Третий рассказ Магомета Багова.

 

К этому времени под влиянием выпитого и оживленных споров Багов несколько изменился: большие глаза блестели чернотой, тол­стые губы сочно выделялись на красновато-смуглом фоне лица. Мимо такого выразительного лица не прошел бы ни один художник. Он долго молчал, прежде чем начал отвечать Маличу. Мне даже показалось, что он не услышал вопроса. Не резко повернул голову к Маличу, усмехнулся с неким философским видом и задумчиво заго­ворил.

- Не знаю я, есть он или нет, а говорить о том, чего не знаю, не хочу. В одном Бог точно дает о себе знать - в нашей человеческой смерти. Как, например, в легенде о Мусе. На небесах решили, что он свой срок отжил и послали за ним «псэхэх»[9]. А Муса заупрямился, уперся, повторяя «не предупреждали, не предупреждали...» Вернул­ся «псэхэх» к Богу ни с чем и доложил, что Муса упирается, не хочет идти в мир иной, ссылаясь на то, что его не предупреждали.

-А что он все еще чернявый и кучерявый, каким мы позволили ему быть ранее?- спросил Бог.

- Нет, уже лысый, а что осталось - все седое, - отвечал «псэ­хэх».

- Может, такой же белозубый?

- Нет, уже ни одного зуба...

- А может, такой же стройный?

- Нет, уже совсем согнулся...

- А какое же ему еще предупреждение нужно? - спросил Бог и велел этого педанта доставить куда надо.

После этого странного случая Бог решил сам проверить дела земные и в облике простого крестьянина явился к одному земляни­ну. Тот как раз обедал.

- Угости, хозяин, - попросил пришелец.

- А ты кто? - спросил хозяин.

- Честно признаюсь, Бог я.

- Тогда не дам тебе ничего. Если хочешь знать причину, при­смотрись к тому, что ты натворил у нас здесь, на земле. Одни удачливые, другие - нет; одни - богатые, другие всю жизнь прозябают в нищете; одни имеют всю власть, другие - никакой. Почему столько несправедливости на земле? Ведь мы, люди, в основном хотим, что­бы было все хорошо, а раз у нас не получается, значит так суждено сверху, т. е. Тобой.

Ушел Бог, сменил внешность, решил до конца испытать хозяи­на и вновь явился к нему как раз тогда, когда тот ужинал.

- Угости, хозяин, - попросил Гость.

- А ты кто?

- Я псэхэх - был ответ.

- Тебя непременно угощу. Ты очень справедливый. Перед то­бой все равны: богатые и бедные, умные и глупые... И дело свое делаешь мастерски: кого уведешь тот уж не возвращается.

- Я не думаю, что так уж здорово спорил. Он просто доказал одно, что слова Бога он переводит на свой человеческий язык. На такой язык, на котором ему выгоднее и удобнее думать, что в его бедах кто-то виноват - он так и думает. Вот что всего-навсего дока­зал человек.

А Бог сделал для себя выводы и решил: раз люди не понимают того, что он им говорит, а если понимают, то не следуют тому, что он говорит пусть каждый за себя отвечает.

- Но насчет несправедливости, богатства и бедности человек, же был прав - снова прервал Магомета тот же голос.

- Насчет несправедливости, богатства и бедности я вам одну ис­торию расскажу, - продолжил Багов. Это было на самом деле. Был я тогда еще пацаном, когда в Адыгее среди очень богатых называли в нашей стороне двух людей - Богарсукова и Бесленей-Бея. Первый был из адыгэ-гаев-армянский черкес или черкесский армян, не знаю как правильно. Короче он происходил из армавирских армян и хорошо знал, конечно, адыгский язык. У него было большое богатство. Все было на­жито умелой торговлей. В Краснодаре красивое зеленое здание на ул. Красной тоже ему принадлежало. Там были его гостиницы и магазины. Когда началась революция, он успел сбежать в Турцию.

Второй, Бесленей-Бей, был адыгским князем с примесью ногайской крови. У него были огромные стада скота, особенно много лошадей.

Случилось так, что в нашем ауле умер Умар Карданов, корми­лец большой семьи. Был он человек не богатый, но концы с конца­ми сводил. Как говорят горе одно не приходит. Вскоре после его кон­чины, сдохла одна из двух его лошадей, которых он запрягал в теле­гу, - без которой никак не мог обходиться. Аул наш понял, в каком безвыходном положении оказалась вдова, и решил ей помочь. Из­брали двух ходоков и направили к Бесленей-Бею с просьбой дать вдове одну лошадь, чтобы можно было подводой пользоваться. Бесленей-Бей выслушал пришельцев и сказал: «Если по каждому такому поводу я буду отдавать по коню у меня и стада не хватит». Отказал. Аульчане думали, что делать, и посоветовали самой вдове пойти к Богарсукову с этой просьбой. Семья его тогда жила в Майко­пе. Прибыла вдова в Майкоп, зашла в их дом. Хозяйка, жена Богар­сукова, выслушала ее внимательно и посоветовала остаться у нее дня на два, чтобы дождаться отсутствующего хозяина. За это время она свела свою гостью в их семейный магазин и позволила выбрать всю нужную для детей вдовы одежду.

Встретив и накормив супруга, хозяйка обратилась к мужу со словами:

- У меня есть гостья. Я прошу тебя ее выслушать и отнестись с вниманием к ее просьбе.

- Веди свою гостью, - отвечал Богарсуков. Он внимательно выслушал рассказ вдовы, как ее аульчане обращались к Бесленей-Бею с просьбой о том, что на одной лошади они не смогут свою землю обработать.

- Хорошо, - сказал Богарсуков, - я дам тебе не одну лошадь, а две лошади. Одну из них, ту, что понравиться больше, забери себе, а вторую пусть твои аульчане отведут Бесленей-Бею, чтобы она у него была в запасе на случай, если к нему обратится с такой просьбой какая-нибудь вдова. Чтобы он не позорился.

Магомет помолчал и потом обратился к задававшему вопросы

- Скажи мне: при чем в этой истории Бог? Он обоим этим лю­дям помогал, сделал их удачливыми в делах, богатыми. Но как по-разному они относятся и к своему богатству, и к людям. Нет! И бо­гатство, и бедность, и справедливость, и несправедливость – все творят люди. Как в том анекдоте. Помните? Спрашивают мужа, у которого очень ворчала жена:

- В конце концов можешь ты заставить ее замолчать?

- Нет, - отвечает он, - это не в моих силах. В моих силах заста­вить себя ее не слушать. В этой истории муж решил половину про­блемы, тем что не только не отвечал на ворчания жены, но и не слушал их. Если бы и жена сделала свой шаг и перестала ворчать, жизнь пошла бы по мирному пути, Теперь все зависело только от ее воли. Я давно заметил, что о Боге человек начинает вспоминать тог­да, когда боится отвечать за себя. Пора жестко спросить с человека. И ему с себя тоже.

- В чем же его главная вина? - спрашивал Магомета все тот же голос.

- Меры не знает человек. Потерял ее. Во всем и везде поте­рял. Когда видишь, как некоторые алчно обогащаются, так и хочется им крикнуть:

- На этом свете столько не нужно человеку, а на тот свет взять с собой ничего не удается - у гроба нет багажника! Великий из великих Искандер[10] когда умирал, просил чтобы его руки не прятали и разложили по сторонам: «Чтобы все видели, что ничего на тот свет не уношу – при всем своем богатсве».

В прошлом месяце я был на похоронах в соседнем Джамбечие. Совсем старенькую хоронили. Ехал и думал, что мы пожилые, вместе с родственниками будем провожать ее в последний путь. Подъехали к знакомому дому и усомнились - туда ли приехали. Вдоль улицы во всю ее длину стояли «Волги».

Возле каждой стояли холеные чиновники при галстуках и непри­нужденно беседовали. Местами слышались смех и шутки, из кабин машин музыка раздавалась. Как будто на торжественное совещание съехались. Захожу во двор и спрашиваю у родственников, что это та­кое? Оказывается у покойной старухи старший внук - важный чинов­ник в Майкопе и все эти чиновники, никогда ничего не знавшие об этой старушке, приехали засвидетельствовать свое почтение. Далее еще хлеще - время идет, уже за полдень, но никто не собирается на клад­бище. А число чужих и ненужных на этих похоронах людей все прибывает. Все женщины этого рода за домом у котлов заняты. Оказывается хаш готовят - внук заказал для краснодарских гостей, которые должны приехать. Тут я возмутился и на том языке, на котором кричал на нем­цев на войне, во всеуслышание послал и внука, и его лизоблюдов, и его начальников далеко и организовал вынос тела. Предали тело зем­ле, как полагается, вернулись в дом. Эфенди еще раз сказал слово, и мы, старики, стали расходиться. А машины продолжали подъезжать. Им то какая разница, они же не на похороны приехали, а на хаш. Спу­стились потом все эти холеные грамотеи во главе с внуком к реке и гудели до утра. Некоторые местные дураки шли домой и с восторгом говорили: «Какие похороны внук организовал бабушке. Молодец!». А я спрашиваю, какое еще худшее надругательство над памятью своей ба­бушки мог придумать сей высокопоставленный мерзавец?

Знает ли какую-нибудь меру его эгоизм? Тут говорили о водке и религии. Вот такие похороны, на которых из-за водки забывают для чего собрались и есть самое кощунственное сочетание водки и ре­лигии.

Нет, не умеют у нас уважать покойника. Возьмите, напрмер, последнюю моду - ставить памятники на могилах, возводить вокруг них железные заборы. У армян небось научились. Те вообще мраморные дворцы с колонами стали строить на могилах. Этим ничего не докажешь. Как ушедшие от нас навсегда, они все равны. А по достоинству там им воздаст Бог. А здесь у нас, живых, могилы ушедших от нас должны быть равными, скромными, но уважительными. В адыгее такое кладбище я видел только в ауле Нешукай, на семейном кладбище рода Шаззо. Всем надо у них поучиться как равно уважительно относится к своим покойникам.

Магомет призадумался и вернулся к теме о водке:

- Конечно, нельзя пить тем, кто от водки становится дураком. Но я знаю многих, кто от водки становится умнее и добрее, и такие лиш­него не пьют. Меру знают.

Недавно приехал младший внук. Уже двадцать лет ему. Спра­шиваю:

- Малыш, пьешь водку?

- Нет, дедушка, - отвечает.

Посадил его за стол, бутылку поставил и стал объяснять, что он начинает жить в обществе, где бутылка играет большую роль, что его судьба во многом зависит от того, как построит с ней отно­шение. Я знал многих, кто стал ее жертвой. Я имею в виду не просто алкоголиков. Гораздо больше от нее пострадало нормальных лю­дей, не в том месте и не в то время распускавших свои языки под влиянием водки. Бояться ее не надо, надо ее знать, чтобы дружбу строить на равных.

Внук очень удивился и сказал, что родители ему все время со­всем другое о водке говорили, только плохое. Я утешил его тем, что сейчас трудно найти родителей, правильно воспитывающих детей.

- Слушаю тебя, Магомет, и думаю - а сам ты меру знаешь? Всю ночь рюмку за рюмкой опрокидываешь? - спросил его Малич.

- У каждого своя мера, - отвечал Магомет.

- Я думаю, что Бога надо просить постоянно об одном – чтобы он не выводил нас за меру, потому что за ее пределами творятся не божьи дела, - там черти хозяйничают. Голова человеку в основном дана для того, чтобы определить свою меру. То, что я сегодня пил, -это моя мера и она уже подошла к границе, - и Магомет пустой рюм­кой стукнул о стол. Его рассуждения о мере всех настроило на за­вершение застолья.

- Кто не сказал тоста, кто хочет сказать? - обратился тамада к публике.

- Все сказали. Некоторые и не один раз - послышалось голоса Действительно, все говорили тосты, но обратив все свое вни­мание на Багова, заинтересовавшего меня колоритностью своей натуры, я эти тосты не запомнил.

- Тогда, - заявил тамада, - пора и самим отдохнуть и хозяевам дать передышку. У них днем будет много хлопот.

 

***

 

Тамада и Багов, попрощавшись со всеми, удалились. Публика стала группами расходиться. И мы с Маличем вышли во двор. Ника­кой тяжести не чувствовалось, несмотря на длительное застолье. Все выпитое, как говорится, пошло впрок. Многочисленные беседы определили умеренную скорость пития. «Действительно дело в мере», - подумал я.

Уже рассвело. Во двор вышла вся молодая компания, состо­явшая из друзей и сверстников жениха. Уже слышались звуки гар­мони и трещотки, уже хатьяко командовал кругом, уже вывели неве­сту, покрытую белым платком, - ночной пир сменялся на свадебные танцы. Свадьба меняла форму, но продолжалась.

Жениха нет и не будет на свадьбе - он ушел к одному из дру­зей. Отныне родители этого друга будут считать его своим сыном. К жене он вернется после окончания свадьбы.

Какая-то странность все же есть во всем свадебном обряде ады­гов. Жених «скрылся» на все время свадьбы, невеста накрыта с голо­вой шелком, стоит в углу. А если открывают ее лицо, она боится людям в глаза смотреть, опускает свои глаза. Как будто они, жених и невеста, что-то натворили. Рядом с радостью некий испуг. Может он оттого, что. не послушались ее родителей. Да, они не давали согласия. У нас, у адыгов, вообще родители невесты не должны давать согласие на ее брак. Почему? Конечно, эта тайна уходит в глубь веков истории и судь­бы адыгского этноса. Но есть лингвистический ключик, открывающий пока первую из семи печатей, под которыми эта тайна сокрыта. В адыгком языке слово «жених» имеет другой смысл. Соответствующее ему слово в адыгском языке происходит не от слова жениться, а от слова «искать». Кого? Нет, не невесту, не жену, а «душу - жизнь».

Русскому слову «жених», соответствует слово «псэльыхъу» со­стоящее из двух корней, «искать» и «душа» (жизнь), т. е. искатель «души, охотником за душой - жизнью»). Таким образом, родители невесты, давая согласие жениху, отдают и душу, и жизнь дочери. Очень часто девушки выходили замуж за мужчин из других аулов или племен. В последнем случае они оказывались от родительского дома на расстоянии трудно преодолимом по тем средствам пере­движения. Но и в том случае, когда девушка выходила замуж за од­носельчанина обычай до крайности ограничивал ее контакты с ро­дительским домом. Так, в течение первого года замужества эти кон­такты были запрещены, а в дальнейшем частое посещение родите­лей (исключая особые, критические ситуации) считалось признаком плохого воспитания. Суровый образ жизни определил суровые за­коны и обычаи адыгов. Моя бабушка Калия родом из аула Схащефижь (ныне а. Урупский), что под г. Армавиром вышла замуж за де­душку из аула Кунчукохабль, что в километрах семидесяти от Крас­нодара. Фактор расстояния и обычаи в результате определили лишь несколько ее контактов с родственниками за всю жизнь.

В таких условиях родители, дав согласие на брак дочери, фак­тически теряли ее. Нормальные родители на это не решаются, они бояться говорить «да» и отворачиваются. Если они будут категори­чески против, конечно они пустят в ход все свои возможности. Но чаще бывает ситуация, при которой и жених подходит и невесте пора выходить замуж, но... согласитесь, что всегда это риск. И родители от страха жмурят глаза, чтобы не видеть этого полного драматизма момента, при котором забирают «душу» дочери и ее «жизнь», и кри­чат «Нет!»... Далее тень этой драмы ложится на саму свадьбу. Же­них на все время свадьбы не только уходит из дому, но и избегает всех старших родственников. Невеста всех боится, глаз не подни­мает. Слишком большое искушение судьбы они, молодожены по­зволили себе и поэтому все участники свадьбы помогают смягчить ситуацию, обернуть ее праздником. Я думал обо всем этом идя ря­дом с Маличем, отдыхать после свадебного пира.

«Да будет вся наша вселенская охота за душами взаимно удач­на!».

- Говорю я тост - вдогонку ему.

ОПОЗДАНИЕ К ВСТРЕЧЕ

«Все и все, кого мы любим,

есть наша мука».

Бунин

 

Тимур Сахрай уже несколько дней нахо­дится в со­стоянии эйфории от до краев удовлетворенно­го автор­ского само­любия. Он давно не испытывал этого чув­ства, прида­ющего пол­ный и радо­стный смысл его творчеству, жизни и всему окружающему. Книга его расска­зов вышла год назад, однако ожидаемого резонанса не имела. Но в прошлом месяце стараниями двух его неугомон­ных поклонниц в областной библиотеке была организована презентация книги, которая очень удалась. Областное ра­дио дважды сообщало об этой презента­ции, а инсценировку одного из расска­зов передавало трижды. И дело пошло. Книгу в магазине стали покупать. Но главное было в признании: его останав­ливали на улице знакомые и коллеги, писали письма незнакомые люди – и все с признаниями и благодарностью за хорошую книгу. Но особенно много было телефонных звонков. Поэтому Сахрай не удивился даже позднему звонку очередной читательницы, хвалив­шей и благодарившей его. В таких случаях Сахрай в свою очередь благодарил по­клонниц, желал им всего хорошего, но не спрашивал ни имени, ни фамилии. На этот раз он почему-то поинтересо­вался именем читательницы. «Я – Гера, вы меня знаете», – был ответ. У Сахрая остановилось дыхание.

После некоторого молчания голос в трубке сказал: «Я та Гера, о которой вы спрашивали недавно нашего общего знакомого... Сычева». Сахрай был окон­чательно шокирован этим ответом. Не­ужели это она, самая яркая звезда его студенческих лет, при встрече с кото­рой он терял дар речи?!

«Так вы Гера Соколинская?» – изу­мился Сахрай. Женщина засмеялась мягко, как-то по-родному. От неожидан­ности Сахрай не знал, что дальше го­ворить и делать. В голове пошел круго­ворот воспоминаний. К нему добави­лись желание увидеть ее и сразу воз­никшее сомнение в целесообразности встречи. Молчание нарушил голос в трубке: «Я, наверное, вас испугала?».

«Честно говоря, да, – признался Сахрай. Это признание придало ему уверенности, и он сказал: – Нам ведь и пора встретиться». К его удивлению, женщина легко приняла предложение, а Сахрай, инстинктом чувствовавший, что не стоит сразу, завтра же встречаться, сказал: «На этой неделе у меня и ко­мандировка, и ворох дел – давайте встретимся на следующей. Я вам позвоню». Они попрощались.

Звонок Геры Соколинской сменил спокойную приятную авторскую эйфо­рию Сахрая на предельное напряже­ние. Когда-то услышать звонок и признание Геры было бы выше всякой его мечты. Не в силах совладать с собой, он оделся и, несмотря на поздний час, вышел в ночной город побродить и успокоиться.

Впервые Сахрай встретил Геру на третьем курсе политехнического инсти­тута при выходе из чертежного зала. Со второго курса главной учебной на­грузкой после занятий становились тог­да курсовые проекты с большим объе­мом чертежных и расчетных работ. Все необходимые инструменты для черче­ния и справочники для расчетов сту­дентам предоставляли в чертежном зале. После занятий многие устремлялись сюда, чтобы занять лучшие места. Но были завсегдатаи со своими постоян­ными местами. Сахрай с прошлого года бывал в чертежке систематически и ни разу не видел Геру до этого памятного дня первой встречи. На мехфаке деву­шек было мало. Все они были хоро­шенькие, миленькие. Ребята относились к ним, можно сказать, по-братски. Это значит тепло, по-дружески, но для любви они почему-то не предназнача­лись. Поэтому Сахрай не ожидал встре­тить в чертежном зале что-то такое, что могло взволновать сердце... И вдруг – она: открытое красивое лицо с правиль­ными чертами. Изумительной стройнос­ти фигура. Сахрай невольно оглянулся. Оглянулась и она, посмотрела больши­ми, умными, спокойными глазами. Че­рез несколько дней он увидел ее за работой в чертежном зале. Возле нее крутились сокурсники, предлагали услу­ги. Сахрай понял, чем отличалась Гера от всех девушек факультета, – она была красавицей среди более или менее хо­рошеньких. Но к русской красоте де­вушки природа добавила какой-то не­понятный шарм. Он проявлялся в ари­стократически изящных изгибах всего тела вплоть до пальцев рук, в голосе, грудном, переходящем в атласное со­прано с драматическим оттенком, и во всей фигуре, кроме стройности содер­жавшей пленящее и удивительное жен­ское достоинство.

Сахрай влюбился по уши. Они, уши, и начинали гореть первыми, как только он ее видел. Он вообще страдал робостью и застенчивостью. Со второго курса, четко осознав эти свои слабости, решил полностью от них из­бавиться. Успехи были явные, особен­но помогали занятия боксом. И вдруг – полный откат назад от достигнутого. Высокая порода Геры, проявлявшаяся во всем, даже в мелочах, вызывала у Сахрая чувство неполноценности. При виде нее терял дар речи, испытывал своеобразный паралич воли и ума. Тре­бовалось время, чтобы потом прийти в себя.

На каком-то этапе Тимур Сахрай понял, что надо бороться. Не за нее – он понимал, что шансов у него нет, – а со своим состоянием. Мужское само­любие подсказывало, что для этого надо сделать смелый шаг, ввязаться в бой, не страшась поражения. Он узнал ее домашний адрес, взял друга, введенно­го в курс дела, и отправился с намерени­ем сказать ей о своей любви... И после этого выкинуть ее из сердца, ибо он заведомо рассчитывал на отказ. Одна­ко, по мере того как они приближались к ее дому, овладевшая им накануне решимость таяла, предательски уступая место робости и застенчивости. Перед дверью ее квартиры он стоял уже блед­ный, с пересохшим ртом. И лишь кула­ки были по-боксерски сжаты. Дверь открыла женщина в годах. В руке ее дымилась сигарета. Она с какой-то жалос­тью посмотрела на пришельцев, сказа­ла, что Геры нет и что если есть жела­ние, то можно зайти и подождать. Сах­рай отказался ждать и в глубине души даже обрадовался тому, что ее нет дома. Он не представлял себе, как бы при­знавался ей в любви, окажись она дома. Не прийти он тоже не мог – иначе презирал бы себя. Ее отсутствие выручило: объяснения в любви с трясу­щимися губами, и потому позорного, не состоялось, а решение пересилить себя и прийти к ней было выполнено. Через несколько дней он встретил ее в кори­доре института и по ее насмешливому взгляду понял, что она «вычислила» его и знает о визите к ней. Этот ее насмешливый взгляд он воспринял как окончательный ожидавшийся отрицатель­ный ответ. Внутренние борения прекра­тились, и он даже успокоился. Он стал выполнять свои курсовые проекты дома, чтобы не ходить в чертежный зал и не встречать ее. Кроме случайных встреч в коридорах, она не могла ниг­де ему попасться, кроме чертежки, ибо училась курсом ниже.

Но однажды он наблюдал ее не­обычное поведение по отношению к себе. В актовом зале был устроен ве­чер. Организаторы решили разнообра­зить художественные номера спортив­ными. Тренер выбрал для показатель­ного боя на сцене его и Мишку Трофи­мова. Бой вызвал сильное оживление в зале, и они ушли под громкие апло­дисменты. Когда уже начались танцы и он, переодевшись, появился среди сокур­сников, невдалеке заметил Соколинскую с подругой. Она явно обращала на него внимание, в беседе с подру­гой много смеялась. У него было та­кое впечатление, что она радуется его успеху на сцене и всемерно хочет показать ему эту радость. Поче­му-то Сахрая это разозлило. К удивле­нию друзей, он бросил их и ушел с вечера. Домой он пришел с непонят­ным чувством удовлетворения. Потом понял, что взял реванш, что в свою очередь в ответ на ее насмешли­вый взгляд он не стал обращать вни­мание на проявленное ею на вечере благорасположение.

Когда Сахрай уже заканчивал ин­ститут, она дважды встречалась ему с полутяжеловесом из институтской бок­серской команды Юрием Изосимовым и оба раза, как ему казалось, бро­сала на него какой-то властный взгляд. В ее взгляде он читал вызов: дескать, не одни вы боксеры.

На завод, на котором Сахрай рабо­тал после института, год спустя прибыл по распределению Казбек Хасанов, со­курсник Геры. Он сообщил, что она выш­ла замуж за Изосимова и что они уехали работать в какой-то НИИ.

Прошли годы. Был 1974 год, когда он вдруг встретил Геру на улице. Она вела мальчика лет пяти. Она поздоро­валась, а он от неожиданности восклик­нул:

– Вы Гера Соколинская?!

– А что, уже не похожа? – ко­кетничала Соколинская. Договорились встретиться на следующий день в кафе и пообщаться. Она почему-то пришла с сестрой и зятем. Встреча получилась нервозная, натянутая и отчужденная. На следующий день он пришел к ней домой, но ему сообщили, что она уеха­ла на море, и тогда Сахрай навсегда выкинул ее из головы.

Все это он вспоминал, бродя по ули­цам города, по которым, несмотря на поздний час, с бешеной скоростью носи­лись автомобили и почти не было людей.

Теперь-то он понимал, что чувство­вал, что, выкинув тогда из головы, он оставил ее глубоко в сердце.

На следующей неделе у него действи­тельно было много дел, в числе которых и трехдневная командировка. Но через все эти дела звонок Соколинской вспоминался тепло, светло, отрадно.

Настало воскресенье, и он внутрен­не уже был готов с ней встретиться. К этому времени главный мотив встречи для него прояснился – разгадать тайну этой женщины. Тайна эта заключалась не только в ее особой внешности, какой он потом никогда не встречал, но и еще в чем-то. В чем именно, он не знал. Незаурядность была во всем – в красоте лица и фигуры, в сильном характере, в без­донных глазах... Теперь он понимал, что его впечатления от внешности и лично­сти Соколинской не были субъективны­ми, личностными. Все годы после ин­ститута, с кем бы из сокурсников он ни встречался, в разговоре обязательно упоминалась Соколинская. Она стала как бы визитной карточкой не только его студенческих лет, но и всех его сокурсников. По общему признанию, она была самой яркой звездой и потому со временем стала символом той звонкой, молодой, задорной юношеской их поры.

Точно в условленное время он подъе­хал к месту встречи. Вышел из машины и стал дожидаться на указанной ею автобусной остановке. Через несколь­ко минут перешла дорогу и подошла к площадке, на которой он стоял, невзрач­ная пожилая женщина, как ему показа­лось, даже старая. Сахрай продол­жал всматриваться в пешеходный пе­реход, на котором она должна была появиться, если бы шла из дому, адрес которого Сахрай знал от нее. Но ее все не было. Вдруг прямо над его ухом прозвучал вопрос: «Не узнаете-таки?». Он оглянулся и увидел ту пожилую женщину, которая накануне пришла на площадку автобусной остановки. Сах­рай вгляделся в ее лицо и с изумлени­ем и даже со страхом узнал в нем черты Соколинской. Пытаясь скрыть причину своего изумления, он сказал: «Вот так встреча!». Гера не только по­старела, она выглядела замученной. Ему казалось, что она из концлагеря.

«Вы знаете, когда я собралась на встречу с вами, я поймала себя на мысли, что меня не волнует, какое я сейчас произведу на вас впечатление. Конечно, я постарела. Но мне хотелось с вами встретиться и попросить извине­ния за нашу встречу, что была в 70-х годах, кажется в 1972 году. Я до сих пор чувствую за ту встречу угрызения совести. Это единственный не прощен­ный мной грех, а так я вроде выправи­ла все свои дела...». Эти слова Геры придали их разговору формаль­ный характер. Но его теперь интересо­вала не только ранее сложившаяся за­гадка ее как женщины, но и вопрос: что же с ней произошло такое, что так ее изменило? Сами по себе прожи­тые годы не могли это сделать.

Он предложил провести вечер вмес­те: «Мы можем съездить к бывшему сокурснику Казбеку Хасанову. Он выс­троил за городом шикарный особняк и живет там с семьей. Будет рад вас видеть. Нередко вас вспоминает».

Однако у Хасановых никого не ока­залось.

«Неужели мы так расстанемся? Да­вайте посидим в кафе», – сказал Сах­рай, когда они подъезжали к ее дому. Но по ее просьбе они пошли не в кафе, а к ней домой. Она жила в трехкомнат­ной квартире.

Когда они сидели на кухне за чаем, раза два заходил и рылся в холодильнике молодой человек невысокого ро­ста, лет тридцати. «Это тот самый ма­лыш, с которым вы меня видели 25 лет назад. Филипп», – представила она сына. Когда Сахрай спросил, чем за­нимается сын, по лицу Геры сначала пробежала тень, потом оно стало по­чти каменным.

Сахрай уже заметил особенность нынешней Соколинской – изменчивость ее лица. Оно действительно выглядело замученным, но временами ухо­дила эта замученность, и тогда, особен­но в улыбке, проглядывала, как солнце среди тяжелых туч, лучезарная ее про­шлая красота.

«Если с нее соскоблить наросты от невзгод, то она еще ничего», – поду­малось ему.

«Ты знаешь, – можно я буду на ты? – сын мой не радость моя, а мое горе. Мне стыдно говорить о том, чем он занимается. Он наркоман, и в этом его образ жизни. Все, что я име­ла, я потратила на борьбу за него. Ничего не получилось. Вытащить его не смогла. Но не жалею о затратах, пото­му что совесть моя чиста. Все его по­средничество в торговле позволяет ему получать лишь свою долю наркотиков. Заработков по существу у него нет, кормлю его я».

«Он довел тебя до такого состоя­ния», – подумал, но не сказал Сахрай.

Разговор о сыне позволил Сахраю поинтересоваться всей ее родней. Она с удовольствием рассказывала о своих родственниках и показывала семейные фотографии.

Сахрай возвращался домой поражен­ный всем, что он узнал.

Во-первых, по родному отцу она не Соколинская, а Бауэр. Ее родной отец, зауральский немец, был арестован в 1940 году, и потом они его никогда не видели. Соколинской она стала по от­чиму. Ее настоящее имя Гертруда. Так отец назвал дочку в честь своей мате­ри, которая скончалась до рождения внучки. Намучившись в военные годы с немецким происхождением своей доче­ри, мать Геры настояла, чтобы она в паспорте определила себе имя Гера, а не Гертруда.

«Вот откуда ее особенная красота: метисы, как правило, красивы. Русская красавица плюс красавец немец. Отсю­да и тот особый ее шарм, от которого я терял дар речи, – думал Сахрай, вспо­миная фотографию ее отца, на которой дородный немец выглядел и умным, и самоуверенным. – А до нынешнего состояния довел ее сын».

Однако Сахрай чувствовал, что пол­ной разгадки этой женщины он еще не имеет. Почему она взяла ребенка из детдома, а не родила сама? За Изосимова, о котором он спросил, за­муж она не выходила, была только дружба. Все последние годы была не замужем. О ее личной жизни разговор по суще­ству не получился. При первой встрече в их компании оказалась мо­лодая женщина, Вера, ее квартирантка, вернувшаяся с работы и зашедшая на кухню поужинать.

Ее присутствие заставляло их вести разговор в определенных границах.

Прошла еще неделя. В разговоре по телефону Сахрай уловил в ее словах нотки упрека: «Я вам даже звонила, не случи­лось ли с вами чего».

Сахрай запасся шампанским, ко­ньяком и всем прочим, необходимым для углубленной беседы, и отправился к ней.

Квартирантки и сына не было дома, и они могли говорить свободно о чем угодно. Снова вспомнили студенческие годы, что позволило задавать вопросы обо всех последующих этапах ее жиз­ни.

После института она поехала рабо­тать в НИИ на юг области. Там она встретилась со своим будущим мужем. Он после Московского энергетическо­го института прибыл туда по направле­нию. Как специалист он был одарен­ным, а физическая фактура его была отменная – высокий, плечистый. На фотографиях, которые она показыва­ла, он был с аристократической боро­дой, на красивом лице большие чер­ные глаза с поволокой. В институте у Геры была лишь одна платоническая любовь к преподавателю теоретиче­ской механики, о которой знали толь­ко ее близкие подруги. Встреча же с Олегом пробудила в ней настоящую глу­бокую женскую любовь. Вряд ли с его стороны была взаимность. Они по­женились и уехали на его родину, в Саранск. Вся его родня, имевшая свой проект семейного благополучия Олега, не приняла Геру. На определенном этапе борьба стала непосильной, уни­зительной. Он систематически из­менял ей со своей бывшей невестой, за которую ратовала родня. Самобытный и сильный характер Соколинской не отреагировать на это не мог. Любя, оставила его и уехала к родителям. Резала по живому. Здесь она пыталась заткнуть кровоточащую рану души ребенком, взятым из детдо­ма.

Тогда, в 1974 году, Сахрай и встретил ее.

На вопрос, стоило ли отказываться от своей любви, Гера ответила, что не хотела мешать его счастью.

«Вряд ли ты в этом искренна, – возразил Сахрай. – Расставание с лю­бовью равносильно самоубийству. Один социолог делит самоубийства на эгоис­тические и альтруистические. В первом случае человек мстит обществу за оби­ды и оскорбления, во втором случае он уходит из жизни во имя того, кого лю­бит. У тебя явно просматривается пер­вый вариант».

«Очень любопытная теория, – в глу­бокой задумчивости проговорила Гера. – Пожалуй, я с тобой соглашусь... Вот интересно...».

Бывший ее муж женился на своей любовнице, но через некоторое время потянулся к Гере и стал к ней приез­жать. Он останавливался у своих зна­комых, а встречались они где-нибудь в городе. Соколинской легче было общать­ся с ним на дистанции, ибо интимные, близкие отношения сделали бы эти встречи и расставания невыносимыми.

Последний раз он приезжал пятнад­цать лет назад. К месту встречи не явился. Она знала номера поезда и вагона, в котором он собирался уез­жать на следующий день. Но в том ва­гоне его не оказалось.

«Я тогда поняла, точнее, почувство­вала, что это окончательное расстава­ние, что он навсегда ушел из моей жизни. Я пошла в церковь... Не знаю почему...»

Она закрыла лицо руками и долго молчала. Когда убрала руки, глаза были полны слез.

«Вскоре по приезду он скончал­ся», – пояснила Гера свои слезы.

Сахрай возвращался домой с чув­ством человека, разгадавшего мучившую его тайну. Удивительным было то, что в глубине души он еще в институте догадывался – а теперь это подтверди­лось, – что в жизни Геры будет имен­но роковая любовь.

Прошло еще две недели после этого разговора.

Ночью, когда случилась их интимная близость и он неистовствовал от некогда не востребованной, но ныне проснувшейся страсти, она попросила пожалеть ее, потому что после Олега у нее не было мужчин. Свет от фонаря за окном освещал ее лицо. Оно было такое же молодое и обаятельное, как в те далекие студенческие годы.

После этой ночи они не могли быть долго друг без друга. Их встречи стали регулярными.

 

***

При очередном посещении Хасановых Сахрай рассказал жене Казбека Рите о своей юношеской любви к Гере и о ее красоте в те годы. Рита, прида­вая уверенность своему тону, сказала, что это и так видно, что и сейчас она красива. «Вот только морщины…» – и, призадумавшись, сказала, что не так много надо, чтобы ее омолодить. Дело в том, что Рита была превосходным врачом-косметологом. Она предложила Сахраю уговорить Геру на косметическую операцию, совершенно несложную и безбо­лезненную. Сахрай объяснил, что в ло­гике их взаимоотношений такое пред­ложение с его стороны будет выглядеть некорректно, что такой просьбой он как бы подчеркнет, что сейчас ее вне­шность ему не нравится. Тогда Рита заяви­ла, что она сама с ней поговорит «как женщина с женщиной». «Только без упоминания моего имени», – предуп­редил Сахрай.

Рита нашла повод увести Геру из-под летнего навеса, где они сидели, в дом. Там, уединившись, женщины долго общались.

На следующий день Гера, волнуясь и стесняясь, стала рассказывать о пред­ложении Риты. Сахрай с деланным удив­лением встретил ее сообщение и далее стал говорить, что Рита известный и превосходный специалист во врачебной косметике и, что будь он женщиной, то непременно согласился бы на такую операцию. Взял трубку, набрал теле­фон Риты и спросил, когда Гера могла бы прийти к ней. Рита посоветова­ла лечь на операцию не сейчас, в жар­кое время, а с наступлением октября.

В начале октября позвонила Рита и сообщила, что ждет их. Гера, уже за­бывшая о предстоящей операции, стала и сомневаться, и волноваться. «Я не знаю, что делать. Мне это совершенно не нужно. Я счастлива, когда ты ря­дом. Но когда мы бываем на людях, я замечаю, что не соответствую тебе. Ты ведь так выглядишь... и мне стыдно рядом с тобой», – при­читала она. Сахрай опять взял инициа­тиву в свои руки и отвез ее в клинику к Рите.

Пребывание в клинике длилось уже больше месяца, и наконец Гера согласилась на свидание с Сахраем. Вначале он не заметил в ней особых изменений. Он принес ей на примерку два костюма и два платья, взятые у знакомого продавца. (Еще в начале их сближения Сахрай заметил, что Гера махнула рукой не только на свою судь­бу, но и на свою внешность и на свою одежду. Все ее платья были невзрач­ными. Он искал повода обновить ее гардероб.) Гера хотела знать мнение Риты о нарядах и попросила их оста­вить.

Женщины, сговорившись, еще месяц не общались с Сахраем. Наконец Рита позвонила и сказала, что он может заб­рать Геру, но только в ее присутствии. Сах­рай, до сих пор относившийся ко всей этой исто

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: