Лев Николаевич толстой и Ла Боэси 4 глава

Монтень

утраивать себя. Нет ничего из ряда вон выходящего, что имело бы себе подобное. Тот, кто предположил бы, что я могу одинаково крепко любить двоих, и что эти двое могут любить друг друга и меня так же крепко, как и я их, тот, кто предположил бы это, говорю я, разделил бы на целое братство вещь наиболее неделимую и единую, и притом такую, которая в исключительно редких случаях встречается на свете.

Последствия рассказаннои мною истории как нельзя лучше согласуются с тем, что я сказал: действительно, Евдамид считал благом и милостью для своих друзей то, что он прибегнул к ним в своей нужде. Он оставил их душеприказчиками той своей щедрости, которая состояла в том, что он дал им в руки способ сделать для него благо. И, разумеется, сила дружбы в его поступке проявляется полнее, чем в поступке Аретея. Словом, это наслаждения, неизведанные для тех, кто не вкусил их; и потому я вЫсоко ценю ответ того молодого воина, который на вопрос Кира ²³ за сколько он готов продать коня, который только что взял приз в беговых состязаниях, и не обменяет ли он его на царство, ответил: «Конечно, нет, государь, но я охотно отдал бы его, чтобы приобрести взамен друга, если бы только я нашел человека, достоиного такого союза».

Он недурно выразился, сказав «если бы я нашел», ибо легко наити людеи, годных для поверхностного знакомства. Однако для такбго рода дружбы, как подразумеваемая мною, при которой мы обмениваемся всем без исключения, до самых глубин души, разумеется, необходимо, чтобы все побудительные стимулы были до конца чисты и надежны.

При связях, имеющих лишь одно целевое назначение, следует предусмотреть, чтобы не было изъянов в том, что касается преследуемой цели. Мало может меня интересовать, какоЙ религии придерживается мой врач или мои адвокат. Это обстоятельство не имеет никакого отношения к тем дружеским услугам, которые они мне оказывают. В домашнем обиходе, в отношениях, возникающих между мной и обслуживающими меня людьми, я поступаю таким же образом. Нанимая лакея, я не справляюсь о чистоте его нравов, а только о том, знает ли он свое дело и исправен ли он. Я не так

боюсь конюха-игрока, как конюха-дурака, и не так опасаюсь повараругателя, как повара — невежду в своем деле. Не мое дело указывать, как следует поступать на свете,— для этого есть уйма других, которым до этого дело,— я же говорю только о том, как я поступаю.

Mihi sic usus est„ tibi, ut opus est facto, face 24

За столом я предпочитаю занимательного собеседника мудрому, для серьезного рассуждения — самостоятельность мысли, т. е. отсутствие педантизма, и точно так же во всем остальном,

Совершенно так же, как тот, кто, будучи застигнут во время

игры со своими детьми верхом на деревяшке попросил у заставшего его в таком положении человека воздержаться от суждения об этом до тех пор, пока он сам не станет отцом, исходя из того, что любовь, которая тогда пробудится в его сердце, сделает его справедливым судьей подобного поступка; точно так же я желал бы говорить с людьми, которые испытали то, о чем я рассказываю. Но зная, что такого рода дружба есть вещь, совершенно необычная и очень редко встречающаяся, я не льщу себя надеждоЙ найти компетентного судью в этом деле. Ибо даже те рассуждения о дружбе, которые оставила нам древность, кажутся мне плоскими по сравнению с тем, что я чувствую. И в этом пункте действительность превосходит все философские наставления:

Nil ego contulerim jucundo sanus amico ²⁶

Древнии поэт Менандр говорил, что счастлив тот, кому довелось встретить хотя бы тень друга. Он имел все основания говорить так, в особенности если он исходил при этом из опыта. Действительно, по правде говоря, если я сравниваю весь остаток моеи жизни, которая божьеи милостью была у меня привольной, благоустроеннои и, за исключением потери такого друга, не омраченной никаким другим гнетущим горем; я провел ее в полной ясности духа, довольствуясь тем, что мне было отпущено, и не ища большего, и вот, если я сравниваю ее, повторяю, всю ее с теми четырьмя годами, когда мне дано было наслаждаться сладостной дружбой и общением с этим человеком,

Mo H T e H b

TO Bce 9T0 TOÄbKO UbiM, TOÄbRO ^rreMHaq H 6e3paaocTHafl HOqb. C Toro

KaK fi no^rrepqn ero.

quem semper acerbum

Semper honoratum (sic, Dii, voluistis) habebo ²⁷

B,xaqy TOMn^rreÄbHOe CY1.geCTBOBaHHe, H caMb1e pauocTH, KOTOPb1e Bc^rrpe^t-ra1-0TCfi Ha MOeM ny^rrn, BMeCTO Toro ^z1T06b1 y^rre1.11HTb MeHfl, yaBaHBarOT MOrO rope^t-lb OT YTpaTb1 ero. Y Hac Bce 6b1ÄO norronarvl C HHM, H MHe

KaŽKe^epcq, g^ero fi Rpauy y Hero ero taonro.

Nec fas esse ulla me voluptate hic frui

Decrevi tanbisper dum ille abest meus particeps 28 ao TaKOH np11Bb1K 6b1Tb Bceraa H Be3ae ero BTOPb1M ^t-ITO MHe KaŽKe^rrcq, 6ywro He 60nee,qeM 1110ÄOBHHa genoBeŒca.

Illam meae si partem animae tulit Maturior vis, quid moror altera?

Nec carus aeque, nec superstes Integer. Ille dies utramgue Duxit ruinam ²⁹

IIPH BCHKOH MbiCÄH, BCHKOM aeHCTBHH MHe HeaocTae^rr ero, KaK 9T0 6b1ÄO 6b1 C HHM, eCÄH 6b1 OH nepeŽKHÄ MeHfl. 11460, nou06H0 TOMY KaK OH 6ecK0He^t1H0 npeBocxoaHÄ Mel-lfl BO Bcex r103HaHHflX H a06poaerenqx, TOHHO •raK ase OH 6b1Ä HeH3MePHMO Bb1L11e 'MeHfl 'H B uoxre upyŽK6b1.

Quis desiderio sit pudor aut modus

Tam cari capitis? ³⁰

O misero frater adempte mihi!

Omnia tecum una perierunt gaudia nostra, Quae tuus in vita dulcis alebat amor.

Tu mea, tu moriens fregisti commoda, frater;

Tecum una tota est nostra sepulta anima, Cujus ego interitu tota de mente fugavi

Haec studia, atque omnes delicias animi.

Alloguar? Audiero nunquam tua verba loquentem?

Nunguam ego te, vita frater amabilior,

Adspiciam posthac? At certe semper amabo ³¹

Обращение к читателю

Но послушаем этого юношу 16 лет 32

Так как я увидел, что это произведение было тем временем опуб-

ликовано, и с дурным умыслом людьми, старающимися внести смуту и изменить наш государственный строй, не задумываясь, исправят ли они его этим; и так как они смешали его с другими писаниями в их вкусе, то я отказался от мысли поместить его здесь. А для того, чтобы память автора не „пострадала в глазах лиц, не знавших как следует его взглядов и его поступков, то я предупреждаю их, что эта тема трактовалась им в раннеи юности в целях литературного упражнения, как ходячий, избитый сюжет, без конца разбиравшийся в тысяче всевозможных сочинении. Я нисколько не сомневаюсь, что он верил в то, что писал, так как он был достаточно совестлив, чтобы не лгать даже в шутке. И знаю я, кроме того, что если бы перед ним был выбор, то он предпочел бы родиться в Венеции, а не в Сарла ³⁴ и с полным основанием. Но у него было верховно запечатлено в его душе другое правило — благоговеинеЙшим образом повиноваться и подчиняться законам страны, в которой он родился. Не было никогда лучшего гражданина, гражданина, более озабоченного спокойствием своей страны и более враждебно относившегося к беспорядкам и новшествам своего времени. Он скорее отдал бы все свои силы, чтобы потушить пламя, чем для того, чтобы еше более разжечь его. Его дух был скроен по образцу иных веков, чем наш.

Поэтому вместо этого серьезного произведения я помещу здесь

другое относящееся к тои же поре его юности, только более веселое и жизнерадостное.

ОБРАЩЕНИЕ К ЧИТАТЕЛЮ

Читатель, всем тем, что ты получаешь в твое распоряжение из литературного наследия покойного господина Этьена Ла Боэси, ты обязан мне: ибо ставлю тебя в известность, что сам он ничего из того, что ты имеешь перед собой, никогда не предназначал для твоих глаз, так как он не считал это творчество достоиным предавать гласности. Но ввиду того, что я, который не так непомерно строг, не

LA

MESNAGERIE

DE XENOPHON.

Les Reg)es de mariage,

DE PLVTARQEE.

Lettre de confolation,

de Plutaraue a fa femme.

Le tout tradui& de Gréc en Ftansois pat fcu

M. E S T t E N N E D E Z A B O E T I E

Coní:iilœf du Roy en court de Patlcrnent Bordeaux. Enfcmble quelques Vcts Latins FtXDSOis de Ion inucntion.

DtFour$fw mort dkdit

De' Boëtiejft4r M. de Montagne.

A P AR I S.

De rrmptimerie de Federic More), rue S. lande Bea uuais,au Franc Meurier.

AVE Ci P R I V i LEG E.

ÄHCT MoureqeM B 1571 r. np0H3BeaeHHå na Boscu

нашел в его завещанноЙ мне библиотеке ничего другого, то я не хотел допустить, чтобы и это потерялось. К тому же, по скромному моему разумению,— я надеюсь, что ты согласишься со мной в этом,— самые выдающиеся люди нашего времени часто выступают с менее значительными вещами, чем нижеследующие.

От людеи, с которыми он общался в более молодом возрасте,— ибо наше с ним знакомство началось лет за шесть до его смерти, я узнал, что он написал еще много других латинских и французских стихотворений — некоторые под псевдонимом Жиронда, и мне довелось слышать обширные отрывки из них. даже автор «ДревностеЙ Буржа» ² приводит его стихи, о которых я знаю, но мне неизвестно, что со всем этим сталось, равно как и с его греческими стихами. И это неудивительно, ибо как только его осеняла какая-нибудь мысль, он набрасывал ее на первом попавшемся ему под руку листке бумаги, нисколько не помышляя о его сохранности. Заверяю тебя, читатель, что я сделал все, что мог, и что за семь лет, прошедших со времени его смерти, я мог обнаружить только то, что ты здесь видишь, за исключением «Рассуждения о добровольном рабстве» и нескольких «Мемуаров, касающихся волнениЙ в связи с январским эдиктом 1562 года» ³ . Но что касается этих двух только что названных. произведении, то я нахожу их построение слишком деликатным и хрупким, чтобы подвергать их деЙствию резкого и буйного ретра

теперешнеи непогоды

Париж, 10 августа 1570 г.

ПИСЬМО ГОСПОДИНУ ДЕ ЛАНЗАК

кавалеру королевскою ордена, советнику тайноп совета короля, обер-интенданту eto финансов и командиру ста дворян eto двора

Сударь, посылаю Вам «О домоводстве» («Oeconomicus») Ксено-

фонта, переведенное на французскиЙ язык покоЙным господином де Ла Боэси. Подарок этот, как мне казалось, подоидет Вам как потому, что в первоначальном своем виде он, как Вы знаете, принадлежит перу человека знатного происхождения, который был выдающимся полководцем и велик был и в мирное время, так и потому, что эту

вторичную свою форму ² он получил благодаря лицу, которое Вы я знаю — любили и уважали в течение всей его жизни.

Это послужит Вам стимулом сохранить к его имени и к его памяти Ваше хорошее отношение и Вашу благосклонность. И смелее говоря, не бойтесь, сударь, даже несколько усилить их: ибо если Вы могли ценить его только на основании его общественных оказательств, то я должен Вам сказать, что его ценность значительно превосходила эти пределы, так что Вы очень далеки от знания его в целом.

Он оказал мне при жизни своеи честь, которую я отношу к величаишим моим удачам, завязать со мнои столь тесную связь и столь высокую дружбу, что не было в его душе такой складки, такого движения, такого импульса, которых я не должен был знать и судить о них, разве только если иногда мое зрение оказывалось недостаточно острым. Действительно, говоря без преувеличении, надо признать, что он был, беря все в целом, настолько близок к чуду, что, выходя, когда речь идет о нем, за пределы правдоподобия, я вынужден во имя того, чтобы не усомнились во всем, что я о нем сообщаю, ограничивать себя и быть ниже того, что я знаю об этом. И я ограничусь на сей раз, сударь, только тем чтобы просить Вас во имя почтения и уважения к истине поверить и засвидетельствовать, что наша провинция Гиень не имела среди людей его сословия никого ему равного.

Итак, в надежде, что Вы воздадите ему то, что ему по всеи справедливости надлежит, а также чтобы освежить Вашу память о нем, я посылаю Вам эту книгу, которая заодно сообщит Вам относительно меня, что если бы не прямой запрет, к которому меня обязывает моя неспособность, я послал бы Вам столь же охотно кое-что свое, как признательность за все, чем я Вам обязан, и в благодарность за давнюю вашу любовь и дружбу по отношению к членам моеи семьи. Но, сударь, за неимением лучшей монеты, предлагаю Вам принять в расчет мою непреклонную волю с величаишеи готовностью сослужить Вам любую службу.

Молю, сударь, да хранит Вас бог!

Ваш покорный слуга

Мишель де Монтень.

ПИСЬМО ГОСПОДИНУ ДЕ МЕМ

сеньеру де Руасси и де Малясиз, советнику короля в eto таЙном совете

Сударь, одно из величаЙших человеческих безумств состоит в том, чтобы тратить все силы своего ума на разрушение и ниспровержение

Сверху: автографы Этьена Ла Боэси и его отца Антуана Ла Боэси: внизу факсимиле «Извлечение Анри де Мема из книги Ла Боэси для ответа на нее»

ходячих общепринятых представлении, приносящих нам удолетворе ние и довольство. В самом деле, в то время как все сущее под небом употребляет средства и орудия, вложенные природой ему в руки (как

Монтень

она действительно обычно и делает) для украшения и благоустройства своего существования, люди ради того, чтобы казаться более смелого и независимого нрава, который ничего не принимает, не примерив и не взвесив предварительно тысячу раз на чувствительнейших весах разума, разрушают мирное и спокоиное ссгояние своих душ лишь для того, чтобы после долгих искании наполнить их в конечном счете сомнением, беспокойством и тревогой. Не без основания простота и детская ясность были так настоичиво рекомендованы самой истинои,

Что касается меня, то я предпочитаю жить скорее так, чтобы это доставляло мне удовольствие, чем жить умело; в большем соответствии с моими удобствами, чем с моим умом. Вот почему, сударь, хотя умные люди смеются над озабоченностью некоторых из нас тем, что произойдет здесь, на земле, после нас, так как душа наша, говорят они, находясь уже в ином месте, будет бесчувственна к земным вещам,— я тем не менее считаю, что большим утешением в преходящести и быстротечности этой жизни будет верить, что она может укрепиться и продолжаться благодаря доброй славе и известности. С большой готовностью я воспринимаю эту столь радостную и приятную, от века порожденную в нас мысль, не любопытствуя, ни как, ни почему она была в нас вложена.

В соответствии с этим, так как я больше всего на свете любил покоиного господина Ла Боэси, величайшего, на мои взгляд, человека нашего времени, то я счел бы тяжким нарушением моего долга, если бы я сознательно допустил исчезновение столь выдающегося имени, как его, допустил бы забвение памяти, столь достойной внимания, если бы я не попытался путем издания воскресить эти вещи и вдохнуть в них жизнь.

Мне кажется, что он это каким-то образом чувствует и что эти мои услуги трогают и радуют его; ведь, право же, я так живо и полно ощущаю его в себе, что я не могу представить его себе ни прочно похороненным, ни совсем недоступным для соприкосновения с нами.

Так как, сударь, всякое новое сведение, которое я сообщаю о нем, является удлинением его посмертной жизни и так как, кроме того,

Лопиталю 145

его имя еще более выигрывает в благородстве и почете в зависимости от того места, где его принимают, то мне надлежит не только распространять по возможности шире его произведения, но и отдавать их на сохранение почтенным и добродетельным людям, среди которых Вы занимаете такой высокий ранг. Поэтому я решил преподнести Вам эту небольшую его работу, чтобы дать Вам возможность принять этого нового гостя и оказать ему любезный прием. Я решил сделать это не ради той пользы, которую Вы сможете извлечь из нее, ибо я прекрасно знаю, что для чтения Плутарха и ему подобных Вам не нужны переводы; но, возможно, что госпожа де Руасси, увидев здесь воочию очень живо изображенными правила своего собственного брака и доброго согласия с Вами, с огромным удовлетворением почувствует, что ее прекрасные естественные склонности не только достигли того, чему учили самые мудрые философы относительно обязанностеи и правил брака, но даже превзошли их требования. И во всяком случае для меня всегда лестно быть в состоянии сделать чтонибудь приятное Вам или Вашим близким во имя моей обязанности оказывать Вам всяческие услуги.

Молю бога, сударь, да ниспошлет он Вам долгую и счастливую жизнь.

Ваш преданныЙ слуга

Мишель де Монтень.

Замок Монтень, сего 30 апреля 1570 г.

ПИСЬМО ГОСПОДИНУ ЛОПИТАЛЮ

канцлеру Франции

Монсеньер, мне кажется, что Вы и те из вас, которым судьба и разум вручили управление государственными делами, ничего так усердно не ищете, как способ распознавать людей, назначаемых на подобные посты: ибо вряд ли есть хоть какая-нибудь самая захудалая община, в которой не нашлось бы достаточно людей, подходящих для исправного выполнения любой общественной должности,

10 Этьен де Ла Боэси

лишь бы только правильно производились их подбор и расстановка; и если бы это было достигнуто, то вопрос о совершенном составе государственного аппарата был бы решен. Но чем более это желательно, тем труднее это достижимо, принимая во внимание, что ни глаза ваши не могут видеть так далеко, чтобы суметь отобрать и выбрать среди такого большого и рассеянного множества людеи, ни что они не могут проникнуть в глубины людских сердец и узнать их намерения и волю, т. е. то главное, что должно быть учтено. Поэтому не было ни одного столь благоустроенного государственного ведомства, в котором мы часто не замечали бы ошибок в подборе и распределении людей, а если в тех учреждениях, где управляют невежество, злоба, ложь, милости, интриги и насилие, можно найти какой-нибудь достоиный и правильно сделанный выбор, то мы обязаны этим фортуне, которая при непостоянстве своих многообразных поворотов на сей раз встретилась случайно с движением разума.

Сударь, это соображение часто утешало меня, когда я думал, что господин Этьен де Ла Боэси, один из наиболее подходящих и незаменимых людей на высшие посты Франции, в течение всей своеи жизни коснел в забвении и оставался привязанным к родному пепелищу, к великому ущербу для нашего общего блага, ибо, что касается его самого, то я сообщаю Вам, сударь, что он был так щедро украшен добродетелями и сокровищами, даруемыми судьбой, что не было никогда человека более удовлетворенного, ни более довольного.

Я прекрасно знаю, что он был возведен в своеи округе на посты, которые считались высокими; и знаю, сверх того, что никогда ни один человек не обнаруживал при этом бДльших талантов и что в возрасте тридцати двух лет, до которых он дожил, он приобрел такую славу на своем посту, как ни один другой до него; но тем не менее не следует оставлять в солдатах того, кто достоин быть командиром, ни оставлять на средних должностях тех, кто хорошо справлялись бы с высшими. Его силами деиствительно плохо распорядились, их слишком пощадили; так что по исполнении своих обязанностей У него оставалось много свободного и неиспользованного времени, от применения которого государство выиграло бы, а он прославился.

Но так как, сударь, он был так ленив в том, чтобы самому проталкивать себя и выходить из тени на свет, ибо, к несчастью, добродегель и честолюбие не уживаются друг с другом, и так как он принадлежал к столь грубому и насыщенному завистью веку, что ему не оказали никакой помощи другие люди, то я горю желанием, чтобы, по краЙнеи мере после его смерти, его память, которои единственно я обязан узами нашей дружбы, получила достойную ее награду и чтобы она стяжала уважение почтенных и украшенных добродетелями людеи.

По этой причине я возымел желание выпустить в свет и преподнести Вам эти немногие латинские стихотворения, которые остались у нас от него. В полную противоположность строителю, который обращает самую лучшую часть своего здания лицом к улице, и в отличие от купца, выставляющего напоказ и в виде украшения самые роскошные образцы своих товаров, как раз всё, что было лучшего в нем — подлинныи мозг и соки его таланта, ушло вместе с ним, нам же остались только шелуха и листья. Тот, кто сумел бы показать спокоЙную уравновешенность его души, его благочестие, его добродетель, его справедливость, живость его ума, здравость и вескость его суждении, его возвышенные взгляды, так далеко отстоящие от ходячих воззрении, его ученость, его благостность и благородство, этих обычных спутников его ДеиствИИ, нежную любовь, которую он питал к своеи несчастной отчизне, и его ярую и заклятую ненависть ко всякому пороку, и в особенности к той гнусной сделке, которая прикрывается почтенным именем правосудия,— тот, несомненно, вызвал бы у всех порядочных людей особую любовь к нему, смешанную с горьким сожалением об его утрате. Но, сударь, недостает очень многого, чтобы я мог это сделать, ибо он никогда не задумывался над тем, чтобы оставить потомству хоть какие-нибудь свидетельства плодов своих занятий, и нам остались лишь те обрывки, которые он некогда писал для времяпрепровождения.

Но как бы то ни было, прошу Вас, сударь, примите это благосклонно, и так как наш разум нередко на основании незначительной вещи делает выводы о важных вещах и так как проницательный глаз

10

Монтень

даже по забавам выдающихся людеЙ распознает благородный отпечаток их происхождения, то попытайтесь с помощью этой работы добраться до познания его самого, чтобы таким путем полюбить и сохранить в себе его имя и его память.

делая это, государь, Вы лишь оправдаете то незыблемо высокое представление, которое он имел о Вашей добродетели, и исполните то, чего он бесконечно желал в течение своей жизни: ибо не было человека на свете, знакомства и дружбы с которым он больше бы желал, чем с Вами.;Но если бы кто-нибудь возмутился тем, что я так решительно говорю за него, то я сообщил бы ему, что не было никогда более точно сказано и написано философами всех направлений о правах и обязанностях священнои дружбы, чем то, что практически существовало между мнои и им.

Наконец, сударь, этот скромныи подарок, чтобы зараз, как говорится, убить двух зайцев, послужит также тому, чтобы засвидетельствовать мое почтение и уважение к Вашим талантам и тем исключительным качествам, которыми Вы обладаете, ибо, что касается вычурных и случайных качеств, то не в моем вкусе вменять их в заслугу.

Молю бога, сударь, да ниспошлет он Вам долгую и счастливую

ЖИЗНЬ.

Ваш преданныЙ и покорный слуга

Мишель де Монтень.

Замок Монтень, сего 30 апреля 1570 г.

ПИСЬМО ГОСПОДИНУ ДЕ ФУА

советнику короля в eto таЙном совете и послу eto величества в Венецианской синьории

Сударь, когда я захотел просить ВашеЙ благосклонности и благосклонности потомства к памяти покойного Этьена Ла Боэси, как ввиду его исключительнои ценности, так и ввиду его необыкновенной

любви ко мне, то мне пришло в голову, что красть у добродетели ее верную спутницу — славу, как это обычно делается, с тем, чтобы возлагать ее без всякого выбора и суждения на первого попавшегося, в зависимости от наших частных интересов, есть величаишая несправедливость, имеющая важнеишие последствия, а потому достоиная наказания по нашим законам.

Примем во внимание, что две главные владычицы, которые направляют нас и заставляют нас соблюдать наши обязанности,— это ожидающие нас награды или наказания, которые подлинно затрагивают нас, как людеЙ, только благодаря связанным с ними стыду или чести. дело в том, что последние непосредственно отзываются в нашеи душе и ощущаются лишь благодаря нашим внутренним, чисто человеческим чувствам, между тем как к животным неприменимы никакие другие награды и наказания, кроме телесных.

Кроме того, нетрудно видеть, что обычай хвалить добродетель, даже когда дело идет о тех, кого больше нет с нами, имеет в виду не их лично, но поощрение таким способом оставшихся в живых к подражанию, подобно тому, как самые тяжелые наказания применяются правосудием скорее в качестве примера, чем для исправления тех, кто несет их. Ввиду того, что прославление и порицание столь сходны между собои по преследуемым ими целям, трудно привести в соответствие с этими целями наши законы и избежать того, что они запрещают задевать чью бы то ни было репутацию, но в то же время позволяют возвеличивать ее до небес без осћований. Этот пагубный произвол — бросать по нашему усмотрению на ветер похвалы всякому, кому нам заблагорассудится, некогда различным образом ограничивался в некоторых странах и иногда приводил в прежние времена к тому, что поэзия была в немилости у мудрецов. Как бы то ни было, нельзя во всяком случае скрыть, что порок лжи всегда выглядит краЙне неуместным для благородного человека, какое бы ему ни придавать обличие.

Что касается того лица, о котором я говорю вам, сударь, то к нему совершенно неприменимы только что сказанные мною слова, ибо опасность в данном случае не в том, что я ему приписываю какую-

Stephani Boetiani, Conflliarij regij in Parlamento Burdigal6fl, Poemata.

Титульный лист стихотворений Ла Боэси, изданных Монтенем 151

нибудь славу, а в том что я его лишаю ее. Его несчастье в том, что хотя он оставил мне столько, сколько только человек может, основательных и веских поводов для восхваления его, однако я обладаю весьма слабыми средствами и способностями воздавать их ему. Я говорю о себе, так как мне одному он открывался до конца и так как один я мог дать представление о бесчисленных совершенствах и добродетелях, которые гибли втуне в его прекраснои душе из-за немилости к нему фортуны. Деиствительно, так как природа вещей почемуто устроила так, что как бы ни была прекрасна и приемлема истина сама по себе, но мы принимаем ее лишь тогда, когда она внушена нам с помощью убеждения, то я чувствую себя сОвершенно обезору„ женным и лишенным средств, чтобы утвердить свое простое свидетельство; у меня настолько недостает красноречия, чтобы расцветить и отстоять его, что я едва совсем не отказался от заботы об этом, так как у меня не оставалось от него почти ничего, чем я мог бы образом показать миру по крайнеи мере его ум и его эрудицию.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: