 |
И жизнь, и времени движенье... 9 глава
|
|
|
|
И лишь сплетенье веток и стволов
случайно создаёт прямоугольник.
Я видела, как дерево растёт,
как от жары пересыхают травы,
как жёлтый лист – уже не жёлтый, ржавый –
студёный ветер по земле несёт.
Как в каждой почке набухает март,
как голубь в луже утоляет жажду,
как всё в Природе – радость и азарт
в своём стремленьи к Жизни. И однажды...
Взгляд поднимаю и... прямоугольник –
как в поднебесье чёткое окно.
Каким путём – прямым или окольным –
душой моею найдено оно?
И в небо меж стволами, как в окно,
всмотревшись среди серой непогоды,
я поняла – иль свыше то дано? –
в Природе всё, что есть, – окно в Природу.
И пусть в живой Природе нет углов
и всё вне сломов – знак изгибов вольных,
но... вдруг... сплетенье веток и стволов
случайно явит нам прямоугольник.
Осенние мотивы
Сентябрь. И пруд. И отраженье.
А в отраженьи – крон движенье.
И листьев желть. И неба просинь.
И я стою, поражена:
о, как же полномерно осень –
и мягко как! – отражена.
Такое зыбкое мгновенье
Колышет предвечерний ветер
траву и тоненькие ветви,
и вся картина так проста,
всё так пленительно и зыбко,
как чуть заметная улыбка,
что проступает на устах,
но свет её пока так смутен.
Что он с собою принесёт?
Какой нежданный оборот
приблизит нас к священной сути
живого дара Бытия?
Нет, не ищу ответа я –
нам не предощутить заране
ни взлёт, ни спад и ни пожар –
дар Бытия так дивно странен,
так необъятен этот дар.
Мгновенье не проси: «Продлись...», –
в нём есть свой ритм, своё движенье,
свой тайный смысл, предназначенье,
и чувство, и живая мысль,
и всё же – пристальней всмотрись
в его, пусть зыбкое, свеченье –
в нём есть уже приготовленье
к тому, чем завтра будет Жизнь.
|
|
|
И кажется таинственней цветок...
Качнул цветы случайный ветерок,
и в этом лёгком, тихом колыханьи
стал мягче цвет, размыты очертанья
и кажется таинственней цветок,
и не цветок он – а почти знаменье,
что даже в самом будничном мгновеньи,
включающем нас в жизненный поток,
есть красота и свет. И вдохновенье
И ноябрю присуща нежность...
Гроздь рябины под шапочкой снежной,
ветка каждая, эта ли, та, –
всё в природе нам кажется нежным,
если нежность в душе разлита.
...И ноябрю присуща нежность,
пусть тише, глуше, чем весенняя –
во всех природных настроениях
сквозит и щедрость, и безбрежность...
И жизнь, и времени движенье...
Снимаю редко панораму –
нет у меня огромной рамы,
чтоб размещать в ней панорамы.
И я снимаю то траву,
то дождь, то неба синеву,
то дерево – не всё, а крону,
или обычную ворону.
И жухлый порыжелый лист.
И пень, о прошлых днях тоскующий.
И облако. И легкий бриз,
на водной глади зыбь рисующий.
Рассветы, сумерки, закат.
Сосульку, что от солнца тает.
Забавный выводок утят,
дупло, тропинку, птичью стаю –
всё то, что в плен меня берёт,
влечёт таинственно, упрямо...
И это всё во мне живёт
теперь уже как панорама,
где и похожее, и разное,
так прочно воедино связано,
как будто мимолётно схвачены,
но так совместно обозначены
запечатлённые в мгновеньях
и жизнь, и времени движенье.
«Как растёт твоя душа?» – так назвала я книгу для детей. Родившаяся в недрах светопоэмы, она так же соединила в себе фотоснимки природы и поэтические миниатюры к ним. И, вобрав в себя отдельные страницы светопоэмы, пополнилась новыми... Это первая моя и единственная книга для детей, и пусть не получилось с изданием, рада, что успела сделать. Название книги берёт начало в этом стихотворении:
Человек весьма отважный
по прозванью Сам-с-Усам
робко произнёс однажды:
– Можно я вопрос задам?
Мне семь лет, я вверх расту,
а душа моя... что... тоже?
|
|
|
– Разрешить проблему ту
пусть нам дерево поможет.
Как растёт твоя душа?
Разберёмся не спеша.
Вниз пригнулся ствол – и стал скамейкой.
Так и ты – усталых пожалей-ка,
отдых дай в нелёгком их пути,
помогая силы обрести.
Это тоже значит – вверх расти.
...Так душа и вырастает –
замечая, вопрошая,
понимая, помогая.
____
О душе вопрос не прост –
замечательный вопрос.
Кто в себе его не прячет
и, подумав, задаёт –
это значит, это значит –
у него душа растёт.
«Живу
в пространстве
Света,
Цвета...»
«Вокруг – такая благодать!» Думаю, слово «благодать» впервые проступило в стихотворении 2002 года, которое с той поры органично входило во все изданные книги, быть может, потому, что в нём уже обозначена моя благодарность всему, что есть Жизнь, что есть Природа. Этим стихотворением мне захотелось завершить и светопоэму «О, тайные Природы письмена...»:
Вокруг – такая благодать!
А что вокруг? Леса и травы,
и ливень – не найти управы,
и трели птиц – не разгадать,
и неба свод над головой
то серый, то вдруг голубой.
Но… разве это – благодать,
коли ее ни дать, ни взять?
Да тем она и благодать,
что нам её ни взять, ни дать, –
лишь благодарно ощущать
всем существом – душой и плотью –
тот мягкий свет сквозь сумрак плотный,
ту нить, связующую нить
меж нашим «Я» и мирозданьем…
И нет мучительней желанья,
чем просто быть, дышать, любить,
не прерывая эту нить.
…А мы терзались – как нам жить,
что нанизать на эту нить?
И обретение, и утрата. В середине октября 2008 года светопоэма была издана, к сожалению, очень маленьким тиражом. Книги привезли ко мне домой вечером, когда краски при электрическом свете кажутся мягче и теплее. А назавтра я листала страницы при свете дневном, и у меня становилось тяжелее и тяжелее на душе. Что запечатлено на снимке, оставалось понятным для всех, но цветопередача существенной части из них была, на мой взгляд, ниже допустимой.
Увеличение контрастности ряда снимков привело к утрате оттенков, мягкости, полутонов – всего, что даёт снимку живое дыхание. Многие фотографии переведены в более холодные тона, нежели на оригиналах, странная «синюшность» пронизывала снимки там, где этого цвета не должно было быть и намёком... В итоге разрушена моя, присущая моей данности, моему в и дению цветовая палитра. А ведь она – равноправный участник творческого процесса, делающего более чем двести фотографий со стихами к ним единым произведением.
|
|
|
К первому снимку книги были такие стихи:
Перед закатом фотоаппарат,
когда стояла я спиною к солнцу,
нечаянно запечатлел на снимке
огромную, в три роста, тень мою.
Душа всегда готовится к зиме –
весна вокруг или в разгаре лето…
Я тень свою оставлю на Земле,
хотя б на фото – в окруженьи света.
Но вместо густой, чётко очерченной тени, яркого, насыщенного светом и солнцем – до оранжевости! – пространства, как на моём снимке, я увидела бледноватый, с зыбкой тенью и белесыми пятнами отпечаток. Столь нужная здесь контрастность, насыщенность цветом не были сохранены. С другими снимками произошло прямо противоположное – к их безнадёжной испорченности привело именно увеличение контрастности.
В рисунке коры одной из берёз я увидела образ Пушкина, узнаваемый на снимке всеми с первого взгляда: его облик как бы проступал в коричневато-серой гамме оттенков коры, проступал мягко, словно сквозь пелену времени. Но увеличение контрастности, снятие всех полутонов совершенно убили изображение. Осталась пятнистая кора синевато-сизого, явно не природного цвета, да ещё с его перенасыщенностью. Разворот, названный мной «Поэзия», распался: фотография отдельно, поэтический отклик на неё – отдельно. Но стихотворение хочу привести – оно мне дорого, как и всё, что связано с Пушкиным:
Читала Пушкина бессонной ночью,
а утром, в лесопарке, на заре,
его бессмертный облик – вдруг, воочью! –
узрела на берёзовой коре.
И сердцу стало радостно-тревожно –
что, если вдруг окажется возможным
сквозь сонмы дней, сквозь годы и века
его плеча коснуться мне слегка,
в густые кудри погрузить ладони,
в призывном взгляде тайну ощутить...
Вперёд, пролётка! Вы, младые кони,
сумеете ль дорогу сократить?
Скорей, скорей – душа моя в движеньи,
невыносим горячей крови ток...
...Что это – сон? Игра воображенья?
Причудливой фантазии виток?
|
|
|
Или всё то, нетленное, живое,
безмерное – не унести с собою, –
рождённое высокою душою,
твоей душой бессмертною, Поэт,
нам дарит свой неугасимый свет?
А снимок дерева в ночь полнолуния? Вместо трепетного деревца с тоненьким, тёплого тона стволом, своим внутренним светом рассеивающего черноту ночи, которая от этого «уже не так темна» – на снимке оказалось нечто похожее на выскочившую на авансцену белоснежную «балеринку» на фоне густо-чёрного блестящего занавеса... Здесь корректировка снимка в сторону контрастности, так, что ствол стал белым, а ночь – глянцево-чёрной, разрушила его внутреннюю поэтичность, самую суть всей миниатюры, лишили её живого дыхания, всего, что вдохновило меня именно так отнестись к увиденному:
Оттенки все и все цвета
в себя вбирает чёрный.
Ну почему – безмерно так –
они ему покорны?!
Но это деревце... Оно
так светом внутренним полно,
так трепетно, волшебно так,
что отступает даже мрак.
И ночь (здесь ни при чём луна)
уже не так – не так! – темна.
И ещё, ещё, ещё... Многие фотографии потеряли свою первозданность по ряду значимых для меня позиций: одни – свою концентрированность на главном, другие – то тепло и свет, которые полнили меня и давали импульс поэзии, вели именно к светопоэме.
Два дня после получения тиража, сжав душу до невозможности, чтобы не впасть в отчаянье, долго и настойчиво уговаривала себя, что, быть может, это видно только мне, автору... Но приходили друзья и знакомые, что помогли с изданием книги, и недоумевали – почему так получилось? Пытались меня утешать: хорошая обложка, хорошая бумага, замечательные стихи, главное – стихи... важно, что книга всё-таки издана... Смириться с происшедшим не могла и не могу по сей день, но привыкнуть пришлось: к данному периоду я успела «уговорить» себя, что надо делать жизнь из того, что есть.
Но, должна признаться, это и многому меня научило.
Цвет радости и «семицветье боли». Был нелёгкий для меня день по самочувствию, по настроению. Взяла томик Волошина, чья поэзия мне так близка, полистала, но включиться почему-то не могла. И вдруг поймала себя на том, что не столько вчитываюсь в поэтические строки, сколько ищу нечто знакомое. Что? Ну конечно же, что-то, что могло бы «собрать» меня из некоей внутренней рассыпанности. Искать даже не пришлось – я вспомнила их, свои любимые строки:
Луч радости на семицветье боли
Во мне разложен влагой бытия...
Я знала, чувствовала всегда: радость – луч, свет, но многоцветие – только от боли. Радость может быть яркой, светлой, может, как луч, прорезать тьму, но нет в ней ни многоцветия, ни того множества оттенков, полутонов, переходов от цвета к цвету, которое есть в боли. Быть может, ещё и поэтому я так увлеклась цветной фотографией? Но как же всё это время мне помогал цвет! Особенно щемяще остро, как озарение, я ощутила цвет, когда мой фотоаппарат... Об этом чуть подробнее.
|
|
|
Сиреневые кроны. Цифровой фотоаппарат, с которым стала работать, не заглянув в инструкцию, часто подводил меня. Но плёнка ограничена числом кадров, а тут – щелкай, сколько душе угодно, ищи нужное и отбирай. И однажды увидела, что на снимке среди зелёных крон появились... сиреневые. Не успев расстроиться, залюбовалась изображением, не подозревая, что фантазия моя уже работает и вершит своё дело. Стихотворение, берущее начало из снимка и вошедшее в светопоэму, люблю и по сей день:
Сиреневые кроны
Однажды – не помню я точного времени –
мне встретились кроны... с оттенком сиреневым.
И в памяти это надолго осталось.
И мне показалось, тогда показалось, –
сиреневость крон – это отсвет сирени,
сирени, так нежно отбросившей тени
на кроны деревьев и даже тропинку,
что вдруг разделилась на две половинки.
И в каждой – подсказка, и в каждой подсказка
добрее, чем в сказках, щедрее, чем в сказках:
налево, направо – куда ни пойдёшь,
ты всюду подарки Природы найдёшь –
душистые травы, пушистые кроны,
сиреневых – меньше, а больше – зелёных.
...Под ветром весенним, под баловнем-ветром
колышутся травы, колышутся ветки,
колышутся кроны, волнуются кроны,
сиреневых – меньше, а больше – зелёных.
Колышутся кроны и травы, и ветки –
лишь тёмная ночь их смешает расцветки,
лишь тёмная ночь их смешает окраску...
В Природе – как в жизни. В Природе – как в сказке.
Иногда мне хочется плавно распевать отдельные строки, что я и делаю, когда меня никто не слышит:
...колышутся кроны,
волнуются кроны,
сиреневых – меньше,
а больше – зелёных...
Колышутся кроны
и травы, и ветки –
лишь тёмная ночь
их смешает расцветки...
Напеваю – и забываю, что у меня нет слуха, что за окном дождь. И о том, о чём забывать не всегда получается.
Я полюбила голубое. Признаюсь, на протяжении всей жизни считала: голубой цвет, синий – не моё. Кроме простенького голубого свитера, который с одиннадцати лет по тогдашней бедности носила не один год, у меня по сей день практически не было ничего голубого и синего – ни в одежде, ни в домашнем обиходе, даже подаренная синяя чашка и случайная голубая губка для мытья посуды ощущаются чем-то инородным.
И это при том, что всегда любила небо: оно для меня – высота, высокое, Высшее. И глубинное погружение в Природу началось для меня с любви к небу: «Сначала было Небо для меня...» – первая строка первого стихотворения к одной из первых моих фотографий.
Но, как ни странно, голубого и синего на моих снимках почти три года было немного. То радуга во всё небо, то мягкая его подсвеченность закатом, то нагромождение облаков, почти не оставляющее места синему, то доминирующий над фоном рисунок ветвей и крон.
Но после выхода светопоэмы вдруг (или не вдруг?) на снимках стал шире небесный фон, дарующий множество оттенков голубизны и сини. А рисунок ветвей, к примеру, – лишь как штрих, как знак связи Небесного с Земным:
Во глубине небесной сини...
Сейчас, сегодня, днесь и ныне
мне всё созвучней, всё родней
печаль чернеющих ветвей
во глубине небесной сини.
А что над нею? Что над ней,
в высокой и далёкой стыни?
Мне не понять и в сонме дней…
Но днесь, сейчас, сегодня, ныне
я – плотью, и душой своей –
вся в этом миге невозвратном
и... невозвратностью отрадном
Так я приняла и полюбила синее и голубое. Почему? Потому ли, что это цвет равновесия, или равновесия стало больше во мне самой? Не знаю. Здоровье, сама жизнь на пределе – и больше равновесия? Оказывается, бывает. Бывает, если ты принимаешь ситуацию как данность. Если ты выработал к ней своё отношение.
Правда, ни в одежду, ни в домашний обиход этого цвета не добавила – не вписывается. Так и оставила голубое и синее – высоким, бытийным, а не бытовым цветом.
«Бывает ли небо зелёным?» Но небо обогащало меня не только синью и голубизной. При всей богатейшей палитре летнего цветения, при всём роскошестве осенних красок небо оставалось на высоте, щедро даруя мне все цвета радуги, самые неожиданные оттенки и сочетания цвета. Я радовалась этому, как ребёнок, и, наверно, с этого постижения начинались и мои стихи для детей:
– Бывает ли небо зелёным? – Бывает,
когда оно лес или луг отражает.
– А жёлтым, соломенным небо бывает?
– Да, если колосья к нему обращает
созревшее поле… – А синим? А синим?
– Конечно, конечно – всегда и доныне
цвет синий у неба так часто бывает…
– Но что же той сини ему прибавляет?
– Что? Море и реки, и гладь океана,
и это понятно и вовсе не странно.
– А если вдруг небо увидим мы красным?
– Нет-нет, мы не вспомним о крови и страшном,
ведь в жизни есть поле цветущего мака,
и бантик на шее любимой собаки,
случается, красен… – Однако … – Однако
быть красными могут и краски, и платья,
и бусы… всего не сумею назвать я.
– А если вдруг… чёрным… окажется небо?
– Да всё потому, что дождей долго не было
и полнятся тучи дождём благодатным,
что землю напоит… Понятно? – Понятно.
____
Наверное, все мы на это согласны –
и дети, и взрослые: небу – быть разным.
И синим, и пёстрым, и мрачным, и ясным,
и белым, как снег, и серебряно-серым…
Мы даже беззвёздному небу поверим,
мы даже согласны на небо ненастное –
лишь пусть поднебесью не будет опасным.
Это стихотворение вошло в книгу для детей.
«Живу в пространстве Света, Цвета...» Погоревав (но не отгоревав) из-за качества цветопередачи в книге, я стала делать дубли, чтобы подобрать желаемый оттенок, Как-то тоньше и точнее начинала ощущать пространство снимка, что было для меня и пространством света, цвета. И каким-то не шестым, а десятым чувством отбирала всё то неуловимое, что заставляло вибрировать душу, полнило её светом, цветом и подводило, приводило к стихам:
Живу в пространстве Света, Цвета...
Но что такое – их союз?
И вопрошаю, и боюсь
дождаться точного ответа.
И не стараюсь приподнять
в какой-то миг, почти случайный,
завесу трепетной их тайны,
её живую благодать.
И, Цвет соединив со Светом
(иль перепутав Цвет со Светом?),
я радуюсь всем краскам лета,
слежу – слежу душой и плотью –
с глубинным тихим упоеньем
за каждым бликом, каждой тенью,
за цветом, что дохнёт сиренью,
за синевою неба плотной,
за тихой прелестью листвы,
чью зелень приглушает вечер
и серебрит мальчишка-ветер...
И остаюсь – любя! – на Вы
и с мягкостью, и с буйством Цвета,
с непостижимой тайной Света,
приподнимая лишь покровы
над сутью слов.
Над тайной Слова.
«Ты
высшая
моя
реальность,
Слово...»
В начале было Слово...Слово для меня всегда нечто Высшее – Бог, Природа, Гармония, Добро, Красота, Вечность, Порядок...
В начале было Слово. Но Его
мы забывали в жизни нашей бренной,
и слов иных азарт и волшебство
нам в душу проникали постепенно.
Рассвет. Надежда. Небо. Синева.
Очаг. Огонь. Блик. Отблеск. Отраженье.
Какие есть прекрасные слова!
Движенье. Первозданность. Постиженье.
Ах, слово, слово, – свет и колдовство…
Прикосновенье. Нежность. Бесконечность.
Естественность. Природа. Мастерство.
Пленительность. Нечаянность. Беспечность.
Но есть совсем особые слова.
Дыханье. Дух. Смиренье. Состраданье.
Слова, что прорастают, как трава,
из чрева лет, из глуби мирозданья.
И нам дано их слышать, им внимать,
неспешно в их теченье погружаться,
и обретая – вечно удивляться,
и постигая их – воссоздавать
их тайный смысл, их суть, первооснову…
Я верю, что в начале было Слово,
что из Него возникли те слова,
как в океане жизни острова.
Дыханье. Дух. Смиренье. Состраданье.
И наша встреча с ними, как венчанье.
Но в житейском обиходе я чаще беспомощна в обращении со словом: не умею ни защищаться им, ни нападать..
В какой-то не запомнившийся мне миг я напишу:
В начале было Слово. Но вначале
Оно, созрев, явилось из Молчания.
Прости меня, слово... На экране телевизора – передача о животных. Я шью, почти не глядя на экран, и лишь изредка выхватываю взглядом тот или иной кадр. Вот что-то зелёное, движущееся или прыгающее… конечно, лягушки. Прислушиваюсь.
Странные слова телекомментатора оседают в памяти: «Желание поквакать сильнее необходимости помолчать. И взрослый самец лягушки кваканьем обнаруживает себя, и его съедает охотящийся на него хищник… » Какой хищник, не разобрала – что-то похожее на «листонос».
Так и я, подумалось вдруг, желание выговориться порою было сильнее необходимости помолчать… К какому событию относилась эта мысль, мне было неведомо, но сколько же лишнего сказано в жизни, сколько слов растрачено в минуту слабости ради мгновенного облегчения, ради желания разделить с кем-то своё настроение. Прости меня, слово, за подобную расточительность...
...Назавтра включила телевизор и вижу – по живописной местности едет экипаж. Остановился. Из него вышли двое – юноша и девушка. Взявшись за руки, они молча бежали по густой зелёной траве к виднеющимся вдали деревьям. Я посмотрела на свой стол...
Я посмотрела на стол, заваленный листками бумаги: вот они, стихи, записи, которые делала по ходу жизни, – не дневник, нет, просто какие-то выписки из книг, собственные заметки о чём-то, значимые лишь на миг занесения их на бумагу, мысли по поводу и без повода – так, почти в никуда. Такими же листками, многие из них уже пожелтели от времени, наполнена и картонная коробка объёмом с чемодан, стоящая на полу другой комнаты. Господи, как же много слов в моей жизни. Слова, слова, слова... Что мне делать с ними теперь, именно теперь? Я не смогу охватить написанное и за годы...
А там, на телеэкране, замедлив шаг, среди зелёного, цветущего, природного роскошества бредут двое со счастливыми лицами. Молча. Им и не нужно слов... В этой картине столько живой радости, света, столько простора! В ней есть перспектива – в прямом и переносном смысле.
Вот она, та живая жизнь, которой мне так не хватает сейчас. Я не тоскую о молодости, о счастье, о просторе, окружающем двух далёких от меня людей. Мне не хватает только мгновений, когда хорошо и без слов.
Вспомнила Пушкина: «Блажен, кто молча был поэт...»
Спасибо, Слово! И нет у меня иного собеседника, чем Слово. Это не о днях нынешних. Так нередко бывало в моей жизни, и потому пишу Слово с большой буквы, словно обращаюсь к нему по имени.
Оно всегда со мной – Слово…
Слово, приходящее к нам извне – услышанное, прочитанное, включающее нас в жизнь, дающее ответы на самые сложные вопросы, помогающее понимать себя и окружающий мир.
И Слово, рождающееся в душе, ждущее своего часа, чтобы вырваться на волю, в свою, почти отдельную от нас жизнь, над которой мы уже не властны. Слово, ставшее основой моей профессии журналиста и потому требующее точного знания и осмысления. Чтобы, отпущенное в жизнь, оно передавало именно то, ради чего я извлекала его из глубин своей души и памяти.
День, когда семилетний сын преподал мне урок языкознания во время прогулки по парку, помню хорошо.
– Мама, а что такое слово?
– Слово, это… – не слишком-то, оказывается, просто объяснить ребёнку, что такое Слово.
И почти сразу он задает другой, не менее неожиданный вопрос:
– А где оно помещается, слово?
– А ты как думаешь? – отвечаю вопросом на вопрос.
Он воспринимает это как задание и думает. Минуту, две, три, пять. Я не перебиваю.
– Оно находится, я думаю, – произносит он наконец, – в трех местах. Когда мы говорим, то вот тут, на языке, – он трогает грязным указательным пальцем кончик языка, – а потом в ухе того, кто слушает… И еще – на бумаге или в книге, когда оно написано… А где его главное место, ну дом его, я не знаю…
Он опять долго думает и продолжает:
– Наверное, в голове…
…По-разному входят слова в нашу жизнь, по-разному и мы погружаемся в их смысл, их жизнь, их внутреннее движение…
Наугад открываю толковый словарь Ожегова:
«Восхищать, восхитить кого-то...возносить кого-то духом, приводить в восторг, восхищенье; радовать, утешать в высшей степени. Восхищенье … более употреб. в значен. восторга, неистовой радости…»
Слово восхищение встречается у Даля и страницей выше, в толковании слова «восторгать».
« Восторгать. 1. подымать вверх… 2. уносить умственно в высшие пределы… Восторг – благое исступленье, восхищенье, забытие самого себя, временное отрешение духа от мира и сует его, воспарение духа, временное преобладание его…»
Какое же тонкое, проникновенное, многогранное объяснение близких по смыслу слов – восторг и восхищение!
Как же, оказывается, интересно и увлекательно – всматриваться в Слово, вслушиваться в его звучание, постигать его многомерность…
Но как, какими неведомыми путями наше сознание или подсознание приближается к значению Слова, как ощущает его движение, его сопоставимость с другими – по смыслу ли, по звучанию, по тайному ли нашему знанию, именуемому даром речи? Что ж, дар – он и есть дар, подарок, нечто дарованное нам самой природой. Но совсем нелишне обогащать этот дар собственным постижением, осознанной жизнью в родном языке…
Да, можно обращаться к словарям, и они объяснят всё необходимое. Но не будет тогда нашего, личностного общения со Словом, этой игры воображения, этого погружения в его тайное тайных. Не будет, говоря словами Даля, этого «забытия самого себя, временного отрешения духа от мира и сует его»…
Так что же это за сила такая – Слово?
Мы радуемся первому слову ребенка, храним, как завет, последнее слово родителей. А между ними – целая жизнь, плодотворно выстраивать которую нам помогает (или мешает…) слово.
Опять ты за своё… И кто тебя просит! Мы слышим эти слова, и у нас мгновенно портится настроение.
Дорогая моя… И сразу теплее становится на душе...
Как тебе не стыдно! И человек, ни в чем не виноватый, вдруг ощущает, как на него ложится тень стыда.
Берегись!.. Не успев задуматься, мы оказываемся охваченными страхом или паникой.
От того, какими словами мы пользуемся в жизни, особенно в её переломные моменты, зависит больше, чем можно себе представить.
Знаю женщину, которая долгие годы не улыбалась только потому, что в детстве услышала в свой адрес неосторожное: «…улыбка у неё некрасивая». Слово стало для неё неким знаком некрасивой внешности и тем самым разрушило внутреннюю гармонию девочки. И её подсознание выдало первую, увы, такую неплодотворную защитную реакцию – не улыбаться. Родилось «табу», продлившееся не одно десятилетие.
Есть слово-оценка, слово-определение, слово-ярлык. Лентяй, болтун, неряшливый, слабый, некрасивый… Высказывая подобные негативные мнения о человеке, тем самым мы делаем его носителем названных признаков – и в собственных глазах, и в глазах окружающих. И он становится таким, каким его привыкли считать другие, – слово стало для него жизненной установкой. Так мы устроены: чужая оценка – и положительная, и отрицательная – включается подсознанием в нашу самооценку.
Неужто «язык мой – враг мой»? Да нет же, нет, коли будем разумны, деликатны и неспешны в речах своих.
В нашем языке существуют синонимы, слова, близкие по смыслу. Так почему бы нам не останавливаться на более деликатном варианте? Вместо «Какую ты глупость сморозил!» сказать – «Уточни свою мысль…» Бывает, нас даже просят: выбирай выражения. Но нет, не выбираем – и платим за это порою слишком дорого.
«Слово – всё!» – решает мужчина и разрывает отношения с другом, не простив ему одного обидного слова. «Слово – мелочь, не стоящая внимания», – думает женщина и позволяет мужу оскорбить себя. Дальнейшая её семейная жизнь проходит в постоянном унижении.
Слово исцеляет и подталкивает к болезни, разрушает и созидает, поощряет и наказывает, может быть наставником в выборе пути и сбивать с пути истинного. Есть фраза молитвенная и есть – оскорбительная. Неужто слово так всемогуще? Да. Но иногда и совершенно бессильно.
Так что же – придавать слову такое решающее значение или на него можно не обращать внимания? Продуктивнее всего относиться к словам взвешенно, понимая, что слово многомерно – в каждый момент бытия. Но вне ситуации, вне характера человека, вне данного момента, то есть вне жизненного контекста – оно безлико.
|
|
|
