 |
Из книги «Тайны древних цивилизаций» 12 глава
|
|
|
|
– Но как же все ее истории, все написанное, ре- портажи, очерки, как биография поместья? Ведь она записывает или слушает и воспроизводит то, что за- помнила.
– Она не воспроизводит, – ответила Грейс. – не создает свой образ увиденного, пойми ты это. Она транслирует сам исходный субъект через речь. По- средством речи.
– Но почему тогда здесь не воспроизвести слова?
– Слова?
– Какие?
Уилл посмотрел на трехмерную модель сценария, парящую в лучах над его кинепэдом. Он прокручивал полотно текста вверх и вниз.
– Здесь нет слов. Здесь нет реплик. Ни слова, – проговорила Грейс. – Но это и дает нам совершенно иную картину. Совершенно по-новому.
– Но разве ты не с самого начала прогнозировала, что это отразится на сегодняшней попытке? – спро- сил Уилл.
– У меня до сегодняшней попытки не было пре- цедента документальной верификации. И это сцена- рий Нормы расставил все по местам. Документаль- ный сценарий. Первый проективный в истории.
– Выходит, мы ничего не добились, – сказал Уилл. – И все останется, как есть.
Он прокручивал текст над кинепэдом туда и об- ратно.
– Даже несмотря на то, что тебе сегодня удалось обнаружить, – сказал он, кивнув Грейс.
– Наоборот.
Грейс смотрела диаграммы и цифры по результа- там только что снятой полиограммы, когда Габи на- ходилась в проекционной установке.
– Теперь мы можем утверждать и у нас есть под- тверждение – спроецировать документальный сце- нарий, иначе говоря, процесс события актуальной истории, интегрированный одним человеком из дробных частей пространства понятий другого, не может его заместитель. Только он сам. Или его кон- тратип*.
–
 |
Якак будто оглохла. Как будто что-то сливается- разливается там в ушах. Или смыкается-размыкает- ся. И в голове как будто что-то лишнее. Горечь такая.
|
|
|
* Контрати]п (лат. contra — против, наоборот + др.-греч. τύπος — отпеча- ток) – копия с оригинального негатива, используемая в кинопроизводстве главным образом для массового изготовления фильмокопии (чтобы предо-
хранить оригинал от износа).
Вода горькая. Мне добавили в нее лекарства? Голова тяжелая. Не думает ни о чем. Привет...
Габи вышла к Бену на террасу, получив его сооб- щение.
– Тебя не было вчера. Ты не отвечала. И Грейс тоже. И Бенни. Что-то случилось? Я испугался за тебя.
Она села в кресло, подперев голову ладонью.
– Да, это было... обследование. Надо же... меня выжали до капли... Как выцедили... Прости, я сей- час даже не знаю, что делать и чего хочу. Я обещала Джеймсу сегодня показать главу о его мастерской. Наверху, где он пишет картины. А у меня такие вол- ны в затылке и гул в висках. Бен...
Закрыв глаза, она, казалось, погрузилась в неглу- бокий, скрывающий лежащего в его сердцевине, га- мак дремоты.
– Ты можешь?
– Что, Габи?
– Отвести меня к реке?
– Отнести?
Она улыбнулась.
– Отвести. За руку. Я дойду с закрытыми глазами. Держа его ладонь, мягко тянущую ее вперед, Габи,
казалось, спала на ходу.
Только когда они спустились к ивовым зарослям, она приоткрыла один глаз, тряхнув крылом своей бе- лой шелковистой гривы. Бен обернулся. Сейчас она напоминала афганскую борзую.
– Ложись.
Бен расстелил синее покрывало, захваченное с террасы, которое нес перекинутым через плечо.
Габи опустилась на плед и легла, согнув одну ногу в колене и запрокинув голову.
– Вот, что нужно, – сказала она. – Все растворится, все улетит, все пройдет.
Не открывая глаз, она смотрела вверх. Боль голо- вы, ее тяжесть стала сгущаться в затылке и за ушами, превращаясь в свинцовые шарики, которые стано- вились все меньше и меньше. Она глубоко дышала, с каждым выдохом отпуская их от себя, наблюдая, как они выходят из нее, растворяясь в пространстве, становясь все мельче, все более жидкими, а затем и эфирными, как темные масляные капли в невесо- мости. Она приоткрыла губы, расслабив челюсти и дыша ртом.
|
|
|
– Я пролежу так до-о-олго, – сказала она.
– Хорошо, – ответил Бен. – Тебя бросятся искать. Она усмехнулась.
– Что меня искать? Я теперь всегда здесь. Куда я денусь?
– Все мы куда-то денемся. Габи...
– …?
– Как ты думаешь, где сейчас Норма? Габи молчала.
– В застенках селен? Габи улыбнулась.
– Ты почему улыбаешься?
– Я просто подумала. Увидела такую картину. Если, – она улыбнулась еще шире. – Если она и попала к ним в застенки, знаешь, что, я думаю, она делает?
– Что же?
– Учит степу своих сокамерниц. Соседок по бара- ку. Показывает им фокусы. Чудеса эквилибристики.
На краю коек. И они там пляшут. Дразнят мучителей. Заставляют их обливаться слезами. От злости.
– Страшно, – сказал Бен.
Габи открыла глаза и посмотрела на него, сидяще- го рядом, снизу и сбоку.
– Не бойся, – сказала она, улыбаясь. Он обернулся к ней.
– Скажи, ты...
В ее глазах появилась смешинка. Бен еще больше смутился. Она покачала головой. Спокойно она по- смотрела вперед на другой берег, продолжая глубоко дышать.
– Какие знакомые запахи, – сказала она. – Я слышу их снова, как в детстве. Они все те же. Запахи, музы- ка, что еще?
– «...заберется в наш дом тихий шаг аромата, тво- ими шагами ступая, легкой звездной походкой, луче- зарное тело весны»*, – проговорил Бен.
– «Это стоит рядом», – откликнулась Габи. – «быть вещей птицей и быть рыбой, немой». Как хорошо, когда боль уходит...
Она приподняла плечи и села, скрестив ноги. Бен смотрел, как волосы бело-серебряной волной стека- ют с ее макушки, падая на плечо. Вот уже несколько месяцев он чувствовал себя обессиленным их шел- ковистой лаской, плывущим и тонущим под их не- весомыми взмахами. «Когда являешься, звенят все реки в теле моем, колокола дрожат и бьются в небе и гимном полон мир»**. Он протянул было руку, что- бы, наконец, коснуться ее волос. Габи обернулась,
 |
* П. Неруда, «Похищенная ветка», из цикла «Стихи капитана».
** П. Неруда, «Королева», из цикла «Стихи капитана».
наклонилась вперед и мгновенно встала, спружинив тренированными ногами. Приостановив его жест рукой, она едва заметно качнула головой.
|
|
|
– Не трогай меня сейчас, не трогай. Потом, когда ты узнаешь.
– Ты любишь Уилла? Отца? Ребекку? Кого? Она снова улыбнулась.
– Всех. Я просто никого не хочу. Вот и все.
– А как же Уилл?
– Самый частый вопрос, правда? Но мне кажется, я уже как-то ответила на него.
Бен встал и подошел на шаг ближе.
– Это всегда так было?
– Всегда.
– С тобой ничего не случалось?
– Нет.
– Как такое может быть? Почему? Она пожала плечами.
– Зато как свободно.
– Зато? Но как ты можешь знать?
– Скажи, ты смог бы жить в пустыне? А австралий- ской, в африканской?
– Нет.
– Но как ты можешь знать? Ты ведь не жил. Он смутился.
– Вот, значит, что ты еще не делаешь, – сказал он. – По правде сказать, одна даже мысль об этом ужасно возбуждает, – он невесело улыбнулся, но во взгляде его не было раздражения. – Хитрое же ты создание. Сфинкс. Не оставить, не подступиться ближе. Когда ни на кого больше смотреть не получается. Как лиз- нуть железо на морозе. Кисло, сладко, а потом ска-
жешь, что на свете есть только ты, и рот, как крови полон...
Он замолчал, дрожа от признания, опустив голо- ву, не смея поднять глаз.
– Бен, – сказала она. – Но ведь то, что я не хочу тебя, ничего не решает.
Он поднял голову.
– Как не решает? Я только что сказал тебе, что...
– Я всегда видела это раньше. Это нормально. Но, если то, что ты сказал, правда, то все возможно. Мы не похожи на других. Мы по-своему любим друг друга. Мы сможем быть вместе. Всегда. Если ты захочешь. Если ты этого захочешь. И сможешь.
Теперь в его взгляде проявилась обида.
– Что же нам делать? Что мне делать?
– Я не знаю, что ты сделаешь, и не смогу подска- зать. Но то, что ты выберешь, будет правильно.
– Пожалуйста, – он приблизил к ней лицо и про- шептал. – Не презирай меня. Я совсем не понимаю, что у меня может получиться, но самое страшное, это носить на себе это клеймо урода и дурака в твоих глазах.
На мгновение он закрыл лицо ладонью.
– Это я порченый, я идиот, я ничего не понимаю. А мне хочется, чтобы когда-нибудь ты увидела равно- го во мне.
|
|
|
Он плакал, уже не сдерживаясь.
– Страшно – так унизиться перед тобой, до какого- то просто ужасного предела. Когда уже все бессмыс- ленно. Я надеялся, что мы когда-нибудь будем вдвоем. Совсем вдвоем. И тебе это будет нужно. Но теперь я
не знаю. Никогда я не чувствовал себя, как... на По- следнем Суде.
Опустив голову, он молча остановился и замер, повернувшись лицом к реке.
Габи наклонилась. Она подняла плед с земли, встряхнула его и, подойдя к Бену, накинула покрыва- ло, как плащ, ему на плечи. Тонкая ткань утешитель- но и осторожно обволокла его.
– Мы сейчас вдвоем, – сказала она. – Час назад я умирала. А сейчас жива. И ты был со мной.
– А я для тебя еще живой? – спросил он, повернув к ней голову.
– Как будто только что родился.
Она смотрела прямо и спокойно. Глаза ее улыба- лись.
У себя в постели мне все мерещилось, что рядом Хелен, я тянулся во сне, чтобы обнять ее, и просыпался, как ужаленный, с дрожащими руками, хватая ртом воздух,
с полным ощущением, что я тону. Войти в нашу спальню с наступлением темноты было выше моих сил, зато я проводил там немало времени днем, в отсеке с личными вещами Хелен: трогал ее одежду, перекладывал ее свитера и пиджаки, снимал с плечиков ее платья и раскладывал их на полу. В одно из них я даже влез. В другой раз надел ее нижнее белье и накрасился. Я испытал ни с чем не срав- нимые ощущения и, продолжив эксперименты, пришел к выводу, что еще большего эффекта по сравнению с губной помадой и тушью можно добиться с помощью духов. Духи воссоздают более яркий, более устойчивый образ. Мне по- везло: совсем недавно, в марте, я подарил ей на день рож-
дения «Шанель № 5». Ограничив себя двумя маленькими дозами в день, я сумел продержаться до конца лета.
Пол Остер «Книга иллюзий»
– Какой дивный, какой красивый сегодня свет. Какой серебристый. Драматургия света. Лучшая дра- матургия в природе. И ничего не нужно объяснять. Правда, мам?
Уилл смотрел из окна комнаты Фреи на серо-бе- лесые облака, припыленные золотом, на переливы сизого и ослепительно сияющего над прохладным пейзажем влажного июня.
– Как всегда нужно идти! Нужно идти туда, – ска- зал он. – Это желание отправиться в путь. Какое-то средневековье. Правда?
– Правда, – ответила Фрея.
– Мама, – сказал он, повернувшись к ней. – Мне нужно... я не могу сказать тебе точно, зачем, иначе ничего не получится. Но мне просто надо какое-то время побыть с тобой.
– Вдвоем?
– Вдвоем. Только вдвоем.
– Поговорить о чем-то?
– Нет. Посмотреть. Послушать. Просто побыть. Я не могу вдаваться в подробности, иначе я рискую ни- чего не суметь. Подари мне свое время. Если у тебя нет сейчас неотложных планов...
|
|
|
– Их нет. Я сейчас просто пишу.
– Пишешь. Я могу помешать?
– Уилл, когда ты мог мне помешать?
– Значит, мы побудем вместе?
– В Сан-Андреа?
– Я думал об этом, но нет. Лучше Тинтаджел. Да- вай съездим туда. Пожалуйста.
Blow the wind southerly, southerly, southerly, Blow the wind south o'er the bonny blue sea; Blow the wind southerly, southerly, southerly, Blow bonnie breeze, my lover to me.
They told me last night there were ships in the offing, And I hurried down to the deep rolling sea; But my eye could not see it wherever might be it, The barque that is bearing my lover to me.
Blow the wind southerly, southerly, southerly, Blow bonnie breeze o'er the bonny blue sea; Blow the wind southerly, southerly, southerly, Blow bonnie breeze, and bring him to me.
Is it not sweet to hear the breeze singing, As lightly it comes o'er the deep rolling sea?
But sweeter and dearer by far tis when bringing, The barque of my true love in safety to me. *
 |
Женщины, воды и звуки. Три стихии окружали его, были с ним, несли его в эту неделю. Женщины, единственные из всех в его окружении, прикоснове- ние к которым никогда не означало желания – Фрея была рядом, голос Беатриче он слышал постоянно, когда не говорил с матерью или не оставался один на один с океаном. «Страсти по Матфею», «Страсти
* Английская народная песня.
по Иоанну», «Агнец Божий». Женщины, море, музы- ка. Глаза, слова, движения и фигура матери, голос се- стры, океан, Бах.
«И Дух Божий носился над водой»*.
Эту неделю он жил последним отступлением в себя от себя самого. Последним, час от часа становя- щимся все более фактическим, стиранием себя, вы- дворением и окончательным крошением того, что раньше с немалой долей тщеславия он предъявлял как драгоценность уникально выстроенного и неот- чуждаемо присущего себе – того, что, в суете ли, в уе- динении ли, на протяжение всей жизни, всего време- ни, в котором он себя помнил, он привык называть собой, своим собственным Я.
Каждый вечер он выходил на берег и, слушая Баха, смотрел на океан. «Два бога прощались до завтра, два моря менялись в лице...»** Бах и океан встречались, за этим следовало прощание. Каждый вечер Уилл чувствовал, что за день отпала еще одна пластина его ламелляра*** и растворилась, точно в соленой воде. Каково эгоцентрику и себялюбцу, всю жизнь ощущавшему свою «ценность», наблюдать расслоение и растворение собственных уникаль- ных слоев? Каково видеть их уходящими? Каково разливать собственное исчезновение? Уилл радо- вался тому, что, оказалось – бесценное Я уже давно
|
* Бытие 1:2.
** Здесь и далее Б. Пастернак, «Вариация 1-я, оригинальная», «Темы и вариации».
*** Ламеллярный доспех (от лат. lamella — пластинка, чешуйка) — доспех из сплетенных между собой шнуром пластин.
отработало свое. Чтобы окончательно выработать себя, ему не хватало всего лишь только однажды обнаружить в своих границах оболочку, наполнен- ную веществом, обращение с которым больше не вызывало никакого другого, всецело захватываю- щего желания, кроме насущной и неотвратимой по- требности расходовать его до предела – не оставляя больше никакого следа.
Оказалось, к этому времени Я Уилла стало так много, что теперь его было не жалко. Слишком дол- го и слишком много места оно занимало, в том чис- ле там, где после исчезновения Нормы в нем горело желание покончить со всем, что стало причиной ее исчезновения. Кто бы ни был этой причиной. Чем бы она ни была.
Отклонив массу соблазнительных и податливых версий, Уилл больше не искал ответа на этот во- прос. По поводу того, в чем крылась эта причина, о том, кто стал ее вдохновителем и проводником, кто дал ей возможность осуществиться, он больше не испытывал иллюзий и не допускал сомнений. Грейс все сказала точно. И даже предсказала этот, еще ме- сяц назад почти невероятный, а теперь единствен- ный осуществимый, исход. «Два бога прощались до завтра, два моря менялись в лице... Два дня в двух мирах, два ландшафта, две древние драмы с двух сцен...»
За день или за два до их с Фреей отъезда Бен вы- звал Уилла на разговор. Неловкий, но без которого Бен уже не мог обойтись.
– Скажи, у тебя будет когда-нибудь кто-то еще? – спросил он, пытаясь говорить с интонацией выдер- жанной отстраненности.
Уилл посмотрел на него прямо.
– Нет.
– Такое вообще возможно?
– Естественно. Природа все продумала в этом пла- не вполне удачно.
– Сделаешь инъекцию от рака? Уилл усмехнулся.
– Ты же понимаешь, что дело не в этом.
– Поэтому и спрашиваю.
Бен перестал притворяться мужественно уравно- вешенным.
– А у тебя-то что случилось?
– Я скажу. Только если ты отнесешься к этому точ- но также... как к памяти Нормы.
– К Норме.
– Прости. К Норме.
– Обещаю.
– Габи.
– И ты?
– Вопрос именно в этом самом «и». Уилл помолчал и кивнул.
– Ты что, знаешь?
– Да.
– Откуда?
– Она мне сама сказала.
– Когда?
– В больнице.
Бен вздохнул, взглянув поверх голов в зале их театрального бара, где они сидели. Потом он сно-
ва посмотрел на брата и заговорил, понизив го- лос.
– Что с нами теперь будет?
– С кем?
– С Эджерли. Уилл помолчал.
– Ты младший, – через несколько секунд сказал он. – Ты можешь в этом смысле жить спокойно.
– Это тебе только кажется. Настоящее горе про- изошло с тобой. Я думал, именно потому, что у меня все в порядке, можно не волноваться. За отца. За ро- дителей. За дом. А теперь получается, что мы оба...
– Подожди. Подожди. Пройдет время. Чисто тех- нически все возможно, ты знаешь. Это вообще не проблема.
– А я не хочу чисто технически!..
– Тише...
– Я не хочу, как не задумано. Как мы сами себе ре- шили, не хочу. Может, потому и катится все в тарта- рары, что...
– Опасные вещи говоришь, Бен, ох, опасные...
– Да... Кто бы говорил...
Уилл подпер голову ладонью, посмотрел на брата и чему-то улыбнулся.
– Ты чего? – Бен сильно смутился.
Уилл усмехнулся. Этого еще не хватало!
– Что?
Уилл медлил.
– Вспомни Джека, – он продолжал мягко и ласко- во улыбаться.
Бен замер в настороженном недоумении.
– Какого Джека?
– Эджерли. Гравера. Подумай о нем, – тихо доба- вил Уилл. – Как о себе.
– Я вчера готова была сбежать. И даже сейчас не понимаю, что меня остановило.
– Наверное, шторм.
Генри обернулся в сторону закрытого ставнями и задернутого шторами окна, за которым бушевал Кау Квэйкер*.
– Это-то и странно.
Штеффи смотрела, как Генри заваривает чай, как размеренными движениями ставит на стол предме- ты спокойствия и уюта.
– Генри, расскажите мне сейчас, не откладывая больше.
– А что случилось? Что тебя так встревожило? Штеффи подыскивала слова.
– Нет. Наверное, все же вы правы.
– В чем все же?
– В том, что откладываете этот разговор. Конеч- но, я могу догадываться, почему, но, кажется, именно сейчас я это понимаю. Почему-то раньше это не при- ходило мне в голову.
Генри сел напротив. Штеффи отложила свой ки- нетофон. Ей показалось, что в его взгляде мелькнула едва ли не жалость.
– Сейчас. Скажу, – она все еще сомневалась, что он поймет каждое ее слово ровно так, как она хотела, чтобы он услышал. – Вчера я очень хотела бежать.
|
* Кау Квэйкер (англ. cow quaker) — майский шторм в Англии (когда скот поворачивает назад, боясь ветра).
Но не потому что... Словом, я боюсь. Я страшно бо- юсь, что начинаю уже забывать...
Теперь она видела ясно, в его глазах была именно жалость.
– Я сказала тогда, что ваша внешность не играет роли. Видимо, я ошиблась. Все вместе, оказывается, значит гораздо больше. Понимаете, эта общность... Ведь то, что вы мне пока не рассказываете, это то... это очень важное, очень, но и самое опасное для меня сейчас. То, что на самом деле у нас с вами об- щее. Настолько общее, что мне страшно об этом по- думать. Пока неизвестное для меня, но естественно очевидное для вас, это на чудовищной скорости от- даляет меня от того, что я не хочу забывать. Вот по- чему я хотела уехать. Оборвать все разом, вернуться назад. И будь что будет.
– Нужно ждать, Штеффи. Еще ничего не сделано, ничего не поменялось, не сдвинулось с места, нужно ждать.
– А я боюсь, что ждать уже поздно. Вдруг мне стало страшно, что просто нечего больше ждать. Что все уже оборвалось. И еще страшнее, что, воз- можно, вы это знаете уже давно. И потому молчите. Чтобы больше не осталось никаких вариантов. По- тому что это тупик. Объясните мне, вы откладываете этот разговор, пока выясняется, что вы – последняя моя возможность более-менее осмысленно провести остаток дней? Но, если все к тому идет, зачем оттяги- вать? Понимаете, Генри, меня вчера погнала от вас пустота, зияющая пустота на том месте, где... я вдруг поняла, что уже не помню его. Уже? Сколько месяцев я здесь? И уже, пытаясь вспомнить, мне вдруг пона-
добилось усилие? Так что? Ждать, что я забуду? Ис- пытывать верность моей памяти? Или надеяться на то, чего вообще не может быть? Генри, где я, куда я попала? Чего вы хотите? Чтобы я отчаялась думать, что жизнь есть где-то еще, кроме как здесь? Что моя собственная жизнь может закончиться не здесь? Я не могу больше не тосковать по нему. Мне так его не хва- тает. Вы бы знали, как мне его не хватает! При этом я с каждым днем все больше привыкаю к тому, что вы чуть ли не становитесь его заместителем. Вы ждете, что рано или поздно это произойдет? Так мне лучше оборвать все это разом.
– Нет. Я хочу другого, – Генри наклонился впе- ред. – Чтобы ты перестала бояться самозабвения. Это очень страшно. Поверь мне, я знаю, насколько это страшно. Проститься со всем, когда, вроде, ничто не предвещало эту необходимость. Суметь проститься. И при этом жить. Оставить все тем, кому суждено иметь с этим дело. Оставить. И смотреть вперед, но уже совсем иначе, совсем под другим углом. За всю жизнь я не узнал, что может быть страшнее. Что это такое и как это бывает, когда вдруг подступает к та- ким, как мы, я знаю на собственной шкуре.
– «К таким, как мы», – повторила Штеффи. – Вот оно, «к таким, как мы». Вот этого я боюсь, Генри, а не са- мозабвения. Это «мы», это ощущения себя уже в какой- то неразделимой связке с вами, полностью противоре- чащее тому, что я чувствую на самом деле, заставляет меня думать, что я вдруг могу проскочить, пройти эту точку невозврата. Я чувствую, что еще не прошла, но вдруг... Вдруг выяснится, что началась какая-то новая жизнь, где все, кто жил тобой и в тебе, оказываются...
– За ее пределами? – договорил он. Штеффи не ответила.
– Об этом я и говорю, Штеффи, – добавил он. – Это всегда происходит, всегда пока мы боимся само- забвения.
– Вы хотите сказать, что можно это пережить, не пытаясь помнить? Как это чудовищно звучит.
– Я знаю. Поэтому и говорю – то, что мы считаем надежным – чувства, память – сами по себе не делают себя надежными. Не это надежно, Штеффи. Не это. Они зыбки, волнообразны, как дым, как вода, они ис- тончаются и грубеют, их процессы постоянны, но не бесконечны. Если не переносить их в память и чув- ства той же природы, но полностью вмещающие их.
Штеффи думала.
– Это как переносить с одного носителя на общий сервер? – через очень продолжительную паузу спро- сила она.
– Именно.
Теперь она смотрела на него прямо.
– Генри...
Она говорила медленно.
– Сколько вам было тогда лет?
– В той экспедиции?
– Когда вы это поняли, когда почувствовали – лет тридцать шесть-семь?
По давней привычке, не раз и не два подтвер- дившей плодотворность заведенной им традиции начинать большие проекты не в понедельник, а в пятницу, Джеймс Эджерли по завершении первой не-
дели июня собрал труппу театра, драматургический и режиссерский совет, открывая решающую и самую важную часть работы по подготовке фестиваля «Ме- таморфозы», обыкновенно проводимого в первые недели августа в Эджерли-Холле, а в этом году пре- терпевающего значительные изменения.
– О том, что мы планируем в этом году, – начал Джеймс свое обращение, – по большому счету, из- вестно всем присутствующим. Но готовую к публика- ции программу еще никто не видел в полном ском- плектованном виде, с одной стороны, а с другой, есть детали и подробности, которые нельзя оставить без внимания и без того, чтобы каждый знал о них и мог учитывать в своей работе. Итак. В частности, как вы уже заметили, нашу встречу проводит не Уильям Эд- жерли, а провожу ее я, и это же касается и руковод- ства фестивалем в этом году. Это связано с чрезвы- чайно важными, я бы даже сказал, определяющими, причинами перемен, которые сопряжены с прове- дением нашего фестиваля. Также замечу, и это, по- жалуй, наиболее важное обстоятельство, что в этом году фестиваль продлится не две недели, как это про- исходит традиционно, и не месяц, как бывало в связи с исключительными и особо значимыми событиями, а два месяца. Почему? Теперь – почему. Дело в том, что, помимо обычной работы, то есть приемов и по- казов тех спектаклей, которые будут представлены в международной программе фестиваля, нас ожидают четыре ключевых масштабных проекта. Премьера оперы «Гамлет» композитора Тима Тарлтона, затем, с 14 по 26 сентября, – событие, которое мы можем с чистым сердцем назвать многодневной постановкой
– «Двенадцать дней Боэдромиона»*. Кто-то из вас участвовал в драме «Антестерион» в феврале этого года, фактически, предваряющей раскрытие много- дневной сентябрьской постановки.
Затем, 28 сентября, мы вновь показываем запись проекции Нормы Трэмп «Гинекократия» и 30 сен- тября представляем спектакль, венчающий череду
«Метаморфоз» – а именно переживание «Бури» и встречу с Просперо, Ариэлем, Мирандой, Ферли- нандом и другими героями трагикомедии Уильяма Шекспира – апофеоза его драматургии. Премьера оперы «Гамлет», которая открывает эти четыре главных спектакля, состоится 4 сентября, с тем, чтобы повторные показы прошли затем 7, 9 и 11 сентября. С 8 августа по 4 сентября мы принимаем спектакли, любезно представленные нам авторами во время весенней отборочной сессии. Разрешите, я назову их...
Когда собрание закончилось, Грейс и Беатриче вдвоем вышли из павильона звукозаписи, в про- сторном зале которого Джим собрал участников встречи.
– А где Уилл? – Грейс сосредоточенно перелисты- вала текст, переданный ей Бенни, когда они обсужда- ли «Боэдромион».
– Я точно не знаю.
– Как не знаешь?
–
 |
Не знаю. Думаю, в Лондоне. И, думаю, он при- ехал именно туда из Тинтаджела после мамы, и по-
* Элевси\нские мисте\рии (др.-греч. Ἐλευσίνια Μυστήρια) — обряды инициа- ции в культах богинь плодородия Деметры и Персефоны, которые прово- дились ежегодно в Элевсине (около Афин) в Древней Греции. Из всех обрядов древности Элевсинские мистерии считались наиболее важными.
тому остался, что они заранее договорились с папой о смене полномочий в этом году.
– Это очевидно, что заранее. Но почему это вдруг стало ясно так внезапно. И почему даже ты не зна- ешь, какая там конкретная причина. Без официаль- ных версий. Или знаешь?
– Я не знаю, где Уилл и что он делает. Правда, не знаю. Но то, почему папа в этом году вновь возглав- ляет фестиваль, действительно очевидно, и мне из- вестно.
– Так почему же?
Биче обошла Грейс и встала перед ней лицом к лицу.
– Потому что это главный фестиваль. Самый важ- ный. И папа, именно папа, должен вновь его возгла- вить и провести. Сам. Лично. С первого дня и на про- тяжение всего времени.
– Меня поразило еще кое-что. Скажу откровенно, это очень неожиданный сюрприз.
– Исполнительский состав «Бури»?
– Разумеется. Просто, как гром среди ясного неба. Просперо – Джеймс, прекрасно, но Габи – Ариэль...
– Я не говорила тебе, потому что ты занята с Ди- онисом, во-первых, а во-вторых, я боялась твоего со- противления.
– А сейчас? И как с ее лечащим врачом, как с ру- ководителем исследования ее феномена, ты тоже не сочла нужным говорить об этом?
– Скажи мне сейчас, сейчас – ты считаешь ее ра- боту в спектакле невозможной? Противопоказан- ной?
– Нет.
– Это ответ. Она же здорова. Полностью здорова.
И тебе и мне это известно. Грейс покачала головой.
– Эджерли, вы удивительный народ.
– Тарлтоны, вы тоже.
Они пошли дальше по направлению к рекреацен- тру. Грейс продолжала листать пьесу, написанную Фреей.
– Знаешь, как я в последнее время чувствую себя? – спросила она, глядя слегка искоса, сверху вниз.
|
|
|
