Пагубные перпендикуляры предшествующего 8 глава

Проведём небольшой социальный опрос:

-Любимый фильм?

-Атака помидоров убийц.

-Поздравляем: это правильный ответ. Вы приняты в нашу команду хренову, выпускающую самую добросовестную и качественную обувь для гномов-переростков на всём восточном побережье. Скажите честно: Вы скучны и наиграны? Вы пересытились порнухой, которая лезет из всех щелей, наполняя ваш дом вагинальными выделениями, но слишком уродливы, чтобы завести девушку? Вы выше гнома, но похожи на гнома? Если – да, то вы – гном-переросток, и вам прямая дорога к нам! Ведь только у нас и за смехотворную цену, вы сможете приобрести пару наисвежайших, благоухающих ароматами стриптизёрш и младенцев - пару обалденных и предприимчиво признанных всеми крупнейшими федерациями, и даже Дэниэл Брайн поимел их, - пару проклёпанных соблазнительными бирками диккиккеров! И только сегодня при покупке пары пышных отполированных отставными майорами диккиккеров вы получаете в подарок годовой запас вьетнамской лапши быстрого приготовления «Huindao»: «Huindao» - питательная подпитка для начинающего чревовещателя. Мрази, вперёд: ваши ноги не должны остаться босыми.

Вам всем знакома эта ситуация, когда, словно ветром с помойки повеет, и давно ушедшие в прошлое дни начинают врезаться, почёсывая нахально промежности, в ваш прекрасный напомаженный лик пеной кисельной. Как только откуда-то из задницы, чуть ли не из подвала, вырывается тоненькой струйкой и постепенно полностью заполняет окружающее пространство моих пенатов - басовый грув «I Disappear» The Faint, настолько срубительный и шедевральный, что в свое время, когда ты, сосунок, ещё носил брекеты на своих кривых зубках, я уже успел слямзить этот завидный ритм, чтобы использовать его в главном хите своей баснословной гаражной банды ЁП - ничего с собой поделать не смог: хотел во что бы то ни стало заполучить эту партию – и история, состряпав невнятную, но выгодную для меня рокировку расставила точки над i таким образом, что я стал единственным и полноправным владельцем этой диковинки. И как же отрадно, что всё происходящее сейчас в моей жизни пропащей, напоминает, как две воды капли, те золотые времена - стоит мне лишь схватить семнадцатилетнюю крошку за волосы и прижать лицом к своей расстегнутой похабно ширинке – как тут же ко мне возвращается пропитая память, и брызжут воспоминания из изобилия рога. Тогда в нашем захолустье провинциальном и групп-то не было, как таковых: был авангард, был джаз и парочка бардов дворовых – но это не есть рок-н-ролл. А мы были молоды и непреклонны, мы баловались концепциями бунтарскими – и наша группа – это семья: вместе живем, вместе трахаемся, усыновляем/удочеряем целые школы отъявленных нигилистов – и если наскучит всё, вместе полезем в петлю.

По часовой стрелке и против: поворачивай его и крути, детка, ведь я хочу отчетливо и во всех красках вспомнить тот самый день, когда в нашу шаражку с таксофона дозвонился некто и, не представившись, инкогнито, сообщил, что в здании, и так трещащем по швам, заложена бомба, и нас всех, галдящих от радости, на улицу выпнули – и я на изгородь залез выпендрежа ради, и свалившись с неё естественно, исцарапал лицо сволочными ветками, - и всем и каждому втюхивал, что меня задело взрывной волной, поэтому я такой красавчик. Ну а после я пошёл в ближайшую канцелярскую лавку и накупил целую охапку цветных гелевых ручек с блёстками – просто так – чтобы были, так сказать, про запас, - и по дороге домой, я и мой однокашник Дэн, не дождавшись, во что выльется вся эта террористическая мутатень, жевали, прижимая к сердцу, каждый по булке свежеиспеченного хлеба. Дэн как всегда выскреб, причмокивая, весь мякиш и выкинул футляр зарумяненной корки в мусорку. Детка, я жажду окунуться вниз головой в разжиженные просторы, прорастающие на грядах моей мохнатой макушки переплетающимися диорамами закольцовывающихся вокруг солнца облаков, и измерить замыленными малометражными мыслями бесконечное бесноватое расстояние от пункта «А» родного городишки до пункта «Б», находящегося на берегу левом, до которого физически невозможно дойти пешком, в особенности, когда ты - коротышка, но можно докатиться с ветерком, оседлав специально обученную овчарку, безнаказанно лапая на полном ходу девчонок - ведь интерконтинентальному по похабщине чемпиону дозволено всё в выпестованной виртуальной реальности. Я с жадностью жажду быть придурком законченным: мои знания лишь не на шутку жить мне мешают, ограничивая мою и так мизерную свободу. Я в неразумных пределах изощрен в своей мести социуму, и в этой местности, пролегающей по коридорам памяти подпростывшей, разрезанным приоткрывающимися с невменяемой периодичностью дверьми, за которыми укомплектованы кладовые непростительно больного воображения, я выписываю пируэты на коньках крутости, прикусив губу нижнюю – укрощаю, приспосабливаясь постепенно к сбивчивому скольжению, озверевший бескомпромиссный лёд. В окружении любопытных сосен, преклонивших свои треугольные головы пониже к земле, в тесноте наступающих на пятки остроносых теней, я придерживаю руками твою голову, в мертвой хватке сжимая охапку твоих волос, рассыпающихся овсяными хлопьями, постоянно встревающих в наши неприкосновенные импульсивные пошатывания из стороны в сторону. Я нервно покрикиваю на исподтишка подглядывающих за нами воронов, приминая пыльными кедами полусонные лесные цветы. И озябшими от полуночной изморози призраками, отражаясь в твоих гигантских голубых глазах, по сумрачному небосводу проплывают силуэты городов, по которым, не в силах на одном месте высидеть, мы прокатились с непременно непредсказуемым турне нашей неразлучной троицей. Забив на злободневные заморочки и барахло базарное, забыв обо всем, что удерживало нас в заточении захламленных квадратных комнат, мы, взявшись за руки, волшебным образом растворились во влажном воздухе весенних улиц, изуверски исчезнув. Нас никогда не устраивало простое стерилизованное счастье – в совершенно иных мы нуждались состояниях душевных – неуравновешенных и расшатанных до предела: наши изысканные аппетиты не удовлетворялись человеческой пищей. Наше совместное спаянное сердце стихийно стучало, разрываясь от ритма сиюминутного безумия. Словно миниатюрный воображаемый человечек, перепрыгивающий пролетающие со свистом за автомобильным стеклом заборы, домишки и стога сена, мы улепетываем в умиротворяющую неизвестность, - словно площадной ветер, разбивающийся в ледяные дребезги под бесстыжими ботинками, мы ревниво рискуем своим благополучием, - словно одинокий взгляд, брошенный на опустевшую глухую улицу, мы разбавляем сивуху гармонии свежевыжатыми соками гипертрофированного героизма. Наше непредвиденное знакомство послужило отправной точкой для целого ряда событий: громоздкими пошатывающимися из стороны в сторону костяшками домино, выставленными неуклюжим декоратором на кособокой театральной сцене, они проложили, предсказуемо упав, охая и тыча друг друга носами в затылки, волнообразную траекторию, уводящую наших неравнодушных последователей щелкающей поступью в старомодную крысиную нору в дальнем конце зала.

ЁП! = Ежежоп Погулять!

Перепрыгнув одним махом на левый берег, как мистер фантастик, с помощью растягивающихся резиновых ног, минуя мосты разведенные, плюнув в бурлящую пучину сточных вод, усердно уворачиваясь от смертоносных лазерных лучей, испускаемых балконов стеклами, вихляющими в своих рыхлых рамах, отражая пыхтящее последним паром заходящее ядовитое солнце, я вприсядку доскакал до родных дворов, успев при этом прихватить в попутном ларьке пачку кукурузных палочек и бутылку грушевого лимонада, и поглазев на обескураженные окна с заунывно задергивающимися занавесками в синхронном ритме с опускающимися на асфальт сумерками, я скорчил пару-тройку рож соседской девчонке, качающейся на скрипучей качели, и залпом завалился в знакомый не понаслышке подъезд. Поковырявшись в своем предательском почтовом ящике, приносящем порой вести дурные, я выудил пару судебных извещений на мое имя, которые сразу же, не задумываясь, разорвал в клочья, чтобы раньше времени не огорчать моих далеко не стрессоустойчивых родственников, развеяв бумажные лоскутки по ветру, засосавшему их в открытую форточку, - и положил на колени пару настоящих писем – с заигрывающими марками и изящно выведенным каллиграфическим почерком адресом получателя. Одно из них, пришедшее из неизведанных мест, и вообще возможно во времени затерявшееся, было от Хенки Пенки, - следующего странного содержания:

«Здравствуйте, сударь – хотя нет-нет-нет – я прикалываюсь – аллоха. бомжара!

Я поражаюсь тебе. О времена, о нравы! У меня тут серьёзный разговор наметился – можешь поддакивать и поднекивать каждому написанному на этом тетрадном листе слову и ворчать после каждой моей ошибки орфографической, если осмелишься искать таковые. Я не понимаю, отчего ты все это делаешь? От одиночества? Или же от собственной глупости? Я допускаю мысль, что всё это лишь твои маски, - ты понимаешь? Сегодня ты пожарник, завтра – заботливый отец, послезавтра беспризорник мелкий, а на следующей неделе – мерзкий колдунишка в чёрном колпаке с лицом, утыканном пирсингом. Я смогу до тебя достучаться? Позволит ли эта лихая головушка мне это сделать? От чего бежим, сэр? Если от одиночества, то я открою тебе глаза на правду, если ты сам еще не допёр до неё: для всех ты – клоун и, никому не дорог по-настоящему, как, впрочем, и тебе, по-моему, никто особо не нужен. Ведь люди чересчур прагматичны, сердца у них черствые – и никакого чувства юмора у них и в помине нет. Да и других чувств у них не осталось также – но чувство юмора – ну что вы, ну что вы – у обывателей от твоих проделок глаза на лоб лезут, и неодобрительно вздёргиваются брови. Ах да, а кто ты, собственно говоря, у нас сегодня? Ну уж не пожарник точно – это напутала я. Ты антигерой, панк и бунтарь? Вот нафига, скажи мне, бомжарище, тебе всё это нужно? Ты сам себя-то цени. Наплюй на массы с их неимоверно наигранной узколобостью – не прогибайся под ними, не продавай себя за грошовую цену. Не делай глупостей. Завязывай с наркотой. Я знаю, что ты персонаж иного порядка. То чувство, которое ты зародил во мне, будет, цветком благоухая, вечно жить в моём сердце, - и если оно и умрет, то только вместе со мной. А ты признайся просто, - хотя бы раз в жизни, мудила, будь искренен как никогда – признайся, что тебе одиноко и больно. Так и скажи: «Мне плохо чертовски – и я нуждаюсь в поддержке». А то всегда всё выглядит так, будто я одна из тысячи девок, с которыми ты болтаешься изо дня в день. А я, как дура, надеюсь всё ещё, что это не так - и у нас есть свой личный совместный мирок с тобою, братишка. Ты же не просто мой друг – ты до сих пор мой, извиняюсь за сопли, - ангел-хранитель. Хотя, не буду отрицать того факта, что иногда я убить готова тебя. И, безусловно, если кто и убьёт тебя – то это – я буду. Ты – кровавая шейка раковая. Я могу, может быть, помочь тебе чем-нибудь, - ну если только тебе вообще помощь нужна. Эй! Не смейся и не думай, что я долбанулась. Просто в голове не укладывается, почему ты изменился так сильно и стал полной своей противоположностью. Умоляю тебя, перестань растрачиваться на показуху. Ведь я лучше всех тебя знаю, наверное, - и ты совсем не такой. Ты – ребёночек. Тот самый, который подкармливает всех дворняг и кошек бездомных, тот самый, который ищет цветные стекляшки в куриных какашках, тот самый - совершающий геройские подвиги каждый день на раз плюнуть. Ты не маньяк, ты не псих, ты – ребёночек. Пожалуйста, будь собой и будь паинькой. Надевай рубашку гавайскую, джинсовку поверх неё, чтоб не продуло – всё-таки не лето ещё – и айда на прогулку, как в старые-добрые. Я жду звонка от тебя, вцепившись в телефонную трубку. Хочу убедиться, что ты жив и здоров, и содрать наконец-то с тебя личину лоснящейся безысходности. Ползи ко мне, личинка моя. Ведь для тебя - это шанс отличный в кои-то веки снова посетить планету Земля.

Дата/Число/Точное время по гринвичу

Henky Penky»

Ну вот - всё как всегда. Ну надо же было письмо настрочить, претензий полное. И мне непонятно, что делать с ним - выкинуть ли или, скомкав, похоронить в кармане штанов. Пожалуй, лучше переключиться - и поразмыслить, что взять с собой в предстоящее путешествие. Переезды, проводы, поезда - такие дела. А кое-что нужно незамедлительно намутить. На завалявшейся белой футболке я трясущимися от волнения руками вывожу черным перманентным маркером огромную окружность мишени (знаете, как будто смотришь в оптический прицел винтовки снайперской), и, смешав красную гуашь с клеем, вырисовываю вдоль выреза разводы кровавые (знаете, как будто бы бошку снесло выстрелом), превращающиеся, перетекая друг в друга, в надпись «Please Kill Me». И крутанская шмотка готова. В рюкзак летит также первой необходимости белиберда, концертные принадлежности и пара тетрадей моих текстов песен. Да тут концепция, разработанная на два с половиной альбома: два полноформатника и один миньон, продуманные и отшлифованные, как в музыкальном плане, так и с точки зрения поэтического кретинизма. Зачехляем гитару – совсем скоро она с виноватым визгом будет исследовать неизведанные территории плавящихся подсознаний. Чашка, ложка, вилка, нож и котелок. Я злобный битник, и добрый Ричард Хэлл. Совсем скоро коллективно ударим по струнам – и ни где-нибудь, ведь в своем городе нам осточертело играть, и связь с залом бесповоротно утеряна – ни где-нибудь, а только в дороге. Угоняем оставленный без присмотра мопед: мы определенно сможем уместиться на нём втроём и с кряхтением покинуть границы города. И эта словоохотливая спонтанность безудержно щекочет мои натянутые, вот-вот готовые лопнуть нервы и возбуждает аппетит к разрушениям. Этот набирающий с каждой минутой всё большую силу феномен то отрезвляет, то опьяняет - качается маятником, обрамлённым лезвием, и разрезает напополам тысячи подставных белых кроликов. И самое смешное, что вера в завтрашний день настолько нерушима и сильна, что даже заснуть невозможно. Эта пугающая альтернатива, когда я с аритмичным стуком сердца в груди лежу на кровати пластом и наматываю сон на ус. Я опускаю веки, и через мгновение, хрестоматийно прищурившись, я отчетливо вижу Хенки Пенки по правую руку: мы целенаправленно идём с ней куда-то по алым адским ночным улицам, подсвеченным дерганным бледным светом фривольных фонарей, скрыв свои лики под ритуальными масками – и сон ли это вообще – ведь ты обвиняешь меня в ношении метафорических масок, но как это ни странно: ты - специалист по созданию масок настоящих – и это действительно двинутое хобби, если задуматься, - ну а в наушниках плеера у меня жеманно жужжит песня «Goodbye horses» группы Flight, и извращенные мелодии от Elektra Monsterz – у тебя. Ни на секунду с твоего лица не стирается дерзкая ухмылка. И намечается перепалка вопросами риторическими – ещё секунда и мы, своевременно спохватившись, начнем по-добру по-здорову собачиться. И ты выкручиваешься из этого неудобного положения, предложив зарулить в гости к Фли, якобы он не спит ещё, хотя ну сто процентов, что он дрыхнет без задних ног, и всё закручивается самым что ни есть экстравагантным образом: мы залазаем в открытое окно его комнаты, и, растолкав беднягу, все вместе смотрим какой-то фриковый фильм про то, как продавцам круглосуточных магазинов отстреливают из дробовиков головы - они отрываются от тела, и покатавшись по полу, продолжают что-то нечленораздельное верещать, отхаркивая кровавую кашицу, а главный герой - дьявол собственной персоной, и так далее, и так далее – и плюс ко всему это ещё и комедия, и мы попиваем, ненавязчиво улыбаясь, горячий чаёк с малиновым вареньем, интуитивно морщась и инициативно причмокивая. Официант, подлейте-ка кипяточку, сильвупле, и принесите, будьте так добры, пряников шоколадных или хотя бы печения. Фли не то чтобы чудаковатый малый, он – просто забавный. Постоянно талдычит о своей книге, о «психоделической пост-романтической утопии», которую он пишет ни много ни мало пять лет, но никто не читал ни одного предложения его авторства, - а дай ему слово, и его не заткнуть – он будет болтать без устали о мозаичной структуре романа и прочей пространственно-временной хероте, но при том при всём, это не значит, что он не писатель или писатель плохой. Возможно он второй Берроуз. Почему Берроуз? Да потому что это его любимый автор. Ума не приложу, как такое возможно. Если бы вы Фли видели – вы бы о том же подумали: этот парень – ну кто угодно – но никак не писатель, и уж тем более не второй Берроуз. Ан нет - он при этом – не смейтесь - ещё и ландшафтным дизайном балуется, - и находится на периферии рода людского в принципе. В провинции искусство имеет совершенно другую цену: оно дешёвое и как носок дранное, - оно наполняется иными смыслами, - застенчиво похлопывая ресницами, обретает значимость и самоуверенность. Плевать на новаторство, на рейтинги, на выебоны: мы все – люди маленькие, и мы давно уже смирились со своей участью: нас приговорили пожизненно к самокопанию. Фли принадлежит к той категории лаконичных и в меру сумасшедших личностей, специализирующихся на общении с помощью пошлых шуток, - основное их развлечение - прыгать с моста в ватные сугробы, и больше всего на свете они балдеют от авторского независимого кинематографа. И по улицам шляются с причёсками безумных учёных вместо уборов головных. И девяносто процентов из ста, что они - дети художников. Фли приносит нам две чашки вновь, предварительно сполоснутые - сам он пьёт что-то исподтишка за нашими спинами из походного термоса, - он на пианино их ставит, стряхивая на пол кучу искаляканных бумажек и прочего канцелярского хлама, и наливает в них уже не чай, а портвейн по-видимому или настойку, наполняя комнату ароматами клюквы – а чаёк - это так - аперитив.

Термоядерная смесь из сарказма и энергосберегающих лампочек. То, что, безусловно, присуще тебе. О, Хенки Пенки, в тебе определенно есть что-то безоговорочно масштабное, - не какое-нибудь фуфло безликое, с помощью которого можно зарекомендовать себя, спасаясь от одиночества, перед тем или иным остолопом - а что-то огорошено глубокое, проросшее корнями в недра деловитой души; что-то, что невозможно в один миг в виде мысли воспроизвести в сосредоточенной головушке или попытаться воссоздать в пробирке, скрестив между собой горстку тщедушных чувств и наэлектризованных эмоций, но единовременно едва ощутимой ощупью ползущее на подступах к осмыслению - что-то непревзойдённо истинное и во всеуслышание правдивое, и пусть нами до конца не изученное, но осязаемое всё же и настолько увесистое, что способно расплющить своей напористостью до неузнаваемости топорщащуюся тушку лжи. И я не хочу быть самим собой - это так тяжко, а с тобою рядом невозможно быть кем-то другим. Ты не понимала раньше, почему все вокруг считают меня сумасшедшим – спустя время ты, спохватившись, ко взаимному согласию пришла с окружающими в этом вопросе – но перестала напрочь понимать меня. Ну а в данный момент ты приспособилась с лёгкостью совмещать две стороны этой маститой медали, и, как рыба в воде себя чувствуешь в море моих заковыристых изречений. Да, я знаю, что для меня - это большое везение, и что нужно не медлить и сокращать расстояние между нами - сближаясь. Но мы неучи – мы не сумеем довести до конца триумфального начатое, мы родились под звездой невезения, и наше нескромное взаимодействие с первого же дня знакомства, как только мы плечом прижались к плечу, привело наши желания животворящие к прозаическому краху – наши жизни сытые к постыдному крохоборству. Ты и сама считаешь, что в данном контексте, хороши только редкие встречи, при чём, настолько редкие, чтобы можно было, не напрягаясь, не надолго, но всё же забыть друг о друге, и случайно внепланово встретившись на улице проходной, не стесняясь ожирения возрастного и седины в волосах, поинтересоваться прозаически – «как дела, и что нового?»

Фли раздосадовано машет руками перед своим лицом, будто бы что-то вспомнив, зычно жестикулируя, он поторапливает нас спешно, молча указывая на выход. Рассеянно роясь в куче мале из своих кровожадных кроссовок в поисках более-менее презентабельной пары, явно опасаясь опоздать куда-то, он подталкивает нас с бестактным трепетом, пошатывающихся туда-сюда подобно неваляшкам. Мы вываливаемся кубарем через окно, и попадаем вновь в эпицентр ночных вибраций. С гулом в ушах на цыпочках движемся, досконально скрытные, в сторону лесополосы. Протяжно взвизгивая, под куполом шарообразной кроны взбираемся по ветвям векового дуба на самую его верхушку, - вцепившись в друг друга мертвой хваткой, чтобы не упасть с внушительной высоты, мы медленно, но верно ползём по из неоткуда взявшемуся канатному мосту, одним своим концом привязанному к стволу дерева, и уходящим в пустоту неизведанную, и в конечном счете приводящему нас на площадку скалистого пика. И прижавшись спиной к спине, свесив болтающиеся от усталости ноги в вязкую жижу темноты, мы, задрав кверху носы, любуемся звездопадом. Фли как внештатный безумец пытается поймать хотя бы одну звезду в поднятый на вытянутой руке вверх термос, а мы как два насупившихся воробья боимся даже шелохнуться – как-то не хочется соскользнуть в пропасть. Для нас с тобою всё уже кончено: осталось лишь пожелать друг другу приятных снов и превратиться в подснежники, растущие в дикой глуши, в местах, где не ступала нога человека, там, где безостановочно идёт снег, и быть неузнанными и быть забытыми, и перед тем как зарыться бутонами в подушки промёрзшей земли – пофантазировать, помечтать - о никогда не виденном нами солнце.

Все остаточные ощущения притупляются, и из памяти потухающим огоньком, муторно прокручиваясь перед взором, стираются воспоминания - яркие как кленовые листья и поблекшие как переполненные пепельницы, и буквально в один присест забываются необходимые в экстренных ситуациях слова утешения, и выбрасываются под колёса припаркованных вдоль дороги машин мятые фантики перегоревших эмоций. Не так много времени осталось нам для прорыва. Огибая неуверенным шагом обглоданный дворнягами прошлогодний труп неосмотрительный кошки, выплюнутый из пасти талого снега, следуя по аллее, окаймлённой контейнерами деформированных гаражей, шлёпая туфлями из натуральной кожи по слякотной дорожке никогда невысыхающих луж, в наш с тобою двор, гостеприимно увенчанный триумфальной аркой подкошенного молнией тополя, забежала шеренга инвесторов, вызволенных анонимным звонком из глубин офисного ада. На свежеокрашенных партах, позаимствованных в ближайшей школе, спонсирующей худо-бедно молодые таланты, прямо на открытом воздухе под крышей перламутрового небосвода немногочисленными рядовыми силами была организована спонтанная выставка, на которой были представлены произведения искусства разных жанров, созданные лучшими креативными умами нашего города – интеллигентные интроверты авторитарно нависли комичными закорючками над своими стендами в заискивающем ожидании. И я, неузнанный и непринятый в это закрытое сообщество, был встречен прицельными колючими взглядами: кем я могу быть в их глазах - мелкой сошкой лишь - либо журналюгой языительным, наживающимся на чужих несчастьях, либо студенческим шпиком в маске слащавого социопата. И от возмущения поперхнувшись, местные гении тот час же стали игнорировать незваного гостя, и перенаправили свои перекошенные улыбки в сторону костюмчиков деловых, прокручивая в голодных мыслях сенсационные сценарии своего воспроизведения из грязи в князи – переваривая маслянистые мечты о конце гонениям и усмешкам. Усладно для слуха хрустели папки с контрактами. Все напряженно, пальцы скрестив, пытаются продвинуться хотя бы на шаг ближе к халявным бюджетам и стихийному спонсорству. И как ни крути, на это смотреть тошно. Но не смотря ни на что, мне удалось отыскать кое-что действительно стоящее на этой помойке причудливой. Дамы и господа, я вашему вниманию хочу представить беспрецедентной проницательности кино-дебют: этот шедевр с таким-то названием гениальнейшим образом смонтирован из домашних видеозаписей, запечатлевших нашего с вами нового любимца, режиссёра и актёра главной роли в одном лице в года своего беззубого шепелявого детства: на первых кадрах он в виде прикончившего залпом пиццу карапуза празднует свой рядовой день рождения и в окружении клоунов, припадочных заморских бабушек и нескончаемой шумихи, он блистает перед камерой как бриллиант и за перлом перл выдаёт первоклассные хохмы, потом мы видим его в более осознанном возрасте, ведущего репортаж с пляжа, расследуя дело о бесстыдном разрушении возведенного им в жесткие сроки песочного замка – под подозрением толпа целая - и в этом фильме ещё куча всего, достойного просмотра, всего, чего требует искушенная публика; и транслируется этот шедевр на свежем воздухе на квадратном экране старенькой ламповой видеодвойки, которая при помощи десяти удлинителей включена в розетку в квартире вашего покорнейшего слуги. И обладая нежным привкусом ретро, этот фильм без сомнения приправлен новаторством. Но ответ инвесторов, конечно же, ясен заранее: «На голодный желудок можно и не такое сожрать». Я пожимаю плечами и ковыляю к себе домой, уязвлённый и в какой-то степени раздраженный даже - ведь уже всего через пару часов я должен стоять, как штык, со своей новой группой на вокзале, чтобы уехать из этого кошмарного места надолго и скорее всего навсегда. Мне необходимо выспаться успеть – и не просто выспаться – а на самой глубине моих снов в подсознания мутных водах всё перевернуть вверх дном, чтобы с момента этого мне вообще ничего не снилось: никаких лиц знакомых, ни из прошлых лет, ни из жизней прошлых, никаких пережеванных воспоминаний - чтобы не было ни единой помехи на моем пути праведном к осуществлению маньячной мечты.

Чёрная луна врезается в нишу неба знаком дорожным.

Я стою посреди своей обнищавшей комнаты, окутанной спиралями притопывающего и прихлопывающего калифорнийского сёрфа. Справа по мою руку стена, и на неё намертво приклеены твои ранние наброски, проклёпанные в уголках отпечатками твоих пальцев, в некоторых местах протёртые и пожеванные временем, - может и неказистые, но несущие в себе идеи яркие и язвительные, обладая в зародыше безоговорочным потенциалом. Через открывшуюся внезапно с фатальным фырканьем форточку врывается зычный утренний ветер и приносит с собой взрывной аромат новорожденного рассвета. Слева по мою руку стена, и на неё двухсторонним скотчем по диагонали приклеены твои последние работы, подпирающие потолок, - иллюстрации к ещё неопубликованным книгам, осаживающие ревностно распоясавшееся воображение, в меру заводные и убедительно органичные. Вдыхаемый воздух приправлен адреналином. По моей шее ползут, удушая постепенно затягивающейся петлёй, пауки преждевременного стресса. И я прогибаюсь под весом своего неоспоримо авторитетного прошлого, напористого и неотделимого от моей сущности, вшитого капроновыми нитями в ткани моих телес. В будущем раздосадовано и упрямо пережёвываешь скрипящими челюстями черствые хлеба искупления. Зажатый в тиски тревог, откормленный предубеждениями специально для бойни будничной, по дороге на казнь пытаюсь я расстаться с назойливыми мыслями о наигранности настоящего, чтобы избежать своей угрюмой участи – и я отключаюсь.

Очередной день недели приносит дурные вести, и они мухами вплетаются в паутину беспрекословности. Я пробуждаюсь с бумажным привкусом на языке, и заунывно зеваю в полной пасмурной забывчивости. С совершенно опустевшей за ночь головой и высушенным сухофруктом сердца. И лишь после душа холодного и слепленного тяп-ляп сэндвича я вспоминаю, что буквально вчера произошло что-то действительно важное, и – упс – я похоже опаздываю - я выдергиваю из-под кровати свой походный рюкзак и выбегаю психом на улицу. И через пару беспричинно перемотанных кадров, расшатывающих деревья вдоль набережной и скручивающих в крендели трамвайные рельсы на дорогах скомканных, воссоединившись вновь, Кэтт, Бэтти и я оказываемся на вокзале, прижавшись друг к другу, чтобы согреться непредсказуемо морозным весенним утром. На станции нам торжественно выдали сертификат на распитие дешевого красного полусладкого, и, запрыгивая в отбывающую электричку, мы успели в самый последний момент обменять этот бескомпромиссный документ на бутылочку Сальвадори. По инерции приняв горизонтальное положение с закинутыми на противоположное сидение ногами, попивая медленными глотками вино, каждый из нас после по-своему дурацкой и бессонной ночи пытался подремать в покачивающемся колыбелью вагоне. Поезд обескуражено маршировал по рельсам, и за тысячу километров от линии его следования, железнодорожный гул, опережая пролетающие на границе дня и ночи ворсистые дождевые тучи, достиг отдаленных поселений, и проскользив по стенам домов остаточным эхом, прозвенел под ухом у только-только заснувшего Фокса, и Фокс выудил помутневшим взглядом из проруби, пробуренной по центру ковра бликом фонарным, и загрузил в садок снов, нагнетаемых лаем сторожевых собак, произвольные образы лиц ему незнакомых - и в то же время на другом конце провода этого глухого телефона уже окончательно вырубившийся в обнимку с зачехлённой гитарой Кидис, всё-таки удовлетворенный спонтанным отъездом из пенатов родных, обозревал раскинувшиеся размашистой панорамой собственные сновидения:

«О том, как с Хенки они направились в парк аттракционов, чтобы впервые в жизни прокатиться на автодроме, и как на резком повороте, в который Хенки не сумела вписаться, врезались в неумело припаркованную тележку с мороженным, в результате чего Кидис расквасил об руль губу. Ох уж, эти женщины!

О первом просмотренном в абсолютно пустом зале кинотеатра фильме - в полном одиночестве, оставленный один на один с разрастающимися изнутри впечатлениями Кидис прикрывал задницу последнему герою боевика.

О том, как здорово быть вратарем: не нападающим, не полузащитником (ведь их пруд пруди), а именно отменным вратарём, единственным в своём роде и в своём дворе, который может и в атаку пойти для того, чтобы забить победный гол рикошетом от берёзовой штанги.

О, я тряпичный человечек, снующий по тоннелям метрополитена, почти разрываемый порывами подземного ветра на части, и в этом походном состоянии отчаяния я декламирую: «Бросайте ваш чёртов бизнес и забирайтесь ко мне через рот в бурлящий с лопающимися пузырями желудок, на плодородной почве которого мы возведем достойный дворец для моей принцессы. Лучшие умы человечества - у меня есть для вас работенка». Я обращаюсь к каждому прейскурантному перебежчику по эскалаторам, и из-за моих ошмёточных выкриков рыхлые рубашки этих проходимцев истекают в нервозной дрожи шашлычным кетчупом из подмышек. И в мерцающем свете заплесневелых ламп на фоне вспыхивающих букв бегущей строки, отрезвляющей предупреждением о надвигающемся урагане, выходит из тени на всеобщее обозрение моя принцесса. И посреди оскалившегося шторма, между вагонами, скрипящими своими искрящимися тормозами, она оборачивается ведьмой и указывает на меня перстом, и я, теряя свою и так никчемную тряпичную кожу, разваливаюсь на кусочки мелкие, которые всё топчут и топчут десятки, сотни и уже даже тысячи нескончаемых туфель. Они наступают на мои чувства, и мне ничего не остается – как злиться. Я хочу купить бейсбольную биту, и начать сносить хозяевам этих бестактных ног - головы! Но у меня нету денег - займите».