По ком должны звонить колокола

Есть серьезные философские концепции о том, что настоящее - лишь связующее звено между прошлым и будущим. О том, что есть миг между прошлым и будущим, и что он называется «жизнь», поется и в известной песне.

«Мертвый хватает живого», - говорят тогда, когда с помощью прошлого, - мертвого - разрушают настоящее, живое.

Уже несколько лет в нашей стране таким методом рушится все и вся. Злоупотребление историей в нашей стране в целях полити­ческих и других спекуляций беспрецедентно по своей безответствен­ности и безнаказанности. Сама по себе эта проблема - одна из са­мых актуальных среди современных идеологических проблем и как таковая требует особого разговора.

А мой разговор – по конкретному поводу, по поводу - статьи историка-краеведа В. Соловьева, в «Кубанских новостях» за 28 ап­реля 1995 года. Статья эта по духу и по «букве» написана с откро­венно великодержавных позиций.

Об этом наглядно свидетельствуют и заголовок статьи, ее под­заголовки: «Подвиг пограничников черномории», «Были кунаки-ста­ли абреки» (это про адыгов, конечно). «Спите, герои, Родина помнит вас».

Жирным шрифтом выделена в статье только одна фраза «Ка­заки, - закричал Тиховский, - коли нехристей». Очевидно, это са­мый главный акцент статьи. Иначе с чего бы ее одну выделять? Если вспомнить, что неподалеку чеченская трагедия, то надо отметить, что автор по-своему на нее реагирует. Адыги называются в статье только разбойниками.

Коротко напомним читателю событие, по поводу которого на­писана статья В. Соловьева. Россия, исходя из своих государствен­ных и имперских интересов, с 18 века создает на Северном Кавказе Кавказскую и Черноморскую кордонные линии. Эти линии обозна­чали и укрепляли государственные границы России в непосредствен­ной близости от мест проживания адыгов, на некоторых участках проходя и через их земли. Зимой 1810 года (18 января) шапсугская конница, перейдя по льду реку Кубань, напала на казачий пикет меж­ду Славянским и Ольгинским кордонами. В схватке погибли все ка­заки-пограничники двух кордонов, а нападавшие угнали в плен око­ло трех десятков жителей. С 1991 года решением правления Кубанской Рады восстановлена церемония памяти первых пограничников-казаков под наименованием «Тиховские поминовения». Каждую вес­ну казаки проводят у братской могилы церемонии памяти в хуторе Тиховском. Церемония памяти весной 1995 года и явилась поводом для статьи В. Соловьева.

Я признаю: то, что произошло в январе 1810 года между Оль­гинским и Славянскими редутами, есть трагедия. Мы должны по­мнить такие трагедии и чтить память жертв. Однако вспоминать надо эту трагедию иначе и тогда из этих воспоминаний делать другие выводы, чем те, которые и в тексте, и в подтексте предлагает статья В. Соловьева.

И еще одно замечание. Можно было бы умолчать и не обра­щать внимания на эту статью, учитывая, что ее автор - убеленный сединами человек. В наше тяжелое время не мало других неотлож­ных дел, а все Геростраты, которые пишут националистические ста­тьи, как раз и рассчитывают на сенсации и скандалы. Людям все это надоело. Однако уж слишком последователен и настырен автор в своем великодержавном рвении. В 1993 году в Тамани проходила научная конференция по истории казачества, на которую был при­глашен и я. На этой конференции В. Соловьев сделал сообщение, вся научная премудрость которого заключалась в следующем: Су­воров здесь, на Кубани, строил пограничные укрепления, следова­тельно, занимался важным государственным делом, а разбойники-черкесы из-за Кубани ему мешали своими набегами. Я не стал вни­кать в научное содержание (которого не было) этого сообщения, а указал на оскорбительные выражения, допущенные им. Все участ­ники конференции меня поддержали, его же ни один не поддержал.

Вскоре после этого, выступая в Доме офицеров при многочис­ленной аудитории, В. Соловьев стал утверждать, что я, Хагуров, профессор М. Керашев и ныне покойный профессор М. Хутыз в на­уке халтурим, ничего не понимаем. Очевидно, этот вывод был сде­лан на основании того, что мы ничего не пишем о Кавказской и Чер­номорской кордонных линиях, на которых, судя по публикациям, сам он зациклился. Иначе с какой стати историку-краеведу давать такие оценки докторам экономики, социологии и права. Присутствовавшие на том собрании в Доме офицеров наши русские друзья дали ему отпор, ибо никого из нас, критикуемых, там не было. Этот беспар­донный выпад, кроме как ненавистью к адыгам, объяснить невоз­можно.

Еще в советское время, в 1990 году, В. Соловьев загорелся идеей создания памятника А. Суворову в центре Краснодара. Для осуществления этой идеи была организована телевизионная пере­дача, на которую было приглашено около десяти генералов и пол­ковников... и два адыга - я и профессор М. Керашев. Развернувшаяся на передаче дискуссия была не в пользу «соколов», один из кото­рых стал заливаться соловьем о том, что А. Суворов на Кавказе занимался чуть ли не миссионерской деятельностью. Передачу в записи неоднократно просматривало и городское, и краевое началь­ство и, в конце концов, решило в эфир не давать. Как видим, и тема­тика, и методика нашего краеведа сохраняют явную устойчивость и пора на нее отреагировать.

Вернемся к описываемой в статье трагедии. Чтобы лучше по­нять ее, мы предлагаем читателю не следовать краеведу-историку В. Соловьеву и не сидеть постоянно на одной стороне Черноморс­кой кордонной линии. Ведь сейчас - конец двадцатого века, и пора над такими линиями подняться. О том, что вскоре происходило на другой стороне этой линии, пишут свидетели тех лет. Ниже я приво­жу их показания не для того, чтобы продолжать дело В. Соловьева, а, наоборот, чтобы показать его бесперспективность. Занимаясь такого рода патриотизмом, можно завести отношения народов в ту­пик, т. е. в конфликт со всеми последствиями. К тому же некоторые люди плохо знают историю, которую пытается вспомнить В. Соло­вьев. Эти свидетельства и для них будут полезны.

Поняв, что черкесский народ будет до последней капли крови защищать свою землю, царское правительство решило его искоре­нить, для чего специальным полкам было дано задание уничтожать всю инфраструктуру черкесских хозяйств - сжигать дома, сады, по­севы. Вот как это делалось: «10 марта, с рассветом, отряд потянул­ся вверх по Туапсе. Начался поход в нагорную полосу... 11-го числа отряд повернул в продольные долины. Он разделен был на две ко­лонны... правая поднялась на Алипсе, спустились потом в Пшинахо и вытянулась в ущелье Пшияхо. Эта колонна дорогою выжгла много аулов. Жители, видя, что и здесь негде укрыться, потянулись с се­мьями к берегу моря... 12 марта отряд спустился на реку Ашше. В этот день уничтожено более ста аулов». Это писал не какой-то исто­рик, показания которого можно оспорить, а участник этой экспеди­ции Духовский С. в официальном органе «Военный сборник» в № 11 за 1864 год. Задумайся читатель: сто аулов за один день. Может, и нам, адыгам, следуя примеру господина В. Соловьева, написать сто статей об этих ста аулах, подробно расписывая, как горели старики и дети в этом пожарище? А вот показания другого офицера Пшехского отряда Дроздова И., участвовавшего в уничтожении адыгов. В «Кавказском сборнике» выходившем в Тифлисе, в номере 2 за 1877 году он написал о том, что увидел его отряд, когда перевалился че­рез Кавказский хребет и остановился при впадении речки Чилипсе в реку Туапсе. А увидел отряд то, что происходило с теми, кто уцелел от пожаров, о которых писал Духовский. «Поразительное зрелище представилось глазам нашим по пути: разбросанные трупы детей, женщин, стариков, растерзанные, полусъеденные собаками; измож­денные голодом и болезнями переселенцы, едва поднимавшие ноги от слабости, падавшие от изнеможения и еще заживо делавшиеся добычею голодных собак.

Такое бедствие и в таких размерах редко постигало человече­ство; но только ужасом и можно было подействовать на воинствен­ных дикарей и выгнать их из неприступных горных трущоб».

Царский офицер мог, конечно, себе позволить вольности в язы­ке, называя «воинственными дикарями» людей, до последнего вздо­ха защищавших родную землю. У всех народов во все времена та­ких людей уважали и называли героями и патриотами.

Завоевателей же называли агрессорами и разбойниками. Од­нако царский офицер, путая понятия, далее пишет, что в следую­щем, 1865 году, его отряд разгромил в Хакучах «последний разбой­ничий притон». Через несколько строк, правда, Дроздов И. пишет: «Чувствуешь невольное уважение к неприятелю, который, при сво­ей относительной малочисленности, мог столько десятков лет бо­роться с исполином и умереть без единого звука жалобы».

Господин В. Соловьев в своей статье тоже называет черкесов разбойниками, но, в отличие от царского офицера, никакого уваже­ния к ним не проявляет. Оказывается, все беды казаков не оттого, что царское правительство проводило политику экспансии, а оттого, что «черкесам мирная жизнь не по душе». Это подсказал В. Соловь­еву Ф. Щербина. И под этим углом зрения писатель-историк, при­званный по профессии быть гуманистом, описывает трагедию, про­изошедшую между Славянским и Ольгинским кордонами в январе 1810 года. Если свой исторический кругозор ограничивать Черно­морской кордонной линией, конечно, можно не только тогда, но и сейчас видеть на левом берегу Кубани одних разбойников. Для того, чтобы представить еще раз эти события неоднолинейно, а хотя бы с двух сторон, приведу свидетельства еще одного очевидца, на этот раз царского дипломата тех далеких лет, Берже А. П., представлен­ные им в «Русской старине» за 1881 /т. 33 №2/ на страницах 362-363.

Берже А. П. после окончания кавказской войны отправился в Грецию, а оттуда в Италию. Осенью 1864 года он возвращался об­ратно через города Болгарии и Турции. Везде он видел бедственное положение, в котором находились черкесы-переселенцы. «Однако, - пишет он, - никогда не забуду я того подавляющего впечатления, какое произвели на меня горцы в Новороссийской бухте, где их со­бралось на берегу около 17000 человек. Позднее ненастное и хо­лодное время года, почти совершенное отсутствие средств к суще­ствованию и свирепствовавшая между ними эпидемия тифа и оспы делали положение их отчаянными. И действительно, чье сердце не содрогнулось бы при виде, например, молодой черкешенки в руби­щах, лежащей на сырой почве, под открытым небом, с двумя ма­лютками, из которых один в предсмертных судорогах боролся со смертью, в то время как другой искал утоления голода у груди окоче­невшего трупа матери. А подобных сцен встречалось немало».

Может, хватит? Я ведь могу и продолжить. Например, привес­ти пример свидетельства французских (т. е. независимых) авторов, писавших о том, сколько сот человек умирало только за одни сутки среди тех черкесов, которые сухопутным путем пытались добрать­ся до Турции. Исторических свидетельств геноцида людей, для ко­торых, кроме слова «разбойники», иные авторы не находят выра­жений, сохранилось много.

Возвращаясь к воспоминаниям Берже А. П., хочу обратить вни­мание на то, что все же его сердце, как и сердце Соловьева В., не содрогнулось, хотя он к этому призывал. Это следует из того, что через несколько строк причину трагедии дипломат объясняет «ре­лигиозным фанатизмом» горцев и, опять-таки также, как и В. Соло­вьев, полностью оправдывает Александра II.

Но и во времена Александра II в России были люди, мудрым оком видевшие суть происходивших на Кавказе событий. Так, читая повесть «Хаджи-Мурат» Льва Толстого, не трудно выделить некото­рые социокоды, некоторые генетические элементы социально-психологического характера, давшие ядовитые всходы в наши 90-е годы на Кавказе. Вот эпизод из «Хаджи-Мурата»: «Донской казак выдвинулся из остальных и подъехал. Казак был в обыкновенной дон­ской форме, в сапогах, шинели и с переметными сумами за седлом.

- Ну, достань-ка штуку, - сказал Каменев, слезая с лошади.

Казак же слез с лошади и достал из переметной сумы мешок с чем-то. Каменев взял из рук казака мешок и запустил в него руку.

- Так показать вам новость? Вы не испугаетесь? – обратился он к Марье Дмитриевне.

- Чего же бояться, - сказала Марья Дмитриевна.

- Вот она, - сказал Каменев, доставая человеческую голову и выставляя ее на свет месяца. - Узнаете?

Бутлер не мог отвести глаз от страшной головы. Это была голова того самого Хаджи-Мурата, с которым он так недавно проводил вечера в таких дружеских беседах.

- Как же это? Кто его убил? Где? - спросил он.

- Удрать хотел, поймали, - сказал Каменев и отдал голову ка­заку».

Вернемся к статье В. Соловьева, в которой только казаки пред­ставлены и жертвами, и героями.

Автор свой гнев, который следовало бы проявлять, по боль­шому счету не туда направляет. Казаков ведь истребили не черке­сы. Эти два воинственных народа, эти рыцари 19 века могли дру­жить и жить мирно. Но ни жить вместе, ни дружить им было не суж­дено. Лучшая и большая часть и тех и других погибла. Не от руки друг друга они погибали - их губили другие враги. Расказачивание началось не черкесами до революции 1917 года, и затем было про­должено тоже не черкесами. А сцены, подобные описанным в ста­тье г. Соловьева, происходили потому, что казаков и черкесов пра­вители натравливали друг на друга. Он сам пишет не о мирных по­селениях, а о кордонных линиях, роте егерей в селении, о войско­вом полковнике, который ставил задачу хорунжему, и т. д.

Из всего этого следует, что уже шла война против «разбойни­ков». А у войны, подлой, свои законы. Если винить кого-то за ее последствия, то надо, в первую очередь, того, кто затеял ее.

Что касается черкесов, то, кроме царского правительства, вер­шителем их судьбы была Турция. Она провоцировала на религиоз­ной почве непримиримость черкесов-адыгов в борьбе с Россией. Когда эта борьба оказалась бесперспективной и черкесы попроси­лись в «страну веры», Турция отвела им зоны резервации. Сейчас в России проживает около 120 тыс. адыгов. Более двух миллионов их проживает на Ближнем Востоке, в основном в Турции. Здесь они вынуждены носить турецкие имена и называться турками. Не уди­вительно, что там нет ни адыгских писателей, ни адыгских компози­торов и поэтов. Турецкие адыги тянутся к адыгской культуре, сохра­ненной среди оставшихся здесь 120 тысяч адыгов. Абсолютное боль­шинство адыгов проживает не на родине не по вине казаков.

В разыгравшейся трагедии не было героев. Поймите же Вы это, господин Соловьев, - и казаки и черкесы оказались жертвами той политики, для которой народы есть лишь средство достижения цели. Напрасно Вы напрягаете свой патриотизм и выделяете в ста­тье подзаголовок: «Спите, герои, Родина помнит вас». Родина, ко­нечно, помнит эту трагедию, но как трагедию всех своих детей, независимо от национальности. Родина - наша Мать, а для Матери все дети равны. Ее колокола звонят по всем погибшим ее детям.

На Кавказе ритуал посвящения в кровное родство состоит в том, что на пальцах рук делают ранки и, соединяя их, смешивают – кровь побратимов.

Хочу закончить напоминанием о том, что земля наша кубанс­кая обильно полита и черкесской, и казачьей кровью. Этой крови так много пролито, что ее потоки смешались много раз и сделали нас кровными братьями. Мне кажется, что это основной урок, который мы должны извлечь из истории наших народов.

Только такой урок нам правильно подскажет, что делать даль­ше. В том числе - как вспомнить трагические страницы нашей исто­рии.

 

(Опубликовано в «Адыгэ Макъ», 1997 г.)

ЧИСТЫЙ РОДНИК НАДЕЖДЫ

Мне казалось, что логичнее всего было бы завершить свой сбор­ник рассуждениями об Абсурде. Мы ведь уже много лет у себя в стра­не наблюдаем абсурдную логику развития событий во всех сферах нашей жизни. Поэтому само по себе обращение к Абсурду в заключе­нии должно было, на мой взгляд, позволить мне выполнить чуть ли не граждаско-патриотические функции. Так я думал, пока на глаза мне не попался сборник Кушу Нальбия «Свет в начале пути»[12]. Сразу надо объяснить читателю, что речь идет о работах очень молодого автора. Он учился в 10-11-х кассах, когда писал свои... - нет, не сочи­нения, а эссе, рецензии, философские новеллы, - короче говоря, зат­рудняюсь точно определить жанр, в который облекал свои рассужде­ния старшеклассник одной из майкопских школ Нальбий Кушу.

Не он, а те, кто заметили и поддержали его талант, принимали решение об издании сборника, они же дали ему название «Свет в начале пути».

Очень молодой человек рассуждает о творениях классиков оте­чественной литературы и современных авторов. Первый вывод, ко­торый напрашивается, что он готовился в литературный институт или на литфак какого-нибудь университета. Оказывается - нет, сейчас он успешно учится в Российской экономической академии имени Плеха­нова в Москве. Это обстоятельство особо привлекло моё внимание. Так тонко рассуждать о литературных героях, так глубоко анализиро­вать замысел автора, не входящего в школьную программу, не соби­раясь стать литератором?! Согласитесь, это встретить ныне можно очень редко. К стыду своему, я впервые узнал о произведениях та­лантливого писателя Юрия Буйды из сборника Нальбйя Кушу.

Круг интересов старшеклассника оказался широким. Это и Бу­нин, и Куприн, И Чехов, и Хлебников, и Шукшин, и Л. Петрушевская, и... Согласитесь, что к этим авторам обращаются не для того, чтобы получить пятёрку по сочинению на выпускном экзамене. Половина из них в программу не входит, а половина, за исключением Чехова, имеет мало шансов быть темой выпускных сочинений. Меня, как социолога, заинтересовал вопрос: какие стимулы, мотивы побужда­ли Нальбйя к размышлениям над работами этих авторов? Я убе­дился, что никаких внешних стимулов не было, а были сугубо внут ренние, духовные мотивы. Юноша проявлял себя, своё отношение к миру, к людям. Изъявление своего «я» - так я понял его мотивы

Чем дальше я вчитывался в его рассуждения, тем больше убеждался, что я наткнулся на золотую жилку, на чистый родник, на. не могу назвать однозначно то, что мы так редко сейчас встречаем в молодых людях. Не хочу утверждать, что среди них нет честных чистых душ. Несмотря на остервеневшие старания массовой суб­культуры, они есть и их не мало. Но в парне, рассуждения которого я читал, было ещё что-то. Вот послушайте: «К высокому стреми­лась и тётя Злоба. Она тоже хотела надеть белое свадебное пла­тье, платье - цвета радости, оказавшегося цветом смерти. Ей тоже хотелось вырваться из вечных оков своей пустой жизни. И смерть сына ещё раз напомнила ей о том, что она доживает свои после­дние дни, которые, как и эта недокрашенная стена, пугающе белеют в её глазах». Это о героях рассказа Ю. Бунды «Чарли Чаплин», не­симпатичных, забитых жизненными невзгодами, опустившихся до алкоголизма и озлобившихся. Но как тепло о них пишет, как понима­ет их судьбу и как сопереживает этот ещё школьник!

Внутренняя чистота автора столь светла потому, что сращена с добротой. Его рецензии и эссе свидетельствуют о богатом внут­реннем мире и, вне сомнения, о внутренней культуре.

Я часто общаюсь со студентами высших и средних учебных заведений и при этом сплошь и рядом наблюдаю, как по ним «про­шлась» школа или семья, оставив всевозможные комплексы и штам­пы в душах и сознании. Что касается знаний, сейчас лучше об этом не говорить.

Откуда же такая внутренняя свобода и внутренняя культура, пронизывающая все рассуждения Нальбия Кушу? Наверное, от учи­телей и, без сомнения, от семьи. Мальчик рос, конечно, в прекрас­ной семье, с добрыми, высоко культурными родителями, причаст­ными к творчеству. Сплошь и рядом это проявляется в самих его сочинениях и рецензиях вместе с любовью и благодарностью к ро­дителям. Рецензия на вышеназванный рассказ Ю. Буйды заканчи­вается такими словами: «Так давайте не будем молчать, давайте думать не только о себе, давайте всерьёз оглянемся...

... быть благодарными, хотя бы своим родителям, «соучаство­вать» в их жизни - наш долг. И тогда, наверное, наши дети не будут присылать нам лишь изредка письма с пожеланием «успехов в тру­де и счастья в личной жизни». И тогда, может быть, тетя Злоба наденет белое платье, Петр Федорович докрасит стену...».

В рассказе «Мой город» он пишет: «Мне повезло - у меня пре­красные родители, сестра и прекрасный город».

В духовном мире юноши доброта соседствует с любовью. Здесь не могу себе отказать в одном отступлении от темы. Мне представ­ляется это одним из самых ярких особенностей российского, под­черкиваю - российского, а не только русского, менталитета - высту­пает любовь. Лучше всех это показал и доказал Лев Толстой. Вот очень характерное переживание его героев, - в данном случае ма­ленького: «Я затих и думал: я люблю няню, няня любит меня, а я люблю Митеньку, а Митенька любит меня и няню. А няню любит Тарас, а я люблю Тараса, и Митенька любит. А Тарас любит меня и няню. А мама любит меня и няню, а няня любит маму, и меня, и папу, и все любят, и всем хорошо». Да, это состояние детской души, но разве не в детстве закладываются все параметры взрослой души. Я почему-то уверен, что юноша,, рассуждения которого рассмат­риваю в данной статье, в детстве занимался такой милой «арифме­тикой» любви. Поэтому любовь в разных её проявлениях занимает много места в его размышлениях о литературных героях, о людях и о себе. В эссе «Твои небесные черты» сразу обращаешь внимание на эпиграф из Бунина: «Каждый раз, влюбляясь, я был близок, к самоубийству». Юноша искренне стремится разобраться в любви, как она представлена в двух шедеврах нашей классики: у Бунина в рассказе «Митина любовь» и у Куприна в «Гранатовом браслете». Размышления над трагическим финалом любви двух литературных героев юноша заканчивает так: «... все же останусь при своем пони­мании: любовь для меня - это жизнь...». Конечно, можно поспорить с ходом его рассуждений, можно доказать, что в трагической любви двух героев авторы хотели отразить и некоторые особенности рус­ского характера, и драму глубокой всепоглощающей любви, но... но есть вопросы, по которым должны быть разные мнения у разных поколений. По возрасту я в три раза старше Нальбия и потому нахо­жу в его суждениях и выводах места, с которыми не согласен. Так я мог бы не согласиться и с тем, как он отождествляет свободу и сча­стье в рецензии на «Луны» Л. Петрушевской. Я бы стал доказывать, что свобода не однолинейно (и не прямолинейно) связана со счас­тьем, что свобода вещь демоническая и т. д. Но зачем? Есть ценно­сти и увлечения молодости, которые нельзя у неё оспаривать, ибо они принадлежат ей по естественному праву. Более того, отсутствие этих ценностей и увлечений можно рассматривать признаком соци­альной болезни молодежи. Кроме того, классика тем и ценна, что каждый раз может быть заново осмысленна.

Читаю очередные размышления о рассказе Бунина «Улетели журавли» и поражаюсь умению юноши-школьника так сопереживать чувствам героя, так чувствовать экспрессию рассказа. Он правильно подмечает, что этот рассказ Бунина напоминает стихотворение в прозе. Я бы сказал: он и есть стихи творение в прозе. Но если стро­го говорить, у стихотворения нет содержания. Как можно передать содержание «Белеет парус одинокий» М. Лермонтова или «Как хо­роши, как свежи были розы» И. Тургенева? Но можно попытаться передать поэзию и музыку слов, представленных в стихотворении сюжетов... С этой не простой задачей может справиться лишь тот, кто имеет тонкую душу, соответствующую культуру чувств и умение владеть языком. Наличие всех этих предпосылок позволили Нальбию так передать сюжет и напряжение бунинского рассказа, что он в пе­реложении юноши производит почти то же впечатление, что и сам рассказ. «Мысль о краткости жизни, которую нужно ценить, и на­слаждаться каждым днем, не отпуская «журавлей» от себя далеко, нашла совершенную в своей лаконичности форму», - заключает он в своей рецензии.

Что бы я дальше не говорил о сборничке Нальбия Кушу, - все будет только в положительных и восхитительных тонах потому, что, не скрываю этого, заочно его полюбил за его молодость, за чистоту души, за его надежды... И за те надежды, которые он вселяет в нас, в старшее поколение.

В последней статье этого сборника я писал об Абсурде как феномене нашей отечественной культуры. По существу наша стра­на оккупирована чужой культурой. Наша отечественная культура находится в угнетенном состоянии. Местами она высохла от того, что перекрыты притоки в нее свежих сил и талантов, местами она загажена отходами зарубежной субкультуры. Некогда ее полновод­ное течение прекратилось. Однако души таких молодых людей, как Нальбий Кушу, являют собой источники, чистые родники культуры. Сливаясь в один поток, я надеюсь, они выметут все отходы и обес­печат полноводное движение и развитие нашей культуры. Так что «ещё не вечер» - виден свет в конце тоннеля, так угнетавшего нас. Абсурд нас не одолеет, он будет преодолен. И хочу благословить свой сборник словами, взятыми из рецензии Нальбия «Улетели жу­равли», и назвать его «Жизнь коротка, как журавлиный крик».

АБСУРД

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: