Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Глава одиннадцатая. В ВОЗДУХЕ 3 глава




Я пробрался в "теплицу", как мы называли застекленный штурманскийотсек, где Мерроу с небрежным видом разбирал с Брандтом и Хеверстроупредстоящий полет. В странном серо-зеленом свете, проникавшем черезастрокупол и носовую часть машины, они напоминали заговорщиков: Брандт сиделзадом наперед в своем кресле бомбардира, Хеверстроу за столиком штурмана, аМерроу на полу. Они уже переговорили о цели и обсудили план полета туда иобратно, и, должен сказать, мне не очень понравилось, что Мерроу обсуждаетвсе это только с Максом и Клинтом, будто я вообще им не нужен. Я решил, чтодолжен вмешаться, и вмешался. Хеверстроу начал рассказывать о способах кодированной связи: в течениевсего полета системы "Восточный", "Вайоминг" и "Южная Калифорния" будутработать кодом категории "А". Я любил эти коды, мне нравилось представлять,что все это огромная игра в "сыщики и разбойники". Позывным сигналом длябомбардировщиков выбрали слово "Болтун", а для истребителей "Крокет" (Бинзили какой-то другой грамотей написал на доске "Крокей"). Объектом нашегорейда служил немецкий город, который мы называли "Алабама", и при этом словея вспомнил величественные очертания домов большого начальства наМаксуэлл-филд по пути к офицерскому клубу, траву около тротуаров, только чтоподстриженную и очень душистую после короткого внезапного дождя, яркую,удивительно блестящую зелень бугенвиллей, нескольких офицерских жен,выходящих из зеркально отполированных автомашин и направляющихся, вероятно,в клуб, чтобы спокойно пообедать там, а потом, во второй половине дня,сыграть в бридж; тоскливо, с чувством, похожим на сладкую боль в грудивлюбленного, я подумал о днях, которые в те времена казались мне такимискучными, о днях в том, другом мире, перед тем, как началось это убийство. Нет, не игрой в "сыщики и разбойники" все оказалось. Мерроу подался вперед и, вытаращив глаза, смотрел на Макса Брандта,такого добродушного на земле и такого свирепого в боевой обстановке, и онидоговорились почти до нелепостей, рассуждая о нагрузке самолета, оцентровке, об установке взрывателей - нам дали десять пятисотфунтовыхфугасных бомб общего назначения, а они предпочли бы тысячефунтовые. Чембольше, тем громче. Бум! Бум! Как десятилетний мальчишка, Мерроу вечноимитировал звуковые эффекты. Скользящие пневматики. Скрипящие крылья.Сталкивающиеся самолеты. Но особенно взрывы, сотрясение фундаментов,падающие обомки, уничтожение городов, грохот гибнущей цивилизации. Все этоон, ухмыляясь, воспроизводил горлом, и эти звуки преследовали меня даже вмыслях. Мы выбрались из самолета через нижний люк; большинствострелков-сержантов уже закончило свою работу и, покуривая, кучкой стояло натраве. Начальник нашего наземного экипажа Ред Блек - в обычное время крайненеуравновешенный человек, а в это утро сладкий, как конфета, - сразу жеподнялся в машину протереть плексигласовый фонарь. Стрелок-радист Лембпроверял в самолете телефонную аппаратуру внутренней связи. Мы, четвероофицеров, пересекли площадку для стоянки и направились к остальным. Мерроувосторгался одной пышной девицей из Красного Креста и утверждал, что сниматьс женщины форму интереснее, чем обычное платье, потому что форма была такойже нарядной, как упаковка подарка, и что девица из Красного Креста, формукоторой он рассматривал... Но мне почудилась в голосе Мерроу новая интонация, какие-то скрытыепризнаки беспокойства. Возможно, он подозревал, что Дэфни кое-что рассказаламне. Или, возможно, я только воображал, что он человек, у которого совестьдействительно неспокойна. Подошел пикап с пайками НЗ и конфетами, и мы подняли шум по поводусладостей. Водитель пытался всучить нам арахисовое печенье. Мерроу поднялсяна цыпочки и замахал руками. - Эй! Нам нужен шоколад! - заорал он. - Тоже мне цаца! - отозвался водитель. - Я должен получить шоколад, - потворил Базз. - Вот и обратитесь к генералу Арнольду, - посоветовал водитель. - УжХеп Арнольд, наверно, не против того, чтобы его мальчики лакомилисьшоколадом. - Черт бы вас побрал, сержантов! - крикнул Мерроу. - Вечно выумничаете. Я подумал, что он сейчас бросится к водителю и стукнет его. - Кроме того, - так же дерзко продолжал водитель, - время вылетаоткладывается на сорок пять минут, до восьми пятнадцати. -...из-за плохой погоды, - добавил Хендаун, подражая бабьему голосуводителя. - Вот так новость, черт побери! - воскликнул Мерроу. - Но и это не все, - заявил водитель и, выключив мотор, некоторое времявозился с рычагом переключения скоростей. Он знал, как выматывать душу излюдей, особенно таких падких на всякие слушки, как Мерроу. Наконец онснизошел: - Мне шепнули, что начальство решило отказаться от всехотвлекающих операций. - И, нахально скосив глаза на Хендауна, добавил: -Из-за плохой погоды. - Водитель включил мотор, круто, едва не опрокинувмашину, обогнул площадку и умчался. Мерроу сорвался с места и разразился потоком ругательств в адрес штабаавиакрыла - единственное, что он ненавидел еще больше, чем сержантскийсостав. Намерение штаба послать нас в глубокий рейд без сопровожденияистребителей, отказ от отвлекающих налетов для обмана этих колбасников...Тирада Базза состояла из нецензурных выражений. Сбившись в кучку, люди ворчали, обменивались шутками, называя другдруга странными прозвищами: Допи, Негрокус, Батчер, Слоп-Джар, Джагхед,Ром-Буги, но вскоре разошлись и проводили оставшееся время, кто как мог.Батчер Лемб, Прайен и Сейлин забрались в самолет и возились с пулеметами; явидел, как Макс Брандт с ручным фонариком ищет что-то в "теплице", напоминаябродягу, случайно забредшего в помещичью усадбу, а Базз ударами ногипроверяет огромные пневматики; в этом у него заключалась проверка. Я слышал,как Брегнани, Фарр и Мерроу зубоскалили по адресу каких-то дамочек и какБрегг заявил, что вообще Сан-Франциско сущий рай для бабников. - Вы знаете, - рассказывал он, - тамошние девчонки большие любительницыпоамурничать. Отбою от них нет. Стоит вам остановиться на ночь в гостинице,как бабье тут же выстраивается в очередь со своими койками на спине. Позже Базз прошел по краю летного поля до следующей зонырассредоточения, и я слышал, как он крикнул Стеббинсу, своему левомуведомому в предстоящем рейде: "Эй, Стеб!"; Стеббинс что-то сказал, и Мерроузаорал: "Послушай, сукин сын, ты должен мне четыреста семнадцать бутылоккоак-колы!" Это после картежной игры. Я не разобрал приглушенного туманомответа Стеббинса. Негрокус Хендаун просунул в открытый бомбовый люк голову иплечи и с помощью фонаря проверял в темноте надежность креплений. Я слышал,как он характерным для южных негров речитативом басил: Мама зовет меня кусочком сахара, Папа - сладким печеным яблочком, Ах, мама, мама, разве не стыдно, Что меня не зовут Снежком? Я вывернул парусиновый чехол от мотора внутренней, сухой стороной,бросил его на траву и лег; как ни глупо, я продолжал возмущаться Мерроу.Наверно, меня приводило в ярость, что я так обманулся в нем, в начале нашегознакомства он казался мне просто счастливым животным. При первой же встречеменя поразила его необычайная жизненная сила, проявляющаяся то в чрезмернойразговорчивости, то в неожиданной сдержанности, сила, которая переполнялаего, как воздух - туго надутый пневматик. Впервые я увидел Мерроу в залесборного пункта базы Спеннер-филд, где формировалась наша авиагруппа. Ястоял в кучке людей, окружавших майора Бейрна, когда в зал вошел Базз; ондвигался своеобразной походкой, при каждом шаге приподнимаясь на носки, какчеловек, который хорошо танцует танго, но чувствует себя неловко, понимая,что за ним наблюдают. Он был не старше двадцати четырех - двадцати пяти лет,и я, человек низкорослый, щуплый и с завистью относившийся к высоким людям,почти безошибочно определил его рост и вес - шесть футов и полдюйма и стодевяносто пять фунтов; я мог бы заработать кучу денег на сельских ярмарках,угадывая рост высоких людей. Базз обладал грудью кентавра, головойгосударственного деятеля, большими руками верхолаза или матроса и маленькиминогами в изящных коричневых полуботинках. Его безобразное квадратное лицо нина минуту не оставалось неподвижным, и эту игру мускулов можно было принятьза смену мыслей. Майор Бейрн представил его каждому из группы - нас былочеловек семь, и я помню, что, когда подошла моя очередь, он взглянул на менясверху вниз, как на первоклассника; после церемонии представления Базз сживостью заметил: "Рад с вами познакомиться, джентльмены. Но джентльмены ливы?" Его лицо внезапно расплылось, он гулко захохотал, плечи у него тряслисьтак, что и нам показалось, будто он сказал нечто смешное, и мы тожезасмеялись. Потом майор Бейрн сообщил, что лейтенант Мерроу, бывшийлетчик-испытатель фирмы "Майлдресс эйркрафт", знаменит своими отчаянносмелыми пике с включенными двигателями, а Базз заявил: "Ерунда, сэр. Онибоялись, что не выдержит обшивка, но я не повредил ни одной из этих"птичек". А я пытался. Клянусь, я пытался!" На маленьком столике в конце офицерской столовой номер два вПайк-Райлинге лежала конторская книга с надписью, сделанной на верхнейкорке, на куске клейкой ленты: "Едальный дневник. Записывайте всепредложения, рекомендации, замечания о плохом или хорошем обслуживании, атакже все ваши оскорбления в дарес начальника столовой". Летчики записывалисюда, кому что взбредет: "Нужно готовить фруктовые торты с начинкой";"Мороженое к пирогу со сливочным заварным кремом улучшило бы питание на стопроцентов"; "Предлагаю вывесить в столовой или раздавать на руки посетителямкраткую памятку о том, как следует вести себя офицеру". Запись бисернымпочерком гласила: "Поехали-ка домой". Только одна из записей была помеченаинициалами; она относилась к концу марта, когда Мерроу был еще совсемновичком и не участвовал ни в одном рейде; конечно, инициалы эти были У.-С.М., что означало Уильям Сиддлкоф Мерроу; перед инициалами Базз заглавнымибуквами размашисто написал: "Я хочу побольше бифштексов". Одно время часто можно было видеть, как Мерроу, установив в изголовьесвоей кровати доску, мечет в нее стрелки; стоя на пороге в мокрой от потасорочке с засученными рукавами, он играл сам с собой, осваивая только чтооткрытую им игру; каждое удачное попадание вызывало у него возгласодобрения, каждый промах - смех. Какая бы новая игра ни появлялась в тевремена, Базз становился ее пылким поклонником и не охладевал до тех пор,пока ему не надоедало выигрывать: джин-рамми, триктрак, канаста, двадцатьодно, стрелки - он зазывал партнеров, заставлял обучать его, а потомопустошал их карманы. Первый день Базз швырял стрелки десять часов подряд, ана следующее утро бродил по расположению базы и со стонами жаловался, что унего болит рука, и даже заставил врача сделать ему массаж. После этого никтоне мог обыграть Мерроу, за исключением тех случаев, когда он напивался доположения риз. Затем я снова припомнил все, на что открыла мне глаза Дэфни, и вскочил,чувствуя, как кипит во мне злость. В бумажнике у меня лежала пятифунтоваябумажка, мне одолжил ее Базз неделю назад, когда, не знаю уж почему, у меняне оказалось наличных денег, а я хотел купить Дэфни для ее комнаты вБертлеке самую хорошую электроплитку. Деньги Базза, казалось, жгли меня дажесквозь бумажник. Не нужны мне были его проклятые деньги. Я расстегнул комбинезон, достал из кармана бумажник, вынул огромный,отпечатанный на тонкой бумаге шуршащий английский банкнот, развернул его испросил у Брегнани - он стоял ко мне ближе остальных, - есть ли у негоспички, а он, решив, что мне нужно закурить, достал зажигалку и с фасономщелкнул ею; я поднес уголок банкнота к пламени, и белая бумажка вспыхнула. Брегнани отдернул руку с такой поспешностью, словно поджегхлопушку-ракету. - Джаг, ты видел, что сделал этот человек? - спросил он у Фарра. - Это не деньги, болван, - ответил Фарр, - а всего лишь бумага дляподтирки у этих лайми. Оставь его, может, он замерз. - Как же, замерз! - захохотал Брегнани. - У нас у всех манияподжигания. - Потушить! - резко крикнул Хендаун, находившийся около самолета. Япришел в себя, бросил горящую бумажку на землю и затоптал. Я все больше и больше ненавидел Мерроу. Для меня было ударомобнаружить, что он не тот, за кого я его принимал; я был глух и слеп. Думаяо двух Мерроу, один из которых существовал лишь в моем воображении, а другойв жизни, я решил, что есть мужество двух видов: мужество тех, кто побеждаетсобственный страх ради других и влюблен в людей и жизнь, и мужество тех, ктостремится быть одиноким и хочет смерти всем, кроме себя. Порой труднопровести грань между этими двумя видами мужества, хотя они взаимно исключаютдруг друга; часто они уживаются в одном человеке, но наступает момент, когдаодно из них берет верх. Теперь, благодаря Дэфни, я знал, что мужество Мерроу- это мужество человека, влюбленного в уничтожение. Было уже почти восемь пятнадцать - время вылета. Чтобы как-то занятьсебя, я проверял свое личное снаряжение - аварийный комплект в надколенномкармане летного обмундирования, кинжал в ножнах (словно в джунглях облаковменя поджидали ягуары или дикари), прикрепленный внутри левого летногосапога. С дорожки, окаймлявшей летное поле, свернул "джип" с двумя близкопоставленными желтыми противотуманными фарами, и чей-то голос крикнул: - Отсрочка на девяносто минут. Пилот, вы меня слышите? - Опять? Боже, что тут происходит? - отозвался Базз. И хриплый голос какого-то старого сержанта с дубленой глоткой,повидавшего, как приходили и уходили многие мерроу, добавил: - Если есть жалобы, сэр, обратитесь по начальству. - Можете передать начальству, чтобы оно отправлялось к чертовойбабушке! - крикнул Мерроу. - Благодарю вас, сэр, - деловито ответил тот же голос. - Начальство втакую рань предпочитает дрыхнуть. Следовательно, нам предстояло как-то убить еще полтора часа. Туманначал рассеиваться, но видимость оставалась плохой, самое большее - ярдовпятьсот. Базз злился на штаб крыла и твердил, что нас продержат все утро, апотом отменят этот чертов рейд. Я ответил, что вряд ли, и Мерроу набросилсяна меня, словно я был штабом авиакрыла. Знал ли я что-нибудь? Только то, чтоговорил Шторми Питерс, но я не собирался его повторять. Я стоял молча, несводя глаз с Базза. Мерроу подошел ко мне, наклонился так, что его большое раскисшее лицооказалось совсем рядом, и тихо, только для меня, сквозь зубы сказал: - Сукин ты сын, плюгавый! Корчишь из себя великого умника. Это была, видимо, всего лишь бессмысленная вспышка раздражения,относившегося не только ко мне, но и ко всему миру вообще, раздражения, такчасто прорывавшегося у Базза в последнее время, особенно перед вылетами,однако я резко отвернулся, снова испытывая те же страдания, что и во времяинструктажа, и ту же боль, что на складе и в очереди за планшетом. Мненечего было таиться от самого себя - я хотел, чтобы Базз Мерроу был мертв,мертв, мертв. Мертв, как тот труп на берегу в Пеймонессете. Отлогая дуга бухты легкоотхватывала большой кусок моря, и мы бегали по чистому желтому песку берега,через отмель, выступавшую из воды во время отлива, к Тигровой скале,носились в ее тени по лужам, где вода была чистой, словно увеличительноестекло на письменном столе отца на даче, и пахла мокрыми прутьями, изкоторых плетут мебель, и влажными соломенными циновками; перебегая помелководью, мы поднимали тучи брызг, сверкавших в лучах солнца, каккристаллы, и гонялись за стайками гальянов; со скалы мы ловили удочкамикруглых уродливых рыбок и потешались над их надменным видом, когда они, какбы пугая нас, раздували животы и делались похожими на нелепых маленькихморских голубей, и все же, как ни странно, у нас пропадал всякий интерес крыбалке, когда надо было снимать добычу с крючка. Потом, нырнув, мыпроникали в подводную пещеру - большую, зловещую, с фосфоресцирующими тенямии круглыми, покрытыми водорослями скользкими камнями, возникавшими изполумрака, словно призраки. Уже один взгляд на темный, как нора, вход впещеру приводил нас в трепет, и если изредка мы отваживались проникнуть внее, то сначала долго бахвалились и подзадоривали друг друга. То утро снизкой облачностью, сырое и душное, действовало угнетающе, день словнооцепенел, собираясь с силами для вечерней неистовой грозы; Род, Винни и я отнечего делать отправились на скалу и в норе, у входа в пещеру, увиделипокачивающееся в воде тело; лапы тигра защищали его от пенистого прибоя.Подгоняемые страхом, мы помчались в деревню, и вскоре подоспевшие людидостали и положили на берегу запачканное илом и песком тело незнакомца врабочей одежде и без башмаков. Кто-то из жителей сказал, что видел этогочеловека пьяным на старой почтовой дороге. Мне запомнилось багровое, отекшеелицо утопленника, и с того дня я никогда не осмеливался ходить на рыбалку;глаза первой увиденной мною смерти смотрели в такую даль, о какой я не имелтогда и представления. Я спрашивал себя: что видели они там, в этойбезмерной дали? Мерроу потерял ко мне всякий интерес. Внезапно, без всякого перехода,как было ему свойственно, он сразу же вмешался в спор, который велиостальные, о разнице между дамой и просто женщиной. Одни лежали наразостланных чехлах от моторов. Фарр и Брегнани сидели, согнув колени.Прайен свернулся клубком и притворялся спящим. Негрокус Хендаун в чернойвязаной шапочке, с каплями пота на нависших светлых бровях, сидел с банкоймастики и начищал тряпкой пусковую ручку своей ненаглядной верхней турели. - Дама, - спокойно сказал он с сильным южным акцентом, - это женщина,не вызывающая желания побаловаться с нею. Это как ваша собственная мать. - Убирайся к черту, Нег, - проворчал Фарр. - Тоже мне маменькин сынок. Стоя около чехлов, Малыш Сейлин раскурил окурок, медленно выпустил дымна горящую спичку и сказал: - Все дело в деньгах. - Дамы холодны, а женщины - нет, - внезапно рявкнул Мерроу. Онрастянулся на промасленных чехлах. Остальные почтительно умолкли. - Однаждыя знал настоящую даму, - заговорил Базз и пустился рассказывать об одной изсвоих амурных побед... Он уже заканчивал, когда рядом с "Телом" остановился "джип". Туман всебольше рассеивался, и в нем, в клубящейся, пронизанной светом дымке, быстрокатилось к западу солнце. Кто-то из машины окликнул Базза, и я узнал поголосу Кудрявого Джоунза, офицера оперативного отделения штаба авиагруппы исоюзника Базза в борьбе со стариной Бинзом. - Подойди-ка сюда на минутку, - сказал он, когда Мерроу отозвался. Базз встал, обвел своих слушателей довольным взглядом - так обжорапосле еды осматривает опустошенные тарелки - и, подрыгивая и приподнимаясьпри каждом шаге на цыпочки, перебежал площадку. Джоунз приоткрыл дверцумашины, и Мерроу остановился перед ним, поставив ногу на стальную подножку.Мы не слышали, о чем они бормочут, но потом до нас донесся пронзительныйголос нашего командира: - Они что, хотят угробить нас? Восклицание Базза прозвучало в моих ушах, как наводящий ужас вопль, мнепочудилась в нем плохо скрываемая радость. Впрочем, я допускал, что этотголос эгоистической храбрости, голос человека, влюбленного в войну, - лишьигра моего воображения, результат того, что говорила Дэфни, разоблачаяМерроу. Вскоре Джоунз уехал, и Мерроу вернулся к нам. Люди зашевелились изаволновались, они знали, что Мерроу обычно ничего не скрывает от них. И любимец Мерроу, штурман Клинт Хеверстроу, осмелился спросить: - Что они там придумали? Они и в самом деле вечно что-нибудь изобретали, чтобы помучить нас.Они-то знали, как вести свою войну. Мерроу стоял, широко расставив ноги, и смотрел на нас сверху вниз.Наверно, он казался самому себе прекрасным. Ведь он был храбр, но это былахрабрость самовлюбленного человека, опасная для окружающих. - Они уже послали самолеты на Регенсбург, - сказал он. - Они послали ихв восемь часов. Наступило время вылета, без четверти десять, и мы поднялись в самолет.Ушел вверх стлавшийся по земле жемчужный туман; на восток, словно клочьяпены по каменистому руслу речки, бежали облака. Со своего места в кабине явидел далеко вдали куб диспетчерской вышки и даже различал за ее железнымиперилами маленькие фигурки офицеров оперативного отделения. На поле в разныхместах виднелось восемь или десять "летающих крепостей" - мрачных,приземистых, загадочных, будто вросших в землю своими хвостовыми колесами.Огромный, покрытый маскировочными пятнами и полосами бензозаправщикбританских ВВС с прицепом медленно двигался по главной дороге к ангарам. Подорожке вокруг летного поля взад и вперед суетливо носились "джипы". Красная сигнальная ракета с двумя огненными хвостами прочертила надаэродромом дугу. Запустить моторы! Мы приступили к своему обычному ритуалу. Пока Базз наблюдал запровертыванием воздушных винтов вручную, я приказал Негрокусу Хендауну, напопечении которого, как бортинженера и стрелка на верхней турели, находиласьчасть самолета, расположенная сразу же за пилотской кабиной, отправиться вбомбовый отсек и открыть ручной отсечный клапан гидравлической системы,чтобы я мог проверить в ней давление. Потом наступили горячие минуты для насс Мерроу. Я открыл жалюзи обтекателей и блокировал краны; удостоверился, чтокраны от запасных баков с горючим и переключатель перекачивающего топливногонасоса выключены; перевел кран сигнализатора противопожарной системы надвигатель номер один - его мне предстояло запустить первым; поставил "нахолод" управление промежуточным охлаждающим устройством; после того как Баззнекоторое время резко манипулировал секторами газа, открыл воздушные фильтрыкарбюраторов... Мерроу обращался с техникой крайне небрежно и бесцеремонно,чем отравлял мне минуты товарищества, возникавшего между нами вот в такиемоменты, когда мы воскрешали к жизни мощь самолета, - этот процесс вызывал уменя трепет восхищения уже с первых рейдов, и его не мог заглушить дажесильнейший страх; я волновался отчасти потому, что в конечном счете это моируки приводили в действие двигатели, а отчасти потому, что меня всегдаизумляла и потрясала прекрасная сложность гигантских воздушных крепостей -бесчисленные циферблаты, переключатели, кнопки, ручки, сигнальные лампочки -окончания нервных волокон, ведущих к наиболее жизненно важным органам имускулам самолета. Мы с Мерроу представляли собой два полушария мозгавоздушного корабля, и каким поразительным зрелищем было пробуждение этогоогромного существа перед чудесным актом полета! Но так было в прошлом. Теперь же я принуждал себя проделывать всенеобходимые операции. Мерроу продолжал свой яростный обличительный монолог по адресу штабаавиакрыла. Лучше чем все остальные он понимал, что означало для нас решениекомандования отправить первой группу самолетов для удара по Регенсбургу. Каксообщил ему Кудрявый Джоунз, командование исходило из того, что нельзязадерживать вылет этого соединения, поскольку в противном случае егосамолеты не супеют до наступления темноты добраться до незнакомых аэродромовв Северной Африке. Между тем весь смысл двухэтапного рейда как раз в том изаключался, что действующие против Регенсбурга бомбардировщики,сопровождаемые мощным подразделением наших истребителей, отвлекут и вымотаютнемецкие истребители, и наше соединение, следуя в хвосте первого, сможетбеспрепятственно выполнить свое задание. Джоунз добавил, что наш вылетзадержан на три часа для того, чтобы истребители, сопровождающиебомбардировщики на Регенсбург, могли возвратиться, заправиться горючим иснова вылететь с нами. Но и ведь и немцы получали такую же возможность! Путаясь от злости и обильно пересыпая свою речь ругательствами, Баззрассказал нам обо всем этом и еще о многом другом. Он был так взбешен, что ябоялся, как бы он не напутал что-нибудь с топливными кранами или приборамиуправления. Но в конце концов он кивнул мне, я нажа пусковую кнопку двигателя номеродин и почти сразу услышал завывание инерционного стартера. Включив заливнойшприц, я поставил его на первый двигатель и подкачал солидную порциюгорбчего. Базз отсчитывал секунды, потом, все еще продолжая возмущатьсяубийцами из штаба, снова кивнул мне, я включил сцепления, добавил горючего иувидел, как в воздушной струе от винта промелькнула струйка голубого дыма;двигатель заработал, мы услышали его рев и почувствовали мощное сотрясениемотора. Затем мы занялись вторым двигателем. Я испытывал странное чувствоодиночества. Мне вспомнился тот день, двадцать восьмое июня, когда нашсамолет принимал участие в довольно безопасном рейде на Сен-Назер и вместоменя Мерроу взял вторым пилотом Малтица - нужно было проверить его в боевойобстановке, прежде чем назначить командиром корабля; я стоял надиспетчерской вышке, вцепившись в поручни, и, слушая, как из разбросанных наогромной территории зон рассредоточения доносятся беспорядочные выстрелызаводимых двигателей, как эти звуки постепенно сливаются в нарастающий рев,чувствовал себя одиноким альпинистом, замерзающим на склоне горы под гулдалекой лавины. Вскоре дружно заработали все четыре двигателя, и я не спускал взгляда суказателей температуры масла и с манометров - двух многозначительныхкружочков на каждый двигатель на пульте управления прямо перед моимиглазами; двигатели еще прогревались, когда в наушниках телефона послышалсяраздраженный голос Мерроу: - Лемб, а ты не забыл о проверке? Далеко не впервые наш радист Батчер Лемб, умудрявшийся порой выполнятьсвои обязанности так, словно никакой войны нет, забывал перед выруливаниемпроверить приводное устройство. - О-о! - послышался его ответ. Но вот в наушниках - все мы десятеро были соединены внутреннейтелефонной связью - прозвучало восклицание Мерроу, одно из тех егоободряющих бранных восклицаний, которые все мы так любили в прошлом, втяжелые минуты, и которые, по-моему, и в это утро нравились всем, кромеменя, - сейчас я ненавидел их до того, что, услышав, ощутил во рту вкусржавчины: - Не знаю, как вы, мерзавцы, вернулись бы домой, если бы не я! Вот чем брал нас Базз. Он часто говаривал, что с нашим самолетом ничегоне произойдет, пока Мерроу с нами. "Вы видите? - крикнул он, когда самолетБреддока взорвался буквально перед самым нашим носом. - Такое с нами неслучится. Нет, нет, пока я управляю этим корытом!" А потом вспышканегодования: "В чем дело с этим сукиным сыном Бреддоком? Он что, совсем незнал, как маневрировать под огнем зениток?.. Я должен переговорить с этимиублюдками. - Базз имел в виду пилотов других машин. - Они же погубят себя!"Наша машина была неуязвима, а Базз был нашим амулетом. "Такое не произойдетс нашим корытом, сынок". И экипаж, особенно сержанты, верил Баззу. Онеуязвимости самолета Мерроу в казармах рядового состава ходили легенды.Случались, конечно, и с нами неприятности - например, зажигательные бомбы сосвоих же самолетов во время восьмого, на Киль, рейда, - однако фактоставался фактом, нашей машине действительно везло. Там, наверху,существовало нечто, именуемое везением. Это была одна из тех особенностейвойны, которые я ненавидел. Мне был нужен мир, где бы не везение управлялокаждым шагом человека, а сам человек. Но из всех, кто сотрясался сейчас в недрах самолета, только я, и одиня, знал истину. Никаким волшебством Мерроу не обладал. Все это сплошноебахвальство. Не был он наделен силой, способной передаваться другим игарантировать нашу безопасность, как мы воображали. Я знал это от Дэфни. Мы были уязвимы, да еще как! И тем не менее я обнаружил, что даже сейчас испытываю перед Баззом еслине восхищение, то похмелье после восхищения, какую-то зависть, и готовпризнать его превосходство. По внутреннему телефону Мерроу вызвал Сейлина и спросил, закреплена лиего турель. Малыш Сейлин - мы все звали его "Малышом", он был мне по пояс -находился в турельной установке, подвешенной под фюзеляжем, где он сидел,скорчившись, как дитя во чреве матери, и если турель, с ее направленными всторону хвоста пулеметами, не была закреплена, когда самолет выруливал,слышался громкий царапающий звук, а потом стволы оказывались погнутыми.Настоящий командир, Базз знал, о чем должен заботиться в ту или иную минутукаждый член экипажа. Малыш Сейлин не забыл. О нем можно было не тревожиться- недаром он слыл аккуратистом. И все же Мерроу, хотя в этом отношении емубыло далеко до Сейлина, захотел его проверить. Как только Мерроу прикасался к секторам газа вы не могли не восхищатьсяим. Нравилось вам или нет, но оставалось только признать, что выглядел онтак, словно это из него исходит поступающая в самолет энергия. Онустанавливал регуляторы состава смеси на автоматическое обогащение,регулировал сектор газа, выверял регуляторы оборотов винтов, а затем -именно в это мгновение казалось, что какой-то ток из его рук течет внеистовые двигатели - выпрямлялся, наклонял набок голову и прислушивался,потом переводил каждый двигатель на максимальный режим в две тысячи пятсотоборотов в минуту и с поразительной сноровкой, точностью и быстротой ставилприборы управления нагнетателями на сорок шесть дюймов наддува. Мерроу часто утверждал, что он часть всего этого, а все это - часть егосамого, и слова Базза не казались хвастовством. Мерроу подал сигнал, и Ред Блек выхватил из-под колес шасси тормозныеколодки. Мы с Баззом задвинули окна кабины. Сигнальная лампочка подтвердила,что хвостовое колесо разблокировано. Мы были готовы к рулежке. Из угла аэродрома, со своей стоянки в дальнем конце линии самолетов,медленно и неуклюже выктился бомбардировщик полковника Бинза "Ангельскаяпоступь" и, развернувшись, возглавил процессию выруливающих машин. Кактолько он миновал стоянки "летающих крепостей" "Ужасная пара" и "Кран", обеони пристроились ему в хвост. Мы ждали. Нам предстояло быть четвертыми нарулежке. Два больших английских "мясных фургона" - санитарные машины - дежурилив конце взлетной полосы; я не мог себя заставить даже взглянуть на них. Показавшееся из-за низкой тучи солнце посеребрило дальние самолеты изалило желто-зеленым светом огромный луг внутри треугольника взлетных полос.На фоне темного леса, где мы жили, отчетливо виднелся, несмотря на пятнакамуфляжной окраски, прямоугольник диспетчерской вышки, но аллеи лип иогромных вязов и рощу из дубов и ясеней около Пайк-Райлинг-холла все ещезакрывал туман. Мимо нас, то останавливаясь, то снова трогаясь, проплыла "Ангельскаяпоступь"; визг тормозов бомбардировщика не мог заглушить рев его собственныхи наших двигателей; за ней последовали еще два самолета, после чего Мерроу,касаясь рычагов секторов газа первого и четвертого двигателей мягкимиволнообразными движениями огромной правой ручищи, переместил колоссальныйвес нашей машины вперед и вывел ее на рулежную дорожку. Мы двинулись, потомостановились, и скрежет тормозов нашей машины слился с визгом тормозовдругих самолетов, пока они разворачивались и занимали свои места. Я с трудом переносил время выруливания. По опыту мы знали, что пройдетбольше часа с момента первого движения "Ангельской поступи", пока все нашисамолеты - в это утро двадцать четыре, включая резервные, - выстроятся передвзлетной полосой, причем мы учитывали и неизбежные заминки, и время,необходимое, чтобы проделать пять длинных миль по дороге вокруг аэродрома;иногда приходилось ожидать, пока буксировщик не вытащит какого-нибудьидиота, съехавшего колесом с мощеной дорожки и по ступицу завязшего в грязи.От нечего делать я только переводил взгляд с прибора на прибор - следил,чтобы давление горючего не поднялось выше шестнадцати фунтов на квадратныйдюйм, температура головок цилиндров не превысила двухсот пяти градусовЦельсия... давление масла... температура масла... Мы медленно двинулись вперед, и я со своего места видел огромнуютерриторию аэродрома, самолеты с вращающимися винтами; на пропеллеры одногоиз самолетов упали солнечные лучи, и он показал мне четыре великолепныхзолотистых диска, сотканных из света; я помахал некоторым машинам рукой, имой неопределенный жест мог означать и небрежное пожелание доброго утра, ипрощание навсегда; что именно - должно было выясниться еще до наступлениявечера. Бомбардировщики, готовившиеся занять свои места перед взлетом, чем-тонапоминали старых приятелей. Один за другим к нам подруливались "КрасивееДины", "Мечта милашки", "Пыхтящий клоп", "Как бы еще", "Обратный билет","Дешевая Мегги", "Невозвратимый VI", "Отказать она не может", "Мешок длязенитного огня", "Жаждущая девственница", "Большая ленивая птичка","Девушка, согласная на все", "Блудливый сокол", "Десять шалунишек", "Стараякалоша в небесах", "Крысы не задержатся", "Факельщик", "Бетти Грейбл"[5],"Драгун из Алабамы", "Дамочка, будь добренькой", и мы знали, сколько жизнейунес это "Пыхтящий клоп" и из каких невероятных переплетов удавалосьвыкарабкаться "Старой калоше в небесах"; каждая машина имела своиособенности. Были среди них и древние клячи, выкрашенные для камуфляжа всмесь серовато-коричневого с зеленым сверху и в небесно-голубой снизу,залатанные, измазанные маслом; были и новенькие, блестящие машины без всякойокраски. Как только самолеты выстроились в колонну, "Ангельская поступь"развернулась перед взлетной полосой, шедшей с востока на запад и прозваннойлетчиками "аллеей хруста" из-за аварий, которые не раз случались на ней; нампредстояло взлетать против западного ветра. Продолжая маневрировать, мыначали смыкаться, и Мерроу остановил самолет в каких-нибудь двадцати футахот "Крана", а я законтрил перед взлетом хвостовое колесо. Но нам пришлось еще долго ждать, пока подтянутся и займут свои местаостальные двадцать машин и пока не наступит назначенный штабом час. Пожалуй, это был самый неприятный период ожидания - в полной готовностии в полной бездеятельности. Дымка не заволакивала землю; облачный покров все еще составлял околошести баллов, однако на высоте примерно в тысчу футов начинал ужерассеиваться. За мной стоял Негрокус Хендаун, незыблемый, как Аллеганы, и егоблизость в это утро, как никогда раньше, помогала мне. В конце концовтридцатишестилетний Нег - взрослый человек. Были, конечно, и у него своислабости - не так-то просто воспитывать молодых американцев, попавших вЛондон, - но в одном я не сомневался: Хендаун не принадлежал к числу тех,кого следовало ненавидеть до гроба; он не любил войны. На нем не стоялоклеймо Мерроу. И как только я подумал о Мерроу, он медленно повернулся ко мне, и еголицо до сверхъестественного показалось мне похожим на то, что я видел во снепрошлой ночью, - широкое, опухшее, мертвенно-бледное, искаженное яростнойгримасой. - Ну и ловкая же ты, черт побери! - заорал он, пытаясь перекричать ревмоторов. Он знал, что Хендаун его слышит. - Какого еще дьявола я сделал? - рявкнул я. - Не важно! - Базз отмахнулся широкой, как доска, лапой. Я пожал плечами - скорее в расчете на Хендауна. Я и понятия не имел,чем вызвана у Базза странная вспышка злости, но в то утро впервые началосознавать, что в нем давно бушует скрытая ярость, дикая злоба на весь этотпроклятый мир, на самого себя и особенно на меня. Дэфни сообщила мне многоетакое, над чем следовало поразмыслить, и сейчас, после выходки Базза, яиспытывал острую потребность хорошенько подумать и о нем, и о самом себе, ябыл уверен, что наш нынешний рейд станет испытанием и для него и для меня, иесли в игре с немцами я, возможно, рисковал жизнью, то в игре против моегособственного командира и моего лучшего друга я, видимо, рисковал большим:самоуважением, честью, верой в человека. Над аэродромом взвилась ракета. Мерроу положил левую руку наштурвальное полукружье и стал следить за минутной стрелкой наручных часов.До нас донесся рев заработавших на полную мощность моторов: вначале"Ангельской поступи", а затем "Ужасной пары" и "Крана". Сорокапятисекундныеинтервалы при взлете. Мы видели, как с винтов удаляющегося от нас "Крана",подобно струям жидкости из четырех огромных кувшинов, стекают большиеспирали влажного воздуха. Мерроу щелкнул выключателем связи. - Путь свободен, Макс? - спросил он по внутреннему телефону. - Все в порядке, - ответил Брандт, выглянув предварительно, как ядогадывался, из своей "теплицы". - Шесть один четыре, отправляйтесь! - послышалась команда сдиспетчерской вышки. - Вас понял, - ответил Мерроу и прикоснулся к секторам газа. Самолет пришел в движение, и я всем телом почувствовал, как на менянавалилась тяжесть перегрузки. Мы набрали нужную скорость, подняли х
Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...