Русские на кунгурской земле: формирование и этнокультурная специфика 6 глава

В массе историй фиксируется устойчивый сюжет о том, что имен-

но беременные легко могут получить порчу: «Ветром* налетит. Раньше часто было, без штанов ходили, а счас не слышно, бабы в штанах ходят. Попадет ветром, и баба родит мыло, или голик туда посадят, или полено даже» (д. Андреевка). «То кусок мяса родится и еще с глазами или мыло. По злости порчу ей посадят. Раньше без молитвы из дому не выходили. «Господи, Благослови!» - долго ли сказать-то? Ведь порчу и на имя пускают и просто, ты не виноватая ни в чем, а порча на тебя попадет, и голик рождается» (с. Калинино, зап. от В.К. Ситниковой, 1930 г.р.).

Источником болезни роженицы, по некоторым свидетельствам, мог быть и сам младенец. «Рожонка может сильно болеть от ребенка. Вдруг начнется такая зевота, голова заболит. Пока тебя кто-нибудь не сбрызнет с молитвой. Это плохая штука. Есть у ребенка такой взгляд» (с. Зуята).

Роды.

Исключительность ситуации родов подчеркивалась разнообразными средствами, среди которых - скрывание родов. «Беременная уйдет рожать, спросят, куда поехала - в Москву* де. Почемуто-ся не говорили, что рожать. В Москву де поехала» (с. Троицк). Выражение известно в других говорах Прикамья и основывается на осмыслении Москвы как одного из святых мест, в которых и локализуются потенции жизни. «Прежде чем рожать пойти, никому нельзя говорить. Как можно чтоб меньше знали люди, что рожать человеку. Если больше народу узнает, за каждого человека надо промучиться. Если стара дева узнат, дак особенно тяжело будет рожать» (с. Бым). Считалось, что особенно тщательно надо скрывать роды и беременность от свекровок и от матерей, от старых дев. «Вот если стара дева встречу попадет, плохо рожать тебе будет, мужик - дак легче» (с. Калинино).

Трудные роды преодолевались молитвами («Я на церкву молилась, чтобы Бог помог родить поскоряя»). Активно исполнились нехитрые приёмы - «Ребенок не идет и все, у меня уж и потугов нет. Тут сестра принесла сахар - кусай со всей силой. Я стала кусать, и потуги стали» (с. Насадка); «Я зубы нажимала. Как у женщины потуги начнутся, нажимай на зубы, чтобы скоряя родить» (с. Серга). Бабушка-повитуха, помогая роженице, массировала, прогревала ей живот: «А чё - помогала, баню затопит, тряпку горячую нагреет и на живот».

При трудных родах обматывали живот роженицы полотном (широким полотенцем) и туго натягивали концы. «Роженицу, которая трудно рожала, заставляли встать на голову и потрястись маленько - плод-от и поправится» (с. Троицк). Распространенным способом облегчения были роды стоя (мода на стоячие, или вертикальные, роды как более лёгкие периодически возникает, как известно, и в наши дни).

Сверхъестественные свойства новорожденного подчеркивает мистическое восприятие последа, оболочки зародыша. У многих славянских народов рожденный в «рубашке» ребенок считается наделенным особой силой; это герой, способный бороться и побеждать врага как реального, так и мифологического. Оболочку, в которой рождался ребенок, прятали с особыми предосторожностями («Послед в землю закапывают, в огороде хоть, чтоб никто не растаскивал»; «закопают, где не ходят, не пашут»). В отдельных случаях его относили на кладбище (традиция хоронить послед по ритуалу известна до сих пор некоторым финноугорским народам). Рубашку, особенно если в ней родился ребенок, старались хранить, иногда её давали с собой уходящему на войну: «Говорят, что, если ребенок в рубашке родился, рубашку сохраняют. Её сушат и за иконку кладут. А на войну если пойдет парень, то ее в мешочек зашивают вместе с иконкой Спасителя и молитвой» (с. Ленек).

Бабьи муки.

Феномен бабьи муки* хорошо известен в русской традиционной культуре. Еще в XIX в. фиксируются сведения о «мужских» родах (которые или испытывались мужчиной по-настоящему, с болевыми ощущениями, или ритуально изображались во время родов его

жены^[41]). Такого рода муки насылались колдуном (а иногда и самой женщиной - чаще как наказание за супружескую неверность), в Прикамье известны магические способы перевода родовых мук на мужа уже в свадебном обряде (перешагивание через мужа в первую брачную ночь со словами «мне рожать, тебе мучиться»). Считается, что представление о мужских родах есть попытка сделать социально управляемой неконтролируемую женскую физиологию. Поскольку с бабьими муками связывается прежде всего рождение первенца, обряд можно считать и своего рода инициацией, изменением социального статуса мужа.

Рассказы о бабьих муках подчеркивают идею наказания таким способом неверного мужа: «Беременная может свои муки мужику передать. Я в больнице слышала, одна женщина рассказывала. У меня, говорит, мужик захворал, прямо его ворочает, говорит, он и полотенцем живот связывал, под кровать лазил, и на печь, везде, везде. Потом говорит - поехали в больницу. А врач здесь строгая тогда работала, всех знала. Заходит и говорит: «Бл.ювать не надо!» Приехал снова домой, полазил, полазил так-то, и вытошнил. Потом только узнали - муки-те сделаны были» (с. Калинине). Некоторые из них бытуют уже только на уровне «бывалыцинки»-анекдота: «У мужика из деревни Сырой баба родила, и пошалил что ли кто. Едет на телеге, охает: «Я сырой, мужики, сырой!» Ему говорят - надо де обсохнуть. А сырой* - значит после родов. Котора баба родит, в карман, значит, подложит че-то, пакостит, а мужики маются» (с. Насадка). В целом же это представление сохраняется лишь в памяти пожилых - «Теперь вот дело прошлое, а я помню, в каждом поселении были свои обычаи. Раньше так бывало: женщине надо рожать - они спокойные, а мужики маются. Такой что ли порядок был. Колдовали там или чё - не знаю» (с. Калинине). В отдельных случаях фиксируется представление о напускании родовых мук на небеременную женщи-

ну: «Бабьи муки сделались у моей подруги, она помидорку съела у соседки, и ее завертело, закрутило, температура стала, и потуги, и всё. Потом я нашла баушку, та её отговаривала: от восхода солнца и после захода солнца, маслом сливочным поила, наговорит и подаёт» (д. Андреевка).

Приняв роды, бабушка-повитуха в первую баню парила ребенка, правила ему суставы, при необходимости головку («Если лоб шибко широкий, сжимают его ладошками, суставчики разминают» (с. Троицк). После родов в течение сорока дней роженица оставалась изолированной от общества. В это время устанавливались максимально тесные контакты новорожденного с матерью, что и давало им возможность привыкнуть друг к другу, открывало у родившей чувство материнства.

Считается до сих пор, что для недавно родившей «сорок дней ворота на тот свет открыты»; «крышка гроба сорок дней открыта» (с. Ленек). Все это время женщина и считалась сырой: «Родила женщина, пока молитву в церкви не возьмет, ребенка не покрестит - она считатся нечистая, сырая*» (с. Калинино). Обычай «брать молитву» известен и православным, и старообрядцам, вероятно, он связан с идеей христианского первородного греха и наказания человека, обреченного воспроизводить земной род в страданиях и муках. Представление о шестинедельной послеродовой нечистоте женщины требовало, чтобы весь этот срок за неё молились родные. В православии родившая не имела права посещать шесть недель церковь, а у старообрядцев она не должна была молиться, читать молитвы и даже зажигать свечи.

Каша и крестины.

Два крайне значимых семейных торжества по поводу рождения - родины и крестины. Родины (каша) устраивались обычно на третий- четвертый день. «Рожонка лежит еще, на третий день с пирогами приходят» (Калинино). В нынешней практике нечто близкое к обряду каша проводится для роженицы уже в больнице: «Свекровушка

мне, когда я рожала, в больницу шаньги принесла. Ходят на роды в больницу, что-то надо принести» (с. Троицк). Обычно же на кашу собиралась родня после возвращения из больницы - с подарками молодой маме и ребенку. Пришедшие обязательно приходят с пирогом (в наши дни с тортом), обязательно также совместное чаепитие, во время которого и высказываются пожелания-напутствия матери и ребенку.

Крещение считается вторым, уже духовным рождением человека. Оно проводилось через несколько дней после рождения и было обязательным («Если некрещеной умрет ребенок, грех родителям» - Троицк; «Даже не брались водиться которые баушки, если узнают, что ребенок некрещеной» - Калинино). Кроме обычного крещения в церкви, еще в недавнем прошлом использовалось домашнее крещение погружением*. «Бабушка погружает в святой воде, как батюш- ко крестит. Если церквы не было у нас, дак погружала кака-нибудь знаюшша* старушка. А потом этого ребенка, говорят, уж боле не крестят. Он погруженный» (с. Бым). Термин погруженный вполне эквивалентен слову крещеный («Раньше все дети погруженые были, а потом не стали крестить» - Ленек). Как известно, греческое обозначение крещения («ваптисис») буквально переводится как погружение; в христианстве (особенно в старообрядчестве) крещение троекратным погружением было осмыслено (в отличие от поливательного крещения) как символическая смерть Христова и Его тридневное воскресение, непосредственно соотносилось с крещением в смерть Христову, которое единственно и давало бытие и существование в православной вере.

Крестные родители несли особую ответственность за крестника. «Восприёмная* крестная как вторая мать крестнице-то, мать не отве- чат за ребенка столь, сколь хрёстна» (с. Серга); «Крестна мать - вторая мать. Подарки крестнику дарит. Говорят, что крестный отвечает больше, чем мать, за все грехи» (с. Бым).

Детские болезни.

Ритуализованный характер носило избавление маленького от болезней. Одно из наиболее устойчивых до сих пор представлений о детских болезнях - вера в кочергу*, болезнь младенцев, когда на его теле появлялась особая сыпь (считаетсяродовой болезнью: «Родовая болезнь, колючка у маленького, колется тело, не спит ребенок. Не выведешь, носки будут быстро носиться, если на шее - воротник быстро носится» - Зуята). Само название болезни метафорично и связано с её проявлением - ребенок гнется, ёжится, корежится. Впрочем, тот факт, что слово кочерга в других русских говорах используется и для называния более тяжелых болезней (типа эпилепсии, родимчика), позволяет предполагать, что значимы для называния болезни и мифологические коннотации изогнутой печной клюки, что речь в данном случае идет не только о искажении-искривлении тела ребенка, а о изогнутости как устойчивом атрибуте нечистой силы и принадлежности больного к потустороннему миру^[42]. Возможно, значим и тот факт, что кочерга - это еще и распространенное ан- тидемоническое средство. Используемые приёмы лечения болезни, напоминающие ритуал (смывание кочерги в трех банях, в том числе материнским молоком, вытирание волосами матери) также косвенно свидетельствуют, что эта болезнь может быть осмыслена как нечто «нечеловеческое», пришедшее из потустороннего мира при рождении (ср. близкое, практикуемое в переходных обрядах смывание с невесты дивьей красоты, обмывание покойника как удаление, нейтрализация всего, что связано с жизнью, очищение его от земных грехов).

Бытуют разные объяснения причины болезни. «Кочерга - это первая кожа у ребенка, она сходит, первородная, просто грубая. Надо проще помыть получше, и отстанет» (с. Троицк). «Кочерга больше у парней быват. Если не убрать кочергу, тело шершавое будет. Вот угрины-то - у которого человека кочерга не убрана, обязательно

лицо некрасивое. Кочергу-то уберут, лицо-то прямо как шелковое» (д. Талица). Наиболее типичны следующие объяснения последствий нелеченой кочерги: «На руках на ногах у сына кочергу не собирала, дак он беда мохнатой»; «У маленького не выведешь кочергу, дак тело сделатся как рыбье, шелушивое. Только нужно успеть, пока он маленький - трех месяцев, двух. А если не убрать, потом тело будет как щетка. Обнимет жених невесту и будет обдирать. У нас вот соседка - мужик спать с ней не может, пока она чулки не оденет. Вот у парней-то со спины, а у девок с рук, с ног, со спины, даже и на ушах бывает» (с. Калинино).

Приемы лечения болезни широко варьируются, хотя в основном заключаются в её вытирании и смывании. «Возьмешь медовый колобок, из меду, ну, такой густенькой. И как она выйдет эта кочерга, шоркайте. В бане надо нашоркать этим колобком, потом накрывают тряпочкой и парят через тряпочку, и вот она выходит. Собирают ее, она на медов-от колобок выходит, и ее нету уже». «Выводят кочергу и на грудное молоко. В баню придешь, насцеживаешь прямо на тело, размажешь, пеленкой прикроешь и паришь веничком. У кого- то на дрожжи выходит кочерга, у кого-то на мед, у кого-то на молоко материно» (с. Юговское). «Кочергу как вытирали - молоко грудное сцидишь стакан и немножко муки. Положишь ребенка и всего обмажешь. И закрыть пеленкой ли, полотенцем ли. Выступает как вот щетина», (с. Калинино). «Кочергу гущей выводили. Вот сплошная гуща от кваса. Ей натрёшь в бане, начнёшь парить ребёнка, и там как щетина выходит. Бани три подряд попарить и всё пройдет» (с. Серга).

«Кочергу выводят веничком маленьким, трут маленького с кислым тестом. В веничек нарошно блушничку* клали» (с. Троицк). «Кочергу соберешь с маленького в бане медовым колобком, потом тело-то смывашь своим молоком и волосами натрешь своими» (с. Калинино). Лечение волосами особенно показательно: волосы концентрируют жизненную силу (ср. также название кочерги в Чайковских говорах волосы).

Более опасная болезнь маленьких - корь, осмысленная также мифологически. «Корь - надо в красную тряпку заматывать ребёнка. Вот у меня совсем маленькая дочь была, дак я её полностью как в пелёнку завертывала месяца три» (д. Пешкова). Верили даже, что красная ткань обязательно должна быть в доме: «Красное сукно очень полезное, хоть маленький кусочек надо в доме держать. Потрешь ребенка, помогает. Корь - хорошо помню, что корь и оспу закрываешь красным». Аналогичным образом лечили рожу («Я слышала, рожа какая-то болезнь есть. Тоже кака-то покраснение. Дак вот ее красным сукном прикрывали». Больному краснухой ребенку также клали в зыбку все красное (с. Ленек). В этом случае имеет место прием симпатической магии - лечение подобного подобным. Использовали для лечения краснухи также отвар крапивы, которым мыли маленького.

Пожалуй, наиболее сложные обрядовые манипуляции проводились при лечении собачьей старости* (народное, широко известное в Прикамье название детского рахитизма или атрофии; название болезни содержит указание на наиболее распространенный способ нейтрализации болезни - перенесение её на собаку). «У нас был, она как последняя родилась, а мужик первый родился. Дак они чё- то делали. У одного парня там в деревне, у него брюхо большущее было. Осину раскалывали и по этой осине, между дерева, продергивали его, с какими-то приговорами. Дочь ему подаёт через середину расколотую-то и чё-то приговаривает, он потом подаёт ей, тоже чё-то приговаривает, и так три раза» (с. Зуята). «Старший ребенок в семье подает, младший принимат. Самый первый ребёнок в семье, и я - последняя, так делали» (с. Серга).

Отправление болезни на осину, как и обереги от болезней из осины, известны многим народам (в Прикамье до сих пор популярностью пользуется «осиновая таблетка» - спил ствола осины, который от головной боли кладут под подушку). Осина использовалась также как средство от детской бессонницы: «Чтобы сон у ребенка был, надо класть под подушку осиново полено с корой. Чтоб молодинькая

осина. Или хоть веточку отломишь в лесу, принесёшь - и под подушку, где головушка» (с. Калинине). Эти поверья связаны с представлением о том, что «в осине живет черт», что «осина - проклятая лесина». В целом же приведенный выше способ лечения собачьей старости связан с так называемой «пронимальной» магией. Он мог проводиться и как пронимание через дупло дерева (больных либо протаскивали сквозь полое отверстие в стволе, либо погружали в проем). В этом случае легко реконструируется идея «перерождения» (полые деревья связаны с символикой материнства). В Прикамье (как юрлинское) отмечено исполнение похожего обряда пролезания сквозь расщепленную посередине ветку ивы, которое совершалось, если человек заблудился.

Другая форма «пронимальной» магии - продевание больного через отверстие в земле и большой калач. «Я вот у одной принимала сына, крестник мой. Выкопать ямку в бугорке насквозь, землю вынешь - чтобы с той стороны и с этой - и калачик большой испекёшь. У выхода калачик ставили. Через калачик его продергивали, чтобы был только первый и последний в семье. Первый подаёт, а последний принимает, и три раза через калачик. Потом калач собаке скормить. Парень, дак кобелю, девка дак суке. Это на меже дыру делали и сквозь нее продергивали ребенка» (с. Серга).

Известный способ лечения собачьей старости - перепекание младенца в печи. В Кунгурском районе фиксируется контаминация этого способа с прониманием: «Истопят печь, две ямки выкапывают, бабушка одну считат живая, другая как мертвая. Ребенка заталкивают в печь, с молитвами какими-то, молятся, достанут в пеленочке из печки, и бабушка спрашиват - в котору ямку положишь. Мать сама определят. Если выберет мертвую, ребеуочек жить не будет» (с. Ти- хановка).

Из других болезней в крае верят в полуношницу («Полуношница*, это когда ребёнок ночью не спит, а днём спит. Ребенок мешает день с ночью, не спит, носишь и носишь его. Говорят, траву блушницу надо в качалку такому» (с. Ленек). При лечении весенней лихорад-

ки (веснухи*) прибегали к старой обрядовой процедуре: «Веснуха - ребенка весной подавали в окно, не в дверь выносили, а подавали, который болеет. Старушки кто-то приходил делали» (с. Троицк). Подобное лечение опирается на устойчивое представление о том, что окно как переходная зона от своего к внешнему связывало человека с Богом и миром предков - оно аналогичным образом использовалось для выноса покойника-колдуна, для захода в дом в новоселье. Считалось, что эта манипуляция помогает обмануть смерть и враждебных духов.

Широко распространена и до сих пор активно применяется знахарская практика «загрызания» или «зачерчивания» болезни (сучком, похожей костью животного, особым камнем - так называемой громовой стрелой, часто просто безымянным пальцем) грыжи: «Если грызет* у маленького, бабушка зачерчивала. Круг сука так водила, заговаривала и чертила. Сук поделат, потом так же пуп поделат» (с. Калинине); «Когда грызет, пуп ли, пах ли, звали бабушку загрызать. Она как погрызет, пошепчет-пошепчет, так сколь-то дней поделат, и снимат боль» (с. Серга). «Если у маленького грызёт, дак заговаривали. Баушка уголь еще сохватит, кость такая была у нее от скотины, ей лечила. Брус ещё такой. И костью, и брусом с шепотками водила: «Он не принимает ни хвори, ни боли, и чтобы у тебя не было» (д. Мягкое Поле).

До сих пор в народной традиции устойчивы поверья о сглазе, порче, уроках {уроки* - от уронить портить колдовством, ср. древнерусское уронить накладывать на кого-л. уроки-обязательства). Эти поверья можно рассматривать как проявление запрета на излишние контакты с посторонними, на сохранение границ своего, материнского пространства. Способы лечения сглаза, порчи и уроков у маленьких широко варьируются. Чаще всего от сглаза, уроков, чтобы их предупредить, сыпали младенцу на темечко щепотку соли (или солинку). «Соление» младенца широко применялось и при лечении физических недугов, и сглаза; связано оно, скорее всего, с наделением соли апотропеическими свойствами, ср.: «Солью посыпают маленького, если он плакать начинает, когда много людей. Сам человек скажет, который придет, что урочливый он или нет. Если урочли- вый, обязательно скажет - посоли ребенка-то» - Троицк). Впрочем, защитные свойства соли использовались и в других случаях: соль сыпали ребенку на темечко, если он долго не говорил или говорил «нечисто» (с. Ленек).

«Просыпаешься утром и своей перегорелой* слюной ребенку темечко помажь. Это от сглазу. Этой слюной и болячки можно сушить. Пока ниче в рот не брал только чтоб» (с. Калинино; слюна после ночи широко используется в народной традиции и как средство от мозолей, лишая, как апотропеическое средство - чтоб плохой сон не сбылся, надо собрать с себя перегарную слюну с ночи и помазаться). Чтоб ребёнок не урочился, его старались не показывали посторонним («Лишному не показывай робёночка, чтоб не изурочить»). Прежде чем лечить маленького, старались удостовериться в том, что у него действительно уроки. «Вот зевает ребенок, часто потягается, температура у его. Воду горячую поставят в чашку и в нее уголек бросишь горячий. Если он не тонет, значит, уроки, а тонет, нет, не урошливость. Другой раз, если не помогат, ребенка урошливого бывает даже перекрестят, еще раз покрестят» (с. Троицк).

Крайне распространено лечение уроков обрызгиванием. «Бывает такое, что сглазят ребёнка. Я три ложки вымою в чашке, потом через три скобы надо пройти. Ложку воды через скобу-то пропустишь, её обмакнёшь - и через скобу, чтоб вода-то со скобы обратно стекла в чашку. Вот первая скоба, там вторая скоба, навстречу которая, а там третья, встречная. Вымоешь, этой водой прыснешь. Сёдня сделаешь, завтра сделаешь, и поможет» (с. Серга). Для этой же цели используется вода с девятью угольками, вода со стола и из-под ложек: «От уроков лечишь - уголки вымоешь у стола, крест-накрест каждый, воду эту соберешь, в ей ложки перемоешь, и раза три этой водой сбрызнешь. Прочитаешь «Отче наш» и брызнешь, чтобы ребёнок сколыхнулся*. Воду в передний угол потом выливать» (с. Троицк). Другие обрядовые приёмы лечения детских болезней также достаточно колоритны. Рыбка, найденная в пойманной хищной рыбе, использовалась при лечении маленьких от недержания мочи: «Возьмут заглотыш*, его скормят маленькому, он перестанет под себя мочиться» (Калинино). При лечении сильного расстройства желудка могли использовать землю с рассадника: «Вот раньше от поноса лечили - рассадник был, с рассадника землю брали, щепоточку в воду бросили и етой водой напоили, не мешали, ниче. Капустный рассадник. Если к житью, будет легче. А ежели ко смерти, дак умирали» (д. Мягкое Поле).

Одно из крайне значимых понятий родильной культуры - страх. Специальные обрядовые средства (например, запреты, рассмотренные выше) призваны снять страх у матери перед беременностью, родами, и точно также особые приёмы блокирования страха за ребенка выработаны в народной культуре для регулирования поведения детей. К ним прежде всего относятся так называемые бабьи запуки* (из запуги - от запугивать), тексты, с помощью которых у маленьких намеренно создавался страх - для укрепления управляющего воздействия на его поступки, для поддержания границ материнского пространства. К образам страха относятся те или иные животные (чаще всего волк), представители другой культуры (татарин с мешком, цыган). «Маленьких цыганами пугали. Раньше ведь воровали цыгане ребят, вот их и боялись. «Вот, щас цыгане придут, отдам тебя цыганам» (с. Серга). Нередко пугали маленьких местными жителями, которые имели те или иные физические недостатки: «Провинишься, так у нас пугали одной бабкой. Она немая, ниче не говорит, только: «Пррр! пррр!» Она маленьких детей любила, а ее боялись. Вот я че-нибудь зареву, дак мама говорит: «Щас вот я тебя пахорукой* бабе отдам». Ну, я залезу на полати, в угол спрятаюсь и реветь перестану» (с. Насадка, зап. от А.Ф. Пешковой, 1931 г.р.). В приведенном примере имеет место использование в запуках уродств (пугали маленьких также хромыми, деревенскими дурачками и пр.). При запретах уходить одному в лес рассказывали истории типа следующей: «Один мужик пошел в лес, дескать, по грибы и потерялся.

И потом долго, годы-годы-годы его не было. А когда явился домой - у него даже ногти уже вросли в тело».

Применение регулирующего страха могло подкрепляться инсценировкой, когда роль того или иного зловредного духа играл кто- либо из взрослых (надев вывернутую шубу и спрятавшись между гряд; намазавшись сажей, нарядившись в лохмотья и поджидая детей в том или ином неположенном месте, например, за деревней). «Како-то чучело поставят в огород, чтобы мы горох не воровали, а мы по площадке ходим и едим. А большие нам говорят: «Вот, оно тебя поймает и задавит». Так и боишься, тихонько идешь, выбираешься по борозде, по гороху, шаришь рукой, шаришь. Где-нибудь в картошке спрягаешься да и ешь» (с. Калинино).

Устойчивый элемент создания регулирующего страха - использование мифологических сюжетов при мотивации запретов самостоятельно уходить в лес, в поле, на реку: «Меня вот стращали всё: «Поди-ко туда, за деревню, дак тебя полуденка*!» Я вот боялася все, что полуденка меня там какая-то поймает» (с. Калинино). Полудница в славянской мифологии (в других говорах ржаница) - дух хлебных нив и полей (ср. польск. poludnica, чеш. и словац. polednice, словен. poludnica), одна из ипостасей полуденных духов, известных с античности (в традиции беспоповцев-староверов было даже принято творить в полдень молитву на изгнание «беса полуденна). Фактически же за этим персонажем скрывается олицетворение солнечного удара, вызванного им помрачения, обморока.

Часто пугали бабаем (фантастическое существо в образе старика). Специфический мифологический персонаж - рыба с детородным органом: «Пугали маленьких - не ходите купаться, там п..рыбица под мостом сидит. Она вас утащит» (с. Юговское).

Игры с детьми и игры детей.

Укладывание ребенка спать сопровождалось укачиванием его в зыбкс-качалочке* («Вот зыбочка у нас старинная, качалочка, ребенка туда, и качашь, наговаривашь - «Кокаю* да кокаю, я тебя поо- каю*» - Тихановка). Известно, что качание ребенка в колыбели было не просто средством усыпления. Одновременно это и завечание, загадывание будущего, величание, направленное на преображение ребенка, поскольку сон для ребенка и есть рост. Пример местной колыбельной - песня «Оеньки-аеньки»:

Оеньки-аеньки, там ребятки маленьки,

Они бегают, ревут, Мите спать не дают.

Придет времечко-пора, разбужу тогда тебя.

Разбужу, снаряжу, на коня посажу,

На коня посажу и гулять отпушшу.

Дам те маленькой кнуток, поезжай хоть на восток.

(с. Калинино, зап. от А.Я. Мироновой (Анкудиновой), 1916 г.р.). При играх с маленькими использовались распространенные, известные шутки с детьми: «Сорока-ворона на порог скакала, гостей намекала*, не придут ли гости, не сварят ли кашку, не наложат ли в чашку». Наговоришь и пощекочешь маленького». Другой пример - детская потешка «Кысонька-мурысонька»: «Ты, кысонька, ты, му- рысонька, ты куда ходила? - Да к бабушке. -А чё там ела? - Оладушки. - Принесла ли мне? - Пойди, в сенях на поличке*, в синенькой тряпичке. - Где-то нету-ка. Собаки утащили. - А где собаки? - В лес убежали. - А где-ка лес? - Огнем сгорел. - А где огонь? - Водой залили. - А где вода? - Быки выпили. - А где быки? - В гору ушли. - А где гора? - Черви выточили. - А где черви? - В треску ушли. - А где треска? - Девки выловили. - А где девки? - Взамуж выскакали» (с. Калинино, зап. от А.И. Вопщиновой, 1928 г.р.).

Игры девочек «моделировали» взрослые занятия. «Летом на улице клетки делали, в клетках играли. У всех клетки были. Досочки сделают, тут и играешь, и стряпали, и все и. Стряпали шаньги из глины, куклы из глины тоже тут делали, ставили» (с. Кинделино). «Играли в чечки*, в клетках. Чечки - это битая посуда, осколки. Разложишь как на прилавке. Тут и весы, вместо гирек галечки возьмешь. Из глины-то че-нибудь стряпали. Мелкое* - ну, вот моркошка, калежка, репа, дак тоже нарежешь, тоже будто торгуешь».

Игры в куклы имели свою специфику «В куклы играли девчонками. Куклы сами шили - лучиночку возьмешь, ее всю обвесишь тряпочками, на головку кудели, косы сделаешь, платочек оденешь. Полосочки так тут сделаешь, нарисуешь глаза, рот. Играем, хоть дома где, на подоконнике. Кроватей наделаем из спичельных коробков» (с. Кинделино). «Нам кукол шила мама, мы их называли просто матрешками. Из тряпок, рямки* какие-нибудь - голова из тряпок, ноги из тряпок, руки из тряпок. Нарисуешь глаза, руки, ноги пришьешь, волосы сделашь из кудели» (с. Калинино). Иногда изготовление кукол поручалось местным мастерицам: «Тут у нас Катя одна была - она нам шила кукол. За одну куклу чашку-плетенку картошки. Ничё куклы были, баские. Лицо такое долгонькое, накрашенное. Косы заплетены, платье баско... А потом уж стали в магазинах появляться головки. К этим головкам сошьешь туловище, ваты набьешь да, руки, ноги сделаешь. И каки-то имена придумывали им» (с. Серга).

Подвижные игры детей разнообразны. «Мы маленькие в черту* играли. Нарисуешь мелом на дороге квадратики и скачешь на одной ноге. Сначала дак так просто, а там уже перескочишь. Там домик как сделаешь, домик надо перескочить. Там завоюешь домик, этот домик перескочи, и дальше. Потом другой». Среди подвижных игр была распространена игра в палку, или чур-палку* (разновидность игры в чижа), в бабки: «В детстве мы играли в палку. На колышек надевается деревяшка такая, чижик назывался. Надо было палку бросить и сбить. Чижик-от на колышке. Ставишь колышек, а чижик застроганный, на колышек одевается. По колышку стукнешь на расстоянии, и этот чижик отлетит. И кто вперед поймает».

«Лутошками* играли - липовые лутошки нарежешь, разрезаешь пополам, как пешки такие. Потом была как бы куча большая, каша, её бросишь, и которые лутошки встанут на попа, которые лежат. Их пальчиком сбиваешь - кто больше выбьет, тот победил». «Играли маленькие как - на горе, у церкви в ярки*. Вот с коровы шерсти надергаем, такие вот масики* накатаем-накатаем и повесим. Вилочки сделаем и катаем эти масики*. А правила - вот это я уже забыла.

Помню, что у каждого был свой шарик. Вилки у каждого, штук десять, наверно» (с. Калинино). (Название игры, описание которой, к сожалению, слишком неконкретно, возможно, образовано или от глагола еркнутъ ударить или от названия молодой овцы ярка).

«На горе игра была, крестик* назывался. Шесть столбов было. Мы уж, наверно, кажный день в этот крестик бегали играть. Одна стоит в середине, а все мы стоим у столбиков. Она стопат ногой, мы должны перебегать. А она должна кого хватать, чтобы туто оставить. Если никого не успеет схватить, дак опеть сама туто стоит». Распространенная у маленьких детей хороводная, с песней, игра «Утка» была заимствована у более взрослых. «Вот поют: «Утка шла по бережку, серая по крутому, деток вела за собою. Детоньки, погодите, матушки, подождите. Я схожу во швальню, в ту избу большую. В той избе во швальной шьют порты портные, пуговки золотые, петельки шелковые». Это кругом ходили. Все ведем друг дружку за ручку, нас ведь много, малышат-то. Такой цепочкой, как утка с утятами. А двое стоят вот, как ворота. Мы проходим все туто. А потом в конце-то: «Утка утенка поймала, серого серенка поймала». Которого-нибудь схватит успеет. Руки опускают, и тогда последнего должны имать*. Он должен проскочить в эти воротца, а не успевает и пойманный встает. Еще и загадывали. Вот двое стоят. Допустим, один - конфетка, другой - пряник. Вот этого утенка поймают, спрашивают: «Тебе конфетку или пряник?» Он скажет: «Конфетка». Если я конфетка, он за мной встает, а если пряник, то он за ней. Кто больше наловит таких утят».

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: