Как переделать пессимиста в оптимиста

Я снова был в офисе Джона Кридона. Ворс на его коврах был такой же длинный, дубовые панели так же сияли, но все мы стали несколько старше. Когда мы первый раз встретились семь лет назад во время моего выступления перед испольнительными директорами компаний, занимаю­щихся страхованием жизни, Джон только что стал исполни­тельным директором «Метрополитэн Лайф», а мои глаза светились от оптимизма и ожидания успеха. Джон вырос до фигуры национального масштаба, став одним из лидеров американских деловых кругов. Теперь он сказал мне, что через год собирается на пенсию.

Мы подвели итог сделанному нами. Итак, мы уста­новили, что оптимизм поддается количественной оценке, которую, как мы и надеялись, можно использовать для прогнозирования успешной деятельности человека в качест-

170 ^________________ Мартии Э. П. Зелигнаи

ве агента страхования жизни. Мы не только изменили стра­тегию отбора кадров огромной компании; признаки измене­ния кадровой селекции появились и во второй отрасли.

«Есть одна вещь, которая меня беспокоит, — сказал Джон. — В каждом бизнесе полно пессимистов. Одни держатся благодаря стажу, другие — потому что справля­ются с привычным делом. По мере того как я старею, — продолжал он, — я все сильнее ощущаю на себе их давле­ние. Они вечно говорят мне, чего нельзя делать. От них можно услышать только о том, что неверно. Я знаю, что они делают это ненамеренно, но они сковывают активность, воображение, инициативу. Я уверен, что для большинства из них и, конечно, для компании, было бы лучше, если бы они стали оптимистичнее. Так вот, вопрос мой следующий: можете вы взять человека, у которого за плечами тридцать, а то и все пятьдесят лет пессимистического склада мышле­ния, и сделать из него оптимиста?»

Ответ на этот вопрос был утвердительный. Однако Кридон в этот раз говорил не о страховых агентах, а о руководящем составе компании, особенно о консервативных бюрократах, которые, кто бы ни занимал поста исполни­тельного директора, в очень большой степени осуществляют практический контроль над любой организацией. Этим лю­дям нельзя приказать, как агентам, в обязательном порядке пройти тестирование и посетить семинары. Даже Кридон, пожалуй, не мог бы потребовать от них подвергнуться ког­нитивной терапии, в одиночку или коллективно. Но даже если бы смог, насколько целесообразно было бы учить их оптимизму.

И этой ночью и много ночей впоследствии я размыш­лял о просьбе Джона. Существует ли разумное место для пессимизма в хорошо организованной компании? Сущест­вует ли для него разумное место в хорошо организованной жизни?

Успех на работе 171

ЗА ЧЕМ НУЖЕН ПЕССИМИЗМ?

Пессимизм существует вокруг нас. Некоторые люди постоянно находятся под его воздействием. У всех нас, кроме крайних оптимистов, случаются его приступы. Явля­ется ли пессимизм одной из колоссальных ошибок природы, или же он по праву занимает свое место в порядке вещей?

Пессимизм может поддерживать реализм, в котором мы так часто нуждаемся. Во многих областях жизни опти­мизм нежелателен. Иногда наши поражения неизбежны; если продолжать при этом смотреть через розовые очки, можно себя успокоить, но ситуация от этого не исправится. В некоторых ситуациях — например, в кабине самолета — требуется не жизнерадостность, а реалистичная бесзжалост-ная оценка. Иногда нам необходимо урезать расходы и вложиться куда-то еще, вместо того, чтобы упрямо тянуть прежнюю лямку.

Когда Кридон спросил, могу ли я что-то сделать с пессимизмом руководящего состава «Метрополитэн Лайф», меня меньше озаботила моя способность (или неспособ­ность) переделать пессимизм в оптимизм, чем боязнь на­вредить. Может быть, пессимизм руководителей частично полезен в их работе. Должен же кто-нибудь тормозить переполненные энтузиазмом планы. В конце концов, если пессимисты забрались на самую вершину деловой лестницы Америки — значит, они что-то делали правильно.

В этот вечер, размышляя над жалобой Джона, я снова задавал себе вопрос, давно уже не дававший мне покоя: почему эволюция вообще допустила существование депрес­сии и пессимизма? Судя по всему, оптимизм играл опреде­ленную роль в эволюции. В своей острой и смелой книге «Оптимизм: биология надежды» Лайонел Тайгер дока-

Мартяи Э. П. Зелигмав

зывгет, что человеческий вид был отобран в процессе эво­люции благодаря своим оптимистическим иллюзиям относи­тельно реальности. Как еще мог бы выжить биологический вид, который сеет в почву семена в апреле и держится, несмотря на засуху и голод, до октября, идет с палками на мамонтов и берется возводить соборы, для постройки кото­рых требуется несколько поколений? Подобная смелост-ь (или безрассудная храбрость?) может основываться только на надежде на перемены к. лучшему.

Или такой вопрос: многие люди не верят в существо­вание Бога; они считают, что люди сами определяют свои жизненные цели и после смерти они сгниют. Если это так, то почему среди этих людей столько жизнерадостных? Может быть, в способности игнорировать глубоко спрятанные от­рицательные мысли коренится наша удивительная стойкость против постоянно грозящей нам депрессии.

Но какова же тогда роль пессимизма? Может быть, в том, чтобы оценивать действительность реально и коррек­тировать наши действия, не давая нам принимать не опти­мальные решения, когда мы оптимистичны и не впадаем в депрессию.

Довольно необычная мысль, что люди в состоянии деп­рессии могут верно воспринимать действительность, в то время как люди, свободные от депрессии, могут произволь­но искажать ее, не так ли? Как терапевт, я привык верить, что моя работа состоит в том, чтобы помогать людям в депрессии чувствовать себя более счастливыми и яснее ви­деть окружающий мир. Предполагалось, что я буду нести им счастье и правду. Но что если счастье и правда — антагонисты? Может быть, то, что считалось хорошей те­рапией для пациента в депрессии, на самом деле просто питает приятные иллюзии, заставляя пациента думать, что мир лучше, чем нам кажется.

Существует много свидетельств, что люди в депрессии мудрее, хотя и печальнее.

Успех на работе 173

Десять лет назад Лорен Эллой и Лин Абрамсон, в то время учившиеся в Пенсильванском университете, постави­ли эксперимент, в котором людям давали различную сте­пень контроля над включением и выключением света. У одних участников эксперимента была для этого полная воз­можность: свет зажигался каждый раз, когда они нажимали кнопку, и никогда не зажигался без нажатия. Другие же были лишены этой возможности: свет зажигался, независи­мо от того, нажимали ли они кнопку.

Испытуемых из обеих групп просили высказать свое мнение, в какой степени они контролируют ситуацию. Люди в состоянии депрессии очень точно оценивали, влияют они на результат или нет. Те же, которые не были в депрессии, буквально потрясли нас. Они абсолютно точно оценивали ситуацию, если были в состоянии ее контролировать. Если же ситуация была им неподвластна, они зачастую продол­жали считать, что могут ею управлять.

Не будучи уверенными, что само по себе включение света при помощи кнопки важно для людей, Эллой и Аб­рамсон привнесли в эксперимент элемент математического стимулирования. Если свет включался, участник экспери­мента получал денежный приз, если нет — он терял деньги. Но и после этого приятные заблуждения участников, не бывших в депрессии, не исчезли; более того, они усугубля­лись. Эксперимент реорганизовали так, чтобы у всех его участников была возможность определенного контроля си­туации, но при этом все теряли деньги. По мнению людей, не находившихся в депресии, они контролировали ситуацию в меньшей степени, чем на самом деле. Когда же программу скорректировали таким образом, что участники стали выиг­рывать деньги, то те, кто не находились в депрессии, сочли, что они контролируют ситуацию в большей степени, чем на самом деле. Что же касается участников, находившихся в депрессии, то они все время предельно четко оценивали

Мартин Э. П. Зелигмав

ситуацию, независимо от того, выигрывали они или проиг­рывали.

В течение последнего десятилетия с хорошей воспроиз-^ водимостью было показано, что люди в состоянии депрест-"-сии (большинство из которых — пессимисты) точно оцени­вают, какой реальной степенью контроля над ситуацией они располагают. Те же, кто не находятся в депрессии (в боль­шинстве своем — оптимисты), верят, что они в большей степени контролируют ситуацию, чем на самом деле, в осо­бенности, когда они беспомощны и не контролируют ее вовсе.

Еще одним свидетельством того, что люди в депрессии более грустные, но и более мудрые, является самооценка социального поведения. Несколько лет назад журнал «Нью-суик» сообщил, что 80 /о американцев считают, что отно­сятся по рейтингу своего социального поведения к верхней половине списка. Если доверять результатам исследования, проведенного Питером Левинсоном и его коллегами из Орегонского университета, все эти люди не подвержены депрессии. В ходе исследования была устроена дискуссия с участием людей в депрессии и нормальном состоянии, после чего им предлагалось самим оценить, как они выглядели, насколько были убедительны, привлекательны. По мнению жюри, люди в состоянии депрессии были не слишком убе­дительны и привлекательны, что, кстати, является одним из симптомов депрессии. При самооценке эта категория испы­туемых была достаточно самокритична. Самооценка группы людей, не находившихся в депрессии, была достойна удив­ления. Они заметно переоценивали свой социальный облик, завышая по сравнению с жюри свою привлекательность и убедительность.

Еще одно любопытное свидетельство связано с памя­тью. Как правило, люди в состоянии депрессии помнят боль­ше плохих событий и меньше хороших по сравнению с теми,

Успех иа работе 175

кто в депрессии не находится. Но кто из них прав? То есть, если бы было известно действительное количество тех и других событий в мире, кто сохранил бы в памяти точную картину, а кто — искаженную?

Когда я только стал терапевтом, меня учили, что деп­рессивных пациентов бессмысленно расспрашивать об их прошлом, если вы хотите получить адекватную картину их жизни. Дескать, все, что вы от них услышите, это как их не любили родители, как вечно проваливались их деловые начинания, в каком ужасном городе они жили. Но что если они при этом говорят правду? Это легко проверить в лабо­раторных условиях; нужно подвергнуть людей тесту, кото­рый так организован, чтобы они двадцать раз ошиблись и двадцать раз оказались правы. А позднее спросить, на­сколько успешно они отвечали. Практика показывает, что депрессивные пациенты достаточно точны; скажем, они могут сообщить вам, что были праЕЫ двадцать один раз и ошиб­лись девятнадцать.

А прошлое, оказывается, склонны искажать люди, сво­бодные от депрессии, которые вполне могут вам сообщить, что ошиблись двенадцать раз и ответили правильно двад­цать восемь.

И, наконец, последнее свидетельство того, что люди в депрессии грустнее, но умнее, связано со стилем объясне­ния. Судя по объяснениям недепрессивных лиц, неудача — сирота, а у удачи — тысяча отцов, совсем по пословице. Люди в депрессии же охотно признаются и в успехах, и в поражениях.

Этот стиль последовательно воспроизводился во всех наших исследованиях: искаженное, однобокое отображение ситуации недепрессивными испытуемыми и беспристраст­ное, справедливое — депрессивными. В анкете, с которой вы знакомились в главе 3, вы должны были указать при­чины плохих и хороших событий, которых там содержится

Мартии Э. П. Зелигман

поровну. Потом вы считали свои баллы G-B, то есть раз­ность между вашими средними оценками для хороших и плохих событий. Как выглядит ваш результат на фоне того, что получается у людей в депрессии? У них стиль объясне­ния примерно одинаков, что для хороших, что для плохих событий; точнее говоря, их оценки чуть выше средних для личных, постоянных и широтных объяснений как хороших, так и плохих событий. В итоге разность G - В у них близка к нулю, они беспристрастны.

У недепрессивных испытуемых разность G - В намного больше нуля, что свидетельствует об искаженном воспри­ятии. Если речь идет о плохом, то это вы мне подстроили, оно скоро пройдет и имеет отношение только к данной конкретной ситуации. Если же речь идет о хорошем, то это я сделал, оно будет всегда и будет помогать мне во многих ситуациях. То есть для недепрессивов плохие события име­ют свойство быть внешними, временными и конкретными, зато хорошие — личными, постоянными и всеобъемлющи­ми. И чем оптимистичнее их суждения, тем более они ис­каженные, В то же время человек в депрессии считает свои успехи порождением таких же факторов, что и неудачи.

Таким образом, имеется четкое свидетельство того, что люди, не находящиеся в депрессии, склонны искажать ре­альность в выгодном для себя направлении, а депрессивные личности воспринимают действительность более адекватно. Как же это свидетельство, относящееся к депрессии, свя­зывается с проблемой оптимизма-пессимизма? Согласно ста­тистике, по своему стилю объяснения большинство депрес-сивов оказываются пессимистами, большинство свободных от депрессии — оптимистами. Это означает, что в среднем оптимисты искажают реальность, а пессимисты, как опреде­лил Амброуз Бирс, «видят мир правильно». У пессимис­тов — ощущение, что он находится во власти реальности, в то время как оптимист обладает мощной защитой от нее,

Успех ва работе

что позволяет ему сохранить хорошее настроение перед лицом неумолимой и безразличной Вселенной. Важно помнить, однако, что описанное выше носит усредненно-статистичес-кий характер и что пессимисту не гарантированно понимание окружающей действительности. Некоторые реалисты (мень­шинство) являются оптимистами, а некоторые, склонные к искажениям личности (также меньшинство) — песси­мистами.

Является ли точность восприятия депрессивных лич­ностей лабораторным курьезом? Не думаю. Скорее всего, это обстоятельство ведет нас к пониманию самой сути того, чем на самом деле является пессимизм. Это первый серьез­ный ключ к тому, почему вообще у нас бывает депрессия, возможность подойти к ответу на вопрос, который мы за­давали раньше: почему эволюция позволила пессимизму и депрессии сохраниться и процветать. Если пессимизм лежит в основании депрессии и самоубийства, если он ведет к менее успешной работе и, как мы позднее увидим, к ослаб­лению иммунитета и вообще здоровья, то почему он давно не вымер? В чем может быть польза от пессимизма для человеческого вида?

Преимущества пессимизма могли проявиться на пос­леднем этапе нашей эволюции. Мы — часть животного мира Плейстоцена, эпохи ледниковых периодов. Наш эмо­циональный облик сформировался под влиянием ста тысяч лет климатических катастроф: волны холода и тепла; засухи и наводнения; изобилие и внезапный голод. Те из наших предков, что выжили в Плейстоцене, должны быть благо­дарны за это своей способности беспрестанно беспокоиться о завтрашнем дне, воспринимать солнечные дни как прелю­дию к суровой зиме и вообще размышлять. Мы унаследо­вали у этих предков мозги и способность в первую очередь видеть тучу, а уж потом — светлую изнанку.

Иногда в некоторых нишах современной жизни этот

Мартин Э. П. Зелигман

глубоко скрытый пессимизм срабатывает. Подумайте о ве­дении крупного бизнеса. В распоряжении последнего целый набор различных типажей, которые играют разные роли. Во-первых, среди них имеются оптимисты. Это исследова­тели и разработчики, планировщики, специалисты по марке­тингу — все они должны быть мечтателями, провидцами. Им приходится выдумывать вещи, которые пока не суще­ствуют, исследовать пространство за пределами нынешнего досягания компании. Если они этого не сделают, то срабо­тает конкуренция. Но попробуйте вообразить компанию, которая состояла бы сплошь из оптимистов, и все сосредо­точены на сияющих перспективах. Это было бы сущее не­счастье.

Компании необходимы и свои пессимисты, люди, кото­рые прекрасно осведомлены о подлинном положении вещей. Они обязаны сделать так, чтобы оптимисты не забывали о суровой реальности. Казначей, юристы, финансовый вице-президент, бизнес-администраторы, инженеры по технике безопасности — у всех них должно быть четкое ощущение того, что именно компания может себе позволить, а что представляет опасность. Их роль — предупреждать, их знамя — желтый флаг.

Кто-то может поспешить и сказать, что эти люди не обязаны быть совсем уж закоренелыми пессимистами, чей стиль объяснения непрерывно подрывает их достижения и здоровье. Среди них могут быть и люди, склонные к деп­рессии, но другие, может быть, даже большинство, несмот­ря на их угрюмую настороженность за рабочим столом, вполне могут быть людьми веселыми и жизнерадостными в других обстоятельствах. Некоторые из них просто осто­рожные и взвешенные люди, которые специально развива­ли в ходе своей карьеры свою пессимистическую сторону. Джон Кридон никогда не предлагал, чтобы его руководя­щий состав был полон законченных пессимистов, ставших

Успех иа работе

нетрудоспособными от беспомощности. Но разница только в степени пессимизма. Эти люди, будучи группой, должны вести себя, как пессимисты, соответственно и позиция их должна быть в принципе (хотя и не слишком жестко) пес­симистическая.

Эти умеренные пессимисты (назовем их профессио­нальными пессимистами) должны хорошо использовать свою пессимистическую точность (это их профессиональное каче­ство), не страдая невыносимо от болезней, присущих песси­мизму: приступов депрессии, безынициативности, слабого здоровья и неспособности высоко подняться по служебной лестнице. О некоторых из этих «болезней» мы уже гово­рили, о других — речь впереди.

Таким образом, в успешно функционирующей корпора­ции должны обязательно быть свои оптимисты, мечтатели, торговцы и создатели. Но корпорация — это такая форма современной жизни, которой необходимы и свои пессимис­ты, реалисты, чья работа состоит в том, чтобы рекомендо­вать осторожность. Я, однако, хочу подчеркнуть, что во главе корпорации должен стоять директор, достаточно муд­рый и достаточно гибкий, чтобы сбалансировать оптимисти­ческое видение одних со скорбным плачем других. Кридон был именно таким директором, и его жалобы на своих пессимистов проистекали от ежедневной необходимости при­мерять полярные крайности.

⇐ Предыдущая891011121314151617Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: