Русские на кунгурской земле: формирование и этнокультурная специфика 5 глава

упадет. Тогда Екатерине II кто-то сказал, что надо на костях строить. Она привезла мощи - сама ехала по дороге на Белую Гору. Сказывали, кто у ворот стоял, видели карету. Потом заложили мощи, и только тогда построили» (с. Калинино), Екатерина Вторая, по этим преданиям, сама и контролировала процесс строительства. «Туда, на Белу гору, Екатерина-царица, значит, возила обозы с камнем. Раныпе-то все конями возили. Идет обоз с черным камнем, за ним с белым. Вот такими партиями этот камень-то, видимо, и возили на этот собор. Ну, и вот, навозили, стали строить. Полсобора уже построили, а он развалился - все разлетелось. Екатерине стали говорить: «Надо стро- ить-то на кость». Тогда Катерина поехала куда-то в Киев. Привезла она эти кости, мощи святых, в платке таком. Потом, значит, всё это разобрали, останки-то собора. Тряпицу послали с мощами, и вот помолились на это и стали заделывать снова. И ведь скорехонько у них работа пошла» (с. Бизяр, зап. от М.К. Зелениной).

Старожилы рассказывают и другие факты о создании монастыря: «Раньше на Белую гору отдыхать ездили. Пирушки там устраивали, гуляли, пировали. Поставили потом часовенку. Молились, чё. После крест поставили, избушку сделали. А потом ключ раскопали, который и сейчас бежит, освятили его, святой стал. Чтобы люди шли. Потом крест поставили, фольгой медной оббили, и с трех сторон его видно было с утра до вечера. Как раз царя нашего в Японии избили, вот в честь его предложили в это место поставить монастырь, чтобы он здравым приехал». Местные жители вспоминают рассказы родителей о причинах появления Белогорского монастыря: «Тут как было: один из десяти православный, остальные - раскольники. И епархия взялась за нашу местность. Но не резко запретили стару веру, умно поступили. Мы де вам разрешаем молиться по вашим канонам, но у вас будет православный батюшка». Само его строительство связывается с темой смерти. «Строили кто? В голоде и люди, и лошади. Люди голодние были, замирали вовсе, кони тоже падали. Сорок человек погибло, мама сказывала, лошадей тоже много». Гора после создания монастыря стала местом паломничества для верующих и кунгурской округи: «Молиться ходили, котомку наложат еды, из-зо всех деревень сюда шли. Такие моленья были: и день и ночь молятся, много дьяков было, пастырей. Идут люди, мы побежим, нас накормят. Они встречного-поперечного, всех кормили. В пост - постным, на пасхальной неделе - всю неделю яйца. А мясного от роду видно на Белой горе не ели».

Сейчас история возрожденного Белогорского монастыря (осно- ванность на святынях, разрушение и новое чудесное возрождение) вписывает Кунгурскую землю в общий контекст распространённой на русской земле тему «мученичества», «страдания за веру». Осознание святости Белой горы подчеркивают многие рассказы жителей края о святой красоте храма и варварском разрушении этой святыни. «Такая церковь была хорошая, все раскурочили. На Белой горе надписи были, их выкорчевывали. Ничё не берет, тогда жгли лампой паяльной, обколачивали, лишь бы это нарушить. Стены были покрыты росписью православной. Красивые мраморные лесенки, винтовая лесенка высоко вверх, верхние хоры. Что с ней и сделали» (с. Калинино).

Уже разрушенный, храм всегда привлекал внимание местных жителей. «Я маленькая была, мы ездили с дедом как-то на мотоцикле на Белу гору. Так там разорено совсем было. Еще ездили на скит, еще скит там был, в трёх километрах. Церковь была, так церковь водой затопило, половину церкви, стены, все. До того гладкие стены, все с иконами. Не могли разломать, залили водой. Воду специально открыли. Там задвижки были, и их открыли. Из собора до той церкви под землей был ход - три километра. Знающие задвижки открыли. Сейчас никто не знает, как откачать воду - она всё равно поступает» (с. Калинино).

Многие рассказы продуцируют вполне старообрядческие сюжеты о разрушении местных храмов как следствии прихода на эту землю Антихриста («Кто крест ломал в Монастыре, уже все сдохли - ведь антихристы» (с. Троицк). Рассказы о святотатстве всегда сопровождаются мотивом наказания за содеянное тех, кто уничтожал соборы: «Вот там был на соборе крест, позолоченный. Ну, вот как они, красноармейцы, его стягали сверху-то, с трудом, один взял да ещё и выстрелил в крест. И вот выстрелил, и ему сразу руку-то оборвало тут. Понаслышке от старых людей знаем» (с. Бизяр, зап. от М.К. Зелениной).

Гора становится объектом продуцирования мифологического пространства, порождения множества легенд. И это при том, что прямые мотивации топонима вполне прозаические - тот факт, что снег (в силу размеров и положения горы) здесь сходит позже всего, а выпадает (и не стаивает) уже в сентябре - гора первой в округе «собирает» снег. Видимая издалека, она и воспринимается как белая: «Только снег выпадал, сперва выпадет на Белу гору, и тогда пойдет белый снег. Тогда знай, что выпадет снег» (с. Бым). Поскольку традиционно белый цвет - это цвет божественной отмеченности, топоним дополнительно оттеняет идею религиозной мистичности, сакральности горы. В многочисленных рассказах передаётся мысль о чудесных событиях и видениях в этих местах. «Я работала в доме инвалидов на горе. Когда запретили инвалидам в соборе жить, со- бор-то освободился. А в квартирах жили, и как раз печки сломались, стали их ремонтировать. А живём - у нас корпус как раз на собор. Раз одна медсестра вышла и говорит: «Девки, поглядите-ко: в соборе-то свечки горят». Правда! Мы смотрим - там в соборе свечки, а сам-то ведь закрыт, и никого там нет. Нам туда велели, а мы не стали в нем жить. Стало мерещиться про свечи-то. «Лучше на улице будем жить, а в собор не пойдем». Так Бог, видно, привел, охранял свой дом» (с. Бизяр, зап. от М.К. Зелениной). Другой сюжет касается чудес с иконами: «А вот еще было, старики рассказывали. Раныпе-то на стенах в соборе иконы были нарисованы, а потом' их известкой забелили - густо так. И всё равно одна икона проступила. Её забелят, а она опять, всё равно. Божьей Матери икона. А потом сама исчезла - вот ведь как» (с. Бизяр, зап. от М.К. Зелениной).

Кроме «вольного» истолкования реальных исторических событий и религиозных преданий, в воспоминаниях местных жителей

очевидно восприятие Белой горы как места, отмеченного необычными явлениями. «Считают, что это святое место. Ведь там всегда холодно, на Белой горе-то, все ветры, ветры. И солнце со всех сторон гору обходит. А снег выпадат - сперва всегда на Белу гору. Бывает, говорят, там на небе крест кажется. Вот и шары летят с Белой горы какие-то»; «Чудеса на Белой горе - там сияние, может, как северное. Люди видали, как телефонные столбы по небу ходили ночью. Как зарево цветное, в той-то стороне, к горе. И это было один раз перед войной, где-то перед самой войной»; «Светящий столб видели на Белой горе, видимо, это громовые явления. Если с последними годами сравнивать, то наблюдаем косые молнии. Когда столб - это опасный период. Вот в прошлый год видели. В прошедшее лето у нас было столько несчастных случаев из-за гроз. Это и ожоги людей, несколько станций полетело, не говоря уже о домашних приборах» (с. Калинино).

Исключительность места подчеркивает бытование большого количества рассказов о кладах Белой горы. «На Белой горе много доб- ра-то было, дак его не всё разобрали. Там есть пешшора. Говорят, в эту пешшору сбросили и замуровали церковное добро, когда зорили монастырь-от. Под березой. Один здешный мужик всё ходил: «Вот, хожу - меня к этой дыре тянет». А ему старец монастырский сказал - а ты покопай, вот туто. Он пошел, взял лопатку, копнул - и такая коробочка нашлась. Открыл - двенадцать крестов серебряных да двенадцать золотых. И записка: «Оставь себе крест серебряной и оставь крест золотой в храм. И нищим подай серебряные, а золотые - кто Богу молится».

Близкий сюжет о находке золота также носит мистический характер: «Одной женщине тут казалось - берёза под Белой горой, и у берёзы - монах. Она ему: «Чё, родимый, стоишь?» Он ей: «Слушай, подойди сюда». Она подошла, у ней на голове платок был, она его сняла. «Ну, чё тебе надо?» - «А дай мне счастье». - «Вот, копай туто». Она покопала, полон платок накопала земли. Говорит ей: «Всё, неси домой». Она пришла домой, платок-от разделала, смотрит: «Батюш-

ки мои, золото!». А другая в юбку наклала, а принесла, дак там земля оказалася. Юбка-то погана, а голова, как говорится, соображатель- ная». А что это за человек её надоумил? А она встала, посмотрела и больше не увидела его. Это показалося. Ангел, наверно, на Белой горе, ангел. Или Господь показался ей».

По другим рассказам, клад находили под липой у д. Кордон, вёдра с серебром на самой Белой горе: «Приезжали люди, слой земли сняли, а клад рядышком был, сундук. Это у Кордона. Там раньше один мужик овец пас, пять лет ставил к липе сено. И вот как раз под этой липой сундук, там золото, драгоценные камни. Говорят, они потом попали к начальству и на эти деньги Алексий II восстанавливает Белую гору» (с. Юговское); «По три ведра серебра находили на Белой горе. Поехали загородь поправить, там одна стенка пала. Стали столбик править и нашли серебро»; «На Белой же Горе пошли по землю, чтобы рассаду сеять в Егорьев день, и одна женщина сначала одно ведро накопала золота, второе взяла и тоже золото-серебро нашла» (с. Калинино). В местных преданиях немало указаний на то, что именно здесь были закопаны так называемые демидовские клады: «Здесь руду, золото искали, и заключенные, каторжники были, этто в земле сколечко народу погинуло. Он ходит, бедный, прикованный к качке, возит землю. Не заможет, его тут же приканчивают. Здесь золото искали, собирали, сейчас оно, наверно, в песках есть - демидовские клады» (с. Калинино). Говоря о местах объявления кладов (а они, как считает народная традиция, «ходят», перемещаются), старожилы нередко приводят следующую традиционную примету: «Если где рыжую лошадь увидишь, значит, в том месте золото» (с. Калинино).

Легенды об исчезнувшем монастырском золоте, зарытых кладах и тайных ходах, в которых спрятаны несметные богатства, вероятно, соотносятся с реальными событиями. Некогда Белогорский Свято- Николаевский мужской монастырь считался одним из самых богатых в Пермской губернии. Разрушение его, исчезновение, уничтожение священных реликвий и вызвали в народе многочисленные попытки найти это богатство. Некоторые местные жители Белой горы и

близлежащих деревень до сих пор верят в счастливчика, который станет обладателем этого несметного богатства, сами продолжают искать клады. Этим же вызваны и многочисленные истории о разбойниках, о разбойничьих складах на дорогах, ведущих в уездные города Кунгур, Осу. «Сказывали, разбойники грабили по дороге на Белую гору, ведь много богатые ездили». В рассказе об Аннинском ските говорится о кладе золота: «Аннинский скит - там тоже есть золото. Когда окружили войско, атаман приказал, в деревянный бочонок все это награбленное запаковать и утопить в Горячем ключе. Утопили. Этому пацану потом дали карту, где утоплено золото. Вот карта, достанете золото и построите скит. И вот он пошёл в Кунгур, это золото с картой берестяной спрятал в Ледяной горе под большим валуном. На дороги выбегает, грабит. Он уж примелькался: Кунгур - Оса - Чердынь, бегал. Примелькался, и его арестовали. Пятьдесят лет отсидел в каторге, вернулся и построил Аннинский скит. Но эта карта уже имеет копии, оказывается. Ограбили его, ходят копии. Этого Горячего ключа уже нет, там все заболочено. А если найти это золото, этой ценности хватит на Кунгурский уезд не на одно столетие якобы. Потом он подался в бега, его двое молодых людей преследовали в районе, где Чайковский, давай избивать, допытывать, где драгоценности. Местное население видят, что старика избивают. Красным отрядам сообщили, что старика бьют, они подъехали, старик был утоплен, Варлаам. Этих убили, и на этом кончилось. Не знаю, нашли эти ценности или нет в районе. Наш батюшка, помощник владыки, сказал, что туда даже близко к Аннинскому скиту не пускают» (с. Бым, зап. от Ф.Ф. Исламуратова).

В рассказах о находках говорится не только о деньгах, запрятанной церковной утвари, но и о церковных бумагах. «Клад находят, эти вот нашли ведь клад в лесу. Переворот был. Мальчишки в лесу баловались, скакали и провалились в ямку. Там бумаги были в мешках и мелки деньги все отдельно составлены. Тут чё-то не своё, а колхозное прикарманивали» (с. Калинино, зап. от А.Д. Самоловских).

Одной из причин и нынешнего осмысления Белой горы как мес-

та непростого и даже «тяжелого» можно считать то, что много рассказов о ней связано с убийством монахов, жестоким содержанием больных в больнице на месте разоренного монастыря: «Издевали- ся как над монахами - расстреливали, и в рот стреляли: мы де вас причащаем. В назём закапывали, голова только сверху. Всякие издевательства были, только лишь бы уж надрушить веру Христову»; «Там после монастыря больница была специальная, и мучали там их. Которы сильно буйные, их в подвал закрывали, они там голые, голодные сидели. То съедали друг друга, то вешались» (с. Калини- но). В рассказах о разорении монастыря часто отмечают, что церковное имущество попадало и в окрестные сёла: «Иконы-то грудами перевозили с Белой горы, топили печи даже ими, готовили пищу. Тут жила одна женщина - со слезам, говорит, сёкли их на дрова и топили, говорит, иконушками-то печи».

Ещё один устойчивый мотив, подчеркивающий мифологичность здешних мест, - это рассказы о подземельях, и ходах, и спрятанных в них кладах. Например, в г. Кунгур чрезвычайно распространены легенды о подземном ходе, идущем от Тихвинского храма через Сы- лву. Такого рода мотивы встречаются не только на кунгурской земле. В «Кунгурских актах XVII в.» встречается рассказ о заплечном мастере Ваське Пестове, который сам служил исполнителем правосудия и в то же время сам разбойничал, грабил, грабил вместе со своим приятелем, а добычу прятал под одной из башен¹.

Уникальный кунгурский ландшафт с его пещерами, воронками- провалами, озерами карстового происхождения, дополняемый историями о подземных ходах и спрятанных в чертогах пещер кладах, послужил основой для неофициального названия города «Город на решете». В народе же он стал источником многочисленных мифов и легенд как о святых, так и о нечистых местах. На территории района народная молва отмечает немало мест обитания нечистой силы, на что указывает внутренняя форма топонимов типа Чертова гора и Чертов палец (д. Зарека), яма-провал Лешачиха (д. Алеки). Мифоло-

¹ Кунгурскис акты XVII века (1668-1699). СПб., 1888. С.6.

гические трактовки образования провалов, воронок и озер, вызванных этими процессами исчезновений построек и даже гибели людей, связаны со стремлением найти этим фактам объяснение. Многим кунгурякам известна легенда о том, что провалы и пещеры появляются благодаря гигантскому зверю-мамонту, который передвигается под землей и оставляет после себя глубокие рвы, сломанные леса и разрушенные поселения¹ (впрочем, о похожем чудище-ящуре немало говорится и при описании подземного мира Перми). Ряд народных рассказов отражает существование в народной культуре особых культовых практик, обрядов, направленных на умилостивление сил, приведших к провалам и гибели людей. Так, рассказ о Дикаринском озере (д. Дикари) напоминает по сюжету совершение древнего обряда жертвоприношения: «Провалиха была, где Дикаринско озеро. Провал стал, дак чтоб люди не погибали, опять собаку запихали в эту дыру, говорили. Вот не знаю, живую или мертвую. И вода не стала уходить. И вот озеро стало, большое. Рыба, караси хорошие». Жертвование собакой как заместительное встречается в ряде культур.

Провалы на месте пустот считались крайне опасными для человека местами - в провалихи старались не ходить, их обходили стороной. Озёра-провалихи традиционно считались местами обитания нечистой силы - лешачих, русалок, которые «задергивают всех туда»: «Русалки здесь были, но до наших годов, мы еще маленьки были. Сейчас у нас озеро, а был там лес. Один старик рассказывал: «Русалка сидела; иду - она сидит. Только меня увидела - бульк в воду. Волосы все так, не прибраны, длинные». Больше он её не видал. То ли она отошла, озеро-то летом высыхат. Большая, говорит, волосы длиннущие» (д. Заспалово); «У нас была провалиха, земля провалилась. Дак купаться там не давали, задергивало в нее. Провалиха - не ходили, не купались, все равно задернет. Говорили, что русалка там сидит на плоту. Видать не видала, а сидит, говорят, голову мочит и все. Волосы длинные, длинные. Это где озеро-провалиха» (д. Обу-

¹ Рапп В. Путеводитель по Кунгуру и Ледяной пещере. Пермь, 2004. С. И 0.

хово, зап. от А.М. Третьяковой). Одна из таких провалих получила название по демонологическому персонажу, который якобы обитал в этом озере, - яма Лешачиха: «В Алеках Лешачиха была, яма глубока. Тетя Нюра пошла как-то за водой. Видит: сидит на берегу лешачиха, волосы длиннищи чешет. Яма так и называлась Лешачиха. Когда уходила вода из ямы, там столько много рыбы было, но Лешачиху не находили. Она в воде жила, как русалка» (г. Кунгур, зап. от К.И. Салтыковой). Заметим, что очевидное по тексту смешение демонимов (имен) русалки и лешего вполне типично для Прикамья (и особенно его севера).

Внезапное появление озер и их исчезновение вызвало к жизни легенды о несуществующих озерах, озерах-фантомах, которые кажутся лишь избранным, и всего лишь один раз в жизни (обычно как предзнаменования). Таков рассказ об озере, в котором якобы обитает невиданная рыба с кошачьими головами: «Дядя рассказывал, что озеро есть такое, что раз его найдешь, а потом его уже не найти. И в этом озере рыба с кошачьими головами. Я иду, како-то озеро, я выстрелил, дак такой рев был кошаЧий. Потом пошел, друга повел, но уже не могли найти» (с. Калинино).

Кроме мистических рассказов о загадочных озерах-провалихах, почти в каждом селении Кунгурского района бытуют легенды о местах, где люди теряются, сбиваются с дороги {«блудят»). Названия таких мест обычно «говорящие»: «Места какие тут - Еремина роща, Романов лес, Ельник. Слыхала, что блудят у нас часто у Диково. Бес водит» (с. Троицк); «Веселуха - лес так называется. Романово тут подальше. Позапрошлый год пошла вот на Веселуху, на крайчик тут. Ну, и заблудилась, и вышла с другой стороны, и понять ничего не могу. И такой лог перешла, ничего понять не могу, с другой стороны. Бес, черт водит» (с. Троицк). Название Веселуха, вероятно, отражает древнее представление о шутках и проказах нечистой силы.

Таким образом, топонимика и антропонимика Кунгура является источником самой разнообразной культурно-языковой информации. В своей совокупности местные названия объектов природы, селе-

ний, фамилии местных жителей, колоритная прозвищная традиция «уличных» имён создают языковой портрет края, выражают только ему присущие особенности культурно-исторического развития. Очень часто местная ономастическая лексика вовлекается в семиотическое осмысление, отражает целые комплексы устойчивых народных представлений.

Глава II.

ОСОБЕННОСТИ СЕМЕЙНОЙ ТРАДИЦИИ В ОБРЯДНОСТИ
И ФОЛЬКЛОРЕ ДЕТСТВА И ПРОВОДОВ В АРМИЮ

В главе объединены сведения о локальной специфике двух семейных обрядовых комплексов, не имеющих масштабного, развернутого характера. Дано подробное описание основных обрядов детского цикла (роды, крестины, обряды, связанные с лечением детей). Представлены сведения о народном осознании беременности и родов, болезней, о играх с детьми и детских играх. Второй блок рассмотренных в главе материалов - это полученные в Кунгурском районе сведения о рекрутской традиции и проводах в армию. Описание традиции сопровождается публикацией связанного с ней фольклора (рекрутские частушки, провожалъные песни).

Оба описанных обряда входят в семейный цикл, и выработанная в народной среде в том и другом случае ритуальная практика призвана регламентировать события, которые связаны с существенным изменением в семейной жизни. Инвариантом этих комплексов являются обряды перехода - особые магические действия, направленные на изменение статуса участников обряда. ^[40]

в. Г. Бердников¹ отмечал своеобразие местных обычаев, связанных с рождением человека (рождающая скрывает свои муки даже от домашних, укрывается за несколько дней до рождения в бане; обязательным и священным считался обряд размывания рук, когда в гости к родившей приходила бабушка-повитуха).

В традиционной семье не было как такового планирования, и ещё в недавнем прошлом семьи были многодетными, семья без детей не мыслилась. Отголоском этой многочисленности детей можно считать зафиксированные в местных говорах слова третьяк*, шестак* ‘третий, шестой сын в семье’, слова зачиныш* (первенец), серёдыш* (серень), последыш* (или заскребыш*). Особый статус имели первый и самый последний ребенок - именно они (по закону «края») привлекались для исполнения многих обрядов {«Последыш кто в семье, дак того посылали оббегать вокруг огорода в Великий четверг, чтобы курицы летом не бродили» - Ленек; первый и последний ребенок исполняли обряд пронимания больного собачьей старостью - см. ниже).

Как тяжкий грех, как убийство воспринимались аборты. «Кто так нагрешил, тому надо душевно, очень молиться. Кто ребят нарушал*, им надо ходить по больницам, отговаривать женщин от аборта» (с. Троицк); «Кто аборты делал, на том свете тех змеи будут сосать» (с. Калинино). Впрочем, имело место, как и в других территориях, использование особых трав и настоев, прерывавших беременность («Осиновой корой напоят, и беременная скинет, и больше детей не станет носить» - Троицк).

Как божье наказание воспринималось в прошлом женское бесплодие. Наиболее распространенным в этом случае становилось истовое моление, прежде всего Богородице. Молились также св. Захарию: «Не можешь забеременеть, святому Захарию молились. Ему в церкве было видение, ангел, он ему сказал, что де жена твоя понесла. А ты перестанешь говорить, как парализует тебя, и не будешь, пока

' Бердников Г. Этнографические сведения о жителях Кунгурского уезда. Архив РГО, XXIX.75.

жена не родит тебе сына Ивана. Она ему потом действительно родила, в престарелых годах» (с. Троицк). Это повествование близко к аналогичному сюжету, изложенному в Евангелии от Луки; упомянутый в тексте Иван - это Иоанн Предтеча, Креститель Иоанн, который родился в семье святых Захарии и Елисаветы.

Внебрачные дети в прошлом получали отрицательные характеристики (традиция несколько ослабла в послевоенное время). «Без отца кто - это зауголок*, за углом сработан» (слово используется в говорах также для характеристики глупого, малообщительного). Называли такого ребёнка курамыш* (д. Березовка); по всей вероятности, это слово соотносится с тюркским личным именем Ка- рамыш, Кармыш (букв, ‘я увидел свет’). Это имя было известно в прошлом и русским, оно представляло «нагулянного» ребенка как инородца.

Место и время рождения

Особое состояние беременности женщины-матери и статус маленького воспринимались как пограничные состояния, когда человек особенно уязвим, открыт потусторонним силам и сам отчасти является их носителем.

Место и время рождения оценивались с точки зрения благоприятности. «Раньше помногу рожали, без больницы, без акошерки. Рожать приспелося, ушла в амбар и в амбаре родила. Это ноне никакого уроду* нет, бабы-те не носят робятишек, хоть и живём хорошо» (д. Берёзовка); «Я в больнице не бывала, дома всё. Раньше как - в конюшню придёт рожочка*, живо-два родит, в яслях»; «За день-два быват уйдешь в баню, истопишь, там и родишь, с баушкой» (с. Сорта). Если рождение в конюшне и особенн'о в бане как в мифологически отмеченном, ритуально нечистом месте объясняется тем, что роженица, наделяемая особым статусом, должна была быть изолирована, то использование роженицей амбара, места для хранения зерна, объясняется иными причинами - как связанного с плодородием. Хлебный амбар (в других пермских говорах житница - юрлинское)

нередко выбирался также и для устроения постели новобрачных (такие постройки для хранения использовались как место для родов и у народов Кавказа, в частности, осетин).

Определенные отрезки времени воспринимались как неблагодатные для рождения. «Раньше ведь много умирали. Как начнут летом бобы цвести, ребят вовсе мало останется. У меня родная сестра говорила, что она на бобах родилась* и заболела» (с. Калинино). Данное представление, вероятно, связано с народным соотнесением времени цветения бобов (примерно середина июля) с началом цветения злаков в целом; время цветения растений в традиционной культуре осмыслялось как опасное и мистическое, как момент активизации нечистой силы (ср. гадания на жениха, когда прятались в поле цветущей ржи и слушали, в которой стороне заржет лошадь - сивинское). Кроме того, бобы (также как фасоль и горох) у многих народов выступали как устойчивый символ в представлении рождения и смерти.

Беременность.

Помнятся (впрочем, в основном воспринимаются шутливо) различные способы «заказывания» пола ребенка: «Если надо мальчика, ложь шапку под подушку, девочку - платок, что-то женское. Но это просто только шутки может. Может это только разговоры» (с. Троицк); «Кто топор положит под подушку, чтоб мужик был. Всё больше мужиков хотели» (с. Калинино); «Платье, в котором ходила беременна, брали. Если которая родила девчонку, то женщина возьмет, платье наденет, и тоже девочка будет» (с. Бым). Любопытный «способ» изменить появление в семье только дочерей демонстрирует предписание выбирать имена родившимся детям только мужчинам- родственникам: «Не велел отец моему мужу своих детей называть, не то девки будут. Родня, и свекор, и братовья, всё называли, дак всё равно девки рожались» (с. Троицк).

Появление девочки или мальчика связывалось с разнообразными приметами: «Если беременная встает с постели с правой ноги, родит девочку»; «Смотрят по волосам новорожденного, кто будет

следующий, девочка или мальчик. Если волосы на затылке косичкой - девочка, прямые - парень»; «Если женщина забеременела и поносится* сладким - девочка, горьким - мальчик» (от поноситься - испытывать неодолимые желания, прихоти). Чаще всего предсказывали пол ребенка по форме живота беременной: «Девочка должна быть - тогда брюхо должно быть как бы расплывчато, мальчик - острое брюхо»; «Животик тычком*, он как-то востряет* - парня родишь, а с девкой дак вроде широкий живот» (с. Калинино); «С мальчиком ходишь - пятен мало на лице, красивше стаёшь» (с. Троицк); «Если мальчик, то у нее лицо менятся, когда она в положении ходит. У некоторых, может, не у всех. Лицо как-то бледнее, пятнами делается. А девочкой - она не должна меняться, она полная сама по себе» (с. Серга).

Как и в целом в традиции, до сих пор самая живая реакция сопровождает рождение вместо ожидаемого мальчика девочки: «Пар- ня родишь - говорят, до Москвы доедешь*, а девка чё, чужой товар» (д. Андреевка); «У меня дочь мокровшина*, бракоделка - парней не носила, все девок» (д. Андреевка).

Устойчива характеристика родившей первенца-мальчика молодуха*, а родившей первой девочку баба, старуха*: «Парня родишь, дак потом три года молода, молодуха. Если девку, дак все уж, баба стала»; «Девку родит - старухой стала, а перво парня - все молодуха считатся» (с. Калинино); «Если парня родила, молодая будет долго, а девку родишь - тебя старухой зовут» (с. Серга). Иронически младенец-девочка называлась маришка* («Мне все говорили - маришку родишь, по животу-ту. Так и вышло, девка» - Троицк). Несомненно, характеристика создана на счет перехода в нарицательные одного из наиболее частотных женских имен Мария.{от уменьшительной формы; в пермских говорах, впрочем, иногда маришкой называют и мелкую речную рыбу - нытвенское). Ироническая оценка применялась иногда и к мальчикам: «У меня первы четыре парня были, дак мама говорила - надоели твои штанники*» (с. Зуята). Народные говоры знают много подобных описательных характеристик детей по полу,

особенно девочек - перм. долговолоска, волосотряска, арх. важенка (из названия молодой оленихи).

Состояние беременности воспринимается как мистически отмеченное. Почти повсеместно считалось, что поносы* (или прихачива- ния) беременной должны удовлетворяться: «Мне прихоть пришла - лук жареный есть охота стало. Говорят - надо есть, прихоть велит. Потом сколько годов на глаза его не надо* было» (с. Троицк). «Убей охота селедку сигового засола, а не было её. На рынке в Кунгуре нашла, баба только положила рыбину на скалку, на веса, я руками её сохватила и поела. Она только смеётся» (с. Калинино).

На беременную распространялись самые разнообразные запреты - «Рожонке при последнем време* (т.е. незадолго до родов) на улицу долго не велели ходить, их шибко урочили» (с. Калинино). «Через грабли нельзя было шагать; когда беременная есть, кошек да собак в доме держать нельзя; беременной порог перешагивать не велят - выходит из дому, надо на его вставать» (с. Калинино). В этом предписании проявляется древняя символика порога как места, связанного с концентрацией идеи родного, домашнего, покровительствующего (ср. в свадебной традиции - сваты пинают порог, когда молодые заходят в дом жениха, замечают, кто первый встанет на порог - кто первым, тот и будет главным в доме; нельзя неженатому садиться на порог - никто за него не пойдет - суксунское, детей не будет - кара- гайское, невесту уведут - александровское). К табуированным зонам относилась также дорога (в традиции символ ухода, разъединения, даже смерти). Поэтому во время беременности женщину старались не отпускать одну далеко от дома, ей не разрешались дальние поездки (в связи с осмыслением дороги как опасной зоны беременная не должна была также контактировать с рядом атрибутов дороги: ей нельзя переступать через дугу и хомут, оглобли, вожжи, перелезать через сани. Подобные запретительные табу были особенно актуальны во время первой беременности, их исполнение играло роль своеобразного посвящения в женщину.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: