Синтетическое (конструктивное) толкование 3 глава

Образ старика, столь же превосходящего в силе, как и услужливого, побуж­дает нас поставить его в какое-либо отношение к божеству. В немецкой сказке о "солдате и черной принцессе"^[158] рассказывается, как проклятая принцесса, лежащая в железном гробу, каждую ночь заполучает себе солдата, который должен нести вахту на ее могиле, - и сжирает его. Один солдат, когда до него дошел черед нести вахту, попытался удрать. "Когда настал вечер, он тайком улизнул, пустился наутек через горы и поля. И очутился он на прекрасном лугу. Там внезапно предстал перед ним маленький человечек с длинной седой бородой, который однако был нашим любимым Господом Богом; Он не пожелал более взирать на бедствия, которые еженошно учинял черт. "Куда держишь путь? - спросил седой человечек. - Не разрешишь ли пойти с тобой?". Старичок выглядел таким простодушным, что солдат рассказал ему о своем побеге, и почему он это сделал. Теперь, по обыкновению, следует хороший совет. В этом рассказе, фактически, старик объявляется самим Богом, с той же самой наивностью, с какой английский алхимик сэр Джон Рипли называет "старого короля" - "antiquus dierum"^[159].

Все архетипы имеют как позитивный, благоприятный, светлый, вверхуказующий аспект, так и указующий вниз, частично негативный и неблагоприятный, частично лишь хтонический, но в дальнейшем - нейтральный аспект. Архетип "духа" не яв­ляется исключением. Уже его карликовый облик означает предельную уменьши­тельность, а также расплывчатую природность растительного нумена, происходя­щего из преисподней. В одной балканской сказке^[160] он кажется убогим, поскольку потерял глаз. "Филины" - вид летающего чудовища - выкололи ему глаз, и герой должен позаботиться, чтобы они же его восстановили. Старик потерял часть своего зрения, т.е. своей проницательности и прозорливости в демоническом мире тьмы; последний нанес ему порчу, и в этом отношении старик напоминает судьбу Осириса, потерявшего один глаз при взгляде на черную свинью, а именно Сета; или вспомним о том же Вотане, который у источника принес в жертву Мимиру один свой глаз. Примечательно, что верховным животным у старика в нашей сказке является козел, - последнее указывает на то, что сам старик обладает и темной стороной. В одной сибирской сказке старик появляется как одноногий, однорукий и одноглазый старец, пробуждающий железным посохом покойника. В ходе истории оживленный покойник по ошибке убил старика, разрушив тем самым свое полное счастье. Название сказки гласит "Однобокий старик". На самом деле его ущербность означает то, что он, в какой-то мере состоит только из одной половины. Другая половина - невидима, она выступает в рассказе как убийца, который посягает на жизнь героя истории. Наконец герою удается умертвить своего многократного убийцу, однако в неистовстве он повергает также однобокого старика, что намекает на идентичность обоих убитых. Из этого явствует возможность, что старик мог быть одновременно и своей противоположностью: как оживляющим, так и убийцей, - "ad utrumque peritus", - как говорится о Гермесе^[161].

В тех случаях, когда старик ведет себя скромно и чистосердечно, можно было бы порекомендовать - по эвристическим, так же как и по другим причинам - более тщательно высветить окружение. В упомянутой нами первой эстонской сказке о батраке, который потерял корову, возникает подозрение, что оказавшийся своевременно на месте и готовый помочь старик, сам до этого хитростью умыкнул корову, чтобы придать своему подопечному изрядный мотив к разрыву. Это очень даже возможно: обыденный опыт показывает, что обдуманное, но сублиминальное знание судьбы инсценирует досадный инцидент, чтобы согнуть в бараний рог дурашливое Я-сознание и вывести его на путь истинный, которого оно иначе никогда не отыскало бы из чистой робости. Если бы наш сирота догадался, что именно старик своим колдовством заставил исчезнуть корову, то последний, пожалуй, показался бы мальчику коварным троллем или чертом. Старик, на самом деле имеет и злой аспект, - так же как примитивный шаман, с одной стороны, является целительным помощником, а с другой - внушающим страх отравителем, - точно так же как слово cpapfiaKOV означает и лечебное средство, и яд: в конце концов ядом в действительности может быть и то и другое.

Итак, старик имеет двусмысленный, эльфический характер: то он по некоторым признакам кажется самим благом, как например, в чрезвычайно назидательном образе Мерлина, - то ему присущ (в других формах) одновременно и аспект зла. В одной сибирской сказке^[162] старик - это злой дух, "на чьей голове было два озера, в которых плавали две утки". Он питается человеческим мясом. История рассказывает, как герой и его люди идут в ближайшую деревню на праздник, а своих собак оставляют дома. Собаки постановили - по пословице "Без кота мышам масленица" - также устроить праздник. В разгар праздника они набрасываются на запасы мяса. Когда люди возвратились домой, собаки выскочили вон. И убеждали они в заросли. Творец сказал Эмемкуту: "Ступай со своей женой искать собак". Однако последнего застигает пурга, и он вынужден искать убежище в хижине злого духа. Затем следует известный мотив одураченного черта. "Творец" называется отцом Эмемкута. Отец же Творца называется "самозданным", потому что он сам себя сотворил. Хотя в книге нигде не говорится, что старик, со своими двумя озерами на голове, заманил героя с его женой, чтобы утолить свой голод, можно все-таки предположить, что особый дух проник в собак, побудив их отметить праздник наподобие людей, чтобы впоследствии, вопреки своим повадкам, сбежать, дабы Эмемкут должен был их искать; и что герой попадает в буран, чтобы столкнуться со злым стариком. В этом ему, в качестве советчика, пособляет "Творец" - "сын самозданного", - из-за чего возникает клубок проблем, разрешение которых мы с удовольствием уступим сибирскому теологу.

В балканской сказке старик дает съесть бездетной царице волшебное яблоко, от которого она забеременеет и родит сына, причем старик оговорил свое право быть его крестным отцом. Мальчик растет бедовым парнем, он колотит всех детей и убивает у пастухов скот. В течение десяти лет он не получает никакого имени. Появляется старик, втыкает ему в ногу нож и нарекает его "ножевым принцем". Теперь малышка потянуло на "приключения, что отец ему, после долгих колебаний, наконец и разрешает. Нож, торчащий у него в ноге, является условием его жизни: если кто-то другой его вытащит, то мальчик умрет, если он выта­щит нож сам - то останется в живых. В конечном счете нож становится его роком, так как старая ведьма во сне вытягивает его. Он умирает, однако вновь возвращен к жизни своими закадычными друзьями^[163]. Здесь старик, правда, полезен, но он также даритель опасной судьбы, которая с таким же успехом могла бы обратиться во зло. Зло ранее отчетливо демонстрировалось в насильственном характере мальчика.

В другой, тоже балканской сказке мы встречаемся с вариантом нашего мотива, о котором стоит упомянуть: король ищет свою сестру, которую умыкнул чужеземец. Во время странствования он заезжает в хижину старухи, и та его предо­стерегает от продолжения поисков. Дерево, нагруженное плодами, заманивает героя, все время отступая, - и уводит его от хижины. Когда оно, наконец, останавливается, из его кроны спускается старик. Он угощает короля и приводит его к крепости, где живет королевская сестра, оказавшаяся женой старика. Она говорит брату, что ее муж - злой дух, и что он убьет короля. На третий день король на самом деле исчезает. Тогда младший брат отправляется на поиски и убивает злого духа в образе дракона. Благодаря этому расколдовывается прекрасный молодой человек, который теперь женится на сестре короля. Старик, кажущийся сначала нуменом дерева, имеет очевидное отношение к сестре. Он - убийца. В одном вставном эпизоде ему вменяется в вину то, что он заколдовал целый город, сделав его "железным", т.е. неподвижным и замкнутым^[164]. Он также держит в заключении сестру короля и более не позволяет ей вернуться к своим родственникам. Тем самым изображается Анимус-одержимость у сестры. В известной мере старик воспринимается как Анимус сестры. Однако способ, каким король втянут в эту одержимость и поиски сестры, наводят на мысль, что сестра имеет значение Анимы для брата. Следовательно, судьбоносный архетип завла­дел сначала Анимой короля, т.е. он лишил его архетипа жизни, который как раз персонифицирован в Аниме, и тем самым навязал ему поиск утраченной жизненной привлекательности, "труднодостижимой драгоценности". Он, таким образом, делает из короля мифического героя, т.е. значительную личность, которая есть выражение Самости. При этом сплошь и рядом старик действует как злодей и должен быть насильственно устранен, чтобы затем появиться в качестве супруга сестры-Анимы: соответственно - в качестве жениха души, который справляет священный инцест, - символ объединения противоположного и подобного. Эта часто встречающаяся, рискованная энантиодромия означает не только омоложение и преобразование старика, но позволяет заподозрить тайную, внутреннюю связь зла с добром и vice- versa.

В этой истории мы видим также архетип старика в облике преступника, вверг­нутого в перипетии и превращения процесса индивидуации, который мало-помалу доходит вплоть до hieros gamos. В упомянутой ранее русской сказке о лесном царе последний, наоборот, оказывается сначала услужливым и благодетельным, однако потом он уже не собирается отпускать своего батрака, так что фабула рассказа состоит в разнообразных попытках юноши вырваться из лап колдуна. Место поиска замещает побег, однако кажется, будто последний приносит те же барыши, что и отважное поисковое приключение: герой в конце концов женится на дочери короля. Колдун же должен довольствоваться ролью одураченного черта.

4. ТЕРИОМОРФНАЯ СИМВОЛИКА ДУХА В СКАЗКАХ

Описание нашего архетипа не было бы полным, если бы мы не помянули еще об одном особенном способе его проявления, а именно, о проявлении этого архетипа в животной форме. Последняя (в общем и целом) принадлежит к териоморфизму богов и демонов, а потому имеет такое же психологическое значение. Животный облик как раз указывает, что обсуждаемые содержания и функции пребывают во внечеловеческой области, т.е. по ту сторону человеческого сознания. С одной стороны они соучаствуют в демонически-сверхчеловеческом, с другой - в животно- иодчеловеческом. При этом необходимо иметь в виду, что такое разделение имеет ценность только в рамках сознания, где это отвечает необходимому условию мышления. Логика гласит: tertium поп datur, т.е. мы не можем представить себе противоположности в их единобытии. Если же антиномия все же существует, то ее снятие мы можем полагать только за постулат. Для бессознательного же это вовсе не так, и категория бытия для него не исключение, так как его содержания, все до единого, - парадоксальны и антиномичны по самой своей сути. Тому, кто, пребывая в неведении относительно психологии бессознательного, хотел бы составить себе хоть какое-то представление обо всем этом, я бы порекомендовал проштудировать христианских мистиков и индийскую философию. Там можно найти ярчайшие проявления антиномичности бессознательного.

Хотя старик (в только что изложенных сюжетах) демонстрирует в большинстве случаев и человеческую наружность, и человеческую манеру обхождения, - но все же его колдовские способности, включая его духовное превосходство, - указывают на нечто сверх-, или над-, или недо-человеческое в добре и зле. Его звериный аспект не означает умаления его ценности ни в глазах примитива, ни для бессознательного. Ведь в некотором отношении животное превосходит человека: оно еще не заплуталось в своем сознании, не противопоставляет свое своенравное Я той силе, которой оно живет и которая в нем господствует, оно беспрекословно ^.исполняет ее волю едва ли не наилучшим образом. Если бы животное было сознательным, то оно было бы благочестивее человека. Легенда о грехопадении содержит глубокое наставление: не является ли она выражением смутного предчувствия того, что эмансипация Я-сознания представляет собой дело Люцифера. Всемирная история человечества с самого начала состоит из противоречия между чувством неполноценности и самопревозношением. Мудрость ищет середины и расплачивается за это смелое и рискованное предприятие сомнительным родством с демоном и зверем, а потому страдает превратным истолкованием морали.

Зачастую в сказках мы встречаем мотив услужливых зверей. Они ведут себя по- человечески, говорят человеческим языком, обнаруживают ум и знания, в которых даже превосходят человека. В этом случае с полным правом можно говорить, что в облике животного выражается архетип духа. В одной немецкой сказке^[165]рассказывается, как юноша, разыскивающий свою исчезнувшую принцессу, встречает волка, который ему говорит: "Не бойся! Скажи, куда ты держишь путь?" Юноша рассказывает свою историю, за что волк дает ему магический подарок, - а именно, несколько своих волосков, с помощью которых юноша сумеет призвать волка себе на помощь в любое время. Это интермеццо проходит точно так же, как встреча с услужливым стариком. В том же самом повествовании выступает и другая, а именно, злая сторона архетипа. Для наглядности, я конспективно изложу эту сказку.

«Когда юноша пас в лесу свинью, то обнаружил большое дерево, чьи ветви затерялись в облаках. "Как было бы здорово, - сказал себе юноша, - посмотреть с его верхушки, что там, на краю света?" Он карабкается вверх в течение целого дня, но так и не достигает ветвей. Настал вечер, и он вынужден переночевать на сучке. На другой день он карабкается дальше, и к полудню добирается до кроны. Только под вечер он достигает деревни, которая возведена на ветвях. Там живут крестьяне, которые его потчуют и дают на ночь приют. На утро он карабкается дальше и к полудню достигает дворца, где живет девушка. Здесь он узнает, что выше-то идти некуда. Она - королевская дочь, которую злой волшебник заключил в тюрьму. Итак, герой остается у принцессы. Ему разрешается входить во все комнаты замка. Только в одну-единственную принцесса запретила ему заходить. Однако любопытство сильнее. Он отпирает комнату и обнаруживает там ворона, прикованного к стене тремя гвоздями. Один гвоздь проходит через шею, два других - через крылья. Ворон сетует на жажду, и юноша, тронутый состраданием, дает ему попить воды. С каждым глотком выпадает по гвоздю, и после третьего глотка ворон осовбождается и вылетает в окно. Когда принцесса услышала об этом, она очень испугалась и сказала: "Это был черт, который меня заколдовал. Теперь уж недолго осталось ждать, скоро он меня настигнет". В одно прекрасное утро она на самом деле исчезла».

Теперь юноша отправляется на поиски, где ему, как уже описывалось ранее, встречается волк. Точно так же он встречает медведя и льва, от которых тоже получает волоски. Кроме того, лев ему сболтнул, что принцесса заточена неподалеку, в охотничьем домике. Он отыскивает эту сторожку и принцессу, однако знает, что побег невозможен, потому что охотник обладает трехногой сивой кобылой, которая все ведает и неминуемо предупредит охотника. Несмотря на это юноша все же пытается сбежать, но тщетно. Охотник нагоняет его, однако позволяет сбежать вновь, так как юноша ведь однажды спас ему жизнь, в его бытность вороном. Итак, охотник вместе с принцессой ускакал прочь. Однако, когда охотник ушел в лес, юноша опять прокрался в дом и уговорил принцессу выведать у охотника тайну, как тот заполучил свою умную кобылу. Ночью это ей удается, и юноша, спрятавшийся под кроватью, узнает, что примерно в часе езды от сторожки охотника живет ведьма, которая разводит волшебных лошадей. Кто сумеет уберечь жеребят в течение трех дней, тот имеет право в награду выбрать себе лошадь. В старину она давала впридачу еще и двенадцать ягнят, чтобы утолить голод двенадцати волков, живущих в окрестностях хутора: давая им поочередно набрасываться на ягнят, можно было их отвлечь. Однако ему, охотнику, она не дала никаких ягнят. Когда он скакал домой, волки его преследовали. При переходе границы им все-таки удалось откусить ногу у сивой кобылы. И потому она имеет только три ноги.

Юноша немедленно отыскивает ведьму и нанимается к ней на выпас жеребят при условии, что она даст ему не только лошадь, которую он сам выберет, но в придачу еще и двенадцать ягнят. Она согласилась, но повелела жеребятам сбежать. Чтобы усыпить героя, она дала ему с собой хлебное вино. Он пьет это вино и засыпает, а жеребята сбегают. В первый день он нагоняет их с помощью волка, во второй - ему помогает медведь, а на третий - лев. Теперь он имеет право подыскать себе награду. Маленькая дочь ведьмы однако пробалтывает ему, какая из верховых лошадей принадлежит ее матери. Это, конечно же, самая лучшая лошадь, в самом деле сивая кобыла. Ее-то он и требует. Но когда он вышел из конюшни, ведьма просверлила четыре копыта у лошади и высосала из них костный мозг. Из мозга она выпекла пирог и дала его юноше с собой в дорогу. Лошадь смертельно заболела, но после того, как юноша дает ей съесть пирог, она вновь приобрела свою прежнюю силу. Он выбирается невредимым из леса, после того, как умиротворил двенадцать волков, отдав им на съедение двенадцать ягнят. Он заезжает за принцессой и скачет с ней прочь. Трехногая же сивая кобыла кличет охотника, - он тотчас пускается в погоню за обоими и быстро их нагоняет (так как четырехногая сивая кобыла не хочет бежать). Как только охотник приблизился, четырехногая кобыла крикнула трехногой: "Сестрица, сбрось его!". Колдун сброшен и растоптан обеими лошадьми. Юноша сажает принцессу на трехногую сивую кобылу, и так они едут в королевство ее отца, где и празднуют свадьбу. Четырехногая сивая кобыла просит юношу отсечь голову обеим лощадям, после чего лошади превращаются в статного принца и дивную принцессу, которые затем переезжают в "свое собственное королевство". Все дело в том, что охотник когда-то их тоже превратил в лошадей.

Помимо териоморфной символики в этом повествовании интересен тот факт, что функция знания и интуиции представлена верховыми животными. Тем самым говорится, что достоянием духа можно также овладеть. Так, трехногая сивая кобыла является сначала собственностью охотника, а четырехногая - собствен­ностью ведьмы. Здесь дух - отчасти функция, которая как вещь может менять владельца (лошадь), отчасти же - автономный субъект (колдун в качестве вла­дельца лошади). Заработав четырехногую кобылу у ведьмы, юноша освобождает дух, или мысль особого вида, от господства бессознательного. Ведьма здесь означает, как и в других местах, mater natura, соответственно первоначальное, так сказать, "матриархальное" состояние бессознательного. Тем самым возвещается о таком психическом устроении, в котором бессознательному противостоит лишь слабое и несамостоятельное сознание. Четырехногая сивая кобыла оказывается превосходящей трехногую, так как может ею повелевать. Так как четверица есть символ целостности, а целостность играет значительную роль в образном мире бессознательного^[166], то победа четырехножия над трехножием не кажется такой уж неожиданной. Что должна означать противоположность между троичностью и четверичностью - это то же, что означает троичность в противоположность целостности. В алхимии эта проблема звалась аксиомой Марии и сопутствовала этой философии более чем тысячелетие, а затем вновь была подхвачена в Фаус­те (сцены с кабирами). Самое раннее литературное изложение этой проблемы обнаруживается во вступительном слове к Тимею^[167], о чем вновь нам напоминает Гете. У алхимиков мы можем явственно видеть: тройственности божества соответствует низшая хтоническая троичность (наподобие трехглавого черта у Данте). В троичности заключен принцип, который своей символикой обнаруживает родство со злом, при этом отнюдь не бесспорно, что троичность выражает только лишь зло. Напротив, все указывает на то, что зло, - и соответственно, - его употребительный символ, принадлежат к роду тех фигур, которые описывают темное, ночное, нижнее, хтоническое. Нижнее относится к верхнему, согласно данной символике, как эквивалент, ставший противоположностью^[168]; другими словами, зло выражается также троичностью.

Тройка, как мужское число, совершенно логично идентифицируется здесь со злым охотником, которого, вероятно, следовало бы понимать (алхимически) как "нижнюю троичность". Четверка же, как женское число, определенно указывает на старуху. Обе лошади - говорящие и всезнающие чудища, а потому они представляют бессознательный дух, который, однако, в одном случае подчинен злому колдуну, а в другом - ведьме.

Таким образом, между троичностью и четверичностью прежде всего сохраняется противоположность мужского - женского, но при этом четверичность является символом целостности, а троичность - нет. Ведь одна троичность всегда предполагает другую (на такое противоположение указывается в алхимии): верх предполагает низ, свет - тьму, добро - зло. С энергетической точки зрения, противоположность предполагает потенциал, а там, где имеется потенциал, есть возможность события (ведь напряжение противоположностей стремится к уравниванию). Если представить себе четверичность в виде квадрата и разделить его диагональю на две половины, то получится два треугольника, вершины которых смотрят в противоположные стороны. Поэтому, метафорически говоря, если разделить целостность, символизируемую посредством четверичности, на равные половины, то возникают две троичности противоположного направления. Как только на основании этого простого соображения мы выводим троичность из четверичности, то проясняется смысл и охотника, похитителя принцессы, и почему его сивая кобыла стала из четырехногой трехногой (после того, как 12 волков отгрызли ей ногу). Трехножие сивая кобыла заполучила в результате несчастного случая, который произошел с ней в тот момент, когда она намеревалась покинуть царство темной матери. Выражаясь психологическим языком, это скорее всего означает, что в тот момент, когда бессознательная целостность становится очевидной, т.е. покидает пределы бессознательного и переходит в область сознания, "одно" из "четырех" отстает и затаивается - horror vacui — в боящемся пустоты бессознательном. Благодаря этому возникает троичность, которой соответствует - как мы знаем не только из сказки, но и из истории символа - противоположная троичность^[169], т.е. возникают напряжение и конфликт. Здесь можно было бы вместе с Сократом спросить: "Один, два, три, а где же четвертый, из тех, что вчера были нашими гостями, любезный Тимей, а сегодня взялись нам устраивать трапезу"^[170]. Он остался в царстве темной матери, задержанный волчьей жадностью бессознательного, которое, будь на то его воля, ничего бы не отпустило из сферы своего влияния. Разве что только в том случае, если за это будет принесена соответствующая жертва.

Охотник (он же старый колдун) и ведьма - соответствуют негативным родительским имаго в магическом мире бессознательного. Охотник в рассказе встречается сначала в образе черного ворона. Он похитил принцессу и держит ее в заточении. Она называет его "чертом". Однако, как ни странно, его самого заперли в какой-то запретной комнате дворца и приковали там к стене тремя гвоздями, то есть все равно что распяли. Он пойман, как и всякий тюремный надзиратель, и сам предан анафеме, как всякий, кто проклинает. Тюрьмой для обоих является волшебный замок на вершине гигантского дерева, а именно, мирового древа. Принцесса принадлежит светлому миру перигелия. Именно тогда, когда она заключена под стражу на мировом древе, она является чем-то вроде anima mundi, которая очутилась во власти тьмы. Однако последней эта добыча, кажется, не пошла на пользу, потому что тот же самый ворон оказался распятым, и именно тремя гвоздями. Распятие означает, очевидно, мучительную связанность и подвешенность, наказание за безрассудство, за то, что осмелился сунуться, подобно Прометею, в сферу принципа противоположностей. Сделал этот дерзновенный проступок ворон (который идентичен с охотником), когда выкрал из светлого мира драгоценную душу, за это его в наказание пригвоздили к стене в верхнем мире, или в сверхмире. То, что здесь речь идет о перевернутом отражении христианского праобраза, по-видимому, является совершенно несомненным. Спаситель, который освободил душу человечества от господства дольнего мира, распят на кресте внизу, в подлинном мире; так же и лукавый ворон - за превышение своих полномочий - был пригвожден к стене на небесной вершине мирового древа. Своеобразной путеводной нитью для понимания смысла проклятия в нашей сказке является троичность гвоздей. В сказке не говорится, кто заключил ворона в тюрьму. Похоже, будто дело.здесь было в проклятии Триединым Именем.

Героический малый, тот, который взобрался на мировое древо и проник в волшебный замок (из которого он должен освободить принцессу), имеет право заходить во все комнаты, кроме одной, а именно той, в которой находится ворон^[171]. Так же, как нельзя вкушать от древа познания в раю, не следует открывать комнату, а уж тем более заходить в нее: ничто не прельщает так внимание, как запрет. Это, так сказать, самый верный способ, чтобы вызвать непослушание. Очевидно, тайный умысел заключается в том, чтобы освободить не столько принцессу, сколько ворона. Как только герой узрел ворона, тот начал жалобно кричать и жаловаться на свою жажду^[172], и юноша, побуждаемый добродетельным состраданием утоляет его не губкой, иссопом и уксусом, а освежающей водой. Вслед за этим тотчас падают три гвоздя, и ворон улетает через открытое окно. Тем самым злой дух опять оказывается на свободе, превращается в охотника, похищает принцессу вдвугорядь и запирает ее на сей раз на земле, в своей охотничьей хижине. Тайный умысел частично разоблачен: принцесса из сверхмира перенесена в человеческий мир, что без содействия злого духа и человеческого непослушания, очевидно, было бы невозможно.

Но так как и в человеческом мире охотник за душой оказывается властелином принцессы, то герой должен вновь вмешаться, выманив хитростью (как мы уже знаем) четырехногую лошадь у ведьмы и сокрушив, тем самым, силу колдуна. Именно троичностью заклят ворон, и одновременно она является силой злого духа. Но это - две разные троичности, которые имеют противоположную направленность.

Из совершенно другой области, а именно из области психологического опыта, мы знаем, что дифференцируются, т.е. могут стать сознательными три из четырех функций сознания, однако одна функция остается связанной с родной почвой, с бессознательным, и называется она - низшей, соответственно, "неполноценной" функцией. Она-то и представляет собой ахиллесову пяту доблестного сознания. Где-нибудь сильный - слаб, разумный - глуп, хороший - плох и т.д.; и обратное так же верно. Согласно нашей сказке, троичность представляется как изувеченная четверичность. Если бы можно было приложить одну ногу к трем другим, то возникла бы целостность. Как гласит загадочная аксиома Марии ^[173] : "из третьего становится Единое (как) четвертое" (ек той тргтог) тб "ev xsxapvov). Вероятно, когда из третьего получается четвертое, то тем самым одновременно возникает единство. Одна, пропавшая часть, которой обладают волки Великой матери, является только лишь четвертью, но она, однако, составляет вместе с тремя другими ту целостность, в которой снимается противоречие и разрешается конфликт.

Как теперь объяснить, что одна четверть, как свидетельствует символика, является также и троичностью? Здесь символика сказки бросает нас на полный произвол, и мы вынуждены прибегнуть к помощи психологических фактов. Я прежде говорил, что три функции могут быть дифференцированы, и только одна пребывает в плену бессознательного. Это определение все же следует уточнить. Как показывает опыт, дифференциация, лишь приблизительная, удается одной функции, которая вследствие этого называется высшей, или главной функцией; она составляет (наряду с экстра- и интроверсией) тип сознательной установки. Этой функции пособляют одна или две, более или менее дифференцированные вспомогательные функции, которые, однако, почти никогда не достигают такой же степени дифференциации, или пригодности к произвольному использованию. Поэтому они обладают более высокой степенью спонтанности по сравнению с главной функцией, которая в значительной степени оказывается надежной и уступчивой по отношению к нашему намерению. Четвертая, низшая функция, оказывается недоступной для нашей воли. То она предстает как кобольд, вызывающий забавные неполадки, то как deux ex machina. Всегда, однако, она является и действует sua sponte. Из этого изложения следует, что даже диф­ференцированные функции лишь отчасти освободились от укорененности в бессознательном, в остальном же они прочно в нем засели и действуют под его господством. Трем дифференцированным функциям, которые находятся в распо­ряжении Я, соответствуют три бессознательные части, еще не оторвавшиеся от бессознательного^[174]. И так же, как трем сознательным и дифференцированным частям функций противостоит четвертая, недифференцированная функция как более или менее мучительный и мешающий фактор - точно так же высшая функция представляется злейшим врагом в отношении к бессознательному. Нельзя обойти молчанием особую уловку: как черт любит рядиться в ангела, так и низшая функция - тайным и коварным образом - оказывает влияние по преимуществу на главную функцию, так как последняя больше всего ее подавляет^[175].