 |
Из книги «Тайны древних цивилизаций» 4 глава
|
|
|
|
Серьезная работа над этим проектом началась вес- ной 52 года. Норма вновь и вновь просматривала доку- ментальные фильмы о Кондолизе, изучая ее манеры, запоминая каждый жест. «Эта стерва – великая актри- са, – говорила она. – Нет, величайшая актриса из всех нас». Ее знакомые вспоминали, как Норма кричала изображению Кондализы на экране: «Ты сука, дрянь, свинья! Я знаю, что у тебя на уме!» Решено, она сыгра- ет роль Скандализы Педрон, канцлера СПАДа.
Права на предварительный сценарий под назва- нием «Гинекократка» были зарегистрированы в мае. Как указывалось в анонсе, это была история о ма- ленькой рыбке в океане, кишащем акулами, – явный намек на белую девушку по вызову, которую тоже сы- грала Норма. Джеймс Эджерли возражал против на- звания – в нем явно хромала грамматика. Норма со- гласилась и изменила название на «Гинекократию». Небывалый случай. Сценарий объемом 300 страниц
она закончила к июню. Это был первый фильм, к ко- торому она готовилась так тщательно.
Репетиции начались без промедления. Норма волновалась, как воспримет эту тему публика, по- этому работа шла в обстановке строгой секретности. Картину называли «Проект 7». Ее нервировало, что во время репетиций полнометражной проекции не- возможно все время соблюдать полную тишину из-за работы операторской группы. Она привыкла к мгно- венному, но совершенно уединенному «предпро- смотру» своих внутренних сценариев предстоящих проекций, для чего не нужны были ни помощники ни свидетели, а здесь ситуация была полностью про- тивоположной. В то же время ей не хватало мгновен- ной реакции операторов, сосредоточенных на сво- ей работе и не откликающихся на содержание того, что она «прогоняла» на репетициях. Ее раздражало как присутствие, так и отсутствие «посторонних» на репетиционной площадке. «Зачем они сейчас во- обще здесь нужны? – спрашивала Норма. – Они нам не нужны! Зачем мне гример? Я гримировала себя сама задолго до того, как она взяла первую кисть в руки!» Сотрудник, составлявший расписание съемок на день, отмечал, что это расписание могло быть пе- ресмотрено в любой момент из-за того, что НТ была недовольна отснятым материалом. И по любой дру- гой причине тоже.
|
|
|
Когда Норма впервые появилась на съемочной площадке в костюме Селены, в образе канцлера, она явно была более энергична и резка, чем обычно. На- дев костюм новой роли, она тут же перевоплотилась в нее. Она импровизировала, когда произносила речи
Скандализы – бессмысленный набор слов, очень по- хожий на смесь диалектов. «Просто не выключайте звукозапись», – говорила она и разражалась потоком резких гортанных звуков и «слов», нафарширован- ных раскатистым «р». Это был ее старый трюк – ими- тировать звучание и ритм разных языков без всякого смысла.
Уильям Эджерли вспоминал о репетициях филь- ма: «Температура в студии была под 40 °C, но она ра- ботала без остановки, а в перерывах между дублями развлекала массовку сценами из «Записок Доктора Ватсона». В конце дня она бывала серой, взмокшей от пота, измотанной, с полотенцем на шее».
Между тем в мире было очень неспокойно. Изда- ния сообщали, что после вторжения отрядов СКАТа на юг, возможно, Норма отложит съемки «Гинеко- кратии» до тех пор, пока будущее не станет более определенным. Однако этого не случилось. Матери- ала уже было много.
В июле Норма репетировала финальный эпизод – кульминацию – с речью канцлера, на месте которой оказалась и вместо которой говорила девушка по вы- зову. Происходило это в то время, когда селенистки заняли весь юг и двинулись через границу. По слу- хам, некоторые руководители Актерской и театраль- ной гильдии говорили, что в сложившихся обстоя- тельствах полнометражная проекция Нормы станет катастрофой, но Норма настаивала на том, чтобы выступить с таким заявлением: «Известие, что я пре- рвала работу над этим проектом, не имеет под собой никаких оснований. В настоящее время я занима- юсь соединением эпизодов, и проекция увидит свет
|
|
|
в первый день фестиваля. Теперь мир еще больше, чем прежде, нуждается в смехе». Тем не менее резуль- татом своей работы Норма была не очень довольна. За месяц до премьеры, она решила пересмотреть полностью половину сценария, сцены в «мужских образованных дистриктах». Норма добивалась со- вершенства. Она хотела сама, как обычно, воспроиз- вести музыку к сюжету, но к концу репетиций была так измучена, что даже не попыталась. Столько сил Норма еще не тратила ни на одну проекцию. Музыку к проекции согласился написать Тимоти Тарлтон.
В роли безымянной девушки по вызову, переоде- той мальчиком для развлечения отрядов римлян, вступивших в сопротивление лунным силам, она предстает гораздо более смиренной и мягкой, чем когда-либо была «Всё-для-всех», а ее необузданная энергия перешла на роль канцлера луноподобных Скандализы. Можно даже сказать, что Скандализа олицетворила анархическую и демоническую сторо- ну характера «Всё-для-всех».
Образ главного героя Норма проецировала с об- лика Уильяма Эджерли, о чем она говорила с самого начала работы. Уиллу снова досталась роль вожака, начальника римского отряда, отважного и решитель- ного, который дает отпор стаям взбесившихся самок. Норма просила Уильяма всегда быть на площадке во время репетиций сцен Туллия – внука Туллия, персо- нажа «Мрамора», когда-то шедшего в театре «СМ». Калигулы не стало, его сына тоже, на смену к власти пришла внучка Калигулы. Да как пришла...
«Мы хотим, чтобы в СПАДе жестко, внезапно, методом неожиданной интервенции свыше насту-
пил абсолютно бескомпромиссный матриархат. Вы проснетесь утром, а на всех ключевых постах — бу- дут женщины. Президент — женщина, в Кинетосе- ти — 24 часа — шутки про никчемных существ, кото- рых зачем-то приделали к члену. На канале АБТ по- сле полуночи ведущая предыдущего поколения будет осторожно высказывать предположение о том, что люди мужского пола тоже отчасти люди — но ей в эфир будут раздаваться ваши разгневанные звонки: леди, вы потеряли ориентиры в современности, их надо уничтожать. И так далее. Это наша мечта».
|
|
|
Все начиналось, как возрождение системы фиа- сов древнего мира. Женщины отныне в социальной активности не имели почти никаких ограничений, обществом правили фиасы – содружества женщин, задачами которых было приготовление к активной жизни наиболее сильных девушек, служение, кото- рое должно было обеспечить девушке впоследствии успешную и защищенную жизнь. Но потом – ведь люди склонны любую светлую и высвобождающую идею превратить в концентрационный лагерь – оно выразилось в гонении на мужчин. Все, что касает- ся вопросов генетического и искусственного вос- производства – банки хранения клеток, процедуры и обязанности по ним, ответственность, – по воле Скандализы превратилось в обязанность. Идея «от- сечения» «искаженной» «земной природы», под- ложенная под политико-социальные механизмы, отлично тому способствовала, и... Лунный Культ – первоначально инициация всех женщин в обращен- ных к Луне мистериях, а затем –тренировочно-ла- герная работа – стал самым страшным кошмаром,
во что люди обращают всякий культ – государствен- ной религией.
Тогда мужчины и начали защищаться. И продол- жили.
«Восходящие мальчики» отстаивали свои сво- боды у «Нисходящих девочек». Дошло до того, что связи мужчин с женщинами среди мужчин стали считаться преступлением – дабы обойти положение
«врага и предателя своих», нужно изыскивать либо женщин не из лунного культа, а их днем с огнем не сыщешь, либо переходить на самообслуживание или обслуживание «восходящими мальчиками». Как хо- чешь, так и справляйся.
В город Аквилей – переименованный по мужско- му принципу – Туллий Тибулл Проперций Кифа – Тулл – приходит в качестве нового претора. Он осма- тривается, рассуждает о том, что происходит – а ему все это осточертело – и идет в город.
Его собственные – три – попытки отношений с женщинами закончились тем, что его женщи- ны были репрессированы. Тем не менее, он знает ходы, и не оставляет попыток выяснить, есть ли где-то «в подполье» хоть бы какие-нибудь «отщепен- ки». Тщетно. Ему предлагают только мальчика из несостоявшихся «восходящих». Уже от нечего де- лать, и даже не от сексуального голода, а скорее и именно от голода экзистенциального, когда его за- едает и уничтожает на глазах тоска смертная, он бе- рет его с собой. Не для утех. Он и сам не знает, для чего.
|
|
|
И это существо... белое, маленькое, хрупкое, не- мое...
Вдруг, когда они оказываются в доме Туллия, оно начинает вести себя как-то странно. Тянется к Тул- лию, как будто даже радо, что оно здесь. И вот, ког- да, казалось бы, доходит до того, чтобы... существо расстегивает пуговицы сверху, и Туллий видит... ма- ленькую, нежную, можно сказать, девичью, словно и нетронутую, виноградную, дивную, влекущую грудь... и кулон на цепочке – с солярным символом – с коло- сом и лозой Вакха... это женщина... Иуно Делия Кин- фия Артемис – Уна. «Сексуальная контрреволюцио- нерка». И это существо вдруг ему отдается радостно. Туллий говорит, что прекрасные лунные женщины, которые были у него, отдавались, словно сражаясь, борясь, как их приучили на тренингах, исказивших мистерии, а эта... молчит, ни слова не произносит, а светится, льнет, улыбается, смеется, играет, смотрит в глаза, ласкает щедро и безоглядно, безоговорочно, и снова тянется и обнимает, обнимает...
– Что нам с тобой делать? – звучит вопрос на утро. Так они начинают жить. Прячась. Точнее, он ее прячет. Она живет, как умеет, при нем. Он на рабо- ту, она дома. Он уже и сам забыл, когда улыбался по- человечески. Но оказывается, что она умеет не толь- ко любить. То есть на самом деле она только это и умеет, но выражает это еще и словами, которые все время ищет, или создает. Он на работу – она к кине- тофону – и оказывается, что она переписывается со
«своими» – солярными девочками, разбросанными по миру, которых очень мало, но они пока еще есть. И вместе они ищут, собирают, изучают информацию о временах и верованиях, в которых говорилось о плодотворном и каком-то несказанно преобража-
ющем союзе «Воды» и «Огня», «Солнца и Луны»,
«Неба и Земли»... И она начинает делиться с ним найденным...
Премьера «Гинекократии» состоялась 8 августа в Эджерли-Холле. Обозреватели отметили, что ни одно событие не ждали с такой надеждой и волнени- ем, как выход на экраны этой проекции, и ни одно зрелище еще не обещало таких последствий. В бу- клете говорилось: «Этой картине не было равных по масштабу ожиданий. Поистине общенациональное событие».
|
|
|
Конечно, буклет до некоторой степени преувели- чивает, однако в то время факт, что самая известная в мире актриса собралась пародировать самого нена- видимого из мировых лидеров, выглядел удивитель- ным и безусловно был беспрецедентным. Как оказа- лось, у зрителей проекция имела боGльший успех, чем у критиков. Особенное одобрение он вызвал в Ве- ликобритании, переживавшей последствия эмигра- ции «солнцеподобных» из СКАТа. О Норме писали:
«Мисс Трэмп больше чем гений. Она – имя нарица- тельное, герой миллионов людей всех рас и веро- исповеданий, любимица униженных и угнетенных. В эпоху, когда мир тяжело болен, маленькая женщи- на со смешными манерами становится кем-то вроде спасителя». Но были и те, кто подобного восторга не испытывал: «Мы увидели довольно слабую, но места- ми забавную пародию Нормы на диктаторов».
Речь в конце фильма, в которой Норма снимала маску – девушка по вызову снимала капюшон и вме-
сто Скандализы, за которую ее приняла охрана, об- ращалась к римлянам и всему миру – и говорила от себя, с художественной точки зрения, возможно, была ошибкой. Она, например, говорила: «…нена- висть людская преходяща, диктаторы погибнут, а свобода, которую они отняли у людей, вернется к лю- дям». Многие сочли, что Норма не должна произно- сить то, что можно назвать банальным. Уилл считал, что поиск банальности в ее словах – не более чем проявление страха и связанной с ним психологиче- ской защитой, тогда как на самом деле все обстоит совсем иначе.
Однажды Уилл пил пиво в пабе «У Маффина» с хозяином Мартином Финли, давним другом отца, и удивился тому, насколько их разница в возрасте ока- залась иллюзорной в том, как они оба смотрели на происходящее.
– Твой отец понял это больше сорока лет назад, – медленно сказал Маффин. – Хотя, я думаю, он всегда знал это, а вот сказать об этом откровенно, начать жить, зная это, не оглядываясь, он решился именно тогда, когда написал о женщине Возрождения. Тогда он заявил во всеуслышание, что намерен и играть на их стороне. Вот это был настоящий феминизм. А это какой феминизм? Это не феминизм, это бред шови- нисток. Не более. От женщин среди них почти уже не осталось и следа. За очень-очень редким исключе- нием.
– Знаете, Мартин, я понял. Я тоже, наверное, по- нял это давно, а вот сейчас вы помогли найти слова. Знаете... ведь феминизм, чтобы быть настоящим, не может быть – оказывается – уделом женщины.
Ведь феминизм – это что, по сути? Возможность чистосердечно и добровольно признать преиму- щества женщины. Так кто это должен делать? По- лучается, что феминизм как подлинное явление и честное высказывание может существовать только, если он не поддержан со стороны, но осуществляет- ся – нами. Мужчина, который признает, что каким бы он не был развитым и прекрасным, в определен- ный момент оказывается не более чем «дубина», че- стен с самим собой и уступает там, где привык на- стаивать на своем. Но кто мы, если не признаем в себе самих главную помеху всему, что нам видится необходимым? «Дубины» и есть. Хочешь сдвинуть мир, сдвинь себя. Получается, если мужчина ока- зывается феминистом, он становится человеком. Но если женщина начинает отстаивать ровно то же, то, фактически, она не уступает ничему, а толь- ко утверждает себя, и, как следствие, очень быстро оказывается по ту, другую сторону грани, различа- ющей просвещенность и фанатизм. Из личности, убежденной в принципиально значимых вещах, она почти сразу превращается в тирана, гнущего мир под себя. Женщина, играющая на стороне мужчин – ужасные вещи я говорю! – вот настоящий герой в наше время. Та, для кого преимущества мужского пола не враждебны, не иллюзорны, не менее боже- ствены ее собственного существа. Да, та, пожалуй, будет бита в наше время до полусмерти, будет выве- дена под шквальный огонь, гонима в костюме Пра- родительницы. А ведь она единственная поступит по призванию. Элементарно. Уступит там, где уви- дит превосходное в другом. И, о, ужас, этот другой
будет – мужчина, – Уилл улыбнулся. – Представляе- те, какая преступница?!
– «Хоминистка».
– Представляете? Мир уже настоял на том, что мужчина – прах и пыль под ногами, а она вдруг посме- ла не согласиться. Но только тогда они и окажутся оба людьми, когда сойдутся. Мужчина, отступивший от себя во имя женщин, и женщина, восстановившая доброе имя мужчин, а, если идти еще дальше, то и его солнцеподобие. Ни то, ни другое не живет само по себе, невозможно. Нельзя, если хочешь восстано- вить что-то пострадавшее, утраченное, разрушенное, поруганное, заплеванное, заклейменное – очистить, вылечить, открыть новую жизнь, нельзя утверждать свое как преимущественное. Только уступить. При- знать в другом. В том, кто не ты. Тогда не будет ни мужчины, ни женщины. В этом деле, я знаю, что всегда вдохновляло отца, на что он всегда обращает внимание. На уже существующее здесь и сейчас, каж- дую секунду, уже при нас, и в нашем сознании это са- мое явление. В языке. Он не раз называл английский язык божественным. Это же не пустые слова. Они во- все не слишком громки. Их пафос вполне оправдан. Здесь на наших глазах произошло это преобразова- ние в слове. Было порознь, а стало одним. Нет раз- личия, как говорят в других языках, «прекрасной» и «прекрасного». Нет различия между «сделал» и
«сделала», «сказал» и «сказала». «Дорогой» и «доро- гая». И так далее. Уже состоялось. Это есть. Остается всего-навсего это почувствовать. В себе. Стереть гра- ницу. Свою пограничную зону. Сделать свободной. Чтобы движение было свободным. Вдох-выдох, про-
изнесенное-услышанное, внутрь-вовне. Синхронно внутрь друг друга, и во вне – и уже за любой возмож- ный предел.
– Ты унаследовал это не только от него. Пото- му что я был бы не я, если бы не сказал, что у меня ощущение, что я говорю с Джимом и Фреей в одном лице, – Маффин улыбнулся задумчиво. – Ему жизнь дала возможность осуществить все, что он понимал, на деле. На свете не так много людей, которые уло- вили смысл всего этого. И просто поверили ему. Ска- жем так, из тех сотен тысяч, едва ли уж не миллионов тех, кто пришел в его залы, приехал на «Метаморфо- зы», прочел его книги за всю его жизнь – я не знаю, найдется ли десяток человек, кто пережил все это как событие собственной жизни, а не как развлече- ние. То есть не как занятие на досуге, а как событие собственной биографии. Поменявшее саму жизнь – от состояния «до» до состояния «после». Понимая, что происходит. Что вдруг открылось. А это ведь взаимосвязано. Это его «движение за освобождение женщины позднего Возрождения». Любого Возрож- дения. С этого все началось. И тебе досталось. Пере- далось. Что делать, тебе решать. Да ты и решаешь.
– Что-то в этом духе.
«Не поддавайтесь этим бестиям!… Тем, кто муш- трует вас, бросает вас в нищету, лишает вас образо- вания, закрывает от вас ваше будущее, обращается с вами как со скотом, использует вас как эксперимен- тальный материал, уничтожает ваши улыбки, отби- рает добрые воспоминания, закрывает от вас ваше будущее!» Она вроде бы обращалась к участницам от- рядов СКАТа, но эти слова услышали гораздо шире.
Лейбористы опубликовали ее речь полностью. Ки- нокритики называли ее красноречивым призывом к миру и выпадом против всех маленьких кондализ мира, которые поддерживали войну.
– Сто пятьдесят миллионов лет не ела апельси- нов.
– Чего?
– И кукурузы.
– Какая-то индейская страсть в тебе проснулась.
– И масла.
– Ты... Ты сейчас что намерена делать?
– А?
– Сразу так, и кепку не сняв?..
– А зачем?
– Ты что делать собираешься?
– Я намереваюсь? Сварить этот початок. И съесть.
С удовольствием.
–...?
– И тебе советую. Дважды звать не буду.
Через полчаса они сидели друг напротив друга. Хайкко едва сдерживая полуулыбку-полусмех на-
блюдал, как увлеченно Грейс натирает маслом свой початок, держа его на весу и опершись локтями о стол.
– Кепку-то хоть сними.
– Мммм... – она только мотнула головой.
Он протянул руку, снял кепку с ее головы и поло- жил рядом с собой на стул.
Она посмотрела на него, вздохнув и остановив в себе жажду проглотить все сразу.
Хайкко улыбнулся. Грейс покачала головой, при- крыв глаза, и, снова вздохнув, наконец, убрала локти со стола и расслабила плечи.
– И апельсины? – переспросил он.
– Угумс, – с уверенностью, с какой утверждают со- став команды, она кивнула.
Некоторое время они молчали. Хайкко смотрел на Грейс.
– И опять будет Тигра, объевшийся на ночь? Она кивнула, прикрыв глаза.
Это всегда было поводом для шуток. Грейс, как правило, возвращалась после долгих часов работы в любое время суток и, предельно голодная, набрасы- валась на еду, а потом, как говорил Хайкко, выгляде- ла всю ночь как «беременные» Евы и прочие идеалы Средневековья – при ее росте и жгутовых перепле- тениях тонких и сильных мышц на длинных руках и ногах живот, принимавший форму мяча, выглядел неприкрыто комично.
Но долго наслаждаться Грейс не дали. Срочный вызов заставил ее собрать волю и мужество и еще на три часа поехать обратно.
Ночь. Около полуночи. Грейс вернулась домой. Медленно двигаясь, она вошла из ванной в спаль-
ню, уже переодевшись в свою до смешного простую, похожую на больничные «распашонки» с квадратны- ми рукавами, закрытыми плечами, V-образным вы- резом, короткую, выше колена, ночную рубашку, в которой тут же стало видно, что ее высокая, длинная тонкая фигура на самом деле далека от стандартов – жилистые ноги, довольно рельефные колени, похо- жие на крупную гладкую гальку, сухие предплечья и
локти, сутуловатая за счет роста и работы спина... Ее спасало только айкидо, которым она занималась вдвоем со своей самой близкой подругой – Бенни Стэнли.
Грейс легла. Упала. Навзничь. Голова – на поду- шке, ноги, согнутые в коленях – стопы ныли, сто- нали и гудели – на прохладной простыне. Она лежа- ла молча, слегка повернув голову влево. Встретив взгляд.
Они соприкоснулись головами – левыми висками друг друга и закрыв глаза. Хайкко взял ее руку и под- нес к своей голове, дав ей медленно, едва заметно, перебирать кончиками пальцев, теребить, прощупы- вать живое, мягкое, нежное – прядь его волос. Так они лежали довольно долго, пока она не провали- лась в сон. Это был их обычай, их привычное, всег- да заново необходимое и всегда вновь проживаемое. Снова и снова. Возвращение к жизни.
Кто такой для Грейс Хайкко, и что он делает ря- дом с ней? Нежность.
Как они познакомились?
Они знали о существовании друг друга, и какие-то детские впечатления друг о друге в обозримом про- странстве у них были, однако Хайкко решился на отчаянный шаг только в кампусе, на медицинском факультете, куда пришел на четыре года позже Грейс изучать генетику.
Он подошел к ней в кантине, в столовой, и без утайки спросил, захочет ли она пойти с ним на сегод- няшний концерт. На что в первый раз услышал что- то в роде:
– Кхм...
Что могло значить: «Ты в своем уме?!? Или что, никого больше не нашлось??? Все совсем плохо?!»
Другой бы свалил, как миленький. Но Хайкко не тех кровей.
Он решил. Он остался.
Он стал ее нежностью. Запросто.
Что было непросто.
Церемония «Орландо» прогремела на следую- щий день, почти не дав Грейс опомниться.
– Ее спасло, что она спортсменка. Хайкко кивнул.
– Прыжки с шестом.
– Я знаю. Я вспомнила потом, ты говорил. Да это и так стало понятно. Молодец, что ж. Тренированная.
Хайкко сел напротив Грейс, вернувшейся за свой стол, когда они вошли в ее кабинет.
– Ты уже сообщил своим? То есть ее матери?
– Пока нет, я подожду утра.
– Если бы она узнала из новостей, уже была бы здесь или звонила бы.
– Да кто знает, может, она вообще не в стране.
– А твой отец?
– Он-то уж точно не здесь.
– А где?
– Не знаю. Сегодня узнаю.
– Да. Интересная вы семейка.
– Никогда ею не были, слава Богу!
– И то верно.
Грейс прикрыла глаза, откинувшись на стуле.
– К ней можно будет зайти?
– Не сейчас. Сейчас посмотришь из-за двери и все. Когда она полностью выйдет из наркоза, когда станет понятно насколько сохранны реакции, тогда да. То-то ей самой будет новость. Она хоть знает о моем существовании или в лицо не узнает, если во- обще будет способна узнавать?
– Узнает.
– Ты показывал фото?
– Да нет, она тебя и в жизни видела пару раз, про- сто я не дергал тебя на этот счет.
Грейс тоже кивнула в ответ.
– Спасибо. Кто бы сказал, что нас на самом деле дернет для знакомства. А вы похожи. Очень.
– Финская кровь очень сильная.
– Да у нее и конституция по мужскому типу. Андро- гин.
– Что мы будем делать со всей этой шумихой?
– Понятия не имею. Мое дело лечить. Даже если бы она сама стреляла в Уилла и ее привезли бы ра- неной полицейскими... Она точно также лежала бы передо мной на столе, а у меня была бы та же самая задача – извлечь пулю.
– И оставить в живых.
– Насколько возможно.
– И что бы тогда с тобой делала Биче и все Эд- жерли?
– Прекрасный вопрос, но он не работает. Габи спасла Уилла, а не стреляла в него. Это вообще ду- рацкое предположение, не имеющее отношения к действительности.
– И все же это интересное предположение.
– Какое-то оно не очень честное, знаешь ли. И, в первую очередь, по отношению к Эджерли. Что бы они со мной делали, если бы Габи оказалась тем, кто стрелял?
– Я к тому, что это ведь твое предположение. И оно тоже не вполне честное. По отношению к Габи.
– Да. Несправедливое. Она просто далась не слиш- ком легко.
Грейс помолчала, через секунду продолжив:
– А потом выяснилось вот это.
Грейс облокотилась на стол, закрыв лицо руками.
– Нет.
Она мотнула головой.
– Нет, нет.
Хайкко хотел было тронуть ее, но знал, что этого сейчас нельзя.
– Надо ж так. Закрутилось.
Она положила руки на стол и опустила на них го- лову.
– Спасибо, блин, – проговорила она приглушен- ным из-за позы голосом.
Она постучала ладонью по столу. Так поступает пораженный в единоборстве.
–...что вы, блин, есть. Ммм!
Хайкко встал и подошел к столу. Грейс не меняла позы. Он молча дотронулся до волос на ее затылке и невесомо провел рукой по ним, не касаясь головы. Завитки дрогнули и спружинили под его пальцами. Грейс распрямилась, глядя перед собой.
– Ты еще долго будешь здесь? – спросил он. Она посмотрела на него.
– Пойдем. Увидишь ее. И поедем. Нужно хотя бы часов шесть переждать.
Они вышли из кабинета, и Грейс провела Хайкко, шагая чуть впереди, заложив руки в карманы светло- зеленой куртки, по коридорам больницы, к палате, в которой лежала Габи.
Действительно очень похожи. Из-за стекла было видно, какой белой она была, вся запрокинутая в еще глубоком забытьи на плоской по предписанию Грейс поверхности. Трубочки и провода, обвившие ее лицо, шею и руки почти исчезали на фоне этой из- лучающейся белизны. Ячменного цвета волосы, про- зрачные брови.
Грейс посмотрела на Хайкко. Он был ненамного, чуть ниже ее, но сейчас показался ей еще меньше. Она перевела взгляд на Габи, снова на него, когда он прикоснулся ладонью и почти притронулся носом к стеклу.
– Поехали, – сказала Грейс.
Ей хотелось сделать какое-то другое движение, но вместо него она положила ладонь на плечо Хайкко, слегка его потрепав.
– Поедем. Мне нужно выспаться.
– Она выживет?
– Я уже говорила тебе – да. Не сомневайся – да.
– Габи. Габи, вы слышите меня? Откройте глаза, если можете. Если можете, старайтесь открыть гла- за. Габи. На ме-ня. На меня, Габи.
– Мы где-то остановились... Это где-то не там...
– Габи, откройте глаза.
– Еще?.. Вы здесь... Побудьте...
– Габи. Вы молодец. Смотрите на меня. Вы меня слышите.
Она стала чувствовать себя вновь.
– Я... снова?..
Она смотрела на Грейс.
– А... зачем же... Она опустила глаза.
– Хороший вопрос, Габи, вам теперь есть, чем за- няться.
– Я думала... мммм...
Она попыталась закрыть глаза, но Грейс дотрону- лась до нее, и ее передернуло.
– Вы... вы...
– Мир тесен, Габи. Мы еще не знакомы, хотя мог- ли бы и раньше...
– Хайкко здесь?
– Нет. Ему еще рано вас навещать.
– А мама знает?
– Естественно. С ней все в порядке, вы попозже увидитесь с ней. Ваш отец тоже знает, и с ним вы тоже увидитесь.
– Уилл жив?
– Жив. Благодаря вам.
– Слава Богу!.. Поэтому вам не надо было... Вы не понимаете... Не знаете...
– Это не нам решать, Габи. Хотя вы как раз за себя все решили.
– Да... это странно. Это очень странно. Вы очень старались?
– Вы неплохо справились сами. И очень нам по- могли...
– Мне больно...
– Где, Габи? Говорите точно, как можете, Габи, где вы чувствуете боль? Говорите!
– Везде. В голове. Зудит. Режет. Как шлем.
– Это нормально. Это пройдет. Теперь надо тер- петь.
– И все тяжелое. Как перегрузка. Мне было сейчас так легко и сразу...
– Сейчас помолчите и просто дышите. Грейс снимала показатели приборов.
– Можете говорить.
– Вас зовут Грейс?
– Вы справляетесь отлично, Габи! Да, меня зовут Грейс Тарлтон.
– Грейс... я хочу, чтобы вы знали... Они просто слишком быстро привезли...
– Габи...
Грейс выпрямилась и строго посмотрела на нее.
– Вы вернулись. Вы вернулись сами. Зачем-то вам это нужно.
– Вы не понимаете... – Габи сказала так, что Грейс не расслышала. – Я же должна была... его ждать... Я не знаю пока, зачем, – более слышно проговори- ла она. – Мне нужно снова искать... Снова придется. Должно было быть совсем по-другому.
– Пока сосредоточьтесь на том, что у нас с вами одно дело. Вы вернулись, и это нужно обустроить.
– Грейс...
– Да?
– Спасибо вам.
Грейс, наконец, улыбнулась.
– С возвращением, Габи. И это вам спасибо.
Грейс взяла распечатки показателей и, еще раз взглянув на Габи, вышла из палаты.
Убеленный сединой, покрытый загаром, как не- обожженный кувшин, снаряженный дорожной сум- кой, трансформирующейся в рюкзак, в джинсовом костюме цвета слоновой кости поверх белой рубаш- ки, профессор Ларри Эсперсен появился в зале при- лета аэропорта Гэтвик в ту минуту, когда Грейс выхо- дила из палаты Габи. Хайкко помахал ему и шагнул навстречу.
– Hei!
– Hei!
Они обнялись.
– Мы сразу к ней?
– Нет, к ней еще никого не пускают.
– Понятно.
– Думаю, ты сам понимаешь, куда мы едем.
|
|
|
