звуков. По моим ощущниям, наша прогулка по острову заняла не так уж много времени – хотя часов у меня не было, и, может статься, на самом деле прошло несколько вечностей, – но она изменила меня навсегда. Я поняла, каково это – быть одной из них, вечно юных и вечно влюблённых, свободных, беззаботных, и в то же время мудрых и древних, как сама земля. Частичку этого понимания я пронесла с собой в человеческий мир и по-прежнему прятала где-то под одеждой, под кожей, у самого сердца. Не раз и не два эта память спасала меня от бед и тревог, однако помимо счастья она принесла и грусть – как горькое послевкусие, какое бывает у янтарного осеннего мёда. Каждое воспоминание об этом чуде из детства отзывалось ноющей болью в груди. Я понимала, что мне здесь не место, что я чужая среди этих людей, никогда не танцевавших с чудесным народом, не бежавших вослед закатным парусам лебединых кораблей, и даже не подозревавших, что крупица веры может изменить мир. Единственным, с кем я могла разделить тайну, оставался дедушка, но и он вскоре оставил меня. Мне было одиннадцать, когда он умер от какой-то хронической болезни, что преследовала его с самой молодости. Бабушка рассказывала, что обнаружила его в моей комнате. Он сидел в том самом кресле-качалке и улыбался. Мне хочется верить, что перед смертью он осознал, как глубоко заблуждался, когда говорил, что на остров нельзя вернуться. Думаю, дело было так: он коротал морозный зимний вечер за чашкой зелёного чая, который вечно заваривал для меня, покачивался в старом кресле и думал обо мне. Вспоминал мой рассказ, снова и снова перебирая упущенные им подробности, будто горсть драгоценных камней, в безуспешной попытке понять, как мне это удалось. Он, бывалый моряк, столько лет искал дорогу, способную вернуть его на Авалон, посвятил этому пол-жизни, но так и не достиг вожделенной цели, а мне удалось оказаться там, всего лишь захотев. Должно быть, его это возмутило, и тогда он вознамерился повторить мою попытку. С его стороны это был дерзкий и отчаянный поступок человека, которому нечего терять, который повидал в своей жизни всё, и теперь хотел одного – вернуться в то мгновение, которое подарило ему самую горькую радость и самое сладкое горе. Если я перенеслась к заветному берегу благодаря чистой детской вере, то он – благодаря силе воли. Ему хватило мужества шагнуть навстречу мечте, отбросив сомнения и страх вместе с поношенным и измождённым бренным телом. Я убеждена – теперь он там, с этими тонкими белыми женщинами, играющими на стеклянных арфах, такой же вечный и такой же прекрасный.

Жаль, что я не могу отправиться вслед за ним. Моё время ещё не пришло. Он прошёл свой путь – путь вечного скитальца, чья воля ковалась и закалялась среди бурь и штормов, выпив до дна и боль, и потери, и одиночество, словно кружку своего любимого горького рома. Я же стояла в самом начале. От меня не требовалось подвигов и свершений, мой крест был совершенно иным. Мне предстояло научиться жить. Жить в этом холодном, открытом всем ветрам мире, в этом бесприютном городе, который я никогда не полюблю, среди чужих людей, не умеющих верить. Жить, помня музыку Авалона, запах его цветов, который хочется пить как воду, вкус спелых яблок, после которых любая другая еда кажется пресной. Жить, зная всё о свободе, счастье и мудрости, волоча это знание за собой, словно сломанные крылья, которые предназначены для полёта, но почему-то создают одни неудобства. Жить и радоваться, несмотря на шрамы и ноющие порезы. Жить, несмотря на то, что я так и не увидела яблочный остров в пору цветения. Да, даже моя вера не властна над временами года – в тот единственный раз, когда я перенеслась на Авалон, там царила осень. Сперва это известие огорчило меня, но потом я возрадовалась своей неудаче. Несбывшаяся мечта высилась на моём горизонте, как маяк, заставляя двигаться дальше. Я поклялась себе, что достигну заветной черты. Я пройду свой путь, я преодолею все преграды, моя воля станет так же крепка, как моя вера, и тогда я последую за дедушкой. Я решусь оторваться от земли, отбросить мелочи, которые перестанут быть важными, чтобы, наконец, откликнуться на зов розмариновых арф, присоединиться к тем, что плывут на запад, в край, где меня всегда будут ждать.

Надеюсь, там будет весна.

2013-2022