 |
Из книги «Тайны древних цивилизаций» 7 глава
|
|
|
|
– Я не могу смириться с подозрениями в адрес Нормы, – ответил Уилл, стараясь смотреть в сторо- ну. – Ведь и ты, и вы все уже ее подозреваете. Во вся- ком случае, я уверен, каждый уже думал хотя бы раз:
«Если бы ее не было, если бы ее только не было... Ни- чего бы этого не случилось». И опять кто-то подсунул яблоко.
– Нет, – Джим говорил тоже спокойно, выдержан- но, может, лишь чуть теплее и ласковее Форда. – Нет, Уилл. То, чего ты хочешь, не делается так. Сейчас ты не отвечаешь за других. Ты обвиняешь других. Вот, что ты делаешь. Ты уже всех противопоставил Нор- ме и думаешь, что она никому не нужна и не известна такой прекрасной, какой ты знаешь ее. Естественно, ведь ты ее познал в исконном смысле, и кто мы та- кие, чтобы высказывать что-то вразрез. Но в этом-то твоя главная ошибка. Пока ты так считаешь, ты не можешь быть, как хочешь, ответственен и справед-
лив. И не будешь. Пока не изменишь свой взгляд на нас всех в этой истории. Включая вас. Как говорит Форд, подумай о том, что было до того, как вы сняли
«Гинекократию».
– В каком смысле?
– В прямом. Ты знал ее, ты хотел ее, ты следил за ней, ты наблюдал ее. Ты сам об этом рассказывал.
– Да.
– И кого ты там видел?
– Ее.
– Десятки лиц. Ее историй. Ты видел ее во всех.
– Да.
– А теперь настало время на все посмотреть иначе. Уилл вопросительно смотрел на отца.
– Каждого, с кем имеешь дело, увидеть в ней, – прибавил Джим.
И, немного выждав, добавил:
– Что ж делать, если ты у нас вдруг женился чуть ли не на всей планете.
– Ты не в первый раз говоришь это, – заметил Уилл. – Это звучит довольно странно.
Его взгляд был одновременно растерян и напря- жен.
– А разве есть на свете хотя бы один характер или какая-нибудь судьба, не замеченная и не сыгранная ею?
|
|
|
Уилл пожал плечами. Джим кивнул собственным словам в продолжение.
– Между нами и ней гораздо меньше различий, чем тебе кажется. Она вовсе не та, кто отличается от всех тем, что способна на то, на что никто больше не способен. В первую очередь, и это главное – она спо-
собна на все, к чему склонен и способен абсолютно каждый. Включая тебя самого и той охотницы, кото- рая стреляла. Единственное, что отличает для тебя Норму от всех остальных – «в болезни и в радости, в богатстве и в нищете». А теперь сопоставь это с тем, что я сказал раньше. Такие отношения с Глобусом у актеров бывают, может быть, раз в столетие, а то и реже. Но бывают. Тогда мир вовсе перестает для них быть публикой. Тогда мир –...
– Театр, – добавил Уилл.
– Действо. Наше общее действо. И кем бы сейчас Норма не была, она – это мы. Поэтому, если ее сейчас кто-то и боится, это значит только одно – он боится сам себя. И, если ты ее боишься, спроси себя, чего ты боишься в себе. Наверное, это в нынешних обсто- ятельствах в общем-то совсем неплохо. Должен быть кто-то, кто напугает тебя. И пусть это будет Норма. Очень хорошо, что это именно она.
Джим подтянул Уилла к себе за плечо и, приоб- няв, слегка потрепал по спине.
– Она умница, – сказал он, когда Уилл не видел его лица над своим плечом. – Она молодец. Она нас всех заставила трястись и бояться – самих себя. Даже тебя.
– Береги себя, папа! Скоро увидимся!
Джим помахал сыну, поворачивая в сторону реки на Кингсуэй.
Домой Уилл ехал с тяжелой головой и пудовым сердцем. Поскорее бы доехать, увидеть Норму и оставаться весь вечер с ней, видеть и слышать толь- ко ее, ничего больше не обсуждать, не возвращаться
к пережитому, но сама возможность не заговорить об этом мучила, как пыточный жернов. Ему хотелось быть с ней сразу, не откладывая, ничего не говоря, стоять перед ней на коленях, целовать ее в солнечное сплетение и зарываться в него головой. Его убивало, что так это точно не произойдет. Как всегда бывает с сильными желаниями. Но почему? Вдруг эта мысль заставила его очнуться. Он даже шире раскрыл глаза. Почему не произойдет? Если они оба захотят – что- бы все это испарилось в одну минуту. «И стал свет. И Дух Божий носился над водою»*.
|
|
|
Чтобы жить с легким сердцем и не думать о том, кто на самом деле и в чем виноват. Он готов был пере- нести все подозрения в свой адрес и их последствия. Но единственное, к чему рвалась его душа – избавить мир от подозрений в адрес Нормы. Он бы все отдал – скудость красоты и славы, неприкаянность беззащит- ности и невзрачности, всю бутафорию жизни – он отдал бы раз и навсегда, чтобы только вернуть миру глаза, с любовью встречающие ее, озаренную лучами славы, не тщетной, а восходящей из самого сердца, какое она распахнуто открыла сразу всем. Не огляды- ваясь, не страшась, без страховки, не имея для этого никаких ручательств.
А если бы все-таки оказалось, что Норма и то, что он чувствовал по-настоящему главным, – не то и не там, где все подлинно? Как было в том мамином письме?
 |
«Мало того, если б кто мне доказал...», «и действитель- но было бы, что истина вне...», «мне лучше хотелось
* Бытие 1:2-3.
бы остаться с тем», «кого любит душа моя». Если тот, кого любит душа – в тех, кого различают глаза и зовет голос, то как быть с подозрениями в их адрес? Толь- ко избавить мир от этих подозрений. Как? Остаться с тем, «кого любит душа моя». А иначе это невозможно. Невозможно. Никаким оружием, никаким инструмен- том, никакими хитростями и премудростями нельзя оправдать невиновного. Нельзя закрыть от неспра- ведливости. Весь ужас в том, что это не оружие, не ин- струмент, не хитрость, не премудрость, не химикат, не эликсир, не доказательство, не аргумент, и даже не вещественное свидетельство. Его можно постараться овеществить. Тело совершит свое, обессилит, лопнет, распадется. На атомы, как нас учит «la petite mort». Оно всегда это делает и даже любит это делать, сдаваясь в блаженном хохоте и диком крике своему невыдер- жанному бессилию, как сейчас, заставляя его алчно и с горячечным нетерпением думать о ней. Он хотел ее страшно. Оно сделает это вновь, ничем его не оста- новишь. Но чем окажется это усилие? Что оно вновь будет стараться оживить? Уверенность и стремление жизни без всяких подмен. Воссоздающейся непре- рывно. Уже совсем иначе.
|
|
|
– Пожалуйста, пожалуйста! Норма, Норма...
Он стоял на коленях, прижимая ее к себе, зарыва- ясь лицом в сердцевину ее груди, сначала уговаривая громким шепотом не отвечать ему вслух, потом, ста- раясь не сжимать ладонь слишком сильно, закрыв ее губы и подбородок. Она улыбалась. Даже белая блуз- ка и черные брюки, все шелковое – на ее маленькой,
изящной фигуре, теряя всякий намек на строгость, выглядели воспламеняюще.
Отклонившись, он ощутив собственные ступни. Черное шелковистое и белое пятна оставались в шаге от них. Она охватила его ногами.
Он вдохнул глубоко, точно ныряя, и, задержи- вая дыхание, заставил себя остаться там, куда тол- кнула его последняя взвивающая волна, и, раскинув руки, отвел их назад. Его глаза смотрели чуть выше ее лица. На миг ему показалось, что он и вовсе от- брасывает тело, точно сладостному болезненному ослаблению, длящемуся долго, было уже все равно, ощутимо оно и нет. Прошло несколько минут этого замирания, наполненного только дрожью дыхания и невесомостью испытанного.
Она обнимала его за плечи, повисая на нем, по- детски прильнув, как будто уже в полусне. Он снова обхватил ее, и они осторожно легли на пол, его го- лова уткнулась в ее ключицу, ноги согнулись под ее коленями. Они уснули, словно не было ни приклю- чений, ни странностей, ни подозрений, ни бед, ни угроз, и мир, будто вместе с ними заснув, дышал в этом медленном сне, вспоминая, как однажды, еще ничего, кроме одного дыхания не ведая, он выплыл из тьмы на свет и этим вдруг начался.
– А что я сама должна для этого делать?
– Тебе все объяснит Бенни и ее помощники. Наша с тобой задача – не прерывать курс, двигаться по- следовательно, ну и не торопить время. Год как ми- нимум ты должна дать себе на восстановление. Шаг
за шагом – работа памяти и движения. Все системы комплексно взаимосвязаны, настолько, что ни я, ни- кто другой тебе пока не скажет, за счет чего, когда и как произойдет полное восстановление. Возмож- но, движение послужит обновлению работы памяти, возможно, работа с образами и интуицией вернет движение, каким оно было до травмы, включив мы- шечную память. Я сейчас намеренно упрощаю, что- бы не нагружать тебя подробностями. На самом деле все гораздо тоньше и сложнее. Словом, нужно рабо- тать. И будем работать.
|
|
|
– Но я могу делать что-то еще, дополнительно?
– Что, например?
– Писать. А что, это сейчас не имеет значения.
– Нет, это всегда очень важно.
– Да, я не об этом. Я говорю о самом процессе. Мне нужно это делать. Тогда будет и значение. Это моя жизнь, моя работа. А тратить время без пользы, это для меня самое убийственное.
– А для собственной пользы?
– Но только не как самоцель.
– Почему?
– Как я уже сказала – убийственно.
– Интересно, что ты это говоришь, хотя убий- ственной для тебя оказалась как раз обратная ситуа- ция, когда ты не думала о себе.
– Не оказалась.
– Разве.
– Я же здесь, с вами.
– Но ты мне сказала, что мы поторопились.
– Теперь я не уверена. Это может казаться ошиб- кой. И пока мне это так и кажется. Но, видимо, нет.
Видимо, именно вы должны были это сделать. И я подозреваю, что это и есть coup de grace *, только не могу понять, кому.
Грейс внимательно следила за взглядом Габи. Та, рассуждая, смотрела перед собой и правой рукой ди- рижировала своим словам. «В точности, как папа» – подумала Грейс.
– Пока я предложу тебе то, что называется «соби- рать впечатления», – сказала она.
– Я боюсь их забыть.
– Это прекрасно. Твоя задача сейчас тренировать память. И вспоминать ближайшее, день за днем. Что ты ела вчера на завтрак?
Габи задумалась.
– А нужно, чтобы ты помнила. И смогла мне од- нажды сказать.
– Это такие мелочи. Я помню то, что гораздо даль- ше, но что гораздо важнее, и очень ясно помню.
– Понимаешь, Габи, – Грейс наклонилась чуть бли- же. – Это все тебе придется, тебе предстоит связать. С теми мелочами, которые ты не помнишь.
– Не значит ли это проделывать только лишнюю работу?
– Лишнюю? – Грейс повертела в руках пишущую ручку, пристально глядя на нее, даже, можно сказать, в нее. – Как это здесь оказалось, Габи?
– Вы хотите, чтобы я сказала, что вы принесли ее с собой или как эта ручка действительно стала руч- кой и оказалась сейчас в ваших руках?
– Ты видишь взаимосвязь одного и другого?
–
 |
Да.
* Удар милости, фр.
– Мгновенно?
– Да.
Грейс помолчала.
– Необходимо, чтобы ты смогла вспомнить, что это не я, а ты принесла ее сюда в своем блокноте.
Грейс протянула Габи тонкий, полупрозрачный светло-желтый предмет с бежевым колпачком, держа его за нижний конец, вертикально.
|
|
|
Габи взяла ручку.
– Это моя?
– Да, Габи. Ты этого не помнишь.
– Но почему это важно для вас? Разве это что-то решает?
– Да, Габи. В жизни это что-то решает. И мне важ- но, чтобы ты сама вспомнила, что это решает и по- чему.
Габи вздохнула.
– Но зачем, зачем? Она развела руками.
– Чтобы не начинать каждый день все заново, сно- ва и снова, пока не вспомнишь. Иначе тебе придется потратить твою заново начавшуюся жизнь только на это. Без пользы.
Габи подняла глаза, глядя едва ли не с сожале- нием.
– Поэтому я и говорила, что они поторопи- лись, – сказала она. – Но для чего-то это нужно. Да. Я понимаю, Грейс. Я понимаю, и я хочу вам помочь. Не думайте, я не стану упрямствовать.
– А вот упрямство тебе как раз очень пригодится.
– Я имею в виду, где не нужно. Я буду делать, все, что вы скажете. Мне даже приятно признать, я сде-
лаю все, что вы скажете. Только разрешите мне пи- сать.
– Чуть позже. Не сразу. Не сейчас. Пока ты будешь набираться впечатлений и запоминать, а потом рас- сказывать мне и показывать нам всем в димиупласти- ке. И еще что-то, что ты постепенно будешь вспоми- нать и видеть. Так поведешь нас по дорогам своего путешествия.
Габи кивнула.
– Я буду стараться.
– Пойдем. Я покажу тебе дом и нашу часть поме- стья. Я этого не делаю никогда, так что сантименты ни при чем. На это есть своя причина, я просто хочу сама показать тебе Эджерли-Холл. Для начала. Ты же здесь впервые.
– Да.
– Идем.
– Как наш упрямый герой? – Хайкко сидел на диване их лондонской квартиры через день по- сле того, как их с Габи отец перевез ее в Эджерли- Холл, где в рекреационном центре ее встретила Грейс.
Вчера еще она была в Норфолке, а сегодня он встретил ее здесь после дежурства в городской боль- нице. Теперь ее голова лежала у него на коленях, он массировал левой рукой кисти ее рук.
– Она молодец. Мы даже гуляли.
– «Вы»?
– Да, мы. Мне хотелось первой показать ей место, куда она сама так и не решилась приехать, даже на
фестиваль. С таким трепетом она к нему относится. Неужели ты ничего не знал об этом?
– Знал, но не так подробно. Значит, она больше не упрямится?
– Уже не так, как раньше. Она даже сказала «Я сде- лаю все, что вы скажете».
– Ого!
– Ага. В этот момент, ей богу, я почувствовала себя какой-то доминатрикс.
– Да ты она и есть.
– Ну уж. Я все же работаю с анестезией.
– Крайне милостиво с твоей стороны.
– Словом, ты можешь не волноваться, Габи будет выполнять, все, что я скажу.
– Звучит ужас как двусмысленно. Правда.
– Генетика. Она ведь твоя сестра. Гены.
Хайкко мягко притронулся, как бы постучав, к точке в центре ее лба.
– Вот только материал не из того теста.
– Какого теста?
– Это метафора, здравствуйте!
– Привет! Какого теста?
– Ну, глины твоей любимой.
– Да о чем ты?
– Это все шутки шутками, а, как известно, где шут- ка, там и что-то наяву. Да только ты одного до сих пор не знаешь, видимо. Габи асексуал.
– Как асексуал? – Грейс привстала, опершись о ди- ван.
– Тебя, вроде, все эти вариации никогда особенно не заботили?
– Да нет. Я не об этом.
Грейс снова легла, но глаза не закрыла, а отсут- ствующе-задумчивым взглядом смотрела в потолок. Она молчала, оставшись на границе дозволенного в разговорах о своей работе, но про себя продолжа- ла проговаривать все, что сошлось в этой странной теме. То, что в работе с Габи оставляло поле для раз- мышлений прежде чем с этим предстояло разби- раться в терапевтических беседах с ней и на сеансах димиупластики. Дело в том, что женщина, которая больше семи лет любила на расстоянии Уильяма Эд- жерли, которой только-только исполнилось трид- цать четыре года, отличающаяся эктоморфным те- лосложением, слегка расторможенным поведением и явно сильно выраженным либидо, была девой.
Асексуальность это в какой-то степени объясня- ла. Но все вместе создавало совершенно иную кар- тину мотивации ее самого выразительного поступка, мгновенно выводя ее за пределы аутоцентричности на максимальном включении, указывая на гетероно- мию. Об этом она говорила «только не самоцель»? Интересный поворот.
Грейс снова закрыла глаза.
– Она не может вспомнить себя или свое, – произ- несла она. – Нужно понять, куда она идет, вспоминая. Если это гетерономия, значит она не может вспом- нить себя – «это не самоцель». Значит, она видит
«их». Она говорит, что видит, как ручка стала собой и появилась между нами. Когда речь не шла о том, что вещь эта – ее...
Хайкко ждал, когда Грейс прервется. Она замол- чала и взглянула на него.
– Да? – спросила она.
– Да, – ответил он.
– Она говорит безличными предложениями. Не
«я вижу», а «мне видится», не «я думаю», а «мне дума- ется».
– Всегда?
– Чаще всего. Интересно. Очень интересно. Хм...
ха!
– Ты что смеешься?
– Так, подумала. Почему мне было это так прият-
но слышать?
– Потому что они в твоих руках и от этого зависит их жизнь. Тебе это нравится. Ты это любишь. Ты под- села на это.
– Не-ет, – Грейс понизила голос и улыбнулась, сно- ва закрыв глаза. – Не-ет, здесь есть еще что-то. Пото- му что она это сказала совсем иначе. Это не подчине- ние. Она как будто что-то не договорила, что-то там осталось...
– Грейс... Я хочу тебя попросить.
– Пока ты лежала, я наполнил ванную. Для тебя.
Для нас. У меня только просьба...
Он начал расстегивать пуговицы ее рубашки.
– Без пациентов. И даже без Габи...
Он почти беззвучно смеялся, от чего его лицо по- крыли глубокие морщины от глаз до подбородка. Две белесые пряди, как два серповидных месяца, упали из-за уха и коснулись ее носа. Она посмотрела на его губы и в глаза, и, снова прикрыв веки, молча кивнула. Хайкко любил ее, как молился. Затаив дыхание, прислушиваясь кожей. Отнесся ли он к ней так, еще тогда, в университете, с самого начала? «Меня всегда покоряли ягуары,» – сказал он однажды, когда Грейс
показала ему свое новое высокоскоростное приоб- ретение. Тем самым он все сказал о ней. Буквальным образом он полюбил ее любить. Ему понравилось то чувство, с которым он – не от голода – от восхище- ния, признания силы и красоты, подступал к ней вся- кий раз, как в самый, как будто чудом случившийся, первый. Так Жрец приходит к статуе Богини. Иными словами, к самой Богине. Все было обычно, кроме того, что это была ночь, когда она снова была вымо- тана и выжата до немоты. Сняв мягкий жакет и ос- вободив плечи, в одной только майке – была весна – она стояла, прислонившись одним плечом к стене, глядя в окно, и словно и не в окно, а дальше и мимо, вибрирующим по только ей видимым деталям зыб- ким взглядом. Словно не замечая его. Она его замеча- ла, они пришли сюда вместе, встретившись случай- но, и были уединены, но она все равно стояла так, не ища специального повода отвлечься. Он подошел к ней со спины и стал целовать плечи и загривок. Мед- ленно. Очень медленно. Очень легко.
И впервые это ощутил как молитву. Как свой при- ход в место, не предназначенное для чужих, непосвя- щенных глаз и ушей. Священное место. Как посвя- щенный. Как служитель. И он ощутил это так точно, что зазор между этим неосознанным, подсознатель- ным, интуитивным нечто и тем, как восприняло это его сознание, стал почти невидим, можно сказать, что его вообще больше не было.
Так они и жили с тех пор – странная на первый взгляд, до нелепости совершенная пара.
Грейс боялись все. Секрет Хайкко, сумевшего этот страх преодолеть и оставшегося с ней, не по-
нимал никто. Пожалуй, и сам Хайкко не понимал бы этого, если бы не один эпизод, который он на какое-то время успел забыть, но вспомнил, осознав, что в комнате, где они остались с Грейс, не включен искусственный свет, а Грейс, даже и босая, ощути- мо выше него и ближе, как еще никогда. Однажды его отец, когда говорил с ним на «мужскую тему», что-то про гигиену и прочую технику дела, а потом вдруг сказал, без всякого перехода: «когда ты почув- ствуешь, что тебя захватило, и контроль уходит, ты должен ощутишь это, но еще и постарайся увидеть, что через тебя, в самом паху, через промежность, пролегает поток, который дольше и мощнее твое- го этого желания и нетерпения в миллиарды раз... в миллиарды лет, и что это он несет тебя – так себя творит жизнь, это поток творения, который льет- ся, невидимый глазу, но переливается непрерывно от первого мгновения Вселенной, и ему нет кон- ца, а ты сейчас просто попал на него, он захватил тебя, как захватывает все, что угодно, двигаясь, как выпрямляющийся и изгибающийся вихрь, как хре- бет бытия, и ты в этот момент словно оседлал его, оказался на нем, точно пронизанный. Тогда ты по- чувствуешь, какая сила через тебя проходит. Тогда у тебя все получится. И не пугайся. Тогда ты не рух- нешь, не ударишь в грязь. Тогда ты взлетишь... Вы оба... и еще... никогда не спи с тем, кем бы не захо- тел быть».
Хайкко всеми силами постарался не ухмыляться на такое отступление, которого, вот уж точно, в этом разговоре никак не ожидал, но все же тогда сдержал- ся, чтобы потом понять – поначалу едва не сойдя с
ума от эффекта такого «виGдения» – в до какой степе- ни сдержанных словах отец обрисовал то, что ему до- велось узнать...
С того времени некоторые из явлений и до тех пор ему непонятных событий и обстоятельств в жиз- ни отца, связанные с его отношениями и судьбой во- обще, стали для Хайкко намного ближе и яснее...
– Виноград, виноградные гроздья, тебе так пой- дет, я же вижу...
– Бенни, слушай, я и эта затея... это что-то вообще из ряда вон...
Грейс сняла с головы венок из тонкой яблоневой ветви, увитой листьями девичьего винограда, кото- рый уговорила ее примерить Беатриче.
– Да нет же, это то, что надо... Только нужен на- стоящий виноград, крупные листья... Ты настоящий Дионис...
– Я выгляжу в этом, как идиотка.
– Чудачка. Ты чудо, Грейс, ну пожалуйста, пожа- луйста, не отказывайся...
– Как всегда, как в детстве, Бенни хочет всех ос- частливить, а Грейс рисуй афиши...
– Ну, не сердись.
– Фррр-рррр!!!
– Ну, Гре-ейс!..
– Фррр-рр!
– Ладно, – Беатриче отложила венок в сторону. – Наверное, еще рано.
– Ты же вроде теперь планируешь «Гамлета»? Как ты успеешь еще поставить и мистерии?!
– На «Метаморфозах», в следующем году.
– Кстати, что тебе ответил отец? Мой? Про оперу?
– Ты все же удивительный человек – я ведь тебе рассказывала неделю назад. Ты так и не спросила его сама?
– Нет. Еще нет. Мне было некогда.
– Он согласился. Он уже взял мои записи в работу.
– Здорово! Это же замечательно, Бенни! Поздрав- ляю!
– Пока рано, он еще только присматривается, прислушивается, и неизвестно, что скажет. Грейс, умоляю, надень еще раз.
Грейс вздохнула, но послушалась, надев венок слегка набекрень и откинув листок со лба.
– Тебе очень идет, – улыбнулась Бенни. – Знаешь, такие синие, такие глянцевитые ягоды, как эмаль, та- кие сладкие, как бы винные...
Грейс встала с безразмерной кровати, на кото- рой они полулежали и заново наполнила бокалы, оставленные вместе с высокой, напоминавшей вы- тянутую амфору, бутылкой на полу. Шагнув обратно на кровать и устроившись, она протянула Бенни бо- кал.
– Это аргумент, – сказала та.
Они уехали на три дня в Грецию. Этой традиции они не изменяли никогда. Три дня в сентябре при- надлежали им, и каждый год они выбирали, где ока- жутся в начале осени. За девятнадцать лет они не пропустили сентябрь ни разу.
– Так если у отца пойдет эта работа, когда ждать премьеру?
Подруга пожала плечами.
– Что скажет театр, то есть договор. Будем наде- яться, что через год.
– Так скоро.
– Это самые смелые надежды. И, надеюсь, я очень хочу, Грейс, очень, что к тому времени уже как-то за- кончится эта история с покушением.
– Меня больше всего интересует, что у нас полу- чится с Габи, – ответила Грейс. – Потому что эта исто- рия – не более, чем повод ей пройти димиуплазмо- грамму.
– Ты так на это смотришь?
– А как же еще? Теперь. С тех пор, как Норма всем дала понять, всем показала воочию, что полиограм- ма – это многообразие того, кем может являться че- ловек, суть его проекции, причем не отдаленно, а на глазах у всех, здесь и сейчас, при всех, димиуплазмо- грамма стала прямым свидетельством того, кем он является. Что это многообразие – не плод фантазии, не результат работы сознания и даже не интуитив- ное считывание. Что это – πνεῦμα*. Но апперцепция, наше восприятие, обусловлено – нам нужны предме- ты и явления внешнего мира, глазам – образы, ушам – звуки, рецепторам – поверхности и фактуры, чтобы прочитывать все это – запасом всегда ограниченных знаний, общим содержанием психической жизни, состоянием личности. И ведь даже Intueor устарел за считанные минуты. Димиуплазмограмма – это кон- фигурации пневмы, присутствующие в человеке, а димиупластика – отображение отличий того, как ме- таморфирует пневма от того, что мы воспринимаем
 |
* Пневма, греч.
как тело – явление и предмет внешнего мира. А тут? Кто такая Габи? Габриэла Кира Элисон Хупер?
– Новое открытие.
Грейс кивала, прижав указательный палец к губам.
– Открытие, – сказала она и легла навзничь, заве- дя одну руку назад, другой удерживая бокал и свобод- но раскинув ноги.
Через три секунды снова приподнявшись, она до- пила вино и вновь вернулась в ту же позу, теперь про- сторно раскинув и руки.
Она вспоминала минуту, в которую впервые увиде- ла димиуплазмограмму Габи. Тогда она было решила, что плазмограф вышел из строя. И только поменяв платы,несколькоразперейдясприборанаприбор,пе- репроверив десятки раз, вызвав коллег, засвидетель- ствовав виденное, Грейс зафиксировала явление – димиуплазмограмма Габи ни разу, ни в одно мгно- вение, не воспроизвела образ хотя бы чем-то, хотя бы на микродип, отличающийся от нее самой – лич- ность Габи в своей абсолютной целостности была Габриэлой Кирой Элисон Хупер.
– Я правильно заметила, что вы все утро следите за мной?
Габи отложила газету на третье кресло у своего стола на террасе. Два других она занимала сама, опираясь ступнями о край стоящего напротив нее. На столе остывал завтрак, в воздухе еще таилась сонная тишина. Проснувшись в пять часов, Габи, не долго думая, в своих белых спортивных штанах и куртке с капюшоном поверх майки, направилась
к полям Эджерли-Холла недалеко от санатория, по собственному недавно ею самой открытому пути, по траве, мимо троп. Она шла, заложив руки в кар- маны, шагая широко и быстро, как двигаются люди, привыкшие много ходить, пересекая большие рас- стояния. Бен заметил ее на порядочном удалении, со стороны конюшни, только-только оставив там лошадь сестры, оставшейся после вечернего спекта- кля в городе. Он раздосадованно хмыкнул и быстро заскочил в душевую. Обданный струями пульверизи- рующей кабины, и овеянный эвром*, испаряющим влагу со всего тела, меньше чем через три минуты он, едва успев надеть брюки и на ходу натягивая на себя чистую футболку и рубашку, выбежал на доро- гу, ведущую к церкви Святого Иакова-в-Полях, за которой скрылась белая фигура. Оттуда, Бен это помнил отлично, вела только одна дорога в сторо- ну южной части парка, если не возвращаться назад, и он понадеялся увидеть ее там, срезав угол через небольшое поле, шагая навстречу. Но, выйдя таким образом с другой стороны к изгибу дороги, он нико- го не увидел. Решив, что она, скорее всего, пошла не по дороге, а под деревьями по траве, как и в ту минуту, когда он ее заметил, он сам пошел дальше в сторону рекреационного центра, возвышающего- ся в темных кронах на холме. Здесь он и увидел ее, поднимающуюся с дорожки, идущей ему навстречу, на террасу, где пациентов ожидал завтрак. Выждав немного и погуляв туда и обратно минут десять у левого борта террасы, Бен тоже поднялся наверх,
 |
* Эвр, Евр (др.-греч. Εὖρος «восточный ветер») — в древнегреческой мифоло- гии — божество восточного ветра.
сделав вид, будто направляется внутрь дома кому-то что-то сказать. Медленно выйдя снова на террасу, осторожно присматриваясь к Габи, он, как можно тихо, сел за стол слева, чуть позади нее. Ее вопрос, когда она обернулась, отложив газету на соседнее кресло, прошиб его стыдом за полное отсутствие не столько элементарной хитрости, сколько такта.
– Да, правильно, что ж, – сказал он, подвинувшись на край кресла. – Здравствуйте! Вы – Габриэла?
– Да. А вы – Бенедикт Эджерли.
– Да. Это тоже... на поверхности... не скроешь...
– Очень приятно, мы с вами еще не виделись.
Она протянула ему руку. Он встал, чтобы пожать ее и сел ближе, в соседнее кресло, развернув его к Габи так, чтобы ей не пришлось менять позу.
– Да и это... – он не договорил фразу, показавшу- юся ему сплошной глупостью. – К вам, наверное, все Эджерли уже по очереди приходили повидаться, Га- бриэла?
– Габи.
– Спасибо. Бен, – он еще раз пожал ее руку.
– Да, Бен, и я чувствую себя довольно неловко. Немного в роли говорящего ослика, если на то по- шло.
– Я понимаю. И все же я не могу не сказать. Сей- час вот это один раз скажу, и все. Но один раз скажу. Габи... Спасибо за Уилла!
Габи не взглянула на него, но улыбнулась.
|
|
|
