Глава одиннадцатая. В ВОЗДУХЕ 7 глава

Получилось так, что когда мы шли к бару, девушка встала, намереваясь,как я подумал, пойти в туалет. От ее походки у меня перехватило дыхание. В девушке было что-то такое,что вызывало мысль о прямом характере, отсутствии всякой рисовки,безмятежном спокойствии, и хотя кошки никогда не вызывали у меня особыхсимпатий, тут я не мог не восхититься кошачьей грацией ее движений - легкихи упругих, как на пружинах; она и ступала как-то особенно, необыычно,по-голубиному, ставила ножку и шла, как балерина, но не потому, чтооригинальничала, а потому, что у нее было такое строение бедер - этогососуда любви, таящего сладчайшие плоды; дразнящая походка - можете мнеповерить! - девушка поводила головкой из стороны в сторону, и хотя ееполуприкрытые глаза, казалось, ни на ком не останавливались, она, конечно,замечала мужчин. Базз ускорил шаги и преградил ей путь, встав чуть ли не на цыпочки,отдуваясь, как дельфин, то помахивая пилоткой, то похлопывая ею по ноге; наего массивном лице играла широкая и глупая улыбка донжуана, а я,дисциплинированный лакей, пристроился позади, немного правее. Сердце у меняколотилось: ведь атаку возглавлял сам Базз. - Пардон, мадам, - заговорил Мерроу. - Вы не скажете, как найти"Дорчестер-бар"? - Мадемуазель, - поправила девушка, равнодушно взглянув на Мерроу. - Тысяча извинений! Базз стоял, подавшись вперед, словно собирался накинуться на девушкупри всем честном народе, а она спокойно посматривала на него, не принимая,но и не отклоняя его прозрачных намеков. - Вы не согласитесь присоединиться ко мне и моему дружку и выпить почашке чая? - Обо мне он упомянул с нотками сожаления, давая понять, чтопозже обязательно отделается от этого самого "дружка". Девушка взглянула на меня, и в моей груди все перевернулось: выражениеее лица смягчилось, и с прямотой, которая была неотъемлемой чертой еехарактера, в чем я убедился позже, ответила: "С удовольствием". Втроем мы вернулись к нашему столику, поскольку выяснилось, что шла онане в туалет, а просто хотела отделаться от навязчивого типа; заказали мы нечай, а джин, и Базз сразу вошел в свою обычную роль клоуна, стал отпускатьшуточки, принимать горделивые позы, а иногда настораживался, словно заслышавдалекую дробь барабана, предупреждавшую его об опасности некоторых избитыхкомплиментов и преждевременных намеков, от чего он никак не мог удержаться.А я между тем испытывал совершенно необычную робость и почти не осмеливалсясмотреть на девушку. Сердце у меня по-прежнему то начинало колотиься, тозамирало, я не отрывал глаз от стакана с теплым джином и содовой инепрерывно вращал его во влажном кружке на столе и не мог перестать, какиногда человек не может перестать думать о чем-то, что беспокоит его. Всякийраз, когда я бросал взгляд на девушку, ее пристальный взор был устремлен наменя. Ее друг п.б.в. в б.? Мерроу задал этот вопрос так небрежно, словнопропасть без вести в бою значило не больше, чем чихнуть. Да, это так. Кто он? Питт. Девушка назвала его фамилию с легкостью, наводившей на мысль, чтоона не слишком-то огорчена утратой. Питт, штруман бомбардировщика "Сундук Гудини", насколько я его знал,был вялым, ничем не примечательным парнем, и я почти не запомнил его. Но этадевушка... Значит, в нем все же что-то было. - Ах да, да! - сказал Базз; он, очевидно, считал своим долгом знать, вкаких отношениях и с кем находится та или иная женщина Кембриджшира и всейВосточной Англии. - Мне говорили, что у Питта была классная девушка, скоторой он постоянно встречался, но никто не мог понять, что она в немнашла. - Не следовало бы Мерроу так унижать Питта, но наша собеседница,видимо, не возражала. - Штурман! - добавил он таким тоном, словно девушкабросилась на шею карманному вору. - Он был мил, - заметила девушка равнодушно, словно речь шла о каком-тослучайном знакомом; в ее голосе сквозила такая холодность, что Мерроуприкусил язык. Время от времени к нашему столику присаживались выпить рюмку винаразличные люди; видимо, все узнали, что приятельница Питта свободна,поскольку его самого, как ни прискорбно, уже не существует. Я наблюдал задевушкой. Дэфни... Она обладала сноровкой оценивать мужчину еще до того, какон разевал свою пасть, и хорошо знала, кому и какой стороной раскрыться,чтобы тот почувствовал себя на седьмом небе. С одним она была рссеянной инеинтересной; с другим молчаливой и загадочной, как глубокий колодец; стретьим ее ресницы начинали трепетать, словно мушиные крылышки. Что касаетсяменя, то она смотрела мне прямо в глаза. В меня. Она часто поправляла своипышно взбитые волосы, то и дело пускала в ход губную помаду, пудреницу ипозолоченную зажигалку - все, что осталось ей от Питта. Я вовсе не хочупредставить ее легкомысленной любительницей пофлиртовать. Она была серьезнойженщиной. Зеркальце пудреницы отражало нечто прекрасное, и Дэфни относиласьк самой себе, как к своему лучшему другу. Мужчины щедро одаривали еевосхищением, что доставляло ей неподдельную радость. Ухаживание со стороныподлецов не исключалось, пока они не начинали действовать слишком напористо.Она была влюблена, но теперь уже не в беднягу Питта, а в каждого, в самоесебя, в жизнь. Она делилась своим теплом со многими мужчинами, продрогшимидо костей. Обоснованно или нет, но я тешил себя надеждой, что только меняона любила по-настоящему, и хватался за эту иллюзию, как за фонарный столб вэтом шатающемся мире. Я не решался пригласить ее потанцевать, слишком велик был риск потерятьее там, где под оглушающий грохот оркестра мельтешили бесчисленные ноги, а"рукопожатие через океан" кое-где уже переходило в объятие. "Кале глайд","Джитербург", "Биг эппл". Человек двенадцать приглашали Дэфни то на один, тона другой из этих танцев. Она отказывала всем, и хотя не объясняла почему,мужчины были убеждены, что из уважения к памяти погибшего. Однако япридерживался иного мнения, потому что, отказывая очередному кавалеру, онакаждый раз бросала взгляд на меня. Уже перед концом вечера выдалось минут десять, когда мы снова оказались втроем за столиком, причем Базз,предвкушавший, как обычно, близкую победу, ни на минуту не закрывал рта. Яосторожно спросил, не разрешит ли она как-нибудь повидать ее. Онасогласилась, ответив так тихо, что Базз, язык которого крутился, как колесо,по-моему, ничего не услышал. Обстановка в клубе накалялась. На танцы ворвалась группа воздушныхжокеев из Н-ской авиагруппы, и во время завязавшейся драки мы получиливозможность выслушать сентиментальное соло на контрабасе в исполнениимертвецки пьяного командира одной из наших эскадрилий, майора Уолтера М.Сайлджа, потерявшего в тот день четыре своих фланговых самолета. Затемкакой-то болван заиграл на трубе прощальный салют павшим воинам, все всталии принялись плакать. Глаза Дэфни оставались сухими, но стали непроницаемыми,как лицо мусульманки, когда, желая укрыться от посторонних взглядов, онаопускает чадру. Я не мог сказать, что чувствовала она в те минуты. Вечер закончился. Снаружи в темноте шла свалка за места в автобусах, ивнезапно, к моему изумлению, мы оказались вдвоем с Дэфни; держась за руки,мы бегали от автобуса к автобусу, разыскивая машину номер четыре,отправлявшуюся в Кембридж. Наконец мы нашли ее, Дэфни уселась, легкодотронулась до моего плеча в знак благодарности и уехала. Спустя десять минут, раздеваясь и не испытывая никакого желаниявстречаться лицом к лицу с Мерроу, потому что в конце концов он, а не яоказался отброшенным в сторону, я пришел в себя. Я не знал ее адреса. Не знал даже ее фамилии. Не знал, где онаработала. Я знал одно: ее зовут Дэфни и живет она в Кембридже. Конечно, онас удовольствием повидается со мной.

Глава третья. В ВОЗДУХЕ

11.19-13.37 Наше звено совершило над аэродромом низкий большой круг и построилоськлином, причем в его вершине оказался наш самолет, а сзади слева и справамашины Стеббинса "Красивее Дины" и "Невозвратимый VI" Шумана. Они взлетелипозже и нагнали нас за счет более крутых разворотов по кругу. Во времянабора высоты в мои обязанности входило следить по различным приборам затемпературой и давлением и наблюдать за соседними самолетами, чтобы избежатьстолкновения; за оборотами двигателей и наддувом следил Мерроу. На наборвысоты и на построение нам полагалось около часа. К тому времени, как мысделали круг над аэродромом, "Красивее Дины" пристроилась к нам футов впятидесяти позади слева и ниже, а "Невозвратимый VI" занял место с моейстороны, тоже футах в пятидесяти, но выше. Мы принялись за обычные дела,связанные с длительным подъемом по триста футов в минуту; начинался первыйдолгий отрезок нашего пути на северо-восток, над загадочными, покрытымидымкой испарений болотистыми топями Кембриджшира с мягкими белыми полосамиутреннего тумана и над низинами, засеянными пшеницей, колыхавшейся подзападным ветерком, подобно маленьким золотистым морям. Я видел темные полясахарной свеклы и клубники, широкие дамбы, воздвигнутые голландскимимелиораторами, горные гряды и отброшенные ими тени на равнинах, реки Уз иКем, о которых я думал, как о моих и Дэфни реках; видел знакомый по многимполетам ориентир - высокую, футов в сто дамбу, самую прямую линию во всейАнглии, расположенную, по моим подсчетам, милях в тридцати от Ирита, внаправлении на Даунэм-Маркет. С этим влажно-зеленым пейзажем у меня былисвязаны глубокие переживания. Я то расставался с ним, отправляясь навстречуопасности, то возвращался к нему невредимый; он означал то разлуку с Дэфни,без надежды увидеть ее, то новую встречу, когда я приходил к нейобессиленный и усталый, но довольный тем, что ради нее остался жив. Сбор нашей группы был назначен в районе ненаправленного приводногомаяка номер два. Я настроился на короткие волны в ожидании позывного сигнала"Крокет ред", который должен был подать полковник Бинз со своегобомбардировщика "Ангельская поступь", и осматривал небо в поисках другихсамолетов авиагруппы. Мерроу выглядел необычно мрачным и притихшим иограничивался короткими, отрывистыми вопросами. - Кто-нибудь видел сигнальные ракеты? В затянутом облаками небе было тесно от "летающих крепостей". Мыстарались не прозевать сигнальные ракеты с "Ангельской поступи" и другихсамолетов, но ничего, кроме хаоса, не видели. - Боумен, ты что-нибудь слышишь? - Пока нет. Что-то в голосе Мерроу привлекло мое внимание. Я быстро взглянул наБазза и уже собирался спросить, как он себя чувствует, но вовремяостановился: мне не хотелось предоставить ненавистному человеку удовольствиевысмеять мою заботливость, да у меня тогда не было и желаниякомпрометировать Мерроу перед экипажем. Однако в голосе Базза определеннослышались какая-то странная неуверенность, какая-то отрешенность и вместе стем какое-то напряжение. Как он, этот голос, был не похож на тот, каким Мерроу в прежние днибросал экипажу свои команды и приказы! Тогда Базз буквально бурлил и, какмне казалось, был безгранично влюблен в жизнь. Припоминаю, как в те дни онсвертывался клубком на одной из кушеток в гостиной рядом с нашей столовой,чтобы немного вздремнуть после ленча, глубоко вздыхал и, сославшись наКитса, с напыщенным видом изрекал: "Искусство жить в том, чтобы вечнорадоваться жизни". Но Дэфни помогла мне разглядеть, что любил он вовсе нето, что называется жизнью, а нечто совсем иное. Ясно представляю, как он,прежде чем свернуться на кушетке, стоит на другой день после рейда переддоской объявлений у офицерской столовой и жадно рассматривает снимки первыхвзрывов, столбы дыма и пыли, хаос разрушения и последующие фотографии -скелеты зданий, оспины, оставленные нашими бомбами. Прищурив глаза ивыставив подбородок, он мог стоять так очень долго; мрачное лицо... В этоутро, после того, что Дэфни рассказала мне накануне, я знал, что не ужас ине сожаление выражало лицо Базза, а скорее гримасу человека, который хлебнулбольшой глоток крепкого вина и чувствует, как горит горло и как блаженствопостепенно наполняет грудь - с той лишь разницей, что Мерроу мог сколькоугодно смаковать это ощущение. Потом я вспомнил случай, когда Базз при встрече с вражескимиистребителями впервые испустил боевой клич - в последующих рейдах онпревратился в долгий, пронзительный, леденящий душу крик, и я возненавиделего больше, чем всю нашу работу. Раз уж я заговорил об этом, добавлю, чтовпервые мы услышали клич Мерроу почти в самом начале нашего срока службы вАнглии, тринадцатого мая, во время рейда на Моль - нашего пятого боевоговылета, но я не обратил на него особого внимания, потому что в тот деньнебрежно надел носки и едва не отморозил ноги. И тем не менее отчетливопомню, что произошло это после того, как Хендаун сообщил о начинающейсяатаке немецких истребителей с направления, соответствующего одиннадцатичасам, и мы с Баззом увидели, как вражеские самолеты равернулись и началисближаться с нами, как они оказались в зоне досягаемости нашего огня и"Тело" затрепетало, когда заработали наши пулеметы; вот тут-то раздалсяпротяжный вой Мерроу: "О-о-о-о!" - яростный и упоенный; он не замечал ничеговокруг, как мальчишка, нырнувший в первую воздушную яму на американскихгорках. Мы пролетели сквозь небольшое облако, и должен признать, что если наэтот раз в голосе Мерроу и слышались нотки тревоги, то самолетом онуправлял, как всегда, с уверенностью и хваткой настоящего мастера. Яиспытывал ужас, когда нам в процессе сбора приходилось лететь в строю сквозьоблачность; Мерроу же считал такой полет простой забавой. Горизонт не виден,никаких ориентиров, ведомые прижимаются к вашей машине, да так, что, того игляди, отхватят ей хвост; в небе во всех направлениях, словно сумасшедшие,сновали самолеты, отбившиеся от своих частей. Ну, а Мерроу, конечно, велмашину, прямо на маяк номер два; он и не думал уклоняться от какого-топустякового облака, и мы прошли сквозь него. Слава Богу, оно оказалосьнебольшим. Мерроу продолжал приставать к Хеверстроу с расспросами о нашемместоположении. Базз часто сам следил за показаниями радиокомпаса,прослушивая пеленги маяков, но в то же время требовал от Клинта, чтобы тот влюбой момент мог ответить, где мы находимся. В конце концов Хеверстроу невыдержал и оборвал Базза, чего никогда не позволял себе раньше. "Если выхотите, чтобы я следил за пеленгами, черт бы вас побрал, - заявил он, -оставьте в покое ручку настройки!" Помню, как Мерроу смиренно поплелся в штурманский отсек, когда однаждыво время предполетной проверки я тоже не сдержался и заорал на него; сейчася с интересом ждал, не смоется ли он, вот так же поджав хвост, переднеожиданной впышкой Хеверстроу. Ничего подобного. "Спокойно, сынок", -быстро ответил он и снова взялся за ручку настройки. - Красно-зеленая сигнальная ракета на двух часах! - сообщил Хендаун сверхней турели. - Вижу, - отозвался Мерроу. - Не спускай глаз с этой машины, сын мой. -Он позволял себе называть так даже тридцатишестилетнего Хендауна. Тем временем мы поднимались все выше и выше, и я увидел в лучахбледного, близящегося к зениту солнца серебристые змейки рек, которых такмного в этой похожей на окорок части Англии: Нен, Уз, Ларк, Рии, Гранта,Пент, Стур, Уисси, Уитем, Нар, Яр... "Все эти чудесные названия - отголосокседой древности", - сообщил мне Кид Линч. Как-то раз, когда Кид началперечислять разные английские географические названия, Мерроу воскликнул:"Линч, да ты, оказывается, влюблен в этих лайми, будь они прокляты!" Вдействительности же Киду просто-напросто нравилось произносить такиесловечки. Послушали бы вы, с какой ошеломляющей быстротой скатывались с егоязыка всякие там: уелк, як, джоук, клинк, аддер, андер, муд, парл, узель,оспри, лом, доум, даймити, стоат, нотч, ниггард, нудл, дамп. Лучших названийдля ручьев и речушек, по его мнению, и не придумаешь. А вот для названийрек, добавлял он, подошли бы не все из них. Ручей Як. Пруд Парл. РекаВерхняя Даймити... На мгновение я увидел Кида Линча, распростертого врадиоотсеке "Дома Эшер", - обезображенного, с разбитой головой, в которойвозникали такие странные ассоциации, и почувствовал острую печаль. Я услышал по внутреннему телефону голос Макса Брандта и пришел в себя. - Что тебе, Макс? Он спросил, сохранилась ли у меня запись исходной точки боевого курса. - Я и сам записывал, да не могу найти! Порой трудно было понять, что за личность этот Макс. В нем уживалисьдва человека: робкий, подневольный служака, болезненно переживающий каждыйнеудачный налет и временами убежденный в нашем неминуемом поражении, - наземле, и самоуверенный, воинственный и энергичный - в воздухе. Во времяпервых рейдов это был простой парень из Милуоки, готовый трудиться во времяполета до изнурения; он даже подшучивал над опасностью - до рейда на Лориан,в середине мая, нашего седьмого по счету боевого вылета, когда машинаБреддока взорвалась у нас на глазах. С тех пор Макс перестал шутить. Запоследнее время он становился все более сентиментальным и педантичным, всеболее похожим на настоящего фрица. Перл как-то вечером шепнул мне, чтоБрандт нацист. Я не раз видел Макса во сне, он возникал передо мной в моихкошмарах, когда мне мерещилось, что либо я сам сбрасываю бомбы, либо бомбыпадают на меня. Американец немецкого происхождения и вместе с тем нашбомбардир - фигура вполне подходящая, чтобы являться в подобных кошмарах. Акак он любил сбрасывать бомбы! Ровно неделю назад мы прогуливались с ним идошли до склада авиабомб; он с угрюмым видом уселся верхом на тысячефунтовуюштуку под камуфляжными сетями, махнул рукой в сторону бомб и сказал: "Тытолько взгляни на это добро!" Во время того страшного июльского "блица",когда мы совершали рейд на Гамбург и был убит Кид, Макс так разволновался(Еще бы! Ведь ему предстояло сбросить бомбы!), что забыл ввинтитьвзрыватели; так, без взрывателей, бомбы и полетели вниз. Мерроу устроил емухорошую головомойку; он сказал, что у Макса в бою всего три обязанности:подготовить бомбы, открыть люки и делать то, что делает ведущий бомбардир."Иногда мне кажется, - сказал Базз, - что ты спишь и видишь, чтобы мыпроиграли войну". Замечание Мерроу задело Макса за живое; хорошее настроениетак и не вернулось к нему, даже при заходах на бомбометание. - Одну секунду, - ответил я. Отыскав запись, я передал ее Максу; недаром же я был аккуратистом,шотландско-ирландским пресвитерианцем и добрым малым. Да, да, втайне я былочень сознательным, и на инструктажах обычно записывал все; какой-то тамтретьеразрядный второй пилот, я нес ответственность за каждого специалиста внашем экипаже, и Макс не первый из тех, кто обращался ко мне за помощью.Ведь я же был Надежным Чарли. Ха! Впрочем, на сегодняшнем утреннем инструктаже я записывал далеко не все,и лишь случайно у меня оказалось то, что требовалось Максу. Я припомнил, чтоутром сильно разозлился на Мерроу и не мог сосредоточиться - довольно редкийслучай, обычно я стараюсь держать себя в руках и ничем не отвлекаться вовремя инструктажа, потому что это могло означать жизнь или смерть. Видимо, вто утро мысли Макса тоже витали где-то далеко. Меня внезапно охватилатревога. Что, если все в самолете, каждый участник предстоящей операции,витали в облаках, а речь шла о каком-нибудь исключительно важном факте,касающемся нашего рейда? Эта фантастическая мысль, мысль о том, что всевдруг заснули во время инструктажа, который проводился отдельно поподразделениям авиагруппы, не давала мне покоя; другие мысли, чтоль женелепые, приходили мне в голову с отчетливостью внезапно открывшейся истины.Я с усилием отогнал их, как абсурдные. Хендаун оказался наиболее проворным членом экипажа. Как и былоприказано, он не спускал глаз с "Ангельской поступи" и вовремя заметилвыпущенную с нее красно-зеленую ракету; наше звено без труда пристроилось кзвену полковника Бинза и образовало эскадрилью из шести машин: "Ангельскаяпоступь", "Кран", "Ужасная пара", "Тело", "Красивее Дины", "НевозвратимыйVI". Мерроу держал наше звено снизу, чуть позади и правее звена, в которомведущей шла машина полковника. Все мы уже не раз летали в ведущей эскадрильеи построились сомкнутым строем "этажеркой"; каждая из ее внешних сторон непревышала четырехсот футов, что было разумно, если учесть, что размахкрыльев "летающей крепости" составлял сто четыре фута, а в "этажерке"собралось шесть наших машин. Разворачиваясь над маяком, мы увидели две другие эскадрильи нашейавиагруппы, уменьшили скорость, позволяя им сблизиться с нами, и образовалибольшую "этажерку". Эскадрилья, которую возглавлял на "Дешевой Мегги" другБазза Кудрявый Джоунз, шла ниже, позади и правее нас, а верхняя, подкомандованием Аполлона Холдрета на "Обратном билете", позади, выше и левее.Для большей плотности эскадрильи построились в обратном порядке по отношениюк звеньям: верхний ведомый - справа, верхняя эскадрилья - слева. Продолжая набирать высоту, мы сделали два больших круга, и авиагруппазакончила построение. Затем, в соответствии с пеленгами радиомаяков, мынаправились на соединение с одиннадцатью другими группами, принимавшимиучастие в рейде. Примерно на девяти тысячах футов я отправился проверять соединенияиндивидуальных кислородных масок с кислородным шлангом; это правило Мерроуввел после того, как штурман самолета "Пыхтящий клоп" - убийцы своегоэкипажа - погиб от кислородного голодания на высоте в двадцать четыре тысячифутов. Совершая обход, я обменивался громкими приветствиями с одними членамиэкипажа; подходя же к другим, я молча проверял приборы и уходил. Штурманский отсек я решил проверить в последнюю очередь. КлинтХеверстроу сидел, склонившись над правой стороной своего столика и следил заиндикатором радиокомпаса, но когда я подошел к нему, он повернулся навращающемся стуле и взглянул на меня снизу вверх. Клинт был помешан начистоте, его отсек сиял, как дом у прилежной хозяйки, карандаши былипомечены бантиками, а козырек указателя сноса начищен кремом для обуви допочти нестерпимого блеска. Вспоминаю, как на одном из первых занятий в школемы тренировались с надувными спасательными лодками и плотиками, и Мерроусвоими разговорами о грязи довел Клинта до белого каления. "Если дождь непрекратится, - сказал Базз, - они пригодятся, будем плавать в них по грязи".Заметив, что ненависть Хеверстроу к нашей грязной и неустроенной жизнирастет с каждым днем, Базз просто не давал ему проходу. "Чистенькая у нас, вавиации, война, а? - заводил он. - Ни тебе переходов, ни окопов, нигрязи..." Когда Базз наконец выдыхался, Клинту хотелось тут же, на месте,вымыться. Мерроу не знал пощады. Но в большинстве случаев он относился кКлинту снисходительно и даже покровительственно, чему немало способствовалиловкие математические фокусы Хеверстроу, которые буквально ошеломлялиМерроу. А в общем-то, Клинт служил для него игрушкой. Настоящим любимчикомБазза Хеверстроу стал после того, как неожиданно обнаружился еще один еготалант - по части бейсбола. Выяснилось это первого апреля со всеми егошутками, после того, как нам впервые показали "Тело" и в тот мягкий весеннийполдень мы решили сыграть в бейсбол. Хеверстроу заявил, что он хотел бызанять место третьего игрока. Мерроу, по его настоянию, сделали подающим;игроки защищающейся команды вскоре начали "пятнать" его; Хеверстроунесколько раз с таким мастерством останавливал мяч, что у всех перехватывалодыхание, а свои перебежки на "базу дома" он совершал с быстротой телеграфнойпередачи. Мерроу пришел в экстаз. "Нет, вы только посмотрите на него!" -орал он. После игры Базз сказал Клинту: "Сынок, ты обязательно должен игратьв команде нашей группы. А этих проклятых сержантов нельзя подпускать кней и на пушечный выстрел". Клинт никогда не стремился досадить кому бы то ни было и все же нередкоумудрялся; вот и сейчас, как только мы, стараясь перекричать рев моторов,обменялись обычными жалобами на наш очередной полет, он вдруг, незадумываясь, ляпнул: - Послушай, а правда, что Мерроу переспал с твоей девушкой? Я не поверил своим ушам; казалось, вибрация моторов внезапно передаласьв мои коленные суставы. - Что?! - крикнул я. Клинт повторил свое любезное сообщение. - Кто тебе сказал, черт побери? - А ты угадай, считаю до трех. - Клинт осклабился, как хромированнаярешетка радиатора "бьюика". Выходит, Мерроу уже распространял свою выдумку насчет того, чтоухитрился переспать с Дэфни, а предварительно, конечно, создалсоответствующую обстановку, как делал всегда, рассказывая в офицерском клубео своих постельных победах, то есть подкупил первых попавшихся пивом иликока-колой, навербовал из них аудиторию, терпеливо выждал, пока,наболтавшись, все не замолкли, и тогда, откинувшись на спинку стула, изрекмногозначительную фразу: "А вам когда-нибудь удавалось поиграть в папу имаму с возлюбленной вашего второго пилота?" - или что-нибудь в таком жероде. Он лгал. В прошлом, слушая россказни о фантастических постельныхуспехах Мерроу, я всегда представлял себе его девушек, как неких персонажейнаспех придуманного мифа, а не как живых существ, наделенных человеческимиименами, но теперь я увидел, что его ложь распространялась на реальносуществующего человека, и, стоя сейчас рядом с Клинтом и глядя на егодовольное лицо, я испытывал бешенство и вместе с тем какое-то сожаление кМерроу. Только теперь, после разговора с Дэфни, я убедился, что Базз всепобасенки о своих мужчких талантах рассказывал на один лад. Но во всех лислучаях лгал Мерроу? Он испытывал какую-то ненасытную потребность повторятьодно и то же. Обуреваемый этими мыслями, разозленный, я повернулся спиной кХеверстроу, возвратился в пилотскую кабину, сел на свое место и взглянул наБазза. Он застегнул шлем и воротник комбинезона и был готов ко всему, чтосулил ему день; подобно мертвецу на пляже в Пеймонессете, он, казалось,видел перед собой иные миры и самое вечность, хотя в действительности простоосматривал небо в ожидании других наших групп; он был живой, безусловноживой, будь прокляты эти его настороженные зеленые глаза... Я вздрогнул. Думаю, что тогда мне захотелось убить Базза. Да, убить! Иэто - мне, испытывающему такой ужас перед убийством! Мне, у кого сознаниесобственной вины за убийство мирных жителей вызывало кошмары; в своих снах явидел задранные вверх лица этих людей, видел среди них самого себя вожидании падающей с неба смерти; видел Макса Брандта рядом с собой, в густойтолпе невинных с поднятыми, как на картинах Пикассо, лицами; ужасноеощущение прикованности к земле и невозможности бежать и вместе с темсознание того, что наверху тоже я и что это я сбрасываю смерть, падающую наменя, стоящего внизу. Пытаясь взять себя в руки, я последовал примеру Мерроу и стал смотретьвдаль. Под нами плыли разрозненные облака, небо вокруг казалось фарфоровым.Мы летели над Норфолком, курсом на юго-восток. Я несколько успокоился. Внезапно мне в новом свете представилась одна из излюбленных историйМерроу об его летном искусстве - о том пике, когда он по-настоящему струсил.Он тогда работал летчиком-испытателем у фирмы "Майлдресс" и одновременноснимался в роли пилота-виртуоза в фильмах "Через грозу", "Крылья надпустыней", "Почтовый маршрут" и других. "В фильме, который тогда снимался, -как-то рассказывал он нам еще в те дни, когда мы проходили обучение, а потомповторял свой рассказ при каждом удобном случае, - мне сказали:"Поднимитесь, сделайте как можно больше фигур, а затем введите машину вглубокое пике". Я так и сделал, благо мне платили за то, чтобы я летал, а неза то, чтобы гавкал на них. Картина вышла на экраны, и я отправилсяпосмотреть ее; это был фильм о летчике, который разозлился на свою жену и,задумав ее проучить, решил подняться в воздух, проделать там разныеотчаянные штучки и тем самым до смерти ее напугать. Когда на экранезамелькали кадры с моими трбками, я убедился, что летал хорошо. Тем не менеея посмотрел вокруг себя, чтобы проверить, как воспринимают их зрители.Мальчики мои! До чего же я перепугал некоторых женщин! Ну, потом я сновавзглянул на экран, где моя машина как раз перешла в пике, а ведь оно всегдабыло моим коронным номером, и выполнял я его артистически. И тут мнебросилось в глаза, что мое пике слишком уж затянулось, черт побери, хотяя-то знал, что не допускал ничего похожего и уже давно бы вывел машину вгоризонтальный полет. Потом показалась земля, она надвигалась с ужасающейбыстротой. Теперь бы мне уже не удалось выйти из пике. И у меня вдругвырвался такой вопль, что зрители, наверно, приняли меня за сумасшедшего.Паршивый самолетишко грохнулся на землю, от пилота, конечно, и мокрого местане осталось, а я тоже чувствовал себя почти мертвецом. Киношники,оказывается, не нашли нужным объяснить мне, что они сами сочинили такуюконцовку к моему пике..." И Мерроу рассмеялся, но что-то слишком ужнеестественно. - Внимание, - сказал Мерроу. - Приготовиться к переходу на кислород. Мы поднялись на десять тысяч футов; было двенадцать минут пополудни. Яснял маску с крючка и провел рукой по подбородку: слишком преждевременно япобрился - почти десять часов назад - и теперь "щетинная неприятность", какоднажды выразился Хендаун, непременно даст о себе знать под плотноприлегающей маской. Полковник Бинз делал широкие, пологие развороты, позволяя двум заднимавиагруппам нас догнать и пристроиться к нам. Надев кислородную маску, я почувствовал себя отрезанным от всего мира;отрегулировал подачу газа. Спустя несколько минут Прайен проверилкислородное оборудование, вызывая всех членов экипажа от носа до хвоста пономерам, причем каждый из нас отвечал по-своему. - Все в порядке, - сказал я ему. Мерроу всегда отвечал: "Здесь я, сынок". У шестого радиомаяка, где должно было закончиться сосредоточение нашегооперативного соединения, все мы построились так, чтобы подразделения, вслучае необходимости, могли сомкнуться; во время разворота у маяка вправо яувидел, как авиагруппы, подтягиваясь, одна за другой делают колоссальнуюпетлю, и ощутил нашу силу, нашу нарастающую мощь. Картина выстраивающейсяперед рейдом в боевой порядок воздушной армады всегда вызывала у меняглубокое волнение, а сегодня утром от этого зрелища захватывало дыхание. - Четыре машины вернулись, - сообщил Фарр. Он имел в виду нашу группу.- Счастливчики! Закончив последние маневры с разворотами, занявшими почти десять минут,мы взяли курс на юго-запад, проплыли над дюнами Суффолка и направились кОрфорднессу, где нам предстояло покинуть английское побережье. Машины вавиагруппах шли в тесном строю. На этот раз наша воздушная армада состояла из двух соединений, примернопо сто бомбардировщиков в каждом, причем они следовали одно за другим сдвенадцатиминутным перерывом; в каждое соединение входило два боевыхавиационных крыла с пятиминутными перерывами между ними; каждое крылосостояло из трех групп по восемнадцать машин. Группы, входившие в состававиационных крыльев, образовывали "клинья" - боевой порядок, аналогичныйстрою, в котором летели три машины нашего звена: "Тело", "Красивее Дины" и"Невозвратимый VI"; точно так же, в свою очередь, были эшелонированы в нашейгруппе составляющие ее эскадрильи под командованием Бинза, Джоунза иХолдрета. В боевое крыло входили: ведущая группа из восемнадцати машин,группа, летевшая выше, - тоже из восемнадцати самолетов, эшелонированныхслева, и, наконец, третья такая же группа, следовавшая ниже ведущей, позадии справа. Мы на своей машине входили во второе звено ведущей эскадрильиведущей группы второго боевого крыла второго соединения и находились отголовной машины примерно в трех четвертях всего того расстояния, на котороерастянулась наша армада. Фактически мы были более уязвимы для немецкихистребителей, чем могло показаться с первого взгляда, ибо из-за разрывовмежду боевыми крыльями летели как раз в головной части последней "этажерки".Впереди нас, в самом выступе "этажерки", шло лишь звено полковника Бинза -"Ангельская поступь", "Кран" и "Ужасная пара". По пути на Орфорднесс произошло почти непонятное; случай и тогдапоказался мне странным, но у меня не было желания разобраться в нем, в теминуты я думал совсем о другом. В самолетное переговорное устройство вдруг включился Малыш Сейлин. - Подфюзеляжная турельная установка обращается к бортинженеру, - сказалон, хотя на нашем самолете мы обчно не соблюдали предписанных инструкциямиформальностей, вроде: "Роджер", "Перехожу на прием", "Конец передачи", апросто называли друг друга по имени и умолкали, когда разговор заканчивался.Правда, выражение "Роджер", означавшее, как предполагалось, "Я понял",иногда употребляли наши сержанты, причем обычно они делали ударение навтором слоге, чтобы выразить свое рвение, конечно притворное, и одно время,когда английский жаргон еще приводил Мерроу в восторг, мы перекидывалисьсловом "Родни", поскольку, по утверждению Базза, оно заменяло в королевскихВВС выражение "Роджер". В общем, мы не очень-то придерживались установленныхпорядков, как и полагалось (опять-таки по мнению Мерроу) настоящим мужчинам."Прекратить этот детский лепет!" - оборвал он в одном из первых боевыхвылетов нашего тогдашнего радиста - Ковальского, когда тот попыталсяобратиться к нам в соответствии с инструкцией. Как бы то ни было, сейчас Сейлин так и сказал: "Подфюзеляжная турельнаяустановка обращается к бортинженеру". - Ну что там, Малыш? - спросил Хендаун. - Спуститесь ко мне на минутку, - попросил Сейлин. Малыш Сейлин был маленьким пареньком, настолько маленьким, что приодном взгляде на него я чувствовал себя большим и сильным. Ростом пять футови один дюйм, он весил сто пятнадцать фунтов, и хорошо, что его угораздилоуродиться таким невысоким, - его боевое место представляло небольшой и ктому же набитый всякими приборами пластмассовый пузырек под самолетом, гдедаже ему приходилось сидеть с поджатыми, как у зародыша, коленками. Длясвоего роста он отличался большой силой и хорошим сложением, что былокстати, потому что только атлет, хотя бы и маленький, мог вращать пулеметныеустановки "сперри К-2", наводить их и вносить соответствующие поправки,чтобы удержать в прицеле немецкий истребитель, вырывающийся откуда-то снизу,под углом, и все это - одним лишь мягким прикосновением к ручкам пулеметов.И хотя он обладал и ловкостью и быстротой и было ему уже двадцать один год,все мы относились к нему, как к младенцу, и ему это нравилось. Он был нашимживым талисманом. Сейлин рассказывал, что рано лишился отца, которого емузаменил брат, старше его на десять лет, и что, когда брат ушел из дому, онвечно болтался без дела, а если и пристраивался куда-нибудь, то, не чувствуянад собой твердой руки, через несколько дней бросал работу и хандрил дома, апотом снова подыскивал какое-нибудь место и вскоре снова бросал. В нашемэкипаже он жил припеваючи - в окружении девяти старших братьев, постоянновоевавших между собой за право заботиться о нем. Даже Фарр: "Ты не забылперчатки, Малыш?" Сейлин не мог пойти в уборную, не получив на то нашегоразрешения. Мерроу не терпел никакой неизвестности, и потому, когда Сейлин попросилХендауна спуститься к нему, в его ячейку, Базз немедленно вмешался. - Что там у тебя зудит, Малыш? - спросил он. - Ничего. - Как так "ничего"? Зачем же ты вызываешь инженера, если у тебя"ничего"? Как обычно водилось в таких случаях, тут Малыш Сейлин становился тишеводы, ниже травы, но сейчас, чем-то, как видно, сильно раздраженный,ответил: - Это наше с Хендауном дело. Я не поверил собственным ушам и подумал, что, возможно, у Сейлиначто-то серьезно не ладится с турелью и он не решается доложить Мерроу,опасаясь, как бы самолет не вернули на базу. У Хендауна же были золотыеруки, он мигом устранял любую неисправность. Даже в самых тяжелых боях он нетерял способности хладнокровно и логически рассуждать, как это свойственноталантливому механику, который должен ликвидировать сложную аварию,последовательно исследуя и устраняя ее причины. Он не раз спасал экипаж.Видимо, у Сейлина и в самом деле произошло с турелью что-то неладное, иначезачем бы он затеял всю эту канитель, обратившись к Хендауну по-уставному,"бортинженер", Сила самовнушения? Неожиданный отпор Малыша привел Мерроу в бешенство. Он обрушил насержантов поток нецензурной брани, такой же гнусной и злобной, как в тотвечер, когда вернулся с урока танцев в клубе Красного Креста и всячески ихобзывал. Голос Мерроу доходил до нас искаженным, так как лар

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: