Глава одиннадцатая. В ВОЗДУХЕ 4 глава
Глава вторая. НА ЗЕМЛЕ
С 1 марта по 17 апреля
Снижаясь, мы пробили невысокую облачность, похожую на дым отбитуминозного угля, и увидели Англию; но после многих часов полета надокеаном, после долгого напряжения, скуки и холода, не копны снега, не рядыживых изгородей и не заросли кустарника привлекли мое внимание, а черныелинии в конце длинной взлетно-посадочной полосы, оставленные на бетонераскаленной резиной колес других машин, благополучно вернувшихся на землю. Как ни устал Мерроу, он мягко посадил наш самолет среди этихдолгожданных линий. Под глухое постукивание заднего колеса, по твердой землемы рулили за "джипом" с большой желтой надписью на задней стенке кузова:"Следуй за мной". Мы остановились в зоне рассредоточения, вышли через люк иступили на землю Англии. Начался дождь. - Отвратительное место! - заметил Хеверстроу. - Чепуха! - отозвался Базз. - Это еще ничего. Мы укрылись под крылом, но струи дождя, подхваченные холоднымсеверо-восточным ветром, проникали и сюда. Вот таким, под впечатлениемсильного дождя, и запомнился нам в тот раз Кембриджшир: угрюмая равнина игрязь; грязь, медленно вползавшая на круглую асфальтированную площадку, гдестоял наш самолет; грязь в колеях, проложенных колесами "джипа", когда онукатил, оставляя за собой бледные коричневато-желтые полосы и бросив нас наплощадке, как на необитаемом острове; не то огромная равнина, не то озерогрязи, простиравшееся до кучки едва видимых зданий. Подъехал еще один "джип", все мы, офицеры, бросились к нему сквозьсплошную завесу мелкого дождя и, к своему удивлению, обнаружили за рулемсамого командира нашей авиагруппы. Мы затолкали в машину рюкзаки, иполковник сказал: - О мои мальчики! Как мы рады вас видеть! - Мальчики? Что вы хотите сказать? - спросил Мерроу, поворачивая головуиз стороны в сторону. - Не вижу здесь никаких мальчиков. Полковник Уэлен пропустил его слова мимо ушей; он вообще предпочитал незамечать наглости. - Нет, вы только посмотрите! - воскликнул он. Самолет. Ничего особенного - устаревший Б-17Е, окрашенный в защитныецвета и служивший в свое время для учебных целей. Сейчас пригодился и он. Мерроу немедленно начал жонглировать личным местоимением. - Я сумел избежать неприятностей, - заявил он. - Вот Хеверстроу чуть непропустил Исландию; держать расчеты в своей башке он еще может, а вотприменять их... Я почти не задержался в Гуз-бей, всего лишь выпил чашкукофе... Я... я... Полковник выглядел усталым; человек лет двадцати восьми - двадцатидевяти, но заросшее щетиной и покрытое глубокими морщинами лицо делало егостарше. Он не отличался, по-моему, особой чувствительностью и склонностью кпереживаниям и был как-то красиво небрежен. Именно таким человеком ястремился стать все эти месяцы. Подошел транспортер, на котором обычно перевозилось оружие, и нашисержанты вскарабкались в него. - Кто-нибудь будет осматривать мою машину? - спросил Мерроу. С губ полковника сорвалось какое-то мычание, - возможно, оно ознчалосмех. - Вашу машину? Эта "летающая крепость" направляется на модификацию, акак только ее переделают, летать на ней буду я. Ваша машина... Ха! - А мне чхать. Если потребуется, я соглашусь летать даже на раскладнойкойке, - пожал плечами Мерроу. "Раскладная койка" показалась мне вещью соблазнительной; я совершенноизмотался. Часть пути я провел, свернувшись клубком под коричневым одеяломна груде мешков и рюкзаков в "теплице" бомбардира, дрожа и пытаясь читатьрастрепанный экземпляр "Ночного полета", книгу, которую несколько лет назадвзял в библиотеке Донкентауна, да так и не вернул, а потом, побывав дома вотпуске, захватил с собой; я читал до тех пор, пока вибрация, рожденнаячетырьмя моторами "райтциклон", не передалась моим глазам и сетчатка непревратилась в наждачную бумагу, стиравшую слова, так что вместо страницы явидел лишь сплошное квадратное пятно. Тоскливо, тоскливо было там, в высоте,над бескрайним морем, на настоящей войне, казавшейся в дни обучения далекойи нереальной, как в сказке. Однако Мерроу говорил о нашем полете в таком пренебрежительном тоне,что невольно заставлял думать, будто мы совершили обычный учебный полет надаэродромом Лоури-филд в светло-голубом, как крыло сойки, небе. Энергия ихвастовство Мерроу действовали, как некое тонизирующее и укрепляющеесредство. Он заставлял забывать, что на тебе лежит проклятие; оставалосьлишь посмеиваться да принимать горделивый вид. Полковник Уэлен направился к зданию штаба, в двух милях отсюда, и когдамы ехали по заасфальтированной, залитой грязью дороге, дождь внезапноперестал, облака рассеялись, как толпа зрителей после матча, и вскоре вразрывах между ними показались куски голубого неба, а потом перед намиоткрылась широкая панорама аэродрома Пайк-Райлинг. Как взволновало меня это зрелище! Внутри гигантской пятимильной петли рулежной дорожки, обегавшейаэродром, лежал треугольник бетонных взлетно-посадочных полос, каждая в милюдлиной, и все это пространство, если не считать внешнего кольца грязи, покоторому мы ехали, представляло собой огромный луг, покрытый даже сейчас, вначале марта, манящим ярко-зеленым ковром. Севернее, ближе к площадке, гдестоял наш самолет, виднелся лес с оголенными деревьями, нечто похожее наискусственный парк, и часть особняка, где расположился штаб авиационногокрыла - "словно банда вельмож, будь они прокляты!", как выразился полковник,не скрывая обычной ненависти строевиков к высшему начальству. Перед нами, кюгу от взлетно-посадочных полос, стояло похожее на ящик здание, раскрашенноев камуфляжные цвета и увенчанное застекленной надстройкой и черным кубомцистерны для воды с огромным, футов восьми, номером "79". К нему мы инаправлялись. Вокруг командно-диспетчерской вышки, подобно пустым банкамиз-под пива, раскинулось несколько бараков "Ниссен", а за вышкой тянулся рядзданий фабричного типа, - по словам полковника, в них размещались ремонтнаяи оружейная мастерские и вспомогательные службы. Отсюда, издали, вид этих зловещих, приземистых построек, казавшихся,как и полковник, утомленными и много испытавшими, наполнял меня нетерпеливымжеланием познать, что такое бой, стремлением самому не ударить лицом в грязьи тревожным предчувствием неведомой опасности; все это, вместе взятое, былосмутной печалью, причину которой я не мог бы назвать. Слева от дороги мы увидели какие-то стены без крыш, задрапированныекамуфляжными сетками, и ряд насыпей, возведенных, очевидно, над подземнымихранилищами, - полевой склад авиационных бомб и боеприпасов, как сообщилполковник, охраняемый скрытыми огневыми точками, шипами колючей проволоки ичасовыми, обхватившими самих себя руками, чтобы согреться. Я чувствоваллегкий озноб, но другого рода. К западу за аэродромом, близ железобетонных дотов и полосатых будокчасовых у входа на базу, виднелась деревня Бертлек - два ряда домиков изсерого камня с соломенными крышами и дымовыми трубами с железными листаминад ними - уже одной этой детали было достаточно, чтобы убедиться, что мыдействительно находимся в Англии. Полковник сообщил, что через Бертлек проходило шоссе на Мотфорд-сейдж,в шести милях отсюда, и в Кембридж - в четырнадцати милях. По его словам,Лондон расположен в полутора часах езды на поезде. До меня донеслись звуки выстрелов. - Что это? - довольно резко спросил я и тут же подумал, что мой вопроспрозвучал, пожалуй, слишком нервозно. - Пристреливают пулеметы, - ответил полковник. - У нас там глинянаянасыпь высотой с Альпы, а некоторые стрелки едва-едва умудряются попасть внее... Есть у нас и летающая мишень. Прямо-таки "Охотничий и стрелковый клубПайк-Райлинга для джентльменов", а? Однако Базз не мог допустить, чтобы я отделался так легко. - Боумен подумал, что на нас напали фрицы! Все, за исключением полковника, рассмеялись. В штабе полковник Уэлен передал нас своему заместителю по хоязйственнымвопросам, капитану Блейру, волосы которого благоухали дешевым бриллиантином;проверив наши направления, он повез нас к югу от района стоянки иобслуживания самолетов, туда, где, постепенно повышаясь, местностьпереходила в невысокий лес с надежно укрытыми в нем казармами. Солдаты исержанты жили в сборных бараках типа "Ниссен", а офицеры - в чуть болееудобных стандартных домиках барачного типа из одноместных и двухместныхкомнат. Здесь же находились амбулатория, стоянка автомашин, офицерский клуб,клуб Красного Креста для рядового состава, две офицерские столовые, навесдля демонстрации кинофильмов и большая столовая для нижних чинов. Едва мы тронулись, как снова пошел дождь. - До чего ж оча-а-овательный климат в ваших т-опиках, ста-и-ина! -заявил Мерроу с "настоящим" английским акцентом. - Не нравится? Наберитесь терпения минут на пятнадцать, - ответилкапитан Блейр. - И что же будет? Хуже или лучше? - Будет иначе, но так же. - Какая-то бессмыслица! - Увидите сами. Пятнадцать минут прошло, а дождь зарядил еще сильнее. Блейр привел Мерроу и меня в комнату в центре барака, расположенного врощице из дубняка и боярышника; комната выходила окнами на север. Капитанпоказал на одну из коек и заметил, что она приносит несчастье: за двенадцатьнедель на ней спали восемь летчиков, и все восемь пропали без вести. - Вот на ней я и буду спать, и нечего морочить мне голову, - заявилМерроу. - А парень, что спал на другой койке, - продолжал Блейр, - благополучнозакончил свою смену. Домой собирается, счастливый вояка!.. Надеюсь, выотлично выспитесь, - обратился он к Мерроу. - Сходите по нужде в собственную фуражку и считайте, что это Божьяблагодать, - огрызнулся Мерроу, бросился на койку и заснул раньше, чем яуспел снять башмаки. Мы встали как раз к ужину, а потом под дождем помчались в большойбарак, называвшийся офицерским клубом. Клуб? Забегаловка, вот что. Однаждыот нечего делать я насчитал там сорок семь мягких кресел, обитыхпотрескавшейся коричневой кожей и выглядевших так, словно их выбросили насвалку из разорившегося дома для престарелых. У одной стены помещалсяфанерный бар, а среди тяжелых кресел там и сям стояли низенькие круглыедубовые столики. На большой железной печке посредине комнаты висело объявление,запрещавшее плевать на печь, но действовало оно не больше, чем объявление"Осторожно, окрашено"; новички не могли удержаться от соблазна плюнуть разоки понаблюдать, как подпрыгнет плевок; лишь позднее, вдохнув чуточкусобственных испарений, они начали понимать, чем вызван такой запрет. Фу-у!.. Мы с Брандтом и Хеверстроу сидели в глубине комнаты и наблюдали, какМерроу начинает проявлять себя. Обычно он разговаривал громко, никого иничего не стесняясь. В этот вечер он, казалось, сдерживался и, потягиваясигару, ждал своей очереди. За столиками в баре летчики играли в кости навыпивку, лениво листали истрепанные журналы, потом вокруг одного из пилотов,помешанного на технике, постепенно собралась группа слушателей, и онпустился рассказывать, как приспомобил обычный киноаппарат для прокручиваниязвуковых фильмов, как сделал фотоэлемент из цоколя радиолампы и применилдешевенький карманный телескоп для фокусирования луча возбудителя нафотоэлементе; я ничего не понимал. Однако Мерроу наблюдал за ним, какохотничья собака, и едва парень замолчал и наступила короткая пауза, оноткашлялся и звенящим голосом заговорил: - Я познакомился однажды с дамочкой, затянутой в корсет от пояса догорла. Мерроу помолчал, позволяя слушателям вникнуть в смысл его слов. - Дело было так, - продолжал он. - Я, понимаете, ждал пассажирскийсамолет из Ньюарка на Денвер и у билетной кассы... Я уже не раз слышал эту историю. Она производила впечатление и казаласьвесьма забавной. В ней, как бы между прочим, выставлялась на первый планмолодецкая удаль Мерроу. Опытные люди наслаждались ею. Нет, Мерроу нельзябыло отказать в ловкости. Закончив свой рассказ, он снова замолчал. От дверей внезапно послышался (я чуть не подпрыгнул в кресле)оглушающий металлический голос, словно сама пилотская наша судьба окликнуланас из облаков. Голос сообщил, что на аэродроме объявлено состояние боевойготовности, поскольку наутро назначен боевой вылет. Нашего экипажа это некасалось. Я внимательно наблюдал за теми, кому предстояло лететь, но ничегоне обнаружил, разве что усталость во всех их движениях стала чуточкузаметнее. Бар закрылся. Мы стали расходиться. По дороге один из парнейобъяснил мне, что оглушившее нас своим голосом привидение называлось"Танной" и представляло английскую разновидность местной радиовещательнойсети; ее динамики висели на деревьях и столбах по всей территории базы. Я долго не мог заснуть, вспоминая и этот гулкий голос, и тех, кто сиделвместе с нами в клубе и должен был завтра умереть.
Я мог бы и не утруждать себя подобным рвением. Мерроу спал крепко идолго, я же встал рано, прослушал предполетный инструктаж, а потом поднялсяна командно-диспетчерскую вышку понаблюдать за взлетом машин. Самолетыначали выруливать в девять сорок пять, и как раз в тот момент, когдапоследняя "летающая крепость" подошла к взлетно-посадочной полосе, штабавиакрыла отменил боевой вылет. Никаких объяснений не последовало. Очереднойкаприз штаба явился настоящим ударом для летчиков, и я почувствовал первыйспазм гнева, того гнева, которому предстояло в последующие месяцы стать моимпостоянным спутником. Потребовалось немнго времени, чтобы с нас сошла вся спесь; мы получилинаправление в школу. Наше самомнение сильно поубавилось, когда однажды утромодин из пилотов, давно уже протиравших брюки на штабной работе, объявил, чтов Штатах нас научили неплохо водить детские автомобили, а вот до полноценныхлетчиков мы еще далеко не доросли и что предстоит не меньше месяца боевойучебы, прежде чем нам разрешат участвовать в боевых вылетах. Мерроу прямо-таки пришел в ярость. Как я уже рассказывал, он былстароват - двадцать шесть лет и несколько месяцев, успел налетать немалочасов, хотя и не на тяжелых машинах, и считал, что к рождеству вернетсядомой победителем. Как только у нас закончилась лекция об английских кодах, он отправилсяк полковнику Уэлену с жалобой. Наш командир поднялся в четыре тридцать утра,провел инструктаж, а потом укрылся в своем самолете и просидел там часа два,почти до самого несостоявшегося вылета: он, разумеется, устал, а тутвваливается Базз и провозглашает, что не намерен просиживать зад и целыймесяц слушать всяких там инструкторов, он приехал сюда драться, бомбить этихтупоголовых фрицев. Базз так никогда и не рассказал нам, что ответил ему полковник, хотядогадаться было нетрудно: прошло шесть недель, прежде чем мы вылетели набоевое задание. К вечеру Мерроу придумал, какие последствия будет иметь для него визитк Уэлену, вызванный, в общем-то, внезапным порывом. Послушать Базза, такбольшое начальство отныне считает его настоящим воякой и ждет только случая,чтобы выдвинуть на командную должность. Во всяком случае, так он полагал. Все то время, что мы пробыли в летной школе, Мерроу выезжал на других,лебезил перед инструкторами, резкими жирными штрихами рисовал в своихтетрадях больших пучеглазых жуков и пауков или глазел в окно, мысленнонавещая, по-видимому, жертв своих любовных побед. А вот я, искренний испособный молодой человек ("Гм!"), хотя, правда, не совсем вышедший ростом,проявлял прямо-таки поразительную сознательность. Я зубрил, тянул на лекцияхруку, не скрывал своего желания учиться - в общем, "горел патриотизмом".Меня поражало полное безразличие Мерроу к лекциям, и однажды я даже высказалему свое удивление, заметив, что когда-нибудь он поставит экипаж в тяжелоеположение. - Боумен, - ответил Базз, - он называл меня только по фамилии, иникогда "Боу" либо "сынок", тогда как для других членов экипажа всегданаходил разные прозвища, что удивляло, а иногда и бесило меня, - Боумен, тыуж изучай свои учебники, а я буду летать. И все же к концу нашего пребывания в школе он знал раз в десять большеменя обо всем, что мы изучали, - вернее, что изучал я. Все объяснялось просто: Мерроу был гением. Во всяком случае, гением водной узкой области - в области управления самолетом. Позднее на меня иногданаходило желание стать пилотом высшего класса и самому командоватьсамолетом. Линч, перед тем как его убили, говорил, что когда он брал на себяуправление машиной, то выполнял все функции командира. Мерроу тоже позволялмне заменять его, но с условием оставаться на сиденье второго пилота, ипосле рассказа Кида это меня раздражало; мне было противно играть роль не топомощника, не то туриста, я весь закипал при одной мысли, пока не вспоминал,что будь я командиром, мне пришлось бы самостоятельно осущствлять посадку, ия сразу представлял себе, как делает это Мерроу. Базз считал, чтогениальность в летном деле, как и в музыке, состоит не столько в слепомследовании установленным правилам и неукоснительном их соблюдении, сколько втом, чтобы, в нужный момент отбросив всякие правила, действовать повдохновению и подняться до подлинного совершенства. Гений всегда поступаеттак, как до него никто не поступал, и Базз управлял машиной, постоянноимпровизируя. Мне тогда казалось, что каждая посадка Базза была своего родаэкспериментом, вдохновенным поиском нового и лучшего способа установить тотзахватывающий момент, когда воздух перестает нести все эти тонны металла имать-земля снова принимает их в свои объятия. Он держал штурвал кончикамипальцев и, казалось, ощущал, как ощущает слепец текст, напечатанный пометоду Брайля, самый, самый, самый конец полета.
Четвертого марта пошел четвертый день нашего пребывания на авиабазе.Мерроу, я и другие стояли на залитой маслом площадке передкомандно-диспетчерской вышкой и наблюдали за самолетами авиагруппы,вернувшейся из налета на железнодорожную сортировочную станцию в Хамме вГермании. В дальнем конце взлетно-посадочной полосы стояли "мясные фургоны".День выдался ясный и теплый; наши фигуры отбрасывали четкие тени. С вышкипослышался крик, затем до нас донесся нарастающий грохот моторов, похожий нашум далекого товарного поезда, который я часто слышал из окна своей спальнив Донкентауне в туманные летние ночи, когда в воздухе отчетливо разносилсядаже самый легкий звук. Как только летевшие в боевом порядке машины началиперестраиваться для захода на посадку, бывалые летчики рядом со мнойпринялись считать. Считали и не верили самим себе, и снова начинали считать.Из девятнадцати не вернулось пять! Казалось, вместе с приземлившимисясамолетами на базу опустилось уныние. Во время опроса летчиков мы держалисьпоблизости и слушали с широко раскрытыми глазами. Возбужденными голосами,оживленно жестикулируя, пилоты рассказывали о перипетиях воздушного боя,обеими руками, повернув ладони вниз, демонстрировали маневры машин."...появился с двенадцати часов... Атака с четырех часов". Я подумал: должнобыть, там, в небесах, во время боя стрелки часов вращаются с бешенойскоростью, потому что все эти люди были примерно в моем возрасте, новыглядели намного старше; по-разному шло время для них и для меня. Летчикирассказывали об отчаянных истребителях противника, применявших временамикоординированные атаки шестерками - парами с обеих сторон и сверху, а чащевсего в лоб. Я пытался представить, как все это происходило. Потом мы пошлиужинать. Многие стулья пустовали. На мгновение мне пришло в голову, что одиниз них мог бы вот так же тщетно ожидать и меня, и с содроганием подумал: ачто будет потеряно, если меня не станет? Впрочем, я постарался отогнать этумысль. Я был слишком молод. Я еще не прожил свою жизнь. Я не мог погибнуть! После ужина, оставшись один в комнате - Мерроу куда-то исчез, - я многои мучительно размышлял. Базз вернулся поздно и выглядел явно сконфуженным. На следующее утро мы проходили вместе с ним мимо доски объявлений увхода в нашу столовую. На доске висело подписанное полковником Уэленомприказание. "Я еще раз вынужден обратить ваше внимание, - говорилось в нем, - напараграф 4 приказа по VIII воздушной армии No 50-8а от 18 сентября 1942года, который запрещает братание офицеров VIII воздушной армии с нижнимичинами, а также с военнослужащими женской вспомогательной службы ВВС ивспомогательной территориальной службы". Мерроу, фальшивя, принялся насвистывать песенку "Нет, это нелюбовь...". - Тебя поймали? - поинтересовался я. Он с самодовольным видом кивнул. - Где? - В деревне. - Быстро ты сориентировался! - Попробуй-ка останови меня. - Глаза Мерроу заблестели. - Английскиеженщины-военнослужащие действительно целиком отдаются военным усилиям. Кто ятакой, чтобы разочаровывать их? Надеюсь, ты меня понимаешь?
Через неделю после нашего прибытия мы отправились в первый учебныйполет над Англией. На высоте в две тысячи футов, над лоскутным одеяломполей, мы спустились до мыса Лэндс-Энд, затем сделали правый разворот ивернулись на базу. Через залив Сент-Айвс я видел море и Атлантику. Часыпоказывали три тридцать, а в Донкентауне уже было в разгаре утро - десятьтридцать. Дженет, наверно, сидела теперь за пишущей машинкой, но (я слишкомхорошо ее знал) писала вовсе не мне. Мы пролетели над оловянными рудникамиКорнуэлла, окруженными холмами белой породы и лужами ярко окрашеннойкупоросом воды, потом над полями, где шли весенние работы; я виделвелосипедистов на бесконечных дорогах, летящих голубей, а на обширных лугахстада овец с опущенными головами, и всюду - извилистые тропки между живымиизгородями и разбросанные там и сям купы деревьев; полное отсутствие прямыхлиний. Мы пронеслись над замком, окруженным рвом с водой, и внезапно явспомнил Англию, картины которой рисовал в своем воображении перед тем какзаснуть, - Фиш Футман, Хотспер, Длинный Джон Сильвер, палатки рыцарей и меч,воткнутый в камень. На мгновение я ощутил острую тоску по светлым днямдетства; вспомнил свой щит, вырезанный из фанеры с приделанными к немуручками от корзины; отец нарисовал на нем льва, стоящего на задних лапах, икрасные полосы на лазурном поле. Мы пролетели над равниной Солсбери и наддюнами. Нам повстречалось несколько подразделений английских военныхсамолетов "стирлинг", "галифакс" и "спит", и в разгар моих меланхолическихгрез я внезапно представил себе воздушную атаку противника, так, как рисовалее в своей лекции полковник Уэлен: "Перед атакой "фоккер-вульфы" занимаютбоевой порядок, примерно в двух тысячах ярдов впереди нас, вносят поправкуна курс и прочее, подходят ярдов на восемьсот, разворачиваются и открываютогонь. "Фоккер-вульф" - хорошая машина, она превосходно ведет себя ввоздухе. Не прекращая огня, немцы идут на сближение и ярдах в ста от вашегосамолета круто взмывают вверх, расходятся и снова повторяют атаку. Упротивника немало хороших пилотов, и это серьезная проблема для нас; нетак-то просто поймать немца в прицел...". Мерроу спросил у меня по переговорному устройству, не хочу ли яосмотреть машину; я встал и направился в хвостовую часть самолете; когда яоткрыл дверцу отсека, в котором находилась верхняя турельная установка, и,нагнув голову, стал пробираться дальше, меня чуть не хватил удар. Нашистрелки Фарр и Брегнани, положив пулеметы на кронштейны внутри машины искорчившись на своих огневых площадках, направили в меня пистолеты. Онирычали и орали, и я видел, как Фарр широко разевал рот и как прыгало у негоадамово яблоко, когда он изображал треск выстрелов. Оба яростно вращаливыпученными глазами. В первую секунду я был ошеломлен - так здорово ониразыграли эту сцену. Однако в руках у них оказались не пистолеты, аракетницы. Я думаю, Фарр и Брегнани тоже пытались припомнить восторгидетства, когда они стреляли в кого-то из воображаемых пистолетов, но сейчасслишком уж правдоподобно это у них получалось. Потом меня долго не оставляламысль, что они испытывают какую-то вражду ко всем нам, остальным.
Девятого марта офицер базы, ответственный за организацию досуга,устроил для нашего развлечения спортивные соревнования, основным номеромкоторых был бег с препятствиями в полном походном снаряжении. Дляразвлечения? Но гвоздь-то программы он позаимствовал непосредственно изосновного курса боевой подготовки. Мерроу, просто из желания доказать, что ив таких делах он не хуже других, согласился участвовать в соревновании, ихотя далеко не первым, но все же пробежал всю дистанцию до конца;возвращаясь вместе со мной с финиша, он дышал, как загнанная собака, итвердил, что проклянет себя, если еще хоть раз согласится на что-нибудьподобное ради развлечения банды плоскостопых бездельников-сержантов, и металяростные взгляды в зрителей, столпившихся у края площадки. Подбитый немецкий истребитель, перехваченный во время одиночногоразведывательного полета, прочертил в небе дымящуюся кривую и упал насвекловичное поле примерно в миле от нас, если считать по прямой, и мыуслышали ужасный, сотрясающий землю грохот. Победитель, паренек из английских ВВС, промчался над нами и,признаться, заставил нас порядком струхнуть, когда в знак торжества принялсясовершать медленные "бочки"[6] над своим поверженным противником. Теперь уже было не до спортивных соревнований. Бросившись квелосипедам, мы помчались посмотреть на кучу металлического лома. Получилосьтак, что дня за два до этого мы прослушали лекцию о немецкой армии, намдемонстрировали различное немецкое обмундирование, и впервые я почувствовал,что наш противник такое же человеческое существо, как и мы. Это открытиевзволновало меня потому, что раньше я думал о противнике, как о каком-тоничтожно мелком объекте бомбежки, если к тому же рассматривать его с оченьбольшой высоты. Скоро я оказался на краю воронки в свекловичном поле,образовавшейся в результате взрыва "мессершмитта-109", и увидел то, чтоосталось от молодого человека. Я попятился, меня охватил жгучий стыд зачеловечество, способное на подобное варварство, несмотря на прогресс ицивилизацию. Мне показалось, что, как и некоторые низшие существа, вродебабочек, лососей и леммингов, мы вступили на путь сознательногосамоуничтожения. - Пойдем, - позвал я Мерроу, не в силах больше смотреть на мертвогонемца. Когда мы уходили, Мерроу оживленно заговорил о своем отце. Сержант впервой мировой войне, настоящий мужчина. Очень заботился о матери Базза. Ночастенько куда-то исчезал из дома.
Ну и погодка стояла в течение ужасного первого месяца! Метеорологи нас"угощали" бесконечным нашествием "слабых холодных фронтов"; перемены хотя ибыли, как предсказывал Блейр, в день нашего прибытия, но только к худшему.Обычно мы наблюдали за вылетами на боевой задание, и однажды в сноснуюпогоду, когда самолеты авиагруппы выруливали на старт, некоторые вот-вотготовы были взлететь, а десять уже поднялись в воздух, солнце вдруг исчезло,словно кто-то щелкнул выключателем освещения. Поле внезапно окутал такойгустой туман, что командир самолета, начинавшего разбег при хорошейвидимости, должен был перейти на взлет по приборам еще до того, как машинаоторвалась от земли. Ноги у нас вечно были мокрые. Я думал, что во всемсвете нет более липкой грязи, чем трясина между нашим домом и Шошохобогеном,но и она не шла ни в какое сравнение с грязищей в Пайк-Райлинге. Невысокиебашмаки здесь можно было носить разве что для смеха - грязь мигом сдергивалаих с ног. Мы мокли, скучали, тосковали, рассеянно перебрасывались в карты вофицерском клубе, читали и перечитывали валявшиеся на дубовых столах журналымесячной давности и грезили о солнце. Мерроу с его неистощимой энергией воспринимал погоду, сырость ипостоянный холод как вызов. В нелепых штуковинах, которые стояли в нашихкомнатах и которые англичане называли печками, развести хороший огонь стоилобольших усилий, а угля не хватало, и Мерроу, раздобыв где-то пилу и топор,тащил меня за собой в лес; там мы рубили и распиливали небольшие деревья,однако сырые дрова горели плохо. Мерроу обнаружил, что крем для обуви можетслужить превосходной растопкой. Несмотря на строжайшее запрещение, Баззтайком притаскивал в комнату свой летный комбинезон с электрообогревом испал в нем, а я, только потому, что строго придерживался всяких инструкций,дрожал от холода у другой стены. Мы купили для приготовления пищиэлектроплитку, и она горела у него под боком всю ночь. Он и другойздоровенный бык, летчик по фамилии Бреддок, его постоянный дружок,обнаружили, что в кучах золы за солдатскими кухнями можно найти многобольших кусков несгоревшего угля, и иногда по утрам мы могли развлечьсязрелищем двух рослых героев в чине капитанов, защитников отечества, обросшихщетиной и перепачканных золой, которые рылись, как жалкие нищие, в этихкучах, наполняли постыдной добычей пожарные ведра и возвращались бегом,растаскивая ее по своим комнатам, чтобы потом целый день хвастаться, какимчудесным теплом они наслаждаются. В середине марта вся группа сержантов, прикомандированных к нашеймашине, слегла от сильной простуды. Мерроу начал было разглагольствовать оврожденной слабости нынешнего хиилого поколения сержантов, но НегрокусХендаун информировал его, что люди простудились в железобетонных душевых, ауборные, отведенные для них, по словам Нега, не годились даже для скота.Грязь, скомканная бумага на полу, унитазы, один вид которых вызывал тошноту,но хуже всего то, что в душевых на было горячей воды, а для кипятильников -ни простого угля, ни кокса. Мерроу рассвирепел до того, что стал почтисмешон; в то время мне казалось, что им движет забота о своем экипаже;теперь я бы не сказал так, просто он почуял возможность устроить скандал. Вовсяком случае, он отправился в штаб авиагруппы выразить протест от именисвоих заболевших сержантов. Позднее Мерроу рассказывал мне, как он вошел вадминистративный корпус, как прошагал по чистенькому белому коридору стабличками "Отделение разведки", "Оперативное отделение", "Адъютант", "Зам.командира по летн. части", "Зам. командира по хоз. вопросам" и, наконец,"Командир" - в этот кабинет он и постучал. К тому времени, под влияниембывалых летчиков, в наших глазах несколько потускнел романтический ореол,которым мы окружали командира авиагруппы в первые дни, и теперь вместе сдругими мы попросту называли его "Бабкой". Заслышав стук Мерроу, Бабкаоткашлялся и разрешил войти. Полковник в домашних туфлях сидел в магкомкресле и читал дешевое издание романа Агаты Кристи; сразу с спалней Баззувидел чистенькую ванную комнату, занавес перед ванной с нарисованными нанем русалочками и, что хуже всего, ярко пылающий уголь в камине гостиной сразвешанными перед ним носочками Бабки. Мерроу доложил об отвратительномсостоянии мест омовения нижних чинов из состава боевых жкипажей. Уэленвстал, нервно пощипал свои маленькие колючие усики и наорал на Мерроу. Онсказал, что нижние чины вполне заслуживают того, чтобы валяться своспалением легких. Все они - ленивые, недисциплинированные, плохо обученныемладенцы. Предсатвляю, как Безз, который и сам так же отзывался острелках-сержантах, хлопал глазами при каждом слове полковника. Он мигомскис. Если у людей в душевых нет горячей воды, продолжал Уэлен, так толькопотому, что сами же они разворовали для печек в своих казармах восемь тоннкокса, лежавшего около душевых. Вот так-то! Возвратившись к себе в комнату,Мерроу разразился потоком нецензурной брани, но не в адрес Бабки, а в адрессержантов всего мира. Спустя неделю около душевых для рядового состава сгрузили новую большуюпартию кокса. Мерроу одним из первых украл целую кучу угля и спрятал под моюкойку, поскольку место под собственной зарезервировал для своих пижам имокрых полотенец.
Воспользуйтесь поиском по сайту:
