Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Пагубные перпендикуляры предшествующего 6 глава




И Фокс падал под углом, падал вниз и падал стремительно, рассекая со свистом рассыпающиеся картонные декорации подземелий, отталкивая ручками-закорючками сужающиеся скачкообразно стенки тоннеля. Протаранил он под конец снарядом своей бошки холст с изображением очага обугленного, намалеванного грубыми мазками масляной краски, и застрял, подобно медведю сказочному, в проёме узеньком – не потому что толстый, а просто плечи уж больно широкие – на пороге холла пещеры просторной и придирчиво праздничной, запредельные своды которой подпирали серебристые столпы сталагмитов. И висел он, по рукам и ногам скованный, вниз головой, беспомощный и безликий, тщетно до тошноты всматриваясь в тугодумную темноту, подпитывающую разрядившийся аккумулятор воображения набором из плутоватых образов, но не более. В надоедливой тишине, словно самой себе наскучившей, заскрипели приближающиеся издали противоречивым перезвоном шажочки – и изрезанная темпераментными тенями пред взором Фокса предстала фарфоровая фигурка девчушки в пальтишко, усеянном пластмассками звезд – и поравнявшись с Фоксом, так себе удивленным, она из-за пазухи выудила перо страусиное и начала щекотать им Фокса, харизматично хохочущего, похоже для виду лишь. Вот так и высвободился он из западни, как пробка из бутылки шампанского, всем телом выстрелив, пристыжено крякнул, и сдувающимся воздушным шариком, слюнями брызгая, весь передернутый прополз по земле, - и как так – он кончиком облезлого носа врезался в отпрыгнувшую разом, чуть не в истерике, фарфоровую фигурку девчушки причудливой. И она от нечаянного этого столкновения лопнула тотчас же, подпалив слегка Фоксу волосы пресловутыми песчинками искр – и будто бы и не было её вовсе – без суда и следствия испарилась в воздухе. И не успел ещё Фокс опомниться, бедолага, после всех этих передряг поганных, как в затылок ему сюрикеном вонзилось, адресата своего настигнув с хрустом, словцо острое, брошенное вдогонку таксистом, как выяснилось, пекущемся о клиентуре конкретно:

-На следующую поездку – тридцатипроцентная скидка! Кодовая фраза – ни кожи, ни рожи!

И целая округа ходуном заходила, и замолотил, как из ведра, по паркету пещерному дождь из булыжников.

 

***

 

В полуночном парке мы сидим на берегу пруда Последней Надежды и молчим, слушая, как утки шлёпают крыльями по одеялу тёплой воды – и луна с тихим всплеском растает за верхушками безмятежных деревьев.

С предвзятой претенциозностью мы всё-таки сделали это – взяли, да и переехали вновь. Наш новый город, по счету, по-моему, третий на нашем пути, - на этот раз, обладатель ну очень громкого имени: популяризированный торчками в старые-добрые денечки пятимиллионный притон с памятным запашком приходов и рехабов, поигрывающий мускулами полноценного творческого потенциала, некогда ведь и бывший безоговорочной культурной столицей – сегодня представлял из себя пародию на своё же собственное славное прошлое и походил, вот в особенности под этим углом, на огромный торговый центр – и это в лучшем случае – вообще, если снять солнечные очки и, подождав, пока глаза привыкнут к фальшивому блеску, основательно всмотреться – то сразу же отчетливо видишь – большую барахолку - под колпаком стеклянного неба, подсвеченного сотней искусственных солнц – и начинаешь сразу же себя подстегивать: вот почему же я, такой-сякой, родился в абсолютно неподходящее для меня кризисное время – почему не тогда – почему сейчас. Философию панка приправили понтами дешевыми, молодых актеров равномерно распределили по рекламным роликам, музыку, и так уже вымученную, вымочили в растворе вычурности, скрутили из неё колбаску, встряхнули, высохнуть вывесили – и предприимчиво на джинглы порезали, пометив каждый неказистый комочек флажком с названием подходящего бренда. Искусство стало искусственным, роботизированным, рафинированным – да как не обзови его – нет разницы никакой: всё равно оно не вставляет нас больше – и ничего не попишешь тут. Мы переключились на развлечения иного характера, ведь здесь у каждого свои фишки коротания кособоких будней, и у нас появились свои – новые. Саботаж и экстрим, основательно опопсев, вошли в моду, переквалифицировавшись в развлечения для маленьких девочек. И современные технологии предопределили досуг для дармоедов от молодежи: действительно, буквально каждый из вас, зануды, обязан попробовать прокрутить мёртвую петлю своим собственным телом, пролетая потоком света через транспортно-трансцендентную Тубу из одного конца города в другой, прямиком над Гетто Гермафродитов, и заглянуть в угольки глаз ангелов, наводнивших этот матёрый маршрут – тех самых ангелов-первопроходцев, падших на поле авантюристской брани, распрощавшихся со своей человеческой оболочкой только для того, чтобы вы знали наверняка, чем потешить себя в ближайшие выходные.

И можно здесь купить всё, что угодно, в магазинчиках разных мастей и направленностей, даже с учетом наших копеечных гонораров: начиная с тривиального портативного телепортатора, предсказуемо барахлящего и работающего полноценно через раз, и заканчивая последним кичем гуманизма, наконец-то легализованным пеналом для самоубийства, напичканным всеми мыслимыми видами ядов, услужливо усыпляющих безболезненно и навеки – можно на дом заказать по каталогу выступление любой рок-звезды, на пенсию вышедшей, как говорится в проспекте «по блату» – можно отведать почти за гроши самые невообразимые деликатесы со всего света, и сразу же после съеденного закинуться заморскими таблеточками для широкой улыбки (в любом нормальном ларьке тебе дадут одну такую на пробу) – да всё, что угодно можно здесь отыскать – тебе будут втюхивать, втюхивать, втюхивать – всё - кроме покоя для взбаламученной вероломно души. И мы стоим в полном опустошении в тени небоскребов, отмахиваясь от ослепляющих нас рекламных лайтбоксов, кружащих над головами назойливой москитной стаей.

Но в любом случае подобная перспектива куда презентабельней, чем жизнь на развалинах спаленного дотла Такого-тоБурга.

Бэтти уже не ублажить поднесенным в постель подносом с бокалом пива и горячим гамбургером: девка совсем отбилась от рук, подверглась вымученному внушению, и в поисках идеала, своего собственного сэнсэя, который проведёт её от точки А до литеры Z по чумовой окружности духовного опыта, подливая масла в огонь её инфантильной игривой придури, по часовой стрелке самопознания, вскрывая пластиковый контейнер её индивидуальности с сюрреалистическим сюрпризом внутри и запивая вишневой шипучкой шоколадную скорлупу замыленных мыслей для пополнения уровня ироничной отрыжки в организме, жаждущем откровений. Бэтти во все тяжкие пустилась и знакомилась, интуицией якобы руководствуясь, а на самом деле наугад тычась, с новыми людьми с таким рьяным остервенением, будто с ней все непременно должны сию секунду чем-нибудь поделиться, чему-то научить, что-то поведать, что порой напрочь отпугивала окружающих – отойдя на безопасное расстояние, они с самодостаточным видом искрометно игнорировали её, потягивая через трубочку из запотевшего бокала яблочный сидр. Но так или иначе – сработало - она вышла каким-то образом на Ви Тейлор.

Ви Тейлор была чертовкой - чертовски чрезмерно требовательной к себе и к миру – чертовкой. Она была хороша, в особенности, когда представала перед публикой со своей в меру известной бандой Bleeding Espagnol Sensashan. Они отжигали каждый уик-энд на Нулевом Меридиане – в одном из тех злачных заведений, выбравшихся по лабиринтам подвалов из складских помещений аж на Восточный Переулок, зазывавших зевак неоновыми пестрыми вывесками в дикие джунгли, чтобы добровольно расстаться с парой зубов в драках с обдолбышами и досконально изучить местную барную карту, потряхивая патлами под убийственные барабанные сбивки. Это был тот самый перевал, который связывал ржавые подмостки андеграундной сцены и вылизанные пузырящимися тряпочками официанток респектабельные прослойки ресторанного идиотизма. Тейлор с соратниками сколотили своё судно на остове панка, используя добротную древесину рок-н-ролла, подняв парус, сшитый с хирургической изощренностью из ошметков фанка и соула, одной озлобленной от химии бессонной ночью, и с первыми же своими песнями о поджоге электрических подъездных щитков и эфебофилии они приблизились вплотную к повсеместному обожанию средним классом, и на тот момент освежали в памяти те канувшие в лету группы, о которых вы возможно никогда и не слышали, но которые всплывали нотками ностальгии в вашем подсознании, пока вы перевязывали свою клетчатую рубашку вокруг пояса, обнажаясь в подступающей духоте, позволяя запревшей коже дышать, вплотную подойдя к краю сцены, демонстрируя тем самым Ви Тейлор, что её музыка не безразлична вам, что вы с недавних пор – её безоговорочный поклонник, и готовы на всё – лишь бы продлить это выступление хотя бы на десять минут.

Но это лишь городской лицо – а за торцом, в самой заднице мира, за каждым треснувшим от напора эмоций стеклопакетом в каждом заброшенном заводском корпусе – плавился адский грайндкор – в каждой клоаке, в каждой индустриальной единице была своя отчуждённая сцена, свои концерты, свои правила игры, своя движуха.

Я старался не отставать от Бэтти, пытался идти в ногу со временем, и даже вмазывался так называемыми продуктами современного искусства, производящимися на специализированных фабриках для последующей продажи полоумным придурням, пылящимися на прозаических прилавках в виде кубиков плавленого сыра, завернутых в шуршащую фольгу, которые, следуя прилагающейся инструкции, растапливают в почерневшем от сырости дуршлаге до маслянистой массы и внутривенно вводят в организм – но не прёт меня ни в какую - и пока жёлтая жижа стекала между моими трясущимися пальцами, я в полузабытьи пропадал, отдавая дань пагубной привычке ворошить пресловутое прошлое, и пробивался сквозь заслон из воспоминаний последних лет к первопричине моей сегодняшней пытливой рассеянности, в простодушное, почти вымышленное пространство, населенное плутоватыми призраками, в период, к которому я сейчас пагубно пристрастился, ведь вдоволь им не успел насытиться – я возвращался вновь, вгрызаясь челюстями предприимчивого подсознания, в самую сердцевину того самого лета, вслушивался в полифонию полностью распланированных дней, пусть и поблекших, но всё же выпуклых, выпяченных покатыми шишками на гранатовой корке моей отшибленной головы. Перебирал по крупицам в насыпи мыслей яркие моменты, разгребая самодовольные образы, - пропалывал старые письма и фотографии, выборочно вываленные в муках моего фальшивого варьированного великодушия, порождающие неприязнь к нудной реальности, принуждающие прятаться на задворках злокачественной паранойи, поддакивая воображаемыми голосами моему саркастическому бурчанию. И это не просто наивная ностальгия – это ностальгия на выкате, ностальгия каторжная, поющая тоскливую с ярко выраженными виноватыми нотками песнь о былом, предвзято приукрашенном и вопиюще возвеличенном ранимым рассудком, о том, чего не воротишь, о жизни прошлой и прожитой, которая и вовсе возможно причудилась наглым образом, просияв на секунду сопутствующим блеском посреди путаницы пакостных мимолетных снов, померкнувшая сразу же, как только я попытался переосмыслить приобретенный опыт, проглоченная повсеместной прожорливой тьмой. И порой мне кажется, что и вправду мое поколение проклято – некогда сплоченное и самобытное, из-за самовлюбленности отдельных представителей оно на осколки разбито, разрозненно, и теперь каждый – сам по себе – озирается назад, изучая извечные упущенные возможности, приободряясь от прошлогодних побед, но полностью теряя контроль над собой, опуская беспомощно руки, после одного только малейшего поражения, приключившегося не когда-либо, а сегодня – ибо сегодня – не наш день. Наш день – позади нас, и мы пятимся к нему спинами, упертые, напрочь отказываясь идти вперед.

И в решающе-довлеющий час, когда в черноте отсутствующего по уважительным причинам неба с триумфом пронеслась сферическая ракета в честь того, что мир всё ещё стоит на своём привычном месте и конец света в очередной раз отложен, я запрокинул голову, не для того чтобы не выделяться из общего лукавого ликования - а скорее просто так, по инерции, и в зеркалах моих широко открытых глаз волей случая отразился тусклой точкой запутавшийся в облачных прядях метеозонд, который мы с тобой приняли с многозначительным «Вау», единовременно слетевшим с наших тинейджерских ротиков, за корабль пришельцев – и подгоняемые летаргическим любопытством, подрезав придурков на великах, мы по острым камням перебежали речку вброд – и на острове устремились наперегонки в лесистую гущу, тщательно прочёсывая местность, как Малдер и Скалли, спотыкаясь о змееобразные корни деревьев, сочащиеся из песка, и наконец отыскали неопознанный летающий объект - бумажный шар, переплетенный проволокой, с ещё тлеющим, но, как только мы подошли поближе, тут же потухшим огоньком в основании. Наступила минута молчания, и мы стояли в полном оцепенении, ошарашенные и огорченные подобным обломом, всё ещё надеясь, что вот-вот да и произойдёт что-нибудь фантастическое, и краем взгляда я невольно увидел капельку слюны на твоих розовых губах – ты внезапно дёрнула меня за руку, повалив на землю, прижавшись ко мне с неожиданной для меня противоречивой пламенностью – и сквозь наши объятия по редким пожухлым травинкам растеклась, впитавшись в холодный пористый песок, кровавая кашица.

И не успел я ещё опомниться от подобного поворота событий, как ты уже стояла надо мной, расставив ноги на ширине плеч, босиком, всё же пошатываясь, болезненно шмыгая носиком – с примитивным злорадством кинула мне в лицо горсть ссохнувшейся грязи и исчезла за завесой из золотистых листьев. Я облизал спекшиеся губы, и сглотнув вязкий ватный ком, застрявший в горле всё-таки, почувствовал, как песчинки поочередно прилипают к моему нёбу, оставляя на языке потустороннее послевкусие. Нервно перескакивая с одного воспоминания на другое, ненамеренно переврав их последовательную периодизацию, взбалмошно возвращаешься в самый разгар революционного лета, когда хотелось, хохоча, верить хотя бы в одно-единственное чудо, в котором ещё не успел разочароваться, но которое в равной степени ещё пока не узрел своими глазами.

-Слушай, я вот забыла - а кто такой Фли? Меня Йода позвал на какую-то там тусу - ты там будешь? Я хз чё это аще!..

Да, буквально позавчера я виделся с Хенки, и перед нашей эпизодической встречей после многолетней разлуки на душе у меня кошки скребли: переволновался изрядно, предчувствуя, что всё может пойти совершенно не так, как хотелось бы, под откос покатившись после пары ласковых, опрометчиво брошенных слов. Принципиально плодовитая и пристойно прилизанная художница Хенки в отличие от остальных пробилась, утерла нам носы холстами, получившими признание кустарных критиков, и заручившись поддержкой коллег по цеху, перевоплотилась в пример для всеобщего подражания. И я прямая её противоположность - мои творческие потуги давно в прошлом: я похоронил с потрохами свою пафосную рок-группу, выкинул на помойку так и не дописанный психоделический опус в пятьсот страниц толщиной – попросту был никем, никем и остался. И я вовсе не завидую – я просто-напросто озадачен чрезмерной, граничащей с отчаянием озлобленностью, с которой Хенки разговаривала со мной по телефону. Она недвусмысленно подчеркнула, что преодолела расстояние в тысячу километров, разделяющее две столицы вовсе не ради меня, и что те никчемные несколько дней, на которые она остановилась в койкотауне, в самом его рассаднике, кишащем местными живописцами, жирухами-натурщицами, начинающими карикатуристами, натянутыми наваристыми улыбками широкоплечих мачомэнов, шастающих в столь пропащем месте в надежде подцепить развратных, малолетних девиц, коих здесь пруд пруди – что этот непродолжительный период времени она готова потратить на себя любимую и на своих настоящих приятелей, а на меня из жалости да и только выделит, уж так и быть, не более часа. И это странным образом меня уязвило, и я заранее готовился к худшему, хотя жаждал совершенно иного: как минимум сиюминутной искренности, как максимум витающей в воздухе возможности настроить разлаженное взаимопонимание, наладить сакральную связь между прошлым и будущем, единящую нас наконец-то в настоящем, а на деле наши одеревеневшие отношения, давно уже давшие течь, достигли на скоростях стабильности - самого дна.

Кидис ёрзал на квадрате искусственной травы, поблескивающей под заискивающими лучами полуденного солнца, в глумливом предвкушении прислонившись к фонарному столбу: на Шахматной Доске пустынно и тихо – лишь изредка поодаль появлялись, прорываясь сквозь толщи ослепляющего света, прихрамывающие и изрядно запыхавшиеся прохожие, опаздывающие на противные работенки с начальством придирчивым. Кидис исподтишка зажевал карамельку и, непреднамеренно обернувшись, увидел неподвижно стоящую в паре метров от него Хенки.

Она смотрела на него тем самым надменным увиливающим взглядом, будто бы позапрошлогодним, будто бы не соскучилась ни капли по герою или же всё-таки антигерою заклятого совместного флешбэка, возвращающего в дальние дали ушедшего и кардинально потустороннего времени. В центральной точке искусственного мира с наступающей на пятки огненно-ядовитой осенью по округе разносился вместе с холодным ветром неумолкающий громогласный голос Кидиса – он во что бы то ни стало решил с крикливой кичливостью задобрить Хенки проутюженной приветливостью и капризными комплиментами – но ей, хаврошечке, хоть бы хны – она сидела на рванном газоне резиновом, не проронив ни слова, и с отстраненным выражением на лице изучала игриво искрящиеся стразы на своих легинсах, казалось, всё больше и больше настораживаясь по ходу Кидисовой болтовни. И лишь стоило с непреднамеренным покашливанием упомянуть ему имя Фокса, ради галочки просто, - как тут же, встрепенувшись всем телом, Хенки вздернула с комичной вальяжностью подбородок, и наконец-то развязался её язвительный язычок:

-А знаешь в чём соль-то Фоксова? Фальсификатор – твой Фокс фланелевый. Да, да, да. И не вздумай мне спорить тут – это не враки. И продумал он всё в своём придурковатом стиле – досконально, облапошил всех – на пятерочку с двумя плюсами. Ведь ты помнишь же идиотские, но какие же звонкие, заголовки местных глянцевых зинов – ну естественно помнишь (полюбак ещё и вырезал их и в рамочках над кроватью повесил) - по типу – «Человек сгоревший с собственной Тенью» или «Панк-рок не умер – а погиб при невыясненных обстоятельствах» или – а забей в общем – зачем вспоминать этот бред бородатый. Фу, фу, фу: лично мне как-то даже противно. Сам посуди - самая попсовая песня Фокса «КхДЛ» перевоплощается в танцевальный гимн андеграунда в следствии всей шумихи, сопровождающей его самопальную смерть в подставном пожаре в уже знаменитом в заснеженных регионах злачном заведении под названием «Тень», которое теперь, когда уже и угли дотлели, у всех на слуху – что уж говорить о действительно ценном наследии, оставшемся после твоего приятеля – лютые людишки сразу же, не долго думая, возвели в культ все его воспаленные выходки и каждый маломальский выкидон Фоксов стал считаться вопиюще выразительным и отчетливо гениальным в своей куцей концепции. Прыщавые подростки садятся на поезда и едут и едут и едут в трещащий по швам Такой-тоБург – присмотритесь: да это же паломничество, это просто пиздец паломничество. И никто даже не подумал, что Фокс просто на пенсию вышел. Все купились на его копеечную аферу. Девочки с обязательной модельной внешностью, фигуристые в изгибах тел, фривольные в легковесных настроениях, с подтеками туши под заплаканными глазами, целый город умудрились сжечь, дабы утолить боль от утраты своего ненаглядного идола. Смех – да и только.

Хенки нахально оскалилась узурпаторской улыбкой октябрьской тыквы на кануне дня всех святых, и похабно похлопав в ладоши, продолжила, не дав Кидису и слова вставить:

-Знаю-знаю, о чём хочешь ты так судорожно меня спросить, ведь судя по твоему удивлению убаюкивающему всё вышесказанное тебе в новинку. Есть ли у меня действительные доказательства? Умудрилась ли я поймать Фокса с поличным, после его похорон, застав его прохлаждающимся на привокзальной площади с папироской в зубах и с дорожной сумкой наперевес? Но хоть пытай меня – ничего путного ты у меня не выведаешь: мой ротик на замочке, а ключик ты, проныра, профукал. Плачь – не плачь, но «динь-дон»: пора нам прощаться. Приятно транжирить время с правой рукой популярной плутливой личности, но ещё куда приятней было бы позабыть окончательно друг о друге, подзабить на подобные самопальные свиданки, и свалить к чертям как можно дальше, отдалившись на основательное расстояние, на диаметрально противоположные полюса шара земного, и не вспоминать того, что приключилось с нами – плевать, что многое вместе пережили – ты помножил меня на ноль, и будь другом, помножь меня вновь, попрощавшись уже навсегда со своим закадычным Зеро.

Она поспешно поднялась с земли, поправив помявшуюся юбчонку, отвесив наигранный поклон, вырвала пару взвизгнувших между пальцами травинок, пощекотав ими с придирчивой настырностью носик, одарила в последний раз Кидиса неприкрыто понурым взглядом, тем самым будто бы позапрошлогодним, и игриво попятилась, готовая в любой момент побежать, как помешанная, если Кидис, как она опасалась, внезапно вскочит с места и погонится за ней, - но он похоже предпочел не отрывать свою пятую точку почем зря, и даже поморщился пренебрежительно – и хаотичный образ Хенки Пенки, размякший, разлившийся вдоль слоев рыхлого воздуха, рассредоточился, рассыпался, на глазах с плавной леностью развалился, заунывно врезавшись в потрепанные перпендикуляры перекошенной городской панорамы.

Но линии наших зазубренных жизней переплетаются трещинами на заиндевевшем карманном зеркальце, закатившемся в темный угол пыльного погреба пропащей памяти.

Когда я забурился быстрым шагом в буераки местных трущоб, мои фарфоровые фантазии, хрупкие, как хлопотно хранящиеся в холодильнике хризантемы, вырезанные затупленными ножницами из альбома с этюдами акварельными, вышли с важным видом из моего вывернутого наизнанку воображения, и возможно столь знакомый силуэт, выдвинувшийся на первый план из приставучих сумерек, примерещился мне. Но возможно, мое предсказуемо упавшее зрение не подвело меня, и именно ты, облаченная не по погоде в пурпурное летнее платье, семенила походкой проказливой по проспекту, подрумяненная переливчато-пятнистым пламенем распахнутых настежь окон, обнажающих внутренности пабов с подмоченной репутацией. И как только полная луна продралась сквозь пленительные потемки, я на мгновение ослепленный, потерял тебя из виду и вынужден был прекратить свое преследование пресловутое, потому что ты, предполагаемо по-прежнему привлекательная, потонула в пучине, вынырнувших из пригородного автобуса полуночных пассажиров, прибывших из дремучих поселков с одной лишь целью – побарагозить на железобетонных просторах тривиальности.

Устланные желатиновыми листьями улицы топтали уроженцы утопических республик, умалишенно вдыхая во всю глотку мифическую выворачивающую шиворот-навыворот желудок затхлость. Таинства ночи утратили свою древнюю интимную силу – куда ни плюнь – везде копошатся карикатурные человечки, вгрызаясь в твоё уже и так покусанное тело враждебными зырками. В этом треклятом городе – обстоятельная обжираловка энергетикой эталонной, и не смотря на мой иммунитет к душевным болячкам – процесс обезличивания не повернуть вспять – и вот я обездолен, ободран до нитки, обкромсан, обглодан и списан в утиль. Кожа, скукожившаяся от подползающих вдоль плинтусов ноябрьских сквозняков, заляпана похабными прикосновениями пневматических пальцев – последний кусочек мыла сперли пузатые крысы – утащили в пищащем умилении в свою ростовщическую нору. Стараясь отлучить себя от общения с любознательными обормотами, запрещая себе предпринимать какие-либо опрометчивые действия, и даже охотливо отказавшись от хобби, да и вообще от какой-либо деятельности, которая может испачкать и запятнать моё благородное имя, всё-равно обрастаю грязью – пылюсь в полудреме, распластавшись на паркете, поглядывая изредка в дальний угол, где тугодумно трезвонит телефон. Ни Бэтти, ни Кэтт не смогут высвободить меня из самовольного заточения до тех пор, пока не наступит во всём своем великолепии весна – не в счёт мои единичные вылазки под прицелами ваших глазенок на обветшалый балкон – тем самым я лишь выборочно выветриваю скопившуюся враждебность ко всему вокруг и демонстрирую свою дальновидную живучесть.

А зима злонамеренно зубоскалила, застилая тягучими туманами целый шар земной, хорохорясь, хлюпая носом и икая, опьяненная хмельным холодом под закусь из малосольного снега.

Одиночество неотступно завладевало моим исхудавшим телом. Не будет больше ни мальчиков, ни девочек, ни ха-ха. Под обвисшим забором, на хлипкое сидение я опрокинут - за руль бесколёсной хонды, украденной с кладбища механического хлама, в потолкушках протащенной исцарапанными детскими ручонками на самый край земли, где песок вплетается в воздух. Я прошвырнулся до парка чудес, пересёкся с местным колоритным клоуном, и он вдул в меня целый баллон гелия – чтобы я отклеился от асфальта, оттолкнулся от фонарных столбов, пролетел прижимисто между кабинами надуманных аттракционов, отмахиваясь от облаков, обросших сосульками, хамовато прогрыз дыру в городском куполе и наконец-то просочился градом резиновых пулек на свободу. И там, на несусветной высоте, в окружении пингвинов-пришельцев в обледенелых скафандрах, между чужеродными неведомыми планетами и рабочими гнёздами роботизированных наседок, на мгновение опомнившись, и полноценно придя в норму, я пытаюсь подцепиться к протянутой руке помощи, но слаба моя хватка, и я, притворившись пьяным, осыпаю округу проклятиями и на глазах у сбежавшейся отовсюду толпы ротозеев улетучиваюсь окончательно в безвестность. А вы лелейте надежду на взаимную искренность в тоталитаризме разврата – танцуйте, подпрыгивая до потолка, в полном обмундировании, с походным ранцем, согнувшим сутулую спину, и безудержным страхом, что вот-вот музыка затихнет навсегда. Удержите восходящую ноту в обездоленной голове в бесконечном процессе отчуждения одного человека от другого. В мире гениев – раз - и закончится правда, и забытая в спешке на столе тарелка с каплями соуса и объедками макарон прорастёт сквозь керамическую кожу трупной плесенью.

Мы разобрали по косточкам каждый звук в каждом треке, под который тряслись в ребяческой эйфории в загадочно зашторенной комнате: мы бросались карандашами, разбавляли акрил кока-колой, разбивая ложками люстры – день за днём – пока наш личный психолог, просочившийся сквозь замочную скважину в наши покои, не поставил жирную точку на жёлтой стене, продекламировав, что мы долго не протянем вместе, что придётся нам в скором времени распрощаться друг с другом. И хлопая в ладоши в такт традиционным громыхающим взрывам колледжей без десяти восемь утра, мы напрочь отстранились, разбредясь по диаметрально противоположным углам. Когда объединенные жаждой бунта молокососы вырвались на удрученные улицы, разрушая всё на своём пути, в несуразно неспокойный сезон, после внеплановых затяжных тусовок, с самой грустной улыбкой на белом свете я пробирался в единственное на моей памяти уединенное место, обделенное истошной истерией разъярившихся интровертов.

В огромном прозрачном полом шаре, всей своей массой налегая на его стенки, чтобы продвигаться вперед, как раненный домашним заточением питомец, прижавшийся носом к запотевающему всё быстрее и быстрее стеклу в стремлении вырваться во вне и поймать чёрную птичку, разорвав её в клочья и вынув острыми коготками из её желудка зерна правды и чистоты, но не коснувшись лапами холодного колючего снега, - в стеклянной глазнице с упоением рьяным и одухотворяющим ожесточением я катился чугунной поступью по главному проспекту, возглавляя колонну бунтующих головорезов, и в подростковой прострации они повторяли своим рассеянным шагом все изгибы моей траектории. И всё к этому меня подводило: окончательно в себе запутавшись, я всё ближе и ближе подходил к черте, на которой уже стоял он - я всё больше и больше, каждой прядкой своих волос, каждой второстепенной идеей, проклёвывающейся мало-помалу в моей голове, стал походить на Фокса, и, получив от него долгожданный импульс, я ускорился, оставив преследователей далеко позади себя. От нагромождения административных сооружений отскочив рикошетом, зазвеневшим в ушах доисторическим и комическим «бэнг!», я самоуверенно сменил курс, и через считанные минуты затормозил, закатившись исполинским бильярдным шаром в лунку канализационного люка – и обмяк, благополучно вступив на чумазую почву.

И как только я расколошматил сковавшую меня скорлупу, вся округа изменила свои очертания, словно карандашом заштрихованная, и я погрузил свои ступни в горячий песок речного причала, захваченный врасплох воспоминаниями о том, как проснулся тем самым рассыпавшимся вдребезги утром, кажется лет сто назад, - подгоняемый жаждой приключений, прошмыгнул к телеку и на фоне порно сцен я, за кадром, в эпицентре своей комнаты, закинув гитарный гриф выше головы, процедив через фильтр все свои самые значительные заготовки, взорвал воздух тридцати секундным шумовым трипом. И кожа, отслоившись от пальцев, сжимавших в дрожи медиатор, намоталась на рвущиеся струны, а я непринужденно посмотрев на часы, скандально соединившие свои стрелки, обеспокоенный непостижимой нехваткой времени, тут же пулей вылетел из ограниченного пространства на встречу очаровательным и отчаянным бесконечности отголоскам. И как обезумевший герой мультиков, оставляя за собой клубы пыли дорожной и сверкая крупинками стеклянных кристаллов, въевшихся в мои пятки, я ставил новый рекорд, пробегая вдоль грохочущих своими уличными номерами деревянных домишек, на километровом отрезке от двери под номером 13 до пляжа. И под бодрящие крики девчонок в пестрых купальниках, в диком танце я потрошил своими конечностями покрывало песка. Проскользив пару метров на воображаемом сёрфе по рассыпчатой гальке, растеряв намеренно сланцы, наступив нечаянно на обжигающую ступни мину талого снега, я наполнил до отказа лёгкие горным еловым воздухом, и, как раненый исподтишка на корриде бык, бросился, закрутив замысловатое сальто, в воющую благим матом воду.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...