Синтетическое (конструктивное) толкование 6 глава

После обсуждения этого примера о возникновении новых идей из сокровищницы изначальных образов, возобновим наше изложение процесса переноса. Мы видели, что как раз в тех, на первый взгляд несуразных и странных фантазиях либидо захватило свой новый объект, а именно: содержания коллективного бессоз­нательного. Как я уже говорил, проекция изначального образа на врача пред­ставляет опасность для дальнейшего лечения, которую нельзя умалять. Образы содержат не только все самое прекрасное и великое из того, что думало и чувствовало человечество, но и все те скверности и чертовщину, на которые человечество также было способно. Посредством своей специфической энергии (образы ведут себя именно как заряженные силой, автономные центры) они оказывают на сознание фасцинирующее, захватывающее действие и могут вследствие этого значительно деформировать и волновать субъекта. Мы видим это в случае религиозных обращений в другую веру, при суггестивных влияниях и особенно при прорыве определенных форм шизофрении^[207]. Если только пациент не может отделить личность врача от таких проекций, то окончательно утрачиваются всяческие возможности взаимопонимания, и человеческие отношения становятся невозможными. Если однако пациент избегает этой Харибды, то переходит он к Сцилле — интроекции этих образов, т.е. он приписывает их качества не врачу, а себе самому, что также скверно. В случае проекции он мечется между чрезмерным и болезненным превозношением своего врача и — полным ненависти презрением к нему. При интроекции он впадает в потешное самообожествление или в моральное саморастерзание и самоуничижение. Ошибка, которую он совершает в обоих случаях, состоит в том, что он приписывает содержание коллективного бессоз­нательного какой-то определенной личности. Так, он превращает других или себя самого в бога или в черта. В этом обнаруживается характерное действие архетипа: он захватывает психику столь могущественно и неодолимо, что вынуждает ее преступить пределы человеческого. Он побуждает к гордыне, надменности (инфляция!), подневольности, иллюзии и умиленной завороженности как в добре, так и в зле. Здесь кроется причина того, почему человек всегда нуждался в демонах и никогда не мог жить без богов, за исключением некоторых особо умных Specimina человека западного (homo occidentalis) вчерашнего и позавчерашнего дня, сверхлюдей, для которых "бог умер" и которые поэтому сами становятся богами, правда осьмушными божками с твердокаменными черепами и холодными сердцами. Дело в том, что понятие бога, в конечном счете, является необходимой психологической функцией, иррациональной по природе, которая вообще не имеет ничего общего с вопросом о существовании Бога. Потому что на этот последний вопрос человеческий интеллект никогда не мог дать ответа; но еще менее он был способен дать хоть какое-нибудь доказательство Бога. Сверх того, такое доказательство — также излишне; идея о какой-то сверхмогущественной божественной сущности наличествует повсеместно, пусть даже не сознательно, а бессознательно: потому что она есть архетип. Ибо что-то есть в нашей душе от верховной силы — и если это не осознанный Бог, то по крайней мере это "чрево", как говорит ап. Павел. Я считаю поэтому, что куда как мудрее осознанно признать идею Бога; ведь в противном случае богом просто станет что-то другое, и, как правило, что-нибудь очень недалекое и глупое, что бы там ни понапридумывало "просвещенное" сознание. Наш интеллект знает уже с давних пор, что нельзя правильно помыслить Бога, не говоря уже о том, чтобы представить себе его существование и как Он действительно существует. Существование Бога — раз и навсегда остается вопросом, на который нельзя ответить. Однако consensus gentium (согласие народов) говорит о Божественном со времен зона и будет говорить об этом до скончания веков. Каким бы прекрасным и совершенным человек ни считал свой разум, но он должен также знать, что разум все же только одна из возможных духовных функций и что разумом охватывается только одна сторона феноменов мира, соответствующих ему. Во все стороны от нас лежит иррациональное, не- согласуемое с разумом. И это иррациональное является также психической функ­цией, как раз коллективным бессознательным, в то время как разум связан главным образом с сознанием. Сознание должно иметь разум только лишь для того, чтобы в хаосе неупорядоченных единичных случаев и фактов мирового целого открывать порядок и затем воссоздавать его, по крайней мере в той области, в какой это подвластно человеку. Мы имеем похвальное и полезное стремление истребить и искоренить по мере сил этот хаос иррационального в нас самих и вне нас. В этом процессе мы, как нам кажется, достаточно сильно преуспели. Один духовно больной как-то раз сказал мне: "Господин доктор, сегодня ночью я продезинфицировал сулемой все небо и не обнаружил при этом никакого Бога". Нечто подобное случилось и с нами.

Древний Гераклит, который действительно был великим мудрецом, открыл уди­вительнейший из всех психологических законов: а именно, регулирующую функцию противоположностей. Он назвал это энантиодромия, встречным бегом, под чем он понимает, что все когда-то переходит в свою противоположность. (Напомню здесь вышеупомянутый случай про американского коммерсанта, который прекрасно демонстрирует энантиодромию). Так рациональная культурная установка неиз­бежно переходит в свою противоположность, а именно, в иррациональное культурное опустошение^[208]. Поэтому нельзя идентифицировать себя с собственным разумом; потому что ведь человек не только разумен, и таковым не будет никогда. Нужно, чтобы все школьные наставники твердо зарубили себе это на носу. Иррациональное не следует искоренять и оно не может быть искоренено. Боги не должны и не могут умереть. Я говорил прежде, что всегда в человеческой душе есть что-то, наподобие верховной силы, и если это не идея бога, то это, вероятно, чрево, — если говорить словами ап. Павла. Этим я хотел бы выразить тот факт, что всегда какое-нибудь влечение или комплекс представлений объединяет в себе громадную сумму психической энергии, принуждая таким образом "Я" служить себе. Обычно "Я" пленено этим фокусом энергии в такой мере, что идентифицирует себя с ним и полагает, что оно вообще не желает ничего другого и что ему ни до чего другого нет нужды. Однако именно так возникает страстное томление, мономания или одержимость, сильнейшая односторонность, которая грозит величайшими трудностями психическому равновесию. Без сомнения, такая способность к односторонности таит в себе возможность и некоторых достижений; вот отчего цивилизация ревностно старалась культивировать такие односторонности. Страсть, т.е. накопление и нагромождение энергии, которая оказывается стиснутой при таких мономаниях, есть то, что древние называли "богом", хотя и наше сегодняшнее словоупотребление делает то же самое. Не говорим ли мы: "Он создает себе кумира из того или из этого?" Люди полагают, что они чего-то желают и выбирают, но при этом не замечают, что уже одержимы, что наш интерес уже является нашим господином и что он уже захватил власть. Такие интересы суть что-то вроде богов, которые, будучи признанными большинством, постепенно сооружают "церковь" и собирают вокруг себя стадо верующих. Тогда это называют "организацией". Ей вторит и идет в свой черед дезорганизующая реакция, которая собирается изгнать черта посредством Вельзевула²⁹*. Энантиод- ромия, которая угрожает всегда (если одно движение достигло несомненной силы), не представляет собой, однако, решения проблемы, но является в своей дезорганизации столь же слепой, как и в своей организации.

Жестокого закона энантиодромии избегает только тот, кто сумел отделить себя от бессознательного, но не путем его вытеснения — потому что иначе оно просто нападет и схватит человека сзади — а посредством того, что человек его отчетливо представляет, как что-то от себя отличное.

Этим подготавливается решение проблемы Сциллы и Харибды, проблемы, которую я описал ранее. Пациент должен научиться разделять, что есть Я и что — Не-Я, т.е. коллективная психика. Благодаря этому он приобретает материал, с которым он должен — начиная с этого момента и на протяжении долгих лет жиз­ни — спорить и разбираться. Энергия этого материала, которая прежде залегала в непригодных и патологических формах, обрела тем самым свою собственную сферу. Это относится к различению Я и Не-Я, потому что, если человек в своей Я-функции стоит на твердых ногах, т.е. исполняет, свой долг перед жизнью, то он является в этом отношении жизнеспособным членом человеческого общества. Все, чем он в этом отношении пренебрег, и все, что он упустил, падает в бес­сознательное и усиливает его позицию, — так что человеку грозит опасность быть проглоченным бессознательным. За это приходится тяжело расплачиваться. Как предвещает древний Синесий, становится тогда "одухотворенная душа" (тгуеирагчкт) уихл) богом или демоном и претерпевает в этом состоянии божественные наказания: а именно разорванность Загрея, которую испытывал Ницше в самом начале своего духовного заболевания. Энантиодромия есть разорванность на пары противоположностей, которые свойственны богу и также оббженному человеку, который этим богоподобием обязан преодолению своих богов. Когда мы говорим о коллективном бессознательном, то находимся в той сфере или на той ступени решения проблемы, которая не принимается во внимание в ситуации практического анализа молодых людей или тех, которые слишком долго остаются инфантильными. Там, где еще предстоит преодолеть образы отца и матери, там, где еще нужно овладеть и одолеть события внешней жизни, чем обыкновенно владеет средний заурядный человек, лучше совсем не говорить о коллективном бессознательном и о проблеме противоположностей. Когда однако преодолены родительские переносы и юношеские иллюзии или по крайней мере созрели для преодоления, тогда мы должны говорить о проблеме противо­положностей и о коллективном бессознательном. Тут мы оказываемся вне пределов досягаемости фрейдовской и адлеровской редукций; потому что здесь нас уже не занимает вопрос, как можно устранить все то, что препятствует человеку в осуществлении профессии, или в браке, или в чем-нибудь еще, что составляет жизненное пространство, но мы стоим перед задачей найти тот смысл, который вообще делает возможным продолжение жизни, поскольку она состоит не только в резиньяции, в унылом оглядывании назад и в ретроспекции.

Наша жизнь напоминает движение солнца. Утром солнце все более и более набирает силу, пока оно наконец не достигнет сияния и жара зенита. Тогда нас­тупает энантиодромия. Его постоянное движение вперед означает более не прибавление, а убывание силы. Так и наша задача с молодыми людьми совсем иная, чем со старыми. С первыми достаточно устранить все помехи и препоны, которые затрудняют экспансию и подъем; у последних мы должны способствовать всему, что препятствует спуску. Молодой и неискушенный опытом человек, верно, 128 думает: пусть старики идут своим ходом — что с них возьмешь, вся их жизнь позади, и годятся они только для того, чтобы быть окаменелыми подпорками прошлого. Однако полагать, будто смысл жизни исчерпывается фазой молодости и восхождения, и что, например, женщина "заканчивается" вместе с менопаузой, — большое заблуждение. Закат, послеполуденная половина человеческой жизни так же полны смысла, как и дополуденное время; только его смысл и его лик совершенно другие¹⁴. Человек имеет двоякие цели; первая — это природная цель, воспроизведение потомства и все, связанное с защитой выводка, к чему относятся зарабатывание денег и социальное положение. Когда эта цель исчерпана, начи­нается другая фаза: культурная цель. В достижении первой цели помогают природа и вообще воспитание: в достижении последней нам не помогает ничто или мало что помогает. Царит даже гораздо более тщетная амбиция, будто старик должен походить на юношу или по крайней мере он должен вести себя "по- юношески", хотя внутренне он может полагать совсем иначе. Поэтому переход от природной к культурной фазе оказывается бесконечно более трудным и горьким; люди цепляются за иллюзию юности или же за своих детей, чтобы таким образом спасти хоть толику юности. В особенности это заметно у матерей, которые видят свой единственный смысл в своих детях и, которым кажется, что они падают в бездонное Ничто, если им приходится отпустить своего ребенка. Поэтому не удивительно, что многие тяжелые неврозы встречаются при наступлении сумерек жизни. Это что-то вроде второго пубертата или второго периода "бури и натиска", который нередко сопровождается всеми бурями страстей ("опасный возраст"). Однако проблемы, которые перед нами ставятся в этом возрасте, нельзя решить так, как предписывается в старых рецептах: стрелку часов нельзя перевести назад. То, что юность ищет и должна искать вне себя, следует человеку сумерек искать внутри. Здесь перед нами встают новые проблемы, над которыми врачу приходится поломать голову ничуть не меньше.

Переход от утра к полуденному времени есть переоценка прежних ценностей. Навязывается необходимость уразуметь и постичь цену того, что составляет противоположность юношеским идеалам, воспринять ошибочность прежних убеж­дений, признать неправду в прежней правде и почувствовать, сколько отпора и даже вражды лежит в том, что прежде мы считали любовью. Совсем немного таких, кто, оказавшись втянутыми в конфликт проблемы противоположностей, выбрасывает за борт все то, что раньше считалось за благое и желанное, и таких, которые пытаются продолжать жить дальше, противопоставляя себя своему прежнему Я. Изменения профессии, разводы, религиозные обращения, всевоз­можное отступничество — все это симптомы того, что человек переметнулся в противоположность. Отрицательным моментом столь радикального преобразования в свою противоположность является то, что прежняя жизнь оказывается вы­тесненной и вместе с тем создается неуравновешенное состояние, какое человек уже преодолел раньше, когда противоположности сознательных добродетелей и ценностей были еще подавлены и бессознательны. Подобно тому как и раньше, вероятно, невротические нарушения возникали вследствие бессознательности инфантильных фантазий, — также и сейчас опять возникают нарушения из-за вытеснения прежних идолов. Конечно, величайшее заблуждение полагать, что в том случае, когда мы усматриваем в ценности — неценность или когда мы признаем в истине — неистину, то тем самым упраздняется ценность или истина. Они становятся только относительными. Все человеческое — относительно, ведь все покоится на внутренней противоположности, потому что все есть энер­гетический феномен. Энергия, однако, по необходимости основывается на предвари­тельном перепаде, или контрасте, без которого не может быть никакой энергии. Всегда должны наличествовать высота и глубина, жар и холод и т.д., чтобы процесс выравнивания, который как раз и есть энергия, мог бы иметь место. Поэтому склонность отрицать все прежние ценности в пользу их противо­положностей также есть нечто утрированное и чрезмерное, как и прежняя одно­сторонность. Если же речь идет о общепризнанных и несомненных ценностях, которые отныне оказываются выброшенными прочь, то наступает фатальная утрата. Кто так поступает, тот выбрасывает за борт вместе со своими ценностями и себя самого, как это сказано у Ницше.

Поэтому речь идет не о переходе или о преобразовании в противоположность, но о сохранении прежней ценности вместе с признанием ее противоположности. Это означает конфликт и размолвку с самим собой. Понятно, что люди страшатся этого, как философски, так и морально. Поэтому часто вместо перехода в противоположность они пытаются представить в качестве выхода судорожное оцепенение на прежней точке зрения. Следует признать, правда, что в этом, не очень несимпатичном явлении, кроется для стареющих людей совсем немалое преимущество; они, по крайней мере, не превращаются в ренегатов, они остаются в силе и не впадают ни в нерешительность, ни в крайнюю нужду: они не становятся банкротами, а только лишь засыхающими деревьями, или если выра­зиться учтиво — "свидетелями минувшего". Однако сопутствующие симптомы, такие, как окоченелость, окаменелость, ограниченность, невозможность этих ' "laudatores temporis acti" шагать в ногу — неутешительны, даже вредоносны. Потому что тот способ, каким они представляют истину или еще какую-нибудь ценность, является в такой степени окоченелым и насильственным, что эта дурная манера скорее отталкивает ценность, чем делает ее привлекательной — тем самым достигается результат, противоположный благому намерению. Все, что приводит к оцепенению, это — в сущности говоря, — страх перед проблемой противопо­ложностей: они предчувствуют и тайно боятся жуткого брата Медарда. Поэтому, говорят, пусть будет только одна истина и только одна путеводная нить, которая должна быть абсолютной. В противном случае она не дает никакой защиты против угрожающего ниспровержения, которое чуется повсюду, только не в себе самом. Мы, однако, имеем опаснейшего революционера в себе самом, и именно это должен знать тот, кто желает оказаться невредимым во второй половине жизни. При этом мы, конечно, обмениваем мнимую безопасность, которой мы наслаждались до сих пор, на состояние опасности, раскола, противоречивых убеждений. Самым скверным в этом состоянии является то, что кажется, будто из него не существует никакого выхода. "Tertium поп datur", говорит логика, "третьего не дано".

Практическая необходимость лечения больных вынудила нас поэтому искать средства и пути, которые могли бы вывести человека из этого несносного состояния. Всякий раз, когда человек стоит перед препятствием, кажущимся непреодолимым, он отступает назад: он совершает, выражаясь технически, регрессию. Он страшится возвращаться к тем временам, когда он находился в подобной ситуации, и он вновь будет пытаться применять то же средство, которое ему тогда помогло. Однако, что помогло в юности — бесполезно в старости. Помогло ли разве американскому дельцу то, что он опять вернулся к прежней работе? Это уже невозможно. Поэтому регрессия отодвигается все дальше и дальше, вплоть до детства (отчего многие пожилые невротики становятся ре­бячливыми), и наконец, к той поре, которая была до детства. Это звучит конечно же странно; в действительности речь идет о том, что не только логически, но и на самом деле возможно.

5*

Мы упоминали уже о том факте, что бессознательное в некотором смысле содержит два слоя, а именно: личное и коллективное бессознательное. Личный слой заканчивается вместе с самыми ранними инфантильными воспоминаниями; кол­лективное же бессознательное содержит преинфантильное время, остатки жизни предков. Пока образы воспоминаний заполнены в известной степени личным бес­сознательным, т.е. пережитыми образами, архетипы коллективного бессоз­нательного оказываются незаполненными, ибо они — формы, которые лично не переживались индивидом. Когда же регрессия психической энергии вторгается, минуя даже раннеинфантильные времена, в отпечатки или в наследие жизни предков, тогда оживают мифологические образы: архетипы^[209]. Открывается внут­ренний духовный мир, о котором мы прежде нисколько не догадывались, и появляются содержания, которые, вероятно, стоят в острейшем противоречии к нашим прежним воззрениям. Эти образы обладают такой интенсивностью, что становится понятным, почему миллионы образованных людей предаются теософии и антропософии. Это происходит оттого, что эти современные гностические системы больше отвечают потребности выражения и формулирования этого внутреннего и бессловесного события, — больше, чем какие-нибудь из суще­ствующих христианских религиозных форм, совершенно не исключая и като­лицизма. Последний, конечно, может выражать факты, составляющие суть воп­роса, несравненно в большей мере, чем протестантизм, посредством догматического и культового символизма. Но однако и он не достигал ни в прошлом, ни в настоящем полноты прежнего языческого символизма, и поэтому последний дол­го — на протяжении веков христианства — продолжает существовать и постоянно переходит в некоторые подводные течения, которые совершенно не лишились своей жизненной силы, начиная с раннего средневековья до нового времени. Прав­да, они в значительной мере исчезли с поверхности, однако, изменяя свой облик, они возвращаются вновь, чтобы компенсировать односторонность современной ориентации сознания^[210]. Наше сознание настолько пропитано христианством, можно даже сказать, что оно почти всецело оформлено им, — так что бессознательная противоположная позиция не может найти в нем никакого отклика и попросту говоря потому, что она кажется слишком противоречащей господствующим доктринам и воззрениям. Чем односторонней, неподвижней и безусловнее мы придерживаемся именно одной из точек зрения, тем более агрессивной враждебной и несовместимой становится другая, — так что поначалу их примирение имеет незначительные шансы на успех. Допусти сознание по крайней мере отно­сительную действительность всех человеческих мнений и полаганий, — и про­тиворечие лишится одной из своих несовместимостей. Тем временем, однако, это противоречие подыскивает для себя некоторое.подходящее выражение, например, в восточных религиях, в буддизме, индуизме и таоизме. Синкретизм (смесь и комбинация) теософии хорошо подходит этой потребности, и этим объясняется его массовый успех.

Посредством занятий, сопряженных с аналитическим лечением, возникают пе­реживания архетипической природы, которые домогаются выражения и оформ­ления. Конечно, это не единственная возможность для реализации подобного рода опыта; архетипические переживания нередко появляются спонтанно, и совсем не обязательно у одних только, так называемых, "психологических" людей. До меня часто доходили рассказы о самых удивительных сновидениях и видениях именно от тех людей, в чьем духовном здоровье мог усомниться не только специалист. Переживание архетипа охраняется часто как самая что ни на есть индивидуальная тайна, потому что человек чувствует: это касается чего-то самого нутряного и самого интимного. Это что-то вроде праопыта душевного Не-Я, какого-то внутреннего визави, который вызывает к спору и объяснению. Разумеется при этом пытаются найти поясняющие параллели, но легко может случиться так, что первоначальное событие будет перетолковано в смысле заимствованных пред­ставлений. Типичным примером такого рода является видение святой Троицы братом Клаусом из Флюз¹⁷. Аналогичный пример — видение многоглазого змея Игнатием, которое он сначала истолковал как явление Бога, а затем — как явление черта. Путем таких перетолкований собственно переживание заменяется образами и словами, заимствованными из чужого источника, или воззрениями, идеями и формами, вероятно, выросшими не на нашей земле и связанными главным образом не с нашим сердцем, а только с головой, которая их просто не в состоянии ясно помыслить, потому что не она их изобрела. Это, так сказать, украденное добро, которое не принесет преуспевания. Суррогат делает людей расплывчатыми, призрачными и ненастоящими; они ставят пустые слова вместо живой действи­тельности, увертываясь тем самым от переживания противоположности, и уходят в бесцветный и двумерный мир теней, где все по-настоящему творческое тускнеет и умирает.

Бессловесные события, которые были вызваны благодаря регрессии в преифантильное время, требуют не замещения, но индивидуального оформления в жизни и в работе каждого отдельного человека. Те образы были из жизни, страдания и радости предков, и они желают опять вернуться в жизнь как в виде переживаний, так и дел. Из-за своей противоречивости с сознанием они тем не менее не могут непосредственно быть переведены в наш мир; однако должен быть найден путь, который посредничает между сознательной и бессознательной реальностью.

СИНТЕТИЧЕСКИЙ, ИЛИ КОНСТРУКТИВНЫЙ МЕТОД

Полемика с бессознательным — это процесс, или, смотря по обстоятельствам, даже претерпевание или работа, которая получила название трансцендентной функции ^[211] , так как она представляет функцию, которая основывается на реальных и вообра­жаемых, или на рациональных и иррациональных данных, и тем самым пре­одолевает зияющие пробелы между сознанием и бессознательным. Эта полемика является естественным процессом, манифестацией энергии, проистекающей из напряжения противоположностей, и состоит она из череды процессов фантазии, которые спонтанно выступают в сновидениях и видениях^[212]. Тот же самый процесс можно наблюдать на начальных стадиях некоторых форм шизофрении. Класси­ческое описание его течения имеется, например, в автобиографическом изложении "Аврелия" у Жерара де Нерваля. Самым значительным литературным примером является, конечно, вторая часть Фауста. Естественный процесс объединения про­тивоположностей стал для меня моделью и основой метода, который состоит прежде всего в том, чтобы намеренно вызвать то, что происходит по природе бессознательно и спонтанно, а также интегрировать с сознанием и его воззрениями. Неудача во многих случаях происходит как раз из-за того, что у пациентов нет никаких средств и путей, чтобы духовно преодолеть эти, происходящие с ними события. Здесь необходимы вмешательство и медицинская помощь в форме какого- то особого метода обхождения и лечения.

Как мы видели, изложенные прежде теории основывались исключительно на каузально-редуктивном способе обращения, который разлагал сновидение (или фантазию) на составные части, состоящие из реминисценций, или на процессы, лежащие в основе влечений. Выше я уже упоминал как о правомерности и обо­снованности этого способа обхождения, так и о его ограниченности. Этот способ достигает своего предела в тот момент, когда символы сновидения уже не могут быть редуцированы к личным реминисценциям или стремлениям, т.е. когда всплы­вают образы коллективного бессознательного. Было бы бессмысленно редуци­ровать эти коллективные идеи к чему-то личностному, но не только бессмысленно, но и пагубно, что я, к сожалению, узнал на собственном опыте. Лишь после долгих и трудных колебаний, и окончательно образумившись только после неудач, я решился отказаться от исключительно персоналистической ориентации медицинской психологии в указанном смысле. Прежде всего я должен был основательно вникнуть и уразуметь, что за "анализом" — поскольку он есть только разложение — необходимым образом должен следовать синтез и что существуют душевные материалы, которые ровным счетом ничего не значат, если их только разлагают, но они же раскрывают полноту смысла, только если их не разлагают, но дают подтверждение в их же смысле и еще расширяют всеми сознательными средствами (амплификация) ^[213] . Ведь образы или символы коллективного бессознательного только тогда выказывают свое значение, когда они подвергаются синтетическому обхождению» Так же, как анализ разлагает символический материал фантазий на компоненты, синтетический способ интегрирует все это и придает ему общее и понятийное выражение. Этот способ совсем не прост. Поэтому я приведу один пример, на котором я хочу объяснить весь процесс.

Одна пациентка, которая находилась как раз в критической точке перелома между анализом личного бессознательного и всплыванием содержаний коллек­тивного бессознательного, имела следующее сновидение:

Она собирается перешагнуть через широкий ручей. Там нет моста. Она однако находит место, где она может перешагнуть. Именно когда она уже собирается, это сделать, большой рак, который лежал спрятанным в воде, хватает ее за ногу и уж более не отпускает ее. Она в страхе просыпается.

Внезапные мысли:

ручей: представляет границу, которую трудно переступить; — я должна одо­леть препятствие; — это относится, может быть, к тому, что я слишком мед­ленно иду вперед; — по-видимому, мне следовало бы пойти на другую сторону.

брод: оказия для того, чтобы безопасно перебраться; — возможный путь; — иначе ручей был бы Слишком широким. В лечении есть возможность преодолеть препятствие.

рак: рак лежал совершенно спрятанным в воде; вначале я его не видела; — рак, однако, страшная болезнь, неизлечимая. (Воспоминания о фрау X, которая умерла от карциномы); я боюсь этой болезни; — рак — это животное, которое пятится назад; — и меня, вероятно, хочет затянуть в ручей; — он в меня жутко вцепился, и я ужасно испугалась; — что же мне не позволяет перейти? Ах, да, у меня опять была большая сцена с подругой.

Как раз с этой подругой связаны особые обстоятельства. Речь идет о много­летней, мечтательной дружбе, смахивающей на гомосексуальность. Подруга во многих отношениях похожа на пациентку и также нервозна. Обе имеют общие, ярко выраженные интересы в области искусства. Пациентка однако — более силь­ная личность из них обеих. Так что их обоюдная связь во многом интимна и из-за этого во многом исключает другие возможности жизни, то и та и другая нервозны, и несмотря на идеальную дружбу, у них происходят бурные сцены ссор, которые основываются на взаимном раздражении. Бессознательное желает таким образом положить между ними дистанцию; но они не хотят этого замечать. Скандал обычно начинается с того, что одна из них находит, что они недостаточно понимают друг друга и что следует поговорить начистоту, после чего обе с энтузиазмом пытаются излить друг другу душу. При этом, разумеется, через какое-то время возникает недоразумение, которое опять приводит к сцене, еще более злой, чем прежде. Faute de mieux ссора долгое время была для обеих суррогатом удовольствия, без которого они ни за что не желали обходиться. В особенности моя пациентка долгое время не могла отказаться от сладкой боли, причиняемой ей непониманием лучшей подруги, хотя каждая такая сцена изнуряла ее "до смерти", и она уже очень давно поняла, что эта дружба пережила себя и она только из ложного честолюбия верит в возможность еще сделать из нее идеал. Пациентка прежде имела также чрезмерно экзальтированные и причудливые отношения со своей матерью, а по смерти последней она перенесла эти самые чувства на подругу.