Лев Николаевич толстой и Ла Боэси 2 глава

Но, как ни стремился Лев Николаевич дать широким читательским массам возможность познакомиться с замечательными мыслями, содержащимися в трактате Ла Боэси, желание это было в условиях царской России неосуществимо. Толстовский «Круг чтения» не был книгой для массового читателя. К тому же в отношении Толстого, как известно, царским правительством был установлен особо строгий цензурный режим. Не успевали обличительные издания Толстого вый-

Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка 1878—1906. Из-во «Прибой», 1929, стр. 235 (Труды Пушкинского дома АН СССР).

ти в свет, как на них обрушивалась цензура. Следовали конфискации, изъятия из продажи и другие репрессии. Мы упоминали, как конфисковано было, едва увидев свет, «Единое на потребу». Была конфискована и вышедшая в том же 1906 г. брошюра Толстого «Патриотизм и правительство» 1 во второй части которои напечатан был отрывок из «Добровольного рабства» ² . Издатель этой и других запрещенных брошюр Л. Н. Толстого — Н. Е. Фельтен был привлечен к суду, и его судили в отдельности за каждую брошюру, вышедшую в его издательстве. НамеченныЙ Толстым отрывок из «Добровольного рабства» для его работы «На каждыи день» (1906—1910) вообще не вышел в свет, и произведение это было полностью напечатано только в 43 томе юбилейного издания Толстого З Цензурные гонения помешали распространению книг Льва Николаевича, содержавших извлечения из «Рассуждения о добровольном рабстве».

«Рассуждение о добровольном рабстве» не было для Льва Николаевича Толстого книгой, которую, раз прочитав, откладывают в сторону и к которой больше не возвращаются. Напротив, это была одна из настольных книг в доме Толстого. Мы видели уже, как Лев Николаевич приобщил к чтению ее Софью Андреевну и других своих близких. Но и сам он неоднократно возвращался к неи. В последниЙ год своей жизни, 5 мая 1910 г., Толстой опять перечитывает Ла Боэси. Лев Николаевич гостил в это время в Кочетах _у своеЙ дочери, Татьяны Львовны Сухотиной-Толстои, и, по обыкновению, с интересом просматривал содержимое книжных шкафов в доме. Секретарь Льва Николаевича В. Ф. Булгаков сообщает по этому поводу следующее:

«Алфавитный указатель книгам и брошюрам, а также нумерам повременных изданий, арест на которые утвержден судебными установлениями по 1 января 1912 года. СПб., стр. 128. Здесь указано:• «1. Толстой Л. Н. Патриотизм и правительство; П. Лабоэти. О добровольном рабстве».

² Титульный лист этого издания см. стр. 123 наст. изд.

³ Л. Н. Т о л ст ой. Полное собр. соч., т. 43, стр. 274. См. также в предисловии к указанному тому (стр. VII) историю цензурных злоключении этого произведения.

Кота

«...говорил, что видел вчера в шкафу сына Михаила Сергеевича Сухотина стереотипное парижское издание французских классиков: Ла Боэсир Руссо и других — и соблазнился ими, начав читать» ¹ . Стремясь как бы украдкой приподнять краешек завесы будущего, Толстой спрашивал себя при этом: «Интересно, что будут читать мои правнуки?»

Два близких Льву Николаевичу человека записали в этот день мысли, высказанные Толстым в связи с чтением Ла Боэси. В. Ф. Булгаков отметил в своем дневнике:

«...Он читал Лабоэти, Добровольное рабство в подлиннике ² . „Писатель 16-го века, а такой анархист — произнес Лев Николаевич и прочел из предисловия страницы о покорении Киром Лидии, а затем мысль, которую он выписал себе в книжку о том, что история (т. е. наука истории) скрывает правду

„Как это верно! ' — воскликнул Лев Николаевич.

По поводу того, что относительно Ла Боэти уверяли, будто его произведение неискренне и представляет только упражнение в красноречии, Лев Николаевич заметил: „Какой вздор! Это именно был юноша, еще не одуренныи наукой и не уверовавший в правительство».

КакоЙ убиЙственныи ответ Сент-Беву и всем его эпигонам и последышам, защитникам версии об упражнении в красноречии! Толстой даже не подозревал, что своими простыми и вещими словами он перечеркнул полностью буржуазно-эстетское «шедевр десятиклассника» Сент-Бева ⁴ .

В. Ф. Бу л гако в. Л. Н. Толстой в последний год его жизни. М., 1923, стр. 190.

² Л. Н. Толстой пользовался следующим изданием: Е. de La В о е t i е. Discours de la servitude volontaire. Paris. Librairie de la Biblioth&que Nationale, 1901 (Biblioth&que Nationale). Титульный лист этого издания см. на стр. 113 наст. изд. ³ Здесь В. Ф. Булгаков допустил несколько неточностеЙ: рассказ о покорении Киром Лидии содержится не в предисловии (Вермореля), как пишет В. Ф. Булгаков, а в самом тексте «Рассуждения о добровольном рабстве» (см. стр. 28 наст. изд.); мысль же о том, что наука истории скрывает правду, совсем иначе сформулированная, содержится в предисловии Вермореля.

⁴ См. пронизанную претензией на утонченный психологизм статью СентБева о Ла Боэси, в которой содержится указанное в тексте заявление. Cause. ries du lundi,par С. А. Sainte-Beuve, t. 1 Х. Paris, s. а. 140—161.

Другой близкий Льву Николаевичу человек, Д. П. Маковицкий, в

тот же день записал следующее:

«...Лев Николаевич за завтраком говорил, что читал Лабоэти. Предисловие (коммунара Вермореля.— Ф. К.-Б.) „хорошее”. Он несколько изречениЙ выписал, например, что история возвышает историю царей, а скрывает истинные подвиги народа. Потом, что при Генрихе III буржуазия подавила революцию, что она всегда делала и будет делать. И что -— прибавил Лев Николаевич — и у нас было

сделано»

Из приведенных слов Маковицкого ясно, что те изречения, которые выписал себе Л. Н. Толстой, находятся не в тексте «Рассуждения о добровольном рабстве», как можно подумать, а в предисловии Вермореля. Любопытно отметить, как внимательно и вдумчиво Л. Н. Толстои читал это предисловие. И с тои орлинои зоркостью, которая была отличительной особенностью Толстого, он отметил исходные положения Вермореля, в корне отличавшиеся от буржуазных истолкований произведения Ла Боэси. Мысль, остановившая внимание Толстого и переданная Маковицким в суммарном виде: «история возвышает историю царей, а скрывает истинные подвиги народа»,— у Вермореля сформулирована следующим образом: «Старания этих благородных людей (имеются в виду люди, борющиеся за освобождение своей страны.— Ф. К.-Б.) замалчивались в течение двух веков огромным заговором истории против истины, но эта яркая и героическая борьба раскрывается для тех, кто старается в этом кровавом хаосе проследить происхождение демократических принципов и кто, отбросив ненавистную завесу войн, королей ' и раздоров аристократии,

стремится восстановить историю народа и проследить течение его упорной борьбы за прогресс и свободу» ².

Что же касается другой мысли, которую Л. Н. Толстой тоже выписал себе в записную книжку, о том, что при Генрихе III буржуазия

Эта запись Д. П. Маковицкого содержится в неопубликованной части его «Яснополянских записок» под 5 мая 1910 г.

2 «De la servitude volontaire ои le Contr'Un. Discours par Etienne de B06tie, pr6c6d6 d'une pr6face par А. Vermorel». Paris, 1901, стр. 9—10.

подавила революцию, то она опять-таки содержится в предисловии Вермореля. Характерно, что будущий борец за Коммуну 1871 года, Верморель, уделил в своем предисловии (написанном еще в 1863 г.) особое внимание баррикадной борьбе на улицах Парижа в мае 1588 г., фактическим инициатором которой являлась стихиино вызванная к жизни Парижская Коммуна. Это была, по словам Вермореля, организац.ия, за которой шли народные массы, партия народа, противостоявшая как гугенотам, так и католикам и стремившаяся ЛИКЦИДИровать королевскую власть, установить республику и передать управление Парижем шестнадцати начальникам кварталов, избранным народным голосованием. Но устрашенная размахом движения, трусливая и корыстная буржуазия, как отмечает Верморель, предала народные массы. «Это была не первая революция, погубленная буржуазиеи, и не последняя»,— заявляет Верморель ¹ . Вот эту мысль Вермореля и записал себе Лев Николаевич, выразительно передав ее словами: «буржуазия подавила революцию, что она всегда делала и будет делать». И со взором, всегда устремленным к своей роднои стране, Л. Н. Толстой, имея в виду революцию 1905 года, прибавил: «И что и у нас было сделано».

Такова была в кратких чертах судьба трактата Ла Боэси в дореволюционной России. Если извлечениям из «Добровольного рабства» не удалось при царском самодержавии увидеть большои свет и стать достоянием широких масс, зато «Добровольному рабству» необычайно повезло в другом отношении: рьяным популяризатором и пропагандистом Ла Боэси выступил в России не кто инои, как великиЙ писатель земли русской Лев Николаевич Толстой — человек, имя которого товарищ Сталин назвал в числе славнеиших имен, олицетворяющих великую русскую нацию, имен, которыми гордится весь советский народ.

Ф. Коган-БернштеЙн.

«De la servitude volontaire ои le Contr'Un». Discours par Etienne de la B06tie, pr6c&k d'une pr6face,par А. Vermorel». Paris, 1901, стр. 11.

ОТРЫВОК ИЗ ТРАКТАТА ЛА БОЭСИ В ПЕРЕВОДЕ Л. Н. ТОЛСТОГО, ПОМЕЩЕННЫИ В ЕГО КНИГЕ «КРУГ ЧТЕНИЯ», т.

ДОБРОВОЛЬНОЕ РАБСТВО *

Врачи советуют не заниматься неизлечимыми ранами; и я боюсь, что я поступаю глупо, желая давать советы народу, которыи давно потерял всякое понимание и который тем, что не замечает уже своеи болезни, показывает, что болезнь его смертельна.

Прежде всего несомненно то. что если бы мы жили теми правилами и поучениями, которые дала нам природа, то мы были бы покорны своим родителям, подчинялись бы разуму и не были бы ничьими рабами. О повиновении каждого своем^хх отцу и матери свидетельствуют все люди,— каждыЙ сам в себе и для себя. О разуме же я думаю, что он есть естественное своиство души, и если он поддерживаем светом и обычаем, то расцветает в добродетель.

Но в чем нельзя сомневаться и что вполне ясно и очевидно, это то, что природа сделала нас всех одинаковыми,— как бы вылила в

* Этьен де-ла-Боэти родился в 1530 • г. и 16-ти лет написал речь о добровольном рабстве, выдержка из которой здесь приводится. Де-ла-Боэти был членом суда в Бордо и близким другом Монтаня. Монтань высоко • ценил его как писателя и как человека и составил описание его болезни и смерти. Де-ла-Боэти умер в 1563 • году. Издатель его речи, прекрасно говорит о ней, что чтение таких речен есть питание тем мозгом костеЙ львов (тоёПе de Коп), которого, к несчастию, лишены современные поколения.

Бо эс и

одну форму,— с тем, чтобы мы считали друг друга товарищами или, скорее, братьями, и если при дележе наших способностей она дала некоторым телесные и духовные преимущества, то она все-таки не хотела посеять вражды между ними, не хотела, чтобы более сильные и умные, как разбойники в лесу, нападали бы на слабых; но скорее, надо думать, что, наделив одних ббльшими способностями в сравнении с другими, она дала тем самым возможность братской любви, в силу которои более сильные помогали бы тем, которые нуждаются в их помощи.

И если эта добрая мать-природа дала нам один и тот же внешний вид для того, чтобы каждыи мог видеть и узнавать себя в другом; если она всем нам вообще дала великий дар слова, для того, чтобы мы, сделав обычай из взаимного обмена мыслеи и общения наших воль, узнавали друг друга и сближались все более и более; если она старалась всеми средствами объединить и сплотить наше общество, связав его при помощи общения как бы в крепкиЙ узел, и так как, наконец, это ее стремление к объединению подтверждается и природои всех вещеи в мире, то нет сомнения, что мы должны быть сотоварищами, и что никто не может думать, чтобы природа одним определила быть рабами, а другим господами.

И поистине излишне разбирать, естественна ли свобода, так как никто не может находиться в рабстве, не чувствуя страдания, и нет на свете ничего столь невыносимого, как обида. Следовательно, нужно признать, что свобода естественна и что нам от рождения свойственна не только свобода, но и потребность защищать ее. Но если бы случилось, что мы усомнились бы в этом или до такоЙ степени загрубели бы, что утеряли бы способность познания нашего блага и естественных наших стремлений, то тем самым удостоились бы чести поучиться этому самому у грубых животных. Животные, если люди окажутся не слишком глухи, будут кричать им: «да здравствует свобода!» В самом деле, многие из них умирают, лишь только их лишают свободы. Другие,—и большие и малые,— когда их ловят, отбиваются всеми силами: и клювом, и когтями, и рогами, показывая этим, как они дорожат тем, что теряют; когда же они поиманы, показывают весьма недвусмысленно, насколько они сознают свое

Титульный лист «Рассуждения о добровольном рабстве» в издании Парижской Национальной библиотеки с предисловием Вермореля, которым пользовался Л. Н. Толстой

8 Этьен де Ла Боаси

ЕЕчастие, и продолжают свою жизнь больше для того, чтобы сокрушаТЬСЯ о потерянном, чем для того, чтобы довольствоваться своим рабством. Мы приучаем коня к службе чуть не с самого его рождения; но сколько бы ни ласкали его, когда дело приходит к тому, чтобы смирить его, он начнет кусать удила и рваться как бы для того, чтобы хоть этим показать, что служит он не по собственному желанию, но по нашему принуждению. Так что все существа, которые имеют чувства, сознают зло подчинения и стремятся к свободе. Животные, которые ниже человека, не могут привыкнуть покоряться иначе, как против воли. Что же за странное явление, что один только человек до такой степени изменил своеи природе, что, рожденный для того, чтобы жить свободно, потерял даже воспоминание о свободе и желание возвратить ее!

Есть три рода тиранов (я говорю о злых государях): одни властвуют по выбору народа, другие — по силе оружия, третьи — по наследству. Те, которые властвуют по праву войны, держат себя так, что видно, что они властвуют по праву победы. Те, которые рождены государями, не лучше первых: будучи воспитаны в преданиях тирании, они с молоком матери всасывают природу тиранов, пользуются подчиненными им народами как унаследованными рабами, и смотря по своему расположению,— корыстолюбивы ли они или расточительны,— они распоряжаются государством, как своим наследством. Тот же, который получил свое право от народа, казалось, должен бы был быть более сносен; и я думаю, он был бы таким, есит бы он не чувствовал себя превознесенным над другими, если бы не был окружен лестью и тем, что называют величием, с которыми он не хочет расстаться; если бы он не пользовался своеи властью для того, чтобы передать ее своим детям. И странное дело, эти самые государи, властвующие по выбору народа, превосходят всех других тиранов всякого рода пороками и даже жестокостью. Помимо усиления рабства,— урезывания свободы у своих подданных, той свободм, которой и без того так мало у них осталось,— они не видят иных средств утверждения своеи власти. Так что, говоря по правде, хотя я и вижу некоторое различие между указанными мною тремя родами

книге «Круг

тиранов, однако, в сущности, они все одинаковы, и хотя достигают власти различными путями, однако способ властвования у них всегда один и тот же. Что же касается завоевателеи, то они считают, что на завоеванных они имеют такое же право, как на свою добычу. Наследники же их поступают с подданными, как со своими естественными рабами.

Но если бы в наше время родились люди совсем новые, не привьжшие ни к подчинению, ни к свободе,— люди, которые не знали бы ни того, ни другого, и если бы этим людям предложили одно из двух: или быть подданными, или жить свободно, что бы они выбрали? Не трудно решить, что они предпочли бы повиноваться лучше одному разуму, чем служить одному человеку. Но это только в том случае, если бы они не были похожи на тех израильтян, которые без принуждения и без всякои надобности создали себе тирана. Историю этого народа я никогда не читаю без чувства досады, которое доводит меня до того, что я делаюсь бесчеловечен и радуюсь тем бедствиям, которые израильтяне сами на себя накликали. Что же касается до всех людей, то в той мере, в которой они — люди, нужно одно из двух для того, чтобы их подчинить,— нужно или принудить, или обмануть их.

Удивительно, как народ, как скоро он подчинен, впадает тотчас же в такое забвение свободы, что ему трудно проснуться, чтобы возврагить ее. Он служит так охотно, что, глядя на него, думаешь, что он потерял не свободу свою, а свое рабство. Правда, что сначала люди бывают принуждаемы и побеждаемы силой; но следующее поколение, никогда не видавшее свободы и не знающее, что это такое, служит уже без сожаления и добровольно делает то, что его предшественники делали по принуждению. От этого люди, рожденные под игом и потому воспитанные в рабстве, принимают за естественное состояние то, в котором они родились, принимают его, не заглядывая вперед, а довольствуясь жизнью в том положении, в каком они родились, и не думая добиваться ни иных прав, ни иных благ, кроме тех, которые они находят. Ведь как бы ни был расточителен и небрежен наследник, он все же когда-нибудь да просмотрит свои акты наследства,

Боэси

чтобы узнать, всеми ли своими правами он пользуется, не отняли ли чего-нибудь у него или у его предшественника. Но привычка, которая вообще имеет над нами великую власть, ни в чем не имеет над нами такой силы, как в том, чтобы научить нас быть рабами и приучить с легкостью проглатывать горькии яд рабства, подобно Митридату, понемногу приучившему себя к самоотравлению...

Во всех странах и во всяком воздухе противно рабство й приятна свобода, и потому надо жалеть тех, которые родились с игом на шее. Но надо и извинять таких людеи, так как они никогда не видали даже тени свободы и потому не замечают всего зла рабства. Ведь никто не сожалеет о том, чего никогда не имел, и приходит сожаление только после потерянного удовольствия.

для человека естественно быть свободным и желать быть им, но вместе с тем его природа такова, что он привыкает ко всему.

Итак, мы скажем, что (человеку естественны все вещи, к которым он привыкает. Так что) первая причина добровольного рабства есть привычка,— та привычка, по которой самые лучшие кони сначала грызут свои удила, а потом играют ими, сначала рвутся из-под седла, а под конец как бы с гордостью гарцуют в своей сбруе. Люди говорят, что они всегда были подданными, что их отцы жили таковыми,— думают, что они должны переносить неволю, заставляют себя верить в это и на основании давности оправдывают власть тех, которые их тиранят. Но среди таких покорных встречаются и благородные люди, которые, чувствуя тяжесть ига, желают свергнуть его и никогда не привыкают к подчинению. Эти люди, как Улисс, которыЙ на море и на земле желал видеть дым евоего родного очага, помнят о своих естественных правах и о свободных своих предках; обладая ясньги пониманием и проницательным умом, они не довольствуются, подобно грубой толпе, только тем, что у них под ногами, но имеют голову на плечах,— головы, воспитанные образованием и наукой. И эти люди, •,'ки бы свобода совсем покинула мир, если бы она навсегда была потеряна для людей, все-таки чувствовали бы в своем книп «Круј

духе и любили бы ее, так как рабство им всегда противно, как бы его ни наряжали.

Турецкий султан догадался об этом. Он решил, что книги и ученье более всего пробуждают в людях сознание самих себя и ненависть к тиранам. Говорят, что в его владениях есть только такие ученые, которые ему нужны. И от этого как бы ни были многочисленны люди, сохранившие в себе, несмотря ни на что, преданность свободе, они при всем их желании и рвении не имеют никакого влияния; и это потому, что при полном отсутствии свободы говорить и даже думать, они не могут знать друг друга. Итак, главная причина, по которой люди добровольно отдаются в рабство,— в том, что они рождаются и воспитываются в этом положении. От этои причины происходит и другая,— та, что под властью тиранов люди легко делаются трусливыми и женственными. Тиран никогда не думает, чтобы его власть была прочна, и потому старается, чтобы под его властью не было ни одного достоиного человека.

Эта хитрость, при помощи которой тираны одуряют своих подданных, ни на чем так ясно не обнаруживается, как на том, что сделал Кир с лидийцами после того, как он завладел их главным городом Лидией * и взял в плен Креза, этого богатого государя, и увел его с собой. Когда ему объявили, что лидийцы возмутились, он скоро вновь покорил их; но не желая рази^тшать такой прекрасныи город и постоянно держать там армию, чтобы сохранять его за собой, он придумал другое средство: он устроил там увеселительные места, трактиры, публичные дома, зрелища и сделал предписание, чтобы все жители пользовались всем этим. И этот способ оказался столь действительным, что после этого ему уже не нужно было воевать с лидийцами. Эти несчастные люди забавлялись тем, что придумывали разные новые игры; так что римляне от них заимствовали слово, которое мы называем провождением времени: «ludi».

Тираны не признают открыто того, что они хотят развратить своих подданных, но то, что Кир откровенно применил, то в действи-

* Здесь у Толстого явная описка: вместо «Лидией» следует читать «Сардами».

Бо эс и

тельности делают все, так как свойство простого народа в городах таково, что он бывает подозрителен лишь к тем, которые его любят, и прост и податлив по отношению к тем, которые его обманывают. Не думаю, чтобы нашлась какая-либо птица, которая бы лучше ловилась на приманку, или рыба, которая лучше попадала на крючок, чем все народы попадаются в рабство из-за малеишего перышка, которым им, как говорится, помажут по губам (так что надо удивляться, как они легко поддаются, лишь только пощекочут их).

Театр, игры, представления, шутовства, гладиаторы, странные животные, картины и другие подобные глупости составляли для древних приманку рабства, цену их свободы и оружие тирании. Таковы были приемы приманок древних тиранов, употреблявшиеся ими с целью усыпления их подданных под их игом. Таким образом, одуренные этими забавами, увеселяемые пустыми зрелищами, устраиваемыми перед их глазами, народы привыкали рабствовать не хуже, чем малые дети, которые выучиваются читать лишь для того, чтобы знать содержание блестящих картинок в книжках.

Ассирийские цари, и после них мидиЙские, показывались народу по возможности реже, чтобы народ думал, что они представляют из себя нечто необычайно великое, и чтобы так и оставался в этом заблуждении, ибо людям своиственно преувеличивать в своем воображении то, чего они не могут видеть. Таким образом народы, находившиеся под властью ассирииского владычества, были приучены рабствовать при помощи этой таины и тем охотнее рабствовали, чем меньше знали своего господина; а иногда и совсем не знали, есть ли он, и все по доверию боялись того, кого никто не видал. Первые цари Египта показывались не иначе, как имея иногда ветку, а иногда огонь на голове, и выходили в масках и этим возбуждали в своих подданных уважение и удивление; тогда как люди, не слишком раболепные и глупые, мне кажется, сочли бы их только забавными и смешньпли. Прямо жалки и ничтожны те уловки, которыми пользовались тираны древности ради утверждения своеи тирании в народе, столь податливом на их обманы. Не было такой сети, в которую не попадался бы народ; и никогда тираны легче не обманывали народ, легче

не подчиняли его, как когда сами смеялись над ним. Итак, было ли такое время, когда бы тираны, ради утверждения своей власти, не приучали бы народ не только к повиновению и рабству, но и к обожанию?

Все, что я сказал до сих пор о том, как тираны учат людей повиноваться им, касается простого и грубого народа.

Теперь же я подхожу к вопросу, который составляет секрет и главное оружие тирании. Тот, кто думает, что тираны охраняют себя оружием стражи и орудиями крепости, тот очень заблуждается: правда, они пользуются этим, но больше для формы и для страха, чем на самом деле полагаются на них. Телохранители не допускают во дворцы не тех людеи, которые опасны, а ЛИШЬ тех ничтожных людеЙ, которые не могут причинить тирану никакого вреда.

Если мы подсчитаем римских императоров, то увидим, что их телохранители не столько избавляли их от опасностеи, сколько убивали их. Не оружие и не вооруженные люди — конные и пешие— защищают тиранов, но, как ни трудно этому поверить, три или четыре человека поддерживают тирана и держат для него всю страну в рабстве. Всегда круг приближенных тирана состоял из пяти или шести человек; эти люди или сами вкрадывались к нему в доверие, или были приближаемы им, чтобы быть соучастниками его жестокостей, товарищами его удовольствий, устроителями его наслаждении и сообщниками его грабительств. Эти шестеро заставляют своего начальника быть злым не только его собственной, но еще и их злостью. Эти шестеро имеют шестьсот, находящихся под их властью и относящихся к шестерым так же, как шестеро относятся к тиранам. Шестьсот же имеют под собои шесть тысяч, которых они возвысили, которым дали управление провинциями или денежными делами,— с тем, чтобы они служили их корыстолюбию и жестокости и чтобы делали зло, которое может продолжаться только при них и только ими избавляется от законной кары. За этими следует еще большая свита. И тот, кому охота забавляться,— распутывать эту сеть, увидит, что не только шесть тысяч, но сотни тысяч, миллионы скованы этой цепью с тираном. Ради этого умножаются должности, которые все суть

Ла Боэси

поддержка тирании. И все занимающие эти должности люди имеют тут свои выгоды и этими выгодами они связаны с тиранами, и людей, которым тирания выгодна, такое множество, что их наберется почти столько же, сколько тех, которым свобода была бы радостна. И как доктора говорят, что если есть в нашем теле что-нибудь испорченное, то тотчас же к этому больному месту приливают все дурные соки, так же точно и к государю, как скоро он делается тираном, собирается все дурное,— все подонки государства, куча воров и негодяев, неспособных ни на что,— ни на хорошее, ни на плохое в республике,— но корыстолюбивых и алчных,— собираются, чтобы участвовать в добыче, чтобы быть под большим тираном маленькими тиранятами. Так делают большие грабители и знаменитые корсары. Одни делают разведки, другие останавливают путешественников; одни караулят, другие в засаде; одни убивают, другие грабят, и,— хотя между ними есть различие, ибо одни — слуги, а другие — начальники,— все они участники в добыче.

Так что тиран подчиняет одних подданных посредством других и бывает охраняем теми, которых, бы они не были негодяи, он бы должен был опасаться. Но, как говорится, «чтобы колоть дрова, делают клинья из того же дерева», так и его телохранители таковы же, как и он. Бывает, что и они страдают от него; но эти, оставленные богом, потерянные люди готовы переносить зло, только бы им быть в состоянии делать его не тому, кто делает зло им, но тем, которые переносят его и не могут иначе.

Ла-Боэти

ОТРЫВОК ИЗ ТРАКТАТА ЛА БОЭСИ В ПЕРЕВОДЕ Л. Н. ТОЛСТОГО, ОПУБЛИКОВАННЫИ ВМЕСТЕ С ЕГО СТАТЬЕИ «ПАТРИОТИЗМ И ПРАВИТЕЛЬСТВО»

ЛАБОЭТИ

«О ДОБРОВОЛЬНОМ РАБСТВЕ» *

Разумно — любить добродетели, уважать подвиги, признавать добро, откуда бы мы его ни получали, и даже лишаться своего уд“ства для славы и выгоды того, кого мы любим и кто того заслуживает: таким образом, если жители страны нашли такое лицо, которое показало им большую мудрость, чтобы охранять их, большую храбрость, чтобы их защищать, и великую заботу, чтобы управлять ими, и если вследствие этого они привыкли повиноваться ему так, чтобы предоставить ему некоторые выгоды, то я не думаю, чтобы это было неразумно.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: