Глава одиннадцатая. В ВОЗДУХЕ 8 глава
Мы приближались к побережью Восточной Англии, а далеко под намиразрозненные кучевые облака лежали, как комки корпии на полу неприбранногопомещения. Над нами простиралось чистое небо. Видимость достигала мильпятнадцати. Солнце ярко светило, а впереди, низко над горизонтом, всплывалсерпик молодого месяца; Ла-Манш внизу отливал холодным серо-голубым блескомотполированной стали. Орфорднесс мы прошли на высоте четырнадцати тысяч футов в двадцатьшесть минут второго. В соответствии с инструктажем наша приборная скоростьпосле побережья должна была составлять сто шестьдесят миль в час, и кактолько полковник Бинз перешел на нее, Мерроу тут же последовал его примеру.Мы все еще продолжали набирать высоту. Минут через пять Базз приказал мне взять управление машиной. Никакихосложнений пока не возникало; оставалось только вести машину, уютнопристроившись под первым звеном. Подобный полет доставлял мне удовольствие.Мы пролетели уже миль пятьдесят над Ла-Маншем, и только тут я спохватился,что нужно напомнить Батчеру Лембу о необходимости выключить радиосистемуопознавания "свой-чужой". Экипаж летевшего над нами "Крана" первым решилпроверить пулеметы, и я увидел, как они стали расшвыривать моментальновспухающие комочки дыма - бледно-голубые на фоне глубокой голубизны наднами; потом я почувствовал, как сотрясается наш самолет, сквозь гул моторовразличил в наушниках потрескивание коротких очередей и догадался, что нашистрелки тоже проверили оружие, и теперь оно готово открыть огонь, как тольковозникнет опасность, встреча с которой была не за горами. В наушниках послышался рявкающий голос Прайена - он проводил очереднуюкислородную проверку, потом Хеверстроу пропел: "По полетному плану...",причем слово "пла-а-а-а-ну" получилось у него протяжным, как эхо в горах.Это означало, что мы не уклонились от заданного курса и выдерживаемрасчетное время; его сообщение прозвучало у меня в ушах, как очереднойвозглас ночного сторожа, оберегающего покой мирных граждан от воров играбителей. Я вновь припомнил предупреждение, промелькнувшее в словах Дэфнипозавчера, когда она говорила, что люди типа Мерроу способны в безвыходномположении уничтожить все, что их окружает, не пощадив и самих себя. Правда,Дэфни выразилась не столь определенно. Она рассказывала о летчике английскихВВС, своем бывшем возлюбленном, по ее словам, во многом похожем на Мерроу; ясам сделал вывод из того, что услышал от нее. Я подумал, что есть что-тообщее между рассказом о последних часах ее друга из английских ВВС илегендой о гибели Самсона, и хотя Самсон обрушил своды храма лишь послетого, как был окружен врагами, аналогия вряд ли теряла смысл. Во всякомслучае, я чувствовал нечто вроде озноба, когда представлял, какой номерспособен выкинуть мой командир. То, что я увидел, отвлекло меня от этих мыслей. В течение несколькихминут, пока мы преодолевали Ла-Манш на высоте в восемнадцать тысяч футов, закораблями нашей армады вытянулись прерывистые, расплывающиеся шлейфыинверсии. Каждый самолет казался гигантской кистью, оставляющей мазкиизвести на полуденном небе. К счастью, они быстро рассеялись и во времядальнейшего подъема не образовывались - к счастью потому, что какое быкрасивое зрелище ни представляли собой следы конденсации, они таили угрозудля летящих в строю самолетов, ибо служили укрытием для истребителейпротивника. Далеко впереди, над территорией врага, я различал скопление перистыхоблаков; тонкой пеленой они затягивали небо где-то еще выше нас, и яподумал, что, возможно, под их прикрытием скрывается подстерегающая насопасность. Внизу, как раз под этим облачным слоем, я с трудом рязгляделтемную, расплывчатую линию вражеского побережья. Все, что открывалось нашемувзору, казалось колоссальной пастью, верхней челюстью которой были облака, анижней земля. Между ними, прямо по нашему курсу, ведущему нас в этуразверстую пасть, лежала туманная муть, серая неопределенность, переходящаяв мглу.
Глава четвертая. НА ЗЕМЛЕ
С 17 апреля по 18 мая
Невозможно уловить момент, когда засыпаешь. Я боялся, что всю ночьпроворочаюсь с боку на бок, но получилось иначе. Еще до того, как пришелМерроу, я провалился в глубокий сон и пробыл в его темной пустоте дополовины десятого утра, когда Салли принялся трясти меня за плечо. - Завтрак в десять, - говорил он. - Инструктаж в десять тридцать.Поднимайся, слизняк! Нет. Не может быть. Нельзя же так - три дня подряд! Но это не снилось мне. Салли не отставал: - Я серьезно, дурачина! Вставай. И поднимай заодно своего толстозадогокомандира. Мерроу наконец пришел в себя и так разбушевался, проклиная на все ладыштаб крыла, что забыл, видно, и о предыдущем вечере, и о Дэфни. После инструктажа мы разошлись по самолетам, вырулили на старт и тутузнали, что время вылета переносится. Потом его откладывали еще и еще, покане отменили совсем. В течение тех недель, что мы обучались в Пайк-Райлинге и не принималиучастия в рейдах, вылеты отменялись часто, но только теперь мы на себеиспытали, как это ужасно. Нам предстояло совершить третий подряд боевойвылет. Два часа нас держали в ожидании, заставили пропустить ленч, а потомотбросили, как кукольники марионеток, почувствовав, что от нитей немеютпальцы. В грузовике, на пути с аэродрома, Мерроу был воплощением любезности.Это очень меня удивило. Видимо, мысль о Дэфни не вызывала у него угрызенийсовести. Ни единого слова о том, что произошло. Часы показывали четыретридцать, когда мы возвратились в свою комнату. Я помылся, надел обмундирование защитного цвета, отправился в магазиндля военнослужащих и попросил сидевшего позади зарешеченного окошка старшинуотпустить мне коробочку с тремя презервативами. На этот раз я почти разделял неприязнь Мерроу к сержантам - вечно онинасмехаются. - Подцепили кого-нибудь вчера на танцах в офицерском клубе, сэр? -поинтересовался старшина, сверкнув зубами, вполне достойными красоваться наплакате, рекламирующем новую чудодейственную зубную пасту. - Поздравляемс... - Он, должно быть, хотел сказать: "С быстрой работенкой". Я не имел особого опыта в подобных делах и почувствовал, как краскастыда, вспыхнув где-то на затылке, покрывает лоб, и вскоре мое лицо,наверно, выглядело, как розовая промокашка, однако у меня хватилосамообладания ответить: - Это подарок для мерзавцев-штабистов, чтобы не забеременела мадамоперативная обстановка, с которой они нянчатся, как с любовницей. - Желаю вам приятной поездки, сэр! - сказал старшина. Я взял увольнительную и присоединился к группе отпущенных в Кембриджровно в тысячу восемьсот часов, как было принято говорить, и это в тот деньзвучало особенно правдоподобно - именно столько времени, казалось, прошломежду тем, как Салли бесцеремонно растолкал меня утром, и восемнадцатью нольноль, когда, скрежеща коробкой скоростей, автобус английских ВВС, похожий наигрушку для взрослых, повез нас в смягченный дымкой закат. Весь день, даже вминуты ожидания несостоявшегося вылета, я испытывал какое-то странное,постоянно меняющееся настроение, - наверно, так должен чувствовать себясветлячок, то вспыхивающий, как жаркий огонек, то снова гаснущий и холодный.Меня наполнял свет, как только я вызывал в своем представлении образ Дэфни ивидел всю ее совсем близко: обещание счастья в ее глазах, когда она,разговаривая с этим здоровенным буком Бреддоком, время от временипосматривала на меня; ее чуть вздрагивающая рука, будто она держала необфкновенную пудреницу, а живую птичку; ласковый взгляд, устремленный намаленькое круглое зеркальце, словно она видела в нем не самое себя, адвойника, говорившего: "Ах, это ты! Рада видеть тебя, дорогая". Но чащевсего я представлял, как она смотрит мне прямо в глаза. Снова и снова...Меня удивляла ее тонкая лесть - можно было подумать, что мне оказалинеожиданную милость и сделали мэром Донкентауна только потому, что мояфизиономия внушила доверие. Затем свет гаснул, и наступал холод. Я размышлял, действительно ливыбор Дэфни пал на меня; честно говоря, она каждого заставляла чувствоватьсебя так, будто он и есть единственный избранник. Не потому ли Мерроу такдобродушно сегодня настроен, что уже чувствует себя за рулем? Какая глупостьне узнать ни ее адреса, ни хотя бы фамилии. Может, я был пьян? Ничегохорошего не сулит мой вызов Мерроу там, где из-за чрезмерного тщеславия онсчитает свое превосходство неоспоримым. И вообще, зачем я оказался в этомавтобусе? Мои спутники хранили угрюмое молчание. Они напоминали освобожденныхпреступников, побледневших в тени тюремных стен, ошеломленных необъятностьюмира и все же охваченных желанием снова оказаться в нем, чтобы восстановитьсвою репутацию или отомстить. Я слышал, как они порой шептались, обмениваясьпланами приобщения к новой жизни: "Сначала выпьем пива"; или: "Почему бы дляначала не выяснить, есть ли там кинотеатр?.." Я же хотел лишь побродить по улицам и поискать одно лицо. Квадратный автобус завывал, как летящий "спитфайр", и делал мильдвадцать в час. В сумерках смутно виднелись фермерские поля ВосточнойАнглии, мягко дышавшие под покровом тумана, а затем, когда стало еще темнее,я увидел справа горы Гог-Магог - горбы высотой футов в двести, выглядевшиена низменности подобно далеким величественным сьеррам. Потом вдруг насбесцеремонно выгрузили на Трампингтон-стрит. Я начал с какого-то подобия системы - попытался найти яркие огни, но ихне оказалось. Глаза у меня были раскрыты так широко, что я ничего не видел.Мимо маленькой церкви на рыночную площадь... Равнодушные лица в кавернахночи... Под уличным фонарем кучка студентов в идиотских традиционных мантияхкороче пиджаков, с головными уборами в виде ступок под мышками... Отраженноестеной эхо моих шагов... Велосипеды поодиночке и стаями, опасные, какодичавшие псы. Затем я оказался напротив огромных ворот здания Тринити-колледжа,похожего на огромный обрубок дерева, перевернутый всеми четырьмя ножкамивверх, на котором мясники разделывают туши. Впрочем, не могу сказать, какэто здание выглядело в действительности. Железная решетка оказалась назамке. Я долго стоял перед воротами, хотя понимал, что никто не распахнет ихпередо мной. Я входил в вестибюли гостиниц и таверны, деловито осматривался иговорил метрдотелям, что ожидаю человека. "Лев", "Бык", "Обруч". Меняудостоили чести вышвырнуть из джентльменского клуба, и я успел толькоузнать, что он называется "Питт". Дэфни была девушкой Питта. Мнеприпомнилась игра в "спрятанное сокровище" в незнакомой гостиной: чем ближея подходил к предмету поисков, тем громче женщина начинала играть напианино. Прищуриваясь, я вчитывался в таблички с названиями улиц на углах,словно они могли подсказать нужный адрес. Мейдс-коузвей. Петикари. И ещемного других. Я сердито хмурился на закрытые двери домов наПарадайс-стрит[12], ибо на какой другой улице могла она жить... На Кингс-перейд я увидел господина средних лет с мрачным, замкнутымлицом и утопавшим в тени подбородком - настоящий агент ФБР в цилиндре,визитке и полосатых штанах; он мчался посередине дороги, преследуя трехпьяных студентов в дурацких мантиях, развевавшихся, как черные крылья, иэксцентрическое зрелище погони солидного господина за пьяными юнцамидоставило мне облегчение. Я почувствовал себя утешенным. Все мы жили в одноммире. Мне давным-давно следовало прекратить поиски, но слишком велико быложелание оказаться около Дэфни. Как угрюмый странник, я заглядывал в редкие незатемненные окна внадежде увидеть ее лицо. Чем безнадежнее становились поиски, тем больше яспешил. Я не замечал прославленных достопримечательностей этой древнейтвердыни знаний; потом я неожиданно оказался на каком-то открытом месте и,немного растерянный, окликнул прохожего и спросил, где нахожусь, а онпрокричал в ответ, что на крикетной площадке колледжа Иисуса. Автобус на Пайк-Райлинг я поймал у "Быка", на Трампингтон-стрит, водиннадцать или в две тысячи триста часов, хотя время, прошедшее с тойминуты, как я увидел девушку, которая назвала себя Дэфни, было невозможноизмерить. В автобусе я крепко уснул и не чувствовал, как моя опущеннаяголова колотится об окно автобуса; потом у меня целую неделю болела шея. Ещедо моего возвращения на базе объявили состояние боевой готовности: наследующее утро намечался очередной рейд; Мерроу еще не спал и был чем-товзвинчен. - Я прямо с ног сбился, везде разыскивал тебя, - заявил он. - Где тебячерти носили? - Катался на велосипеде. - Куда же ты ездил? Уж не в Цинцинатти ли? - Тут, недалеко. Останавливался выпить бутылку пива. - Представляю себе, "бутылку"! Ну, и видик же у тебя! Базз действительно был здорово взбудоражен. По его словам, он собиралсведения о цыпочке, с которой я познакомился вчера вечером. Я так устал, чтомне было на все наплевать, а между тем он великодушно уступал ее мне.Штучка, сказал он, что надо. Везет же мне, сукиному сыну. Что-то о какой-тотрагедии: потеряла жениха из королевских ВВС или что-то вроде того, толкомникто не знает. В разное время имела несколько связей, и Питт последняя изних, но, находясь в связи, целиком верна своему другу. "Боумен, считай, чтотебе действительно повезло, если ты сможешь закрепить эту связишку". Мерроупо-настоящему радовался за меня или подводил мину.
Следующие дни были похожи на дурной сон: дни огромного напряжения иразочарований. Назначенный на утро после моей поездки в Кембридж рейд насортировочную станцию в Амьене отменили. На другой день утро выдалосьветреным и дождливым, но с прояснениями, как сообщали английские газеты, иполковник Уэлен приказал авиагруппе подняться в воздух для отработки полетовв боевом порядке, однако мы занимались главным образом тем, что старательнообходили зоны, где погода была особенно плохая; на следующий день нам сновапредстояло отправиться в учебный полет, но кто-то где-то дал маху, и Салливовремя не разбудил летчиков; Уэлен пришел в бешенство и отменил всякиеувольнительные, пока не расследует этот, как он выразился, саботаж. А ещечерез день он отправил всех нас в длительный тренировочный полет на малыхвысотах. Именно в то утро мне пришло в голову, что Мерроу, возможно, знает илифамилию Дэфни, или номер ее телефона - недаром же он обычно интересовалсявсем этим - так, "на всякий случай", а в тот вечер мог узнать и у нее самой,когда я выходил в туалет. Я только не мог придумать, как обратиться к нему,не выдавая себя. Распоряжение об очередном тренировочном полете вывело Мерроу изравновесия. Он связал два обстоятельства: нас посылали отрабатывать бреющиеполеты, а утром мы получили приказ штаба крыла, где говорилось, что всебоевые экипажи должны прослушать несколько дополнительных лекций о мерахобеспечения безопасности; Базз не сомневался, что в дальнейшем нас хотятиспользовать для внезапных налетов с малой высоты на сильно защищенныеобъекты. Это и привело его в ярость. По его словам, "летающие крепости"рассчитаны лишь для рейдов на самых больших высотах; это не "москито", онине обладают нужной маневренностью для бреющих полетов. Да, погода непозволяет использовать нас на больших высотах, однако... может ли человекходить мелкими шажками, если на него надеть семимильные сапоги? Мерроу кипел от злости, пока мы не поднялись в воздух; но он сразупреобразился, как только увидел, что происходит на земле, над которойкатился гром наших двигателей. Стада овец и рогатого скота, мириады точек -домашняя птица на пастбищах и во дворах - в панике разбегались при нашемприближении. Мерроу выпятил грудь. На его лице расплылась довольная улыбкачеловека, упивающегося своей силой. У меня же, признаюсь, полет вызывалновые странные ощущения. Когда мы пролетали над лесами, мне казалось, чтовершины деревьев едва не задевают моих ушей, я видел сложный рисунокобнаженных ветвей, расположенных в определенном порядке, как бородки перьевгигантских птиц; я заметил телегу во дворе, окруженном каменной изгородью,автомобиль на дороге, кучу соломенных крыш, напоминавших спины сгрудившихсябарсуков, - все это мелькало передо мной, подобно картинкам в затворефотокамеры. Было в нашем полете что-то фантастическое, мгновенная сменаощущений, размеров, форм ошеломляла меня. Мерроу все больше отдавался волнующему ощущению силы, пока наконец незаявил: "Бери-ка управление, Боумен. Я должен получше разглядеть все это".Он отстегнулся, ползком пробрался вниз, в "теплицу", включился с местаБрандта в самолетное переговорное устройство и, как диктор, ведущийрадиорепортаж, стал рассказывать экипажу, какой ужас наводит появлениеревущей угрозы на все живое там, под нами. Временами он принимался хихикать- так хихикает человек, когда при нем кому-то швыряют в физиономию кусокпирога. "Нет, ребята, вы только послушайте..." Он говорил об охваченныхпаникой батраках, которые разбрасывали навоз с грузовика, о том, как ониочертя голову бросались в разные стороны, спасаясь от оглушающего воя сотнинаших двигателей. Потом он чуть не задохнулся от хохота ("Если бы вы тольковидели!.."), когда тракторист переключил рычаг, пытаясь остановить машину,скатился с сиденья и бросился под трактор, казавшийся в воздуха такиммаленьким и легким. Удерживая машину в строю и на минимальной высоте, я вдруг решил, чтоспрошу номер телефона Дэфни у Клинта Хеверстроу. Наш демон математики Хеверстроу разработал для собственного пользованиякакую-то хитроумную систему, с помощью которой легко запоминал номерателефонов, и еще на родине, в свободные минуты, сначала ради забавы, а потоми для практических надобностей Базз набил голову Хеверстроу десятками, аможет, и сотнями телефонов различных женщин на всей территории СоединенныхШтатов, своих любовниц, бывших и настоящих, как он утверждал; теперь в этомсправочнике стала появляться и Великобритания. Иногда, чтобы похвастатьсяспособностями Хеверстроу, Мерроу называл первое пришедшее в голову женскоеимя: - Марджи. - Которая? - Верно! Черт возьми, я забыл, что их целых три! Блондинка. - Денвер. Декатур шесть четыре четыре ноль девять. - Каково? - заявлял Мерроу, обводя аудиторию взглядом. - У этогосукиного сына в голове прямо-таки целая вычислительная машина. Жаль, он неможет использовать ее для более полезного дела. Ну, скажем, длясамолетовождения. Только номер телефона своей девушки Хеверстроу, видимо, никак не могзапомнить. Мерроу каким-то образом пронюхал об этом и всякий раз сообщалсвоим слушателям, а Клинт всякий раз краснел, заставляя вас думать, чтоМерроу просто-напросто разыгрывает его. Мне не терпелось поскорее оказаться на земле. Мы поднялись на север надпокрытыми мягким вереском холмами и, не долетев до границы с Шотландией,повернули обратно, с тем чтобы, как выразился позднее Макс, не влететь внафаршированные горами облака. Я был поглощен управлением машиной, но все жепочувствовал, что правая ягодица у меня начала неметь. В конце концов мы всеже вернулись домой; Мерроу, конечно, вновь появился в кабине и отобралуправление у своего второго пилота-кретина, чтобы самому посадить самолет. Яне возражал. Я весь взмок от пота. После разбора полетов, на котором нас в меру покритиковали, мне удалосьна минутку перехватить Хеверстроу. Клинт не видел Дэфни, он не был натанцах, в тот вечер он у себя в комнате припаивал контакты самодельногорадиоприемника. Я спросил, зарегистрировал ли у него Мерроу номер телефонадевушки из Кембриджа по имени Дэфни. - Досье бабятины Мерроу закрыто для посторонних лиц, - заявилХеверстроу. Иногда я с трудом переношу шутки, особенно если они касаются моейособы. Мне не хотелось показывать свою заинтересованность, и все же я несдержался и заорал, как мальчишка, получивший крепкий тумак: - Перестань трепаться! Мне нужно! Клинт понимал, что я целиком завишу от его милости. - Видишь ли, память у меня срабатывает только в тех случаях, когда комне обращается Мерроу. Он вроде бы загипнотизировал меня. Я не стал настаивать, опасаясь, что Клинт передаст Мерроу, как янервничал, расспрашивая о девушке по имени Дэфни.
В течение следующих восьми дней погода порой доводила нас досумасшествия - не настолько плохая, чтобы держать на земле, но и ненастолько хорошая, чтобы позволить вылететь. Вынужденное безделье томилолетчиков, особенно бывалых, тех, у кого истекал срок пребывания в Англии, аМерроу дважды поднимал нас в воздух, но не для тренировки или чего-нибудьеще, а просто потому, что ему хотелось полетать. На восьмой день, тринадцатого апреля (у меня были причины запомнитьдату), когда стояла все та же отвратительная погода, к нам прибылопополнение, и, хотя мы сами участвовали пока всего лишь в двух рейдах,вечером, наблюдая в клубе за новичками, я понял, что в первые дни мывыглядели такими же растерянными и беспомощными. После ужина, когда мы собрались все вместе, Мерроу кивнул на группуприунывших офицеров-новичков и повернулся к верзиле Бреддоку. - А что, если мы их малость расшевелим? - Может, пойдем к новым стрелкам-сержантам? Еще лучше позабавимся. - Давай начнем здесь, - ответил Мерроу. Мы не спеша пересекли комнату, и Базз с самым невинным видом принялсязло подшучивать над новичками, воспользовавшись тем, что они сразу жезабросали нас вопросами. Разговор зашел о сопровождении нашихбомбардировщиков истребителями. - До восемнадцати тысяч футов лучше всего "спит-5" со скоешннымикрыльями, - сказал Мерроу. - Они здорово нам помогали, верно, Бред? - Верно, - кивнул Бреддок. - А после двадцати четырех тысяч уж куда какхорош истребитель "спит-9", правда? - Точно, - подтвердил Мерроу, - а вот на промежуточной высотепрямо-таки идеальная машинка "мессершмитт-110"! - А вся беда в том, - подхватил Бреддок, - что именно на промежуточныхвысотах мы и летаем. Спустя несколько минут громкоговорители оповестили, что на следующийдень объявляется состояние боевой готовности, и даже я почувствовал какое-тостранное облегчение, хотя и заметил, как побледнели новички, - наверно, воттак же поблднел и я, когда впервые услышал этот зловещий металлический голосоттуда. Бенни Чонг, отправляясь после объявления тревоги спать, оставилдверь клуба открытой. - Эй, Бенни! - закричал Мерроу. - Прикрой эту задрипанную дверь. Тычто, надеешься сделать это завтра, или как? Чонг просунул голову в комнату. - И у самого бы руки не отсохли, - буркнул он и хлопнул дверью. Дальше пошло еще хуже. Бреддок и Мерроу, пугая новичков, началирассказывать друг другу истории одну страшнее другой. Как выглядел стрелок(тут же придуманный), когда снаряд снес ему затылок. Что брызнуло сюда и что- туда. Нижняя губа у него уцелела, на ней остался клочок бумажки отсигареты и щетинка - он не успел побриться; а вот верхней губы не оказалось,и выше нее он был человеком-невидимкой. О том, как дружку стрелка пришлосьраздобывать тряпки и вытирать турель. Впечатляющие детали. Долженпризнаться, я тоже принимал участие в разговоре, поддакивая то тут, то там,пытаясь, видимо, проникнуться убеждением Мерроу, что ничего плохого не можетслучиться с нами на этом свете; не думал я в тот вечер, каким тяжкимбременем ляжет наша забава на мою больную совесть несколько недель спустя, виюле, когда осколок снаряда уничтожит еще не полностью сформировавшийся, ноуже искрометный ум Кида Линча. Между тем Мерроу и Бреддок, очевидно, решили, что достаточно подогрелисвою злость, и потому под каким-то благовидным предлогом, прихватив меня иеще двух офицеров (те предусмотрительно плелись позади), отправились вказармы рядового и сержантского состава и болтались там, пока не нашлиновичков, точнее - одного из них, некоего юнца, чья фамилия - Лемб[13] -привлекла внимание Мерроу. Посмеялся же я в тот вечер! Тогда я еще считал, что мой командир всегдаи во всем поступает правильно, что розыгрыш новичков - свято чтимаятрадиция, а дележ пожитков новенького на случай его возможной смерти -мрачный бурлеск, рожденный убеждением, что несчастье постигнет кого угодно,только не меня. Время показало, что я ошибался. Удивляюсь, как мог ясмеяться при виде Мерроу с его вытаращенными глазами - он точно так жетаращил их, когда смаковал интимные подробности своих амурных побед; привиде офицера, который измывался над солдатом и "в шутку" пугал смертьюмальчишку, еще ни разу не смотревшего ей в глаза; при виде Лемба, ползающегона четвереньках, и склонившегося над ним Мерроу; Батчера Лемба, которомупредстояло стать у Мерроу стрелком-радистом; Лемба, жалкие пожитки которогобыли разбросаны по всему полу, - прибор для бритья, перочинный ножик, ручнойфонарик ("Скажи пожалуйста, какой хорошенький фонарик!.. Черт побери, где тыкупил такую штучку?") и любительский снимок его девушки, бледненькойгородской девчушки в дешевеньком платье из органди, похожей на копеечныйледенец, что продают в городском парке; при виде задранного вверх мокрого отпота, искаженного болью лица Лемба в ту минуту, когда Мерроу торжествующеподнял снимок и сказал: "Нет, вы только взгляните на эту маленькуюподстилочку! Лемб, когда тебя угробят, я поеду к тебе на родину и займусьею. М-м-м! Готов спорить, что у нее... Нет, ребята, вы только взгляните!По-вашему, она хоть знает, что у нее есть...?" Я видел, как на лице Лембамелькнула вспышка ненависти, что-то похожее на решимость, сменившуюсянедоумением и отчаянием, когда Мерроу разорвал снимок на мелкие клочки,посыпал ими, как конфетти, голову Лемба и среди общего хохота крикнул:"Ягненочек Божий! Ты готов отдать себя на заклание?" На обратном пути в общежитие мы с негодованием обсуждали услышанную отновичков историю. Наша авиагруппа испытывала острую нужду в людях, а заобедом новенькие рассказывали, что они сами, а вместе с ними примерно ещетысяча подготовленных авиаторов месяца три бездельничали в учебном центре вТаллахасси, и не только не могли добиться отправки на европейский театрвоенных действий, но даже разрешения подняться в воздух, чтобы, на худойконец, как-то оправдать летную надбавку к своему жалованью. Новичкиоткровенно говорили, что их боевая подготовка оставляет желать лучшего.Когда мы проходили через высокий лес, направляясь к общежитию, и кто-то изнас вспомнил об этом, Мерроу остановился на тропинке, погрозил кулаком всторону Пайк-Райлинг-холла и сквозь стиснутые зубы, в знак протеста ибессильной злобы, а по-моему, просто из зависти, что не обладает той самойвластью, которую сейчас проклинал, крикнул: "Мерзавцы! Паршивые ублюдки!" Но едва мы оказались в своей комнате, Мерроу заявил: - Я голоден. Пошли воровать яйца. Вылазка в столовую для рядового и сержантского состава, которую мы тутже предприняли, ничем, собственно, нам не угрожала, мы всегда моглиприкрыться своим офицерским званием, если нас поймают; пока я и Бреддокстояли на страже, Мерроу и Стеббинс выдавили маленькое стекло в двери,проникли в кухню и сложили в подшлемник около дюжины яиц и кусок масла; мыпринесли трофеи в общежитие, и на электроплитке приготовили в консервнойкоробке яичницу-болтунью - по четыре яйца за раз; позже, когда мы ели ееложками из общей тарелки, Мерроу с набитым ртом сказал: - Да, Боумен, чуть не забыл. Тебе письмо. - Где? Он показал ложкой на письменный стол: - Где-то там, под барахлом, - и повернулся к Бреддоку. - Хороши яички,а? Не сравнишь с этим говенным порошком. Интересно, куда нас пошлют завтра? Я принялся рыться среди хлама на столе и наконец обнаружил письмо. Онобыло напечатано на пишущей машинке и адресовано капитану Боумену. Повышение!Фамилия, но инициалов нет. Английская почтовая марка. Погашениенеразборчиво; попробуем на свет: письмо отправлено четыре дня назад. Местоотправления - Кембридж. - Когда оно пришло? - спросил я. - Позавчера, - продолжая жевать, пожал плечами Мерроу. - А может, днядва-три назад, не помню. Захватил для тебя. Я разорвал конверт. "Дорогой капитан, - говорилось в письме. - Я подумала, что ни у вас, ниу вашего друга нет моего адреса. Я живу на Аббей-роуд, 24. Вы можете застатьменя на службе, если позвоните до шести. Кембридж 73-42. Спросите секцию Би.Если у вас нет такой возможности, попробуйте позвонить в нерабочее время потелефону Кембридж 14-76, и если вам посчастливится застать хозяйку моегопансиона миссис Коффин в хорошем настроении, она позовет меня вниз, ктелефону. Назовитесь полковником. Это смягчит впечатление от того, что выянки. С вашего позволения, она немножко гранд-дама. В свое время она держаламеблирашки для университетских студентов. Однажды у нее проживал индийскийпринц. Я с удовольствием повстречалась бы с вами обоими. Пожалуйста,позвоните или напишите. Ваша
Дэфни Пул ". Прежде чем я почувствовал себя на седьмом небе, три мысли промелькнулиу меня: узнать мою фамилию ей, конечно, не составило труда, Мерроу только пофамилии и называл меня; милая, откровенная записка, без всяких надуманныхпредлогов в оправдание проявленной инициативы и некоторой настойчивости,правда, с одним существенным недостатком: словом "обоими"; мерзавец Базз тридня скрывал письмо. Однако самое плохое, что я мог тогда подумать о своемкомандире, это - "прохвост забавляется". - Богатая тетушка умерла? - спросил Бреддок, взглянув на меня.
На следующее утро, на самолетной стоянке, перед тем, как нам поднятьсяна борт "Тела", Клинт Хеверстроу сказал, что хочет кое-что сообщить нам. Онбыл бледен и серьезен. Хеверстроу стал летать против своего желания. Специальность штурмана онвыбрал из-за способности хорошо запоминать цифры и схемы. Но вот чувстваориентировки ему явно недоставало, и казалось просто странным, что емудоверяли самолетовождение, - чем больше он старался, тем хуже у негополучалось, и когда Клинт ради тренировки брал секстан и пытался по солнцуопределить положение самолета, вы невольно начинали думать, что от него непоздоровится и солнцу. Свои штурманские расчеты он производилпреимущественно в голове, и хотя казался человеком спокойным, уравновешенными знающим, однако допускал опасные ошибки - не в самих расчетах, а в ихприменении на практике; нас выручало, что мы летели в строю. Он былдостаточно дисциплинированным и старательным, хотя однажды признался мне,что его угнетает необходимость сбрасывать бомбы и убивать людей. Мерроу онпочему-то пришелся по душе, и если кто-нибудь начинал насмехаться надКлинтом, Базз, его полная противоположность, начинал с пеной у рта защищатьсвоего штурмана. Хеверстроу не умел приспосабливаться и ненавидел всякиеперемены. Его врагом была не фашистская Германия, а грязь, и произносил онэто слово так, будто ее комочки пристали к небу и его вот-вот стошнит. Он имысли не допускал отправиться в рейд без приносящего удачу талисмана -английского стека. - Ну давай, говори, - сказал Мерроу. - Боюсь, вам не понравится. Может, лучше не стоит? - Если уж сел на горшок, так делай свое дело. - Я произвел кое-какие расчеты, - начал Хеверстроу и сообщил, что нашипотери в рейде на Бремен составили шестнадцать процентов. Ну, пусть не шестнадцать, пусть пять процентов. По словам Клинта, изего расчетов вытекало, что если взять среднюю норму потерь в пять процентови применить ее к самолетам, которые оставались в строю после каждого рейда,то лишь двести семьдесят семь машин из каждой тысячи уцелеют в течение всегосрока пребывания в Англии, то есть в течение двадцати пяти боевых вылетов. - Какое необыкновенное чутье, Клинт! - сказал я. - Ты выбрал самоеподходящее время, чтобы воодушевить воинов на ратные подвиги. - Оставь его в покое, Боумен, - мягко вмешался Базз и повернулся кХеверстроу. - Спасибо, сынок, - кивнул он. - А сейчас послушайте, что яскажу. Мне плевать, если даже из тысячи останется только десять. Одним изних буду я. - Он обвел нас высокомерным взглядом. В те дни он казался мнесверхчеловеком. Когда мы поднимались в самолет через люк в полу фюзеляжа, я оказалсясразу же за Хеверстроу. Он остановился и кончиком своего стека, словноволшебной палочкой, слегка прикоснулся к каждой стороне четырехугольнойкрышки люка, потом изогнулся всем корпусом и поцеловал обшивку самолета.Лишь после этого он поднялся в машину. На этот раз нас посылали на Сен-Назер, одну из баз немецких подводныхлодок на побережье Бискайского залива, и, вспоминая Бремен, мы чувствовалисебя не в своей тарелке, хотя еще не произошло ничего особенного. В те первые дни, уже в начальные минуты полета, Мерроу раскрывал всесвои способности - он как бы вознаграждал себя за томительное бездействие вожидании взлета. Для всех у него находилось дело, он не давал покоя и своемуязыку. "Ну-ка, Боумен, понаблюдай за третьим номером. Все нормально?..Посмотри-ка за жалюзи обтекателей..." Потом выруливание: "Как там у нассправа?.. Справа все в порядке?" Если бы даже одно колесо сползло с асфальтав грязь, мог сорваться вылет. Базз находил занятие и для остальных членовэкипажа, заставляя всех держаться начеку. Взлет проходил в отвратительных условиях. Над базой низко проносилисьоблака, временами начинал моросить дождь. Н-ская авиагруппа, головная внашем соединении, пролетела над местом сбора на десять минут раньшеназначенного времени, и нам пришлось минут двадцать догонять ее напредельной скорости. Пять машин вернулось на базу из-за неисправностей. Над континентом простиралось ясное небо, и землю под нами, как нистранно для такого раннего времени, не затягивала дымка; мы поднялись назаданную высоту, и, посматривая вниз, я увидел расстилавшуюся подо мноюплоскую равнину Франции с возделанными полями, ее омытые за ночь дождемдалекие просторы, золотившиеся под утренним солнцем. Я видел реку, которая,казалось, так ненавидела море, что делала бесчисленные изгибы, лишь быотдалить свою встречу с ним. На зеленом ковре Бретани то тут, то там пятнамисерой плесени лежали города. Любуясь открывающимися с высоты видами, я дажев минуту опасности начинал чувствовать себя как-то спокойнее, казался самомусебе насекомым или вирусом, потому что деятельность человека (я представлялсебе бретонского фермера, играющего в засаленные карты в таверне, где настоле рядом с ним стояла бутылка, этакую упитанную скотину с гладкой кожей,надутую и эгоистичную, даже не замечающую, что идет война; он сверкаетналитыми кровью глазами и, подняв козырную карту, шлепает ею по столу,оглашая таверну торжествующим ревом) представала передо мною уменьшенной домикроскопического масштаба - город, где ключом била жизнь, выгляделпятнышком на земле, а целая провинция - всего лишь мазком зелени на карте.Мысль о том, что люди бесконечно малы, что их и разглядеть невозможно,действовала успокаивающе, ибо это означало, что и сам я мал и представляюплохую мишень. Да, я тщательно следил за своим самочувствием и обнаружил, что во времятаких рейдов не испытываю страха, как в других, затрагивающихнепосредственно меня случаях, - например, в боксе, которым я упорнозанимался в школе. Полет на больших высотах, в страшном холоде, с уродливоймаской на лице и застегнутыми привязными ремнями, полет, когда ваша жизньцеликом зависит от бесперебойного поступления кислорода, а общаться с себеподобными вы можете лишь при помощи аппаратуры (я должен был помнить, чтонадо нажимать кнопку на полукружье моего штурвала, чтобы меня услышали), аглавное, когда земля там, далеко внизу, кажется каким-то неясным рисунком,палитрой с пятнами красок, - такой полет порождал у меня чувствоодиночества, - ощущение того, что я чужой в этом мире высоты - таким жечужим я чувствовал себя в английской таверне, когда мне приходилось тудазаглядывать. Я бы, наверное, очень удивился, если бы вдруг мою связь счеловечеством подтвердил снаряд, угодивший в "Тело"; пожалуй, я и тогдапостарался продлить свое одиночество и выброситься с парашютом. Я решил, чтовойна, которую мне приходится вести на земле, в промежутках между боевымивылетами, куда опаснее самого рейда - там, наверху, я испытывал какое-тоспокойствие, какую-то отрешенность от всего. Позднее все изменилось. Облачность над целью оказалась довольно значительной, а заградительныйогонь противника мощным. Я слышал по внутреннему телефону, как вскрикнулПрайен, наслаждаясь, видимо, открывшимся зрелищем, когда один из нашихсамолетов задымил и начал падать. Этот Прайен с его больным желудком вызывалу меня беспокойство, он, кажется, рассматривал бой, как некую забаву. Немцы вели сильный зенитный огонь. (Хендаун потом заметил: "Мы могли бывыпустить шасси и просто-напросто ехать по осколкам"). Перед заходом набомбометание в переговорном устройстве послышалось какое-то невнятноебормотание Брегнани, но Фарр тут же включился в сеть и сказал: "Не обращайтена него внимания". Эти двое... Считалось,
Воспользуйтесь поиском по сайту:
