УСЛОВНО, ПрИДумаВШИЙ его других», «обладающий большей 9 глава

роной и потому социален.

Способность реагировать, доброжелательно или враж­дебно, обязательно присуща человеку.

Однако не будем забывать и о другой стороне этой способности реагировать, присущей Другому. А она состоит в том, что способность реагировать предпола-

251 Человек и люди

гает наличие «человеческой жизни», похожей на мою, а следовательно, уже не моей, а его жизни, со своим «я» и своим миром, эксклузивными, то есть не моими, находящимися вне меня, трансцендентными по отноше­нию к моей жизни. Отсюда следует, что единственные существа, от которых я мог ждать ответа, способные к совместной жизни со мной, существа, которые, как я надеялся, дадут мне возможность выбраться из мое­го одиночества, с которыми я смогу общаться, то есть—другие люди, именно будучи другими людьми, со своими, другими жизнями, похожими на мою, в своей изначальной реальности не способны общаться со мной. Между нами возможно лишь относительное, косвенное и всегда проблематичное общение. Но и вна­чале и под конец, иными словами, при первом знаком­стве и при расставании с другим Человеком, я пони­маю, что передо мной по сути своей чуждое, инород­ное для меня существо. И когда я общаюсь с ним и мне начинает казаться, что многое в наших мирах совпадает, и что поэтому мы живём в некоем общем мире и со-существуем в пределах этой общности, и что наши одиночества, подобно двум потокам, устремив­шимся друг навстречу другу, могут прорвать плотину и слиться в одном потоке бытия,— все оказывается со­всем наоборот. Причина в том, что собственно мой мир, мир моей жизни в ее изначальности — даже если он сопротивляется мне, мешает мне, отрицает меня ка­кими-то из своих сторон,— это все-таки мой мир; мой, поскольку он самоочевиден для меня, по крайней мере в той же степени, как моя жизнь и я сам. В этом смы­сле он принадлежит мне, близок мне, и отношение мое к нему по-домашнему теплое. Он давит на меня, но он же меня и укрывает. У немцев и англичан есть специ­альные слова—gemutlich. _{Уютный (нем англ)} и cosy*—для обозначения

этого домашним теплом разливающегося в душе чув­ства. В испанском его нет, но зато есть одно диалект­ное, астурийское словечко, обозначающее людное ме­сто, где легко встретить знакомого человека; оно пре­красно выражает ту же идею, и я старательно пытаюсь

352 Ортега-и-Гассет

ввести его в обиход. Мой мир именно таков, и даже то в нем, что для меня болезненно. Я не стану сейчас углубляться в феноменологию боли — чего, замечу в скобках, никто еще не пытался сделать,—но подоб­ное исследование показало бы, что наши боли и неду­ги, как одна из частей нашего субъективного мира, имеют и положительную сторону, благодаря чему мы можем испытывать к ним некоторого рода привязан­ность— пусть даже они и мучают нас,— некую трудно определимую, но ощутимо теплую симпатию, какую мы чувствуем ко всему, что связано с нами. И дей­ствительно, если у нас начинает что-то болеть, то тем самым оно как бы становится нашим. Да и может ли быть иначе, если боль—это всегда моя боль? Я приво­жу в пример эту крайнюю форму субъективности наме­ренно, чтобы противопоставить ее тому, что происхо­дит с нами в объективном, общем мире, где мы живем среди других людей и который обычно именуем Ми­ром и даже, если угодно, истинным Миром. Посколь­ку, повторяю, он не мой и не твой; он не самоочеви­ден, а, скорее, представляет из себя некую великую до­гадку, которую мы совместно творим нашими жизня­ми, но которая, будучи догадкой, всегда проблематич­на, никогда не обращает к нам свой лик, и мы прибли­жаемся к ней как бы на ощупь, не переставая ощущать ее полной загадок, белых пятен, тревожных неожидан­ностей, потайных дверей и ловушек. Все, что есть странного и чужеродного в Другом, проецируется на этот, общий для нас обоих мир, который поэтому, то есть поскольку он исходит от других, и есть—как я уже говорил—истинное не-я, а следовательно, самая странная из всех чужих стран. Так называемый объек­тивный мир, принадлежащий всем людям, образую­щим общество, является коррелятом этой странной страны, а в конечном счете и всего человечества.

Но есть и другая, еще более глубокая причина того, что этот общий и Объективный Мир, который мы обычно называем Вселенной, кажется мне абсолютно чужеродным и весьма негостеприимным; и эту причину я, даже рискуя всем—а именно тем, что меня не пой-

353 Человек и люди

мут,— вкратце изложу. Мой мир, как вы помните, со­стоит из вещей, наделенных бытием для, то есть могу­щих служить мне, приносить мне пользу. Но бытие для мы называли полезностью, и она-то и заставляла вещи существовать исключительно по отношению ко мне — в виде препятствий или подспорья. Но этот но­вый, объективный, общий для тебя, меня и всех прочих мир, не принадлежащий ни тебе, ни мне, не может со­стоять из вещей, имеющих отношение непосредственно к каждому из нас, безразличных к тебе, ко мне и ко всем остальным. В конечном счете он предстает мне состоящим из вещей, обладающих собственным бы­тием, а не просто бытием для. Иными словами, обо­ротной стороной его объективности, общности будет его а-субъективность, отчужденность по отношению к Человеку, который всегда—либо ты, либо он. Вещи в своем бытии для самоочевидны, поскольку либо помо­гают, либо мешают мне, но этот проклятый мир — Вселенная—вовсе не самоочевиден, и я могу лишь строить о нем догадки на основе своих предположе­ний. Мы все сообща живем в этом Мире, но — и в этом нет ни малейшего сомнения — все мы в нем— чужестранцы. Поэтому мир для нас изначально зага­дочен, и все науки и философские школы существуют ради того, чтобы вытряхнуть из него все его секреты, добраться до его тайной сердцевины и выяснить, что же это такое. Поскольку все, казалось бы, указывает на то, что некто намеренно топит нас в пучине своих тайн и загадок! Поэтому Человек поневоле, хочется ему того или нет, постоянно вынужден разгадывать одну загадку за другой, и на протяжении всей мировой истории, заглушая все прочие шумы и звуки, раздается визг ножей, снующих взад и вперед по точилу: это че­ловечество оттачивает свой интеллект, готовясь к оче­редной схватке с упрямой тайной мира, кроющей от­вет на вопрос: «pi ро би» — «Что есть Бытие?» Обо­стрить все чувства человека и заставить его предпри­нять отважную попытку раскрыть наводящую ужас тайну Вселенной, разгадать ее бесчисленные загадки — к этой задаче мы еще не раз обратимся, пусть и не

354 Ортега-и-Гассет

в данном курсе. Ничто так резко не отличает нас от мыслителей двух последних столетий, как их постоян­ная тенденция игнорировать волнующую загадку мира, в котором мы «живем, движемся и существуем», их стремление превратить осмотрительность в основную интеллектуальную добродетель, их бесконечная забота о том, чтобы любой ценой избежать ошибки. Сегодня это кажется нам необъяснимым малодушием, и мы больше прислушиваемся к Гегелю, советовавшему нам иметь мужество не бояться ошибок. И это наше ощу­тимое влечение к загадочному, желание взглянуть в ли­цо великому чуду жизни и есть — в противовес поверх­ностным проявлениям усталости и одряхления— несомненный залог нашей молодости, с ее спортивным задором и жизнерадостной упругостью мышц, бросаю­щей вызов всем головоломкам мироздания,—словно в душу западного человека снизошла нежданная юность.

Но сегодня история требует, чтобы мы нашли ре­шение этого колоссального ребуса, исходя из самого че­ловека, и для этого, помимо прочего, выяснили его истинное социальное положение. Чем мы и занимаемся и чем, на данный момент, ограничиваем свою задачу.

Мы уже отметили, что первое, с чем я сталкиваюсь в моем собственном и изначальном мире,—это другие Люди—Другой, в единственном и во множественном числе,—среди них я появляюсь на свет и начинаю жить. Следовательно, я с самого начала оказываюсь в мире людей, в «обществе». До сих пор у нас еще не сложилось хотя бы мало-мальски ясного понятия о том, что такое общество. Однако не будет большой беды, если мы впредь станем употреблять это слово — причем не как термин, а во вполне безобидном значе­нии, а именно: общество—это когда люди—и я с ни­ми—собираются вместе.

Поскольку мир людей в перспективе моего мира за­нимает первый план, то и весь остальной свой мир, и свою жизнь, и самого себя я вижу опосредованно: через Других, через Них. А поскольку окружающие меня Они непрестанно заняты чем-то, так или иначе

355 Человек и люди

распоряжаясь вещами и еще чаще говоря о них, то есть так или иначе воздействуя на них, то я проецирую на изначальную реальность моей жизни все, что я ви­жу и слышу вокруг, так что прямо у меня на глазах моя изначальная, самая для меня близкая реальность обрастает плотным слоем чужих суждений, опутыва­ется хитросплетением чужих поступков, и я, как к чему-то естественному, привыкаю к жизни в этом, ими со­зданном, предположительном и лишь правдоподобном мире, который я безоговорочно принимаю за истинный и отношусь к нему как к действительной реальности. Только когда послушное следование тому, что говорят и делают Другие Люди, ставит меня в нелепые, проти­воречивые или кризисные ситуации, я спрашиваю себя, а так ли уж истинно все это, и мгновенно отстраняюсь от той псевдореальности, от того условного мира, где существую вместе с себе подобными, и возвращаюсь к тому истинному, что есть в моей жизни,— к моему изначальному одиночеству. Откуда следует, что в той или иной степени, с той или иной периодичностью я живу двойной жизнью, постоянно меняя ракурс и пер­спективу. И если я оглянусь по сторонам, то, пожалуй, замечу, что с каждым из Других происходит то же са­мое, но — и это следует отметить—с каждым в разной степени. Есть люди, практически вся жизнь которых проходит в условном псевдомире; но есть и противопо­ложные случаи, когда мне приоткрывается внутренний мир Другого, который, не щадя сил, придерживается своей истинной природы. Между двумя этими полюса­ми встречаются самые разнообразные промежуточные варианты, поскольку пропорция условного и истинного в каждом из нас—разная. Более того, едва завидев Другого, мы, даже не отдавая себе отчета, прикиды­ваем в уме его жизненную пропорцию, то есть — сколько в нем условного и сколько настоящего, истин­ного.

Но в то же время очевидно, что даже при макси­мальной истинности большую часть жизни индивидуум живет в условном псевдомире окружающей его со­циальности, с одной лишь оговоркой, о которой речь

356 Ортега-и-Гассет

пойдет дальше. А так как Другие — это и есть «Люди» — я, в своем одиночестве, не могу приложить к себе ро­довое понятие «человек»,— то и весь Мир, и свою жизнь, и самого себя я вижу в соответствии с их поня­тиями и формулами, то есть они как бы окрашивают, насыщают, пропитывают всё своей человечностью, оче­ловечивают, гуманизируют, причем в данном случае слово это не несет в себе ничего оценочного; оно не указывает, хорош или плох этот Мир, гуманизирован-ный по евангелию от человека, от Других. Но одно различие это слово привносит: мир, гуманизированный для меня другими, не истинен для меня, не обладает безусловной реальностью, лишь более или менее прав­доподобен, во многом иллюзорен и налагает на меня не этический, а жизненный долг—периодически под­вергать его перепроверке, с тем чтобы поставить каж­дую вещь на свое место, с соответствующим ей коэффициентом реальности или ирреальности. Меха­низм этой неизбежной перепроверки и есть философия.

Таким образом, исследуя изначальную реальность жизни каждого в отдельности, мы обнаружили, что, как правило, живем не своей, а—псевдожизнью в об­щем мире людей, то есть в «обществе». И поскольку это — основная тема нашего курса, мы постарались, шаг за шагом, не суетясь, уяснить, из чего состоит этот общественный мир людей и какова его фактура.

Надо сказать, что мы уже значительно продвину­лись вперед, обнаружив, что каждому из нас присущ альтруизм, делающий нас «a nativitate» открытыми по отношению к «alter», другому как таковому. Этот дру­гой— Человек, пока еще некий неопределенный чело­век, или индивидуум, любой Другой, про которого я знаю лишь, что он—«мне подобный» в том смысле, что может достаточно адекватно реагировать на мои действия, чего не происходило в случае с животными. Эту способность реагировать на весь диапазон моих действий я называю обоюдностью, взаимностью. Но если я ограничусь своей открытостью в отношении

357 Человек и люди

Другого — то есть сознаю, что он — здесь, со своим «я», своей жизнью и своим собственным миром,— при этом ничего не предпринимая, то мой альтруизм еще нельзя считать «социальными отношениями». Для их возникновения необходимо, чтобы я воздействовал на другого, провоцируя его ответную реакцию. Тогда оба мы начинаем существовать взаимно, и действия каждо­го из нас в отношении другого происходят уже между нами. Отношение — Мы — есть первичная форма со­циальных отношений, социальности. И не важно, что это будет—пощечина или поцелуй. Ведь это мы целуемся и мы деремся. Главное здесь— мы. В другом я уже не живу, я со-живу. Реальность «мы», «ностризм», можно обозначить и более расхожим словом — общение. И если процесс общения, в котором мы участвуем, до­статочно интенсивен и продолжителен, Другой начи­нает приобретать в моих глазах определенные черты. Из первого встречного, из абстрактного «ближнего», из неопределенного индивидуума он постепенно превра­щается для меня в существо более определенное, зна­комое, по-человечески близкое. Крайнюю степень бли­зости я называю интимностью. И если мое общение с Другим интимно, то я уже не спутаю этого индиви­дуума с другими, он становится для меня неподмен­ным. Он—единственный. Следовательно, в сфере жиз­ненной реальности, совместной жизни, воплощенной в понятии Мы, Другой превратился в Ты. А поскольку подобная ситуация повторяется не единожды, то окру­жающий Мир людей распадается на планы, ближай­ший из которых состоит из тех, кого я называю Ты, кто для меня единствен. За ними—круги людей, о ко­торых я знаю меньше, и так — вплоть до самой линии горизонта, где находятся люди, для меня неопределен­ные, взаимозаменяемые. Таким образом, мир людей раскрывается передо мной в перспективе убывающей или возрастающей интимности, большей или меньшей индивидуализации и единственности, как близкое и да­лекое человечество.

На этом мы остановились, и отсюда нам предстоит двинуться дальше. Уясним себе окончательно, как об-

ОКО Ортега-и-Гассет

стоят наши дела на достигнутом уровне.

Я, то есть каждый из нас в отдельности, со всех сторон окружен другими людьми. Со многими из них я вступаю в социальные отношения, живу, обмениваясь с ними взаимными реакциями в той реальности, кото­рую мы обозначили как «МЫ», где люди становятся для меня определенными, узнаваемыми—теми, кого я называю «ТЫ». За этой сферой, или зоной, множе­ства «ТЫ» располагаются более отдаленные другие люди, находящиеся в поле моего зрения и «мне подоб­ные», вследствие чего между нами возникает потенциаль­ная возможность социального контакта, которая, при случае, может актуализироваться. Вспомните известное: «Кто бы мог подумать, что мы с вами так подружимся!» Когда речь идет о влюбленности, карти­на получается еще более поразительная, ведь обычно мы влюбляемся в женщину, о которой за минуту до того, как мы в нее влюбились и она стала для нас той, единственной, мы ровным счетом ничего не знали. Она была тут, рядом, но мы не обращали на нее внимания, а если и обращали, то не больше, чем на любое дру­гое существо женского пола, мало чем отличающееся от других, нечто вроде «неизвестного солдата», кото­рый, безусловно, тоже является индивидуумом, но не­определенным, и, наверное, правы были схоласты, ког­да, применительно к индивидууму, говорили о «смут­ном», противопоставляя его «единственному». Одна из самых упоительно драматичных и тревожно волную­щих жизненных ситуаций—та, когда, порою действитель­но мгновенно, незнакомая женщина, словно по вол­шебству, преображается для нас в единственную и не­повторимую.

Итак, нас окружают люди; но теперь нам придется несколько более серьезно заняться вторым лицом — «ты», поскольку надо все же сказать что-нибудь, пусть хотя бы что-нибудь из того, что следует сказать по этому поводу, а именно о том, каким образом Другой превращается для нас в ТЫ и что происходит, когда «он» преображается в «ты», появляется перед нами, а это событие отнюдь не маловажное и, может быть,

259 Человек и люди

даже самое драматичное из того, что происходит с на­ми в жизни. И действительно, до сих пор мы сталкива­лись в нашем мире только с Другим и с Ним, то есть с так называемым—уж не знаю, насколько удачно,— третьим лицом, а также с ТЫ, то есть лицом вторым, но ни разу еще не столкнулись с первым лицом, с «Я», тем конкретным «Я», которым является каждый из нас. По-видимому, наше «Я» — персонаж, последним появляющийся в трагикомедии нашей жизни. Мы не раз уже пользовались понятием «он», но делали это безответственно, принимая его как нечто само собою разумеющееся, чтобы понять друг друга. Между тем я неоднократно обращал ваше внимание на то, что все те многочисленные имена и названия субъекта жизни, которые я вынужден был употреблять, неадекватны; что было бы неточным говорить о человеке живущем. Как мы видели, изначальный человек, то есть Другой, не столько живет, сколько со-живет с нами так же, как мы — с ним. Но совместная жизнь—это уже вторич­ная, предполагаемая реальность, и только жизнь в изначальном одиночестве первична и несомненна. Также неверно было бы заявление, что «я» живу; я уже говорил об этом, и мы с вами очень скоро убедимся, что единственно справедливым будет говорить о жи­вом существе лишь как о некоем «X». Теперь же, не теряя времени, приступим к решению новой пробле­мы—ключевой для полного понимания того, что же такое Общество. Проблема эта, в том виде, в каком она представляется мне, то есть почти противополо­жно тому, как она виделась единственным, кто всерьез занимался ею: Гуссерлю и его ученикам—Финку, Шютцу, Лёвитцу и другим,— оказывается достаточно непростой и требует, чтобы вы были особенно внима­тельны.

В ходе предыдущих рассуждений мы выяснили, что вокруг каждого из нас находятся Люди, составляющие наше окружение, причем одни находятся ближе, дру­гие—дальше, из чего складывается то, что я назвал «перспективой человечества», в которой одни люди бо­лее знакомы, индивидуализированы, то есть близки

360 Ортега-и-Гассет

нам, другие — менее, и так далее, вплоть до нулевой близости. Исходя из этого, я спрашиваю: что представ­ляют мои отношения с другим, находящимся на нуле­вой отметке близости? Очевидно, что я не знаю о нем ничего, что отличало бы его, выделяло среди других, делало уникальным. Единственно, что я могу сказать, имея в виду его внешний облик, что передо мной — «мне подобный», то есть существо, наделенное аб­страктными и неотъемлемыми атрибутами человека, а следовательно, способное чувствовать, но я абсолют­но не знаю ни что он чувствует, ни что он любит, ни каков его жизненный путь, ни к чему он стремится, ни каких норм поведения он придерживается. Теперь пусть каждый представит, что по той или иной причине вступил в активный социальный контакт с таким суще­ством. Этот контакт, как мы уже говорили, состоит в том, что вы совершаете некое действие—не важно, направлено ли оно непосредственно на данного челове­ка или же только учитывает его существование, а сле­довательно, и то, что с его стороны также возможны какие-то действия. Это вынуждает вас предугадывать реакцию другого, чтобы опередить его ответные дей­ствия. Но на чем вы или я можем основываться, строя подобные догадки и предположения? Обратите внима­ние, что атрибуты, о которых только что шла речь и которыми наделен человек, находящийся на нулевой отметке близости ко мне, сводятся, ни мало ни много, к следующему: мне известно, что другой, возможно, отреагирует на мои действия. Как он будет реагировать— этого я не могу сказать наверняка. Для этого у меня недостает данных. Тогда я прибегаю к обоб­щенному опыту, полученному от людей, чья близость ко мне выражалась не нулем, а некоей положительной величиной. На самом деле, у всех нас есть хранящееся где-то на чердаке сознания, среди прочих обиходных знаний, практическое представление о человеке, о воз­можных вариантах его поведения. Так вот, представле­ние это о человеке вообще, в целом—пугающе. И дей­ствительно, я на собственном опыте убедился, что че­ловек способен на все—от самых славных дел до са-

Ogl Человек и люди

мой подлой гнусности. Я знаю, что человек может быть добросердечным, великодушным, умным, но — и это почти столь же вероятно — он может быть и вором (причем воровать не только вещи, но и мысли), убий­цей, завистником, негодяем, дураком. Откуда следует, что, встретившись с абсолютно незнакомым мне Дру­гим, я должен ждать худшего и приготовиться к защи­те. Причем нападения можно ждать отовсюду. Абсо­лютно незнакомый Другой в равной степени мой по­тенциальный друг и враг. Мы еще увидим, что две эти диаметрально противоположные, но равновероятные возможности: Человек-друг и Человек-враг, человек-«за» и человек-«против» — основа всей социальности. Известное и превратно понимаемое выражение: «Чело­век—животное общественное»—всегда становилось помехой на пути к истинной социологии. Быть социаль­но активным, общительным—значит вступать с дру­гими в социальные контакты, но «социальный кон­такт», как я уже говорил, это и поцелуй хорошенькой женщины—какая прелесть!—и удар ножом в спину— какой ужас! Нужно покончить с предвзятой и безосно­вательно оптимистической трактовкой слов «обще­ство», «общественный». Понятие «общество», по самой сути своей, объединяет в себе позитивное и негативное начало, то есть—и речь у нас об этом заходит впер­вые— любое общество, общность — это, в той или иной мере, также и разобщенность, совместная жизнь друзей и врагов. Как видите, социологическая концеп­ция, по направлению к которой держим курс мы с ва­ми, гораздо более драматична, чем ее предшественни­цы. Но если противоречивая, а лучше сказать, проти-во-действенная и двойственная природа социального открылась нам вся вдруг, то заметьте, что пока мы не имеем и малейшего понятия о том, что же кроется за этим противостоянием, что это за «X», одинаково мо­гущий со-существовать с нами в нежном согласии и в жестокой вражде. И этот-то «X», кроющийся за обеими противоположными возможностями, несущий их в себе, их реализующий, и есть—общество. Но о том, что оно из себя представляет, мы пока, даже