Подвиги же его никто не смог бы ни описать устно, ни предать письму, потому что он совершал их втайне, служа Единому ведущему все тайное.

В уединении подвизаясь в пещере и чая Единого Бога, а лучше сказать — предстоя перед Ним и созерцая невидимого словно видимого, он мужественно испытывал себя во многих великих подвигах, стараясь стяжать добродетели и совершить подвиги всех преподобных и праведных, подвизавшихся до него.

 

Интересно отметить, что в этой фразе много деепричастий: «подвизаясь», «чая», «предстоя», «созерцая», «стараясь». Все они поясняют главную мысль: «он мужественно испытывал себя во многих великих подвигах».

Именно ради подвижнических трудов уходит в пустыню человек, который глубоко познал немощь своей природы, почувствовал свое странничество на этой земле, куда он был изгнан из рая. Он хочет в него вернуться и вновь обрести красоту, которая была дарована ему при сотворении.

Подвижник—это борец, воин. Подвизаться—значит бороться, трудиться, действовать. Подвижник удаляется от людей не ради видений, не ради того, чтобы созерцать Бога и небесные чины, но для того, чтобы вступить в подвиг и вести борьбу. Если же человек ожидает лишь созерцаний, то Бог не замедлит доказать ему всю суетность его желаний и сердечных устремлений.

Ты пришел бороться. Значит, ты должен быть готов мужественно переносить все неожиданности. Стяжи мужество и не полагай пределов своему пути — этот путь бесконечен. Поднимающийся в горы хочет достигнуть вершины. Но наша вершина — небо, оно не принадлежит миру сему. Мы не ставим пред собой земных целей.

Посмотрим теперь, из чего состоит подвиг монаха. Как сад нуждается в ограде, так и духовная жизнь должна быть надежно ограждена, чтобы духовные плоды не были расхищены. Что же ограждает душу монаха и подает ему силы для подвига? Во-первых, это уединение. Дни и ночи монах проводит один. Жизнеописатель имеет в виду не обычное одиночество, а именно уединение в аскетическом смысле, безмолвие наедине с Богом. Поэтому далее сказано: «предстоя пред Ним». Уединение — это приобщение Богу, тесная связь с Ним. Человек соединяется со Христом или в браке, или в монашестве. Это два образа богообщения.

Почему брак — тайна великая [94]? Потому что супружеский союз — это способ богообщения. Человеческое общение является отблеском того истинного общения, которое существует между Лицами Пресвятой Троицы. Через общение друг с другом мы познаем Божественную волю, Божие домостроительство, и вступаем в единство с Самим Богом, содействуем исполнению Божия Промысла.

О браке апостол Павел говорит: Тайна сия велика; я говорю по отношению ко Христу и к Церкви [95]. Брак — это Божественное таинство, он имеет большое значение и не может быть расторгнут, потому что символизирует собой нерушимое единение Бога с человеком. По учению евангельскому и апостольскому, брак — «тайна великая» не столько потому, что он незримо приобщает человека к благодати Божией, сколько потому, что брак — это вечный союз. Когда же Христос открыл эту истину Своим ученикам? Именно в то время, когда речь зашла о том, что брак нерушим. Осмыслив эту истину, апостол Павел увещает коринфян: Соединен ли ты с женой? Не ищи развода [96].

Можно ли представить себе брак, заключенный «на пробу» или «на время»? Нет, конечно. Такой брак не будет таинством, потому что он лишится нерушимости — той составляющей, которая изображает неотделимость Главы, Христа, от тела — Церкви. У брака высокий смысл — это сочетание двух людей во Христе как прообраз единения Христа с Церковью.

Но и уединенная жизнь — тоже сочетание во Христе, с тем преимуществом, что здесь ничто не отвлекает человека от общения с Богом и всецелой преданности Ему. Супруги в браке восполняют и поддерживают друг друга, обретают земное счастье, наслаждаются земными радостями, но Бог для состоящих в браке невидим, они лишь ожидают Его прихода. В браке человек преодолевает себя и все трудности этой жизни в надежде насладиться общением с Богом когда-нибудь. Напротив, в безмолвии, когда человек отбрасывает все, что лишает его Бога, Господь может свободно войти в его жизнь и всегда пребывать с ним.

Итак, уединение — это совершенный, нерасторжимый и вечный брак человека со Христом. Это брак, в котором нет тления, нет страдания из-за болезней и смерти детей, нет увядания — он непоколебим. Сочетаясь с Богом в этой жизни, я обретаю связь и единство с Ним в вечности. Уже здесь, в преддверии неба, я переживаю полноту своего бытия.

Цель безмолвия — не удаление от людей, но вступление в брак со Христом. Каждый христианин сочетается с «единой женой», Церковью, и с «единым мужем», Христом. Поэтому образ супружества многократно встречается в Священном Писании, особенно в посланиях апостола Павла. Так, он говорит: я обручил вас единому мужу [97]. Уединение — это брачный чертог того, кто девственно обручился с Церковью и со Христом.

Для полноценного общения с Богом уединение необходимо. Иначе невозможно устоять в духовной брани. Борьба с грехом у человека, живущего среди людей, не позволяет ему превзойти пределы мира сего, даже если это борьба постоянная и тяжкая. Такой христианин борется не за совершенство, а за то, чтобы, по крайней мере, не лишиться спасения.

Помимо уединения подвижнику необходимо пребывать в ожидании Бога, как говорит житие, что преподобный «чаял Единого Бога». Поскольку уединение — это брак со Христом, то, как невеста хочет всегда видеть рядом с собой своего возлюбленного, так и я, пребывая в уединении, должен всегда чаять встречи со Христом, Женихом моей души. Ведь смысл уединения в том и состоит, чтобы предстоять пред Богом и ожидать Его. Но где мой Бог? Бог для меня незрим, непостижим, неосязаем. Он мне неведом, и мне только предстоит познать Его. Так что же такое ожидание Бога? В каком случае оно истинно и богоугодно и когда ложно и неправильно?

Во-первых, ожидание Бога может быть просто душевным переживанием, происходящим от естественной потребности души. Ведь всякий человек нуждается в общении, и потому, находясь в одиночестве, желает с кем-то пообщаться — так и я в своем уединении жду общения со Христом. Во-вторых, ожидание Бога может быть даже самообманом и прелестью. Если человек считает, что может стать на колени, возвести очи к небу и тут же увидеть Христа, то состояние его крайне опасно, и неважно, хочет ли такой подвижник увидеть Бога телесными очами или очами души. Если он затворяется в келье в твердой надежде на то, что Божественный свет просветит его сердце или осветит всю его келью, то он уклонился с прямого пути, его ожидание Бога неправильно.

Это ли имел в виду жизнеописатель, когда сказал, что преподобный Нил «чаял Единого Бога»? Было бы странным предположить, что святой Нил ожидал какого-то знамения, хотел осязать Бестелесного и видеть невидимого. И, конечно же, не думал он, будто увидит Бога воочию и сможет удержать Его в своих руках, как муж заключает в объятиях свою жену. Ведь тот, кто питает надежду достичь всего этого, терпит крах в духовной жизни.

Желание познать Бога чувственно, насладиться Им через осязание или зрение скрывает за собой духовное сладострастие, эгоизм, несвоевременное стремление к высоким духовным состояниям. Это показывает, что я пытаюсь заключить Бога в узкие рамки человеческого восприятия, из-за чего моя жизнь превращается в беспокойное и безрадостное существование; ее наполняет не Бог, а разочарование и чувство неудовлетворенности. Мое сердце, замкнутое на себе, остается бесплодным, в нем не обитает Господь. Неправильное понимание подвига неизбежно приводит к неправильным результатам.

Так неужели моя цель в том, чтобы ждать, когда же я увижу Бога, когда же получу откровения от Того, о Ком тоскует мое сердце? Конечно, нет! Напротив, такое состояние крайне опасно. Тогда весь мой подвиг и искание Бога могут оказаться ложью: подобно тому, как все смертные стремятся к земным благам и наслаждениям, так и я желаю угождать себе, своим чувствам, а не подлинно служить Богу.

Как заблуждается тот, кто совсем не ищет Господа и живет без Него, точно так же обольщается и тот, кто желает чувственно ощутить присутствие Божие. Бог совершенно свободен и дышит, где хочет [98]. Захотел — пришел ко мне, захотел — оставил меня. Ни настоящее, ни будущее для Него не преграда, не удержит Его и желание моего сердца. Бог не может быть ограничен чем бы то ни было. И если я сделаю хотя бы малейшую попытку поставить Его в определенные границы, меня постигнет заслуженная кара, а Бог все равно останется для меня недосягаемым.

Биограф преподобного, опасаясь, как бы слова «чаял Единого Бога» не были неправильно поняты и не привели бы к ложным духовным устремлениям, без промедления поясняет эту фразу. Он говорит: «Вернее же сказать, предстоял пред Ним». Он как бы поправляет себя: «Я ошибся, хотел сказать: “Преподобный предстоял пред Богом”». Так он вводит нас в безопасную и надежную пристань Божию.

Ожидание Бога — это не душевные переживания, не чувство, что мне чего-то недостает. Наоборот, ожидая Бога, моя душа наполняется Божественным присутствием, предстоит пред лицом Самого Бога. Автор жизнеописания указывает нам на такое важнейшее свойство Божие, о котором мы никогда не должны забывать, как вездесущие. Бог «везде сый»[99], и можно ли помыслить, чтобы здесь, рядом со мной не было Бога? Если Господь объемлет все творение, если Он не забывает ничтожного червя или саранчу, то неужели Его нет там, где нахожусь я? Главное, чтобы я сам предстоял лицу вездесущего Бога.

Монах должен быть глубоко уверен, что Бог всегда пребывает с ним. Тогда он избегает смятения помыслов, не мучается вопросами: «Когда же я увижу Бога лицом к лицу? Когда достигну боговедения? » Все это приходит само собой, как дар Божий; тогда душа ощущает необыкновенную полноту, духовную радость, просвещение, ревность по Боге. Но все же не благодатных даров должен искать человек, а того, что ограждает его от падений и делает безопасным духовное восхождение. Это — непрестанная память о Боге.

Даже когда я изнемогаю на молитве и предстояние Богу становится для меня утомительным, когда Бог сокрыт от меня, когда мне хочется спать и слова молитвы проходят мимо моего сознания, даже когда я погружен в непроницаемую тьму, я должен быть уверен, что в моем неведении, в моей слепоте, в моей тьме присутствует Бог. Бог меня слышит, Бог меня видит, Он здесь.

Не буду искать духовных наслаждений — пусть лучше Бог, если можно так сказать, наслаждается моей душой, посвятившей себя Ему. Буду искать того, чтобы мне радовать Господа, и тогда сплю я или бодрствую, живу или умираю, исполнен жизненных сил или духовно опустошен — все это не имеет значения. Важно, что я предстою Богу.

Подвижничество, аскетическая борьба означают предстояние пред лицом Божиим. В житии преподобного Нила не говорится, что святой представлял Бога в своем воображении, но что он сам предстоял пред очами Божиими. Не буду и я желать увидеть Господа, пусть лучше Бог меня видит.

Эту мысль мы часто встречаем в Ветхом Завете, особенно в псалмах[100], а также в житиях многих святых. Но кто-нибудь возразит: «Бог для меня неведом. Я уже 50 лет в монастыре и так ничего и не понял». А я скажу тебе: «Главное, что все эти годы ты предстоишь пред Богом. Все остальное не имеет значения». Как жених и невеста всегда вместе, так и ты, обручившись Христу в монашеском постриге, всегда предстоишь Его взору.

Ожидание Бога — это не душевная борьба, не беспокойство, не постоянные искания; ожидание Бога — это уверенность, которую испытывает подвижник, потому что знает: рядом с ним вездесущий Бог. Это очень важно понять, ведь когда мы имеем правильное представление о монашестве и когда подвизаемся так, как это угодно Богу, тогда просто невозможно не принести духовных плодов.

К чему же должен стремиться подвижник? К тому, чтобы предстоять Христу в уединении. Если я подвизаюсь в этом, то неужели Бог не обратит на меня Свой взор? Пусть меня окружает полный мрак, пусть небо затягивается облаками и гремит гром, пусть демоны наполняют все вокруг своим смрадом. Разве это важно? Даже если я бесноватый, страстный, все равно буду предстоять пред Богом. Останусь здесь, в своем уединении, и когда-нибудь Бог обратит на меня Свой взор. О, если бы только Он этого захотел! Один Его взгляд — и довольно. О, если бы Он взглянул на меня, как некогда взглянул на Закхея, взобравшегося на смоковницу[101], или на самарянку, ради которой прошел долгий путь[102], или на блудницу, которую хотели осудить иудеи, а она услышала от Христа: Я не осуждаю тебя [103]. Когда-нибудь, хотя бы раз, пусть Христос взглянет на меня. Даже если я Его не увижу, пусть увидит меня Он. Для чего мне видеть Бога, если при этом Он меня не заметит? Но если Его взор остановится на мне, вот это поистине велико.

Но что мы говорим «когда-нибудь», «если бы», «хоть однажды»? Разве может Всевидящий Бог, око Которого зрит и пронизывает все сущее, не видеть меня? Предстоять пред взором Господа — вот в чем мой подвиг. Тогда Господь благоволит мне и принимает мои труды.

Почему автор жития говорит, что преподобный Нил предстоял пред Богом, ведь Бог невидим и непостижим? Он хочет сказать, что святой подвизался истинно, его душа была исполнена мира, он живо переживал присутствие Божие и чаял Господа. Да что я говорю «чаял»? Он твердо знал, что Бог его видит. Предстояние пред Богом показывает непоколебимую веру подвижника в бытие Божие, говорит о том, что он подвизается пред лицом Божиим.

Как же я должен предстоять пред Богом, если Он невидим? «Созерцая невидимого, словно видимого», — поясняет нам составитель жития, и каждое его слово имеет глубокий смысл, отражает аскетический опыт и глубокое познание Бога. Каждое слово является плодом настоящей духовной жизни и может послужить материалом для многочисленных богословских рассуждений и исследований.

Слова «созерцать невидимого, словно видимого» поясняют псаломский стих: Предзрех Господа предо мною выну [104]. Если преподобный Нил созерцал Бога «словно» видимого, то это значит, что Бог был для него невидим, он видел Его безвидно. Он не требовал, чтобы Бог, Который по естеству невидим, изменил Свою природу и стал доступен зрению. Он не искал никакого чувственного утешения. Преподобный был твердо уверен в любви Божией к нему, веровал живою верою и познавал невидимого Бога, словно видимого. Он воистину видел Бога. Святой Нил мог испытывать богооставленность, ему могло казаться, что Бог не слышит, не видит его, не внемлет его молитве. Но он все равно продолжал молиться, потому что верил, что Бог здесь, рядом с ним, Он весь зрение и слух. Что он приобрел бы, если бы увидел Бога? Блажен тот, кто не видит Бога[105], но взирает на невидимого, словно на видимого[106]. Конечно, снисходя нашей немощи, Бог может таинственно стать зримым для телесных глаз или для ока души. Но это совершается с нами по Божиему снисхождению, а нам необходимо верить в то, что Бог близок к нам, и на всякое время, спим мы или бодрствуем, произносим молитву или молчим, чувствовать Его перед собой.

Слова «созерцая Бога» означают: я знаю, что Бог здесь. Бог передо мной, Он — живой: ходит, садится, встает, идет ко мне. Невидимость Бога должна стать для меня самым главным доказательством Его присутствия. Если Невидимый становится для меня видимым, если я исполняю свое дело так, как будто вижу Его перед собой, живу так, как будто знаю Его, то я доказываю, что по-настоящему люблю Бога, что я избрал безмолвие ради Него, а не по своему эгоизму.

Так и для преподобного Нила Бог был невидим, но тем не менее он не переставал верить и ни на минуту не усомнился в присутствии Божием.

Вы спросите: разве в жизни подвижника не могут возникнуть сомнения или колебания? Случается и такое. Даже святые порой оказываются на какое-то время во мраке, хотя на самом деле этот мрак — Божие дарование, богоявление. В те минуты, когда Бог скрывается от нас, мы переживаем мрак, ужас, тяжелую борьбу, мучительные сомнения. Нам кажется, что это свидетельство нашего неверия, и мы боремся своими силами, как будто Бога нет, тогда как Бог хочет укрепить в нас веру, извести ны в покой [107]. В эти минуты и проверяется наша вера, прочность нашей связи с Богом. Если я увижу Бога, это еще не будет означать, что я чего-то достиг. Просто Сам Бог по Своему долготерпению коснулся меня, снизошел к моей немощи. Снисхождение — это Божие действие, а не моя заслуга; по-настоящему связывает меня с Богом не вйдение Его телесными очами, но вера, делающая для меня невидимого Бога видимым.

Теперь посмотрим, как жил и предстоял пред Богом преподобный Нил. Агиограф говорит, что Невидимый Бог был для него видим. В чем же проявлялась его вера? Как обнаруживалось его ожидание Бога, то «чаяние», о котором говорит жизнеописание? Стойкостью в подвигах. Агиограф замечает: «Он мужественно испытывал себя во многих великих подвигах».

Давайте теперь взглянем на свою жизнь. Какое значение имеет ночное правило для монаха, да и для всякого верующего человека? Для чего мы молимся ночью? Для того, чтобы побыть рядом с Богом, ведь мое бдение — это пребывание перед Богом. Для всех подвижников молитвенное бдение было настоящим подвигом, они понуждали себя стоять и не садиться, вели непрестанную борьбу. Некоторые аскеты ради утруждения плоти стояли на одном месте не двигаясь. Будем и мы брать с них пример, терпеливо предстоя пред Богом на молитве, и чем более далеким и невидимым представляется нам Бог, тем большее значение имеет подвиг.

Для чего, например, я пощусь? Пост — это доказательство того, что я стою перед Богом и жду Его, но жду просто, без всяких притязаний на то, что Он придет ко мне и постучится в мою дверь. Если я буду ожидать богоявления, то впаду в прелесть. Голод, который я испытываю, чувство пустоты в желудке, постнические труды — это и есть мое чаяние Бога, встреча с Ним.

А какое значение для меня имеет чтение? Такое, что я, не видя Бога телесными очами, вижу Его в книге, в своем чтении. Читая о Боге и божественных предметах, я восполняю свое невидение Бога.

И, наконец, для чего нужна умная молитва? В молитве я умом обращаюсь к Богу и как бы поставляю Его перед собой, поэтому и молитва — это тоже чаяние Бога, аскетический подвиг.

Итак, любой подвиг православного христианина (а подвизаться должен всякий христианин) — это его предстояние перед Богом. Видите, как важно иметь знание истины? Понимаете, как легко ошибиться, если не знаешь, в чем смысл подвига? Ты будешь или напрасно ждать Бога, или втуне подвизаться, не чувствуя Бога пред собой, и тогда подвиг будет только насилием над своей природой, блужданием вдали от Бога и отдалением от Него. Сколько раз такое случалось с подвижниками: вместо того, чтобы обрести Бога, они Его теряли.

Как же поступал преподобный Нил, чтобы вдохновить себя на борьбу и быть уверенным, что он не напрасно трудится? Что он делал для того, чтобы не потерять вдохновение, подбодрить себя во мраке нескончаемых ночей, в искушениях и напряженных трудах? Что помогало ему избавиться от тяготы одиночества, когда он не ощущал Божия присутствия?

Он призывал на помощь всех святых, «стараясь стяжать добродетели и совершить подвиги всех преподобных и праведных, подвизавшихся до него». Для того, чтобы уяснить суть их добродетелей и испытать на себе их подвиги, он вспоминал поименно разных святых, мучеников, преподобных, призывал всех их в свою келью и подражал их добродетелям и подвигам. Он старался впитывать в себя, как губка, подвиги святых мужей и подражать их деяниям. Благодаря чтению, богомыслию, живому чувству единства Тела Христова, Церкви, членами которой были все святые и он сам, преподобный Нил всегда ощущал присутствие святых рядом с собой. Когда он представал перед Христом, то был вместе со святыми, он боролся, как они, жил, как они, верил, как они, видел Бога, как видели они. Их добродетели, подвиги, моления, заступничество, близость к Богу, лицезрение Бога — все, чего достигли святые, — он делал своим достоянием. Сам он не видел Бога? Но Его видели святые! Он не знал Бога? Но Его знали святые! Он призывал к себе всех святых, вооружался их опытом и мощью — много может усиленная молитва праведного [108] — и так являлся пред лицо Божие.

Их подвиги он делал своими, так что они свидетельствовали перед Богом о его любви ко Христу и становились его собственным достоянием.

 

Подвиги же его никто не смог бы ни описать устно, ни предать письму, потому что он совершал их втайне, служа Единому ведущему все тайное.

 

А подвиги его, — говорит автор жития, — были столь многочисленны, что никто не смог бы ни описать их, ни рассказать о них. Но даже и узнать о них было невозможно, потому что он совершал их втайне. Преподобному было известно, что всякий святой живет сокровенной жизнью: нельзя, чтобы о ней знали люди. Нам неизвестны ни откровения, которые он имел, ни его тайные подвиги. Даже агиограф, так хорошо знавший его жизнь, не знал о них. Они были ведомы только Богу, Который незримо стоял рядом с ним и видел все.

 

⇐ Предыдущая78910111213141516Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: