Точнее - окончание сказки.

 

Все персонажи в этой древней китайской сказке нам знакомы, кроме Куя. Его я и представляю вначале.

Куй - одноногое мифическое существо тёмно-голубого цвета, похожее на безрого быка. Его рёв звучал как гром.

А теперь сказка.

Куй восхищался Сороконожкой; Сороконожка восхищалась Змеей; Змея восхищалась Ветром; Ветер восхищался Глазом, а Глаз восхищался Сердцем.

Куй, обращаясь к Сороконожке, сказал: «Я подпрыгиваю на одной ноге и так передвигаюсь. В мире нет ничего более простого, чем я. А тебе приходится сейчас использовать десять тысяч ног, разве это не обременительно?».

«Нет, это не так, - ответила Сороконожка. Я двигаюсь при по­мощи моего естественного устройства и не знаю, почему это так».

Сороконожка, обращаясь к Змее, сказала: «Я передвигаюсь при помощи множества ног, однако не достигаю твоей скорости, хотя у тебя нет ног. Почему?».

«Мною двигает естественное устройство, - ответила Змея, -разве можно это изменить?».

Змея, обращаясь к Ветру, сказала: «Я передвигаюсь, двигая хребтом и рёбрами, так как обладаю телесной формой. Ты же с воем поднимаешься в Северном океане и с воем переносишься на Юж­ный океан, хотя лишён тела. Как же это происходит?».

Ветер сказал: «Да, это так. Я поднимаюсь с воем в Северном океане и переношусь на Южный океан, однако если кто-либо тронет меня пальцем, то победит меня; если станет топтать ногами, то тоже меня одолеет. Хотя это и так, но ведь только я один могу ломать большие деревья и разрушать большие дома. Поэтому я использую множество маленьких непобед и превращаю их в большую побе­ду».

В семнадцатой главе, называемой «Осенний разлив», мудрой древнекитайской книги «Чжуан-Цзы», откуда взят этот миф, на этом прерывается беседа. Далее, в повествование включаются другие сюжеты.

Вне беседы остались Глаз и Сердце. С позиции философии Дао, представленной в этой книге, понять незавершенность беседы можно. Читателю предлагается самому домыслить беседу Глаза и Сердца, которые по форме еще проще, а по содержанию ещё глуб­же должны идти к истине. Ведь по философии этой книги, Дао, кото­рое может быть выражено словами, не есть постоянное Дао. Имя, которое может быть названо, не есть постоянное имя.

Но мы дети другой культуры, и нам всегда хочется истину обо­значить словами. Поэтому и я не могу удержаться от соблазна пред­ставить продолжение беседы.

Глаз и Сердце наиболее интересные герои этой сказки. Про­должение сказки могло быть таким.

Ветер, обращаясь к Глазу, сказал: «Я бываю везде, на всех морях и континентах. Поэтому мне всё известно. Ни один дом, как бы он ни закрывался, не может от меня скрыть свои тайны - я про­никаю в любую щель. Я знаю каждую щель потому, что могу обнять ее со всех сторон. Однако ты хотя не всё видишь, и не везде быва­ешь, знаешь больше меня. Почему?».

«Я связан естественным образом с Мозгом, - ответил Глаз, -передаю ему все образы, и он раскрывает их смысл. Таково наше естественное устройство».

Глаз, обращаясь к сердцу, сказал: «Мы с мозгом должны много трудиться, чтобы дойти до какой-нибудь Истины и не впасть в ошиб­ку. И нет у нас покоя, но много сомнений. А ты можешь постичь Ис­тину мгновенно и без сомнений. Почему?».

«Ваши мысли, - ответило Сердце, - подобны плывущим по небу облакам. Они приходят и уходят. Поэтому все чем-то похожи на Ве­тер. У вас нет покоя, потому что вы живете только с этими облаками - мыслями. Я же смотрю не на облака, а на бескрайнюю голубизну неба, что за облаками, и сливаюсь с ним. Моё спокойствие от того, что в этом слиянии я полностью нахожу себя».

 

Нотабене: Глаз, Мозг и Сердце находятся в разных местах че­ловеческого тела. Что они хотят этим подчеркнуть - свою самостоя­тельность или Гармонию? А может и то и другое. Ибо Гармония пред­полагает согласованность различных частей.

ЧАСТЬ II

РЕФОРМА. КУЛЬТУРА. ЧЕЛОВЕК,

Из публицистики 1990-2000-х годов.

 

НАШ УЧИТЕЛЬ ЕВГЕНИЙ КОГАН

Наша жизнь - своего рода тканый ковер, в котором все нити переплетены и взаимозависимы, и связь эта рисует узоры ковра жизни. И в большой философии, и в повседневной жизни важно помнить: если мы потянем одну нить ковра, то она обозначит бороз­дку по всей непрерывной ее длине из прошлого через настоящее - в будущее.

И еще - об энергетике этой переплетенной социальной мате­рии. Наверное, человеческая культура питается каким-то Огнем, кото­рый у разных народов в разное время называется то Дао, то Праной, то Законом... Последнее определение - Пассионарность - дал ему Лев Николаевич Гумилев, оригинальный мыслитель и человек с тяжелой лагерной судьбой.

Первый и верный признак наличия такого Огня в человеке в том, что встречи с ним, как правило, бывают судьбоносными. О та­ком человеке и пойдет речь.

В 50-х и 60-х годах в Краснодаре среди благополучных и неблагополучных подростков и юношей одной из самых популяр­ных была личность тренера по боксу Евгения Когана - человека, в котором горел и горит сильный и чистый огонь.

Я стал тренироваться у Евгения Давыдовича еще в 9 классе и расстался с ним после окончания сельскохозяйственного института в 1959 году. Я и мои друзья были во втором, а может, и в третьем эшелоне краснодарских боксеров 50-х годов. Однако тогда и этого было немало. Краснодарская школа бокса была сильнейшей в стра­не. Здесь выросли такие суперзвезды, как один из первых в после­военное время олимпийский медалист Ю. Лагетко и первый чемпи­он Европы среди тяжеловесов А. Изосимов. В первом эшелоне боксеров были Кийко, Болоховец, Шаевич, Северин...

Но не о боксерском мастерстве моя речь, а о другом, более важном - об Учителе.

Однако вначале снова об Огне, о том, как он передается эста­фетой от одной души к другой. Три эпизода из моих встреч с людьми я вспоминаю по этому поводу.

В 1960 году я работал механиком в автохозяйстве, которое на­ходилось в глухом хуторе Шевченко Теучежского района Адыгеи. Зимой было не так много работы, зато много свободного времени. Директор школы в ауле Габукай, что в девяти километрах от хутора Швченко, от моих друзей узнав, что я в студенческие годы занимался боксом, пригласил меня тренировать своих старшеклассников. Это приглашение меня удивило тем, что исходило не от мужчины. а от женщины. Конечно, простая женщина не приглашала бы учить учеников «драться». Но я потом понял, кто мне это предложение делал. Это был прежде всего учитель от Бога, а потом уже директор, Марет Алиевна Тлехурай. Я не могу не сказать пару слов о ней, потому, что мой очеркпосвящен Учителю. Если кто-то беззаветно, всю себя посвятил сельской школе, то это Марет Алиевна. Ради школы, она не обзавелась семьей – ее семьей была школа: она захватила всю ее жизнь. Такой ее знают не только в теучежском районе, но и во всей Адыгее.

Я понимал роль бокса в возмужании подростка, потому что сам прошел через это. Но почему она это понимала? Тогда я не имел ответа на этот вопрос, но теперь мне ясно: потому, что она как подлинный педагог, понимала не только логикой, но и интуицией, что полезно и что нужно для блага ребят.

Будут конкурсы, будут презентации победителей, но таких учителей уже не будет. Птому не будет и школ таких, какие были. Много бед и невзгод определила судьба моему поколению, но были дарованы и блага тоже. Великим благом нашим была школа. Теперб это ясно всем, кто учился в тех школах.

Три месяца я ездил в аул габукай. Школа была старая, спортзала не было. Из одного са­мого большого класса мы выносили парты в коридор и превращали его в спортивный зал. Когда настала весна - время техосмотра в гараже - свободного времени уже не было, и я перестал трениро­вать ребят. Потом меня назначили главным инженером -дел стало невпроворот. Потом уехал в Краснодар. Потом, стремясь осмыслить извечное расхождение «сухой» теории и вечно зеленеющего древа жизни, сменил профессию инженера-механика на философа...

И вот прошло девять лет. В 1969 году я, возвращаясь из Моск­вы на перекладных, в Ростовском аэропорту ждал свой самолет. В Москве провел месяц, обсудил кандидатскую диссертацию, и, сами понимаете, денег было почти ничего. Захотелось поесть, но хвата­ло лишь на чай, который я и заказал в ресторане, чтобы пить его с шармом. Вдруг официантка стала мне на стол приносить такие яст­ва, от которых слюнки потекли. Плюс коньяк, плюс еще многое... Однако к моему столу никто не подсаживался. А официантка попа­лась с юмором, видимо, понимала мое финансовое положение и стала без пояснений предлагать мне все это есть. Я испугался, стал оправдываться, что кроме чая ничего не хочу. Наконец она поясни­ла, что меня угощают. Я оглядел весь ресторан. Не было ни одного лица кавказской национальности, которое могло бы по кавказским обычаям так меня угощать. И тут к столу подошел стройный парень и спросил, узнаю ли я его. Нет, не узнавал. Он представился и на­помнил, что я у них в девятом классе вел секцию бокса в ауле Габу­кай. Оказалось, этот парень после окончания школы жил и работал в Майкопе и все это время занимался боксом. Теперь он мастер спорта и едет в Минск на Всесоюзные соревнования.

Не успел я прийти в себя, как объявили его рейс и он попро­щался со мной. Ну, а у меня был настоящий педагогический пир и праздник души.

Адыгский этикет, как и сам Восток, дело тонкое. В нем много оттенков, не заметных для непосвященного. К сожалению, не могу отвлекаться на разъяснения этих тонкостей. Отмечу лишь, что в процедуре угощения был нюанс, который я хотел заметить и заме­тил: «Посмотри, Учитель, каким ты меня сделал».

Вторая встреча тоже была регламентирована адыгским этике­том, и прошу это учитывать, чтобы понять логику общения.

Прошло еще девять лет. В один из дней 1978 года стою на вок­зале Краснодара и тщетно пытаюсь найти транспорт, чтобы доехать до Майкопа. Автобус ушел. На нашем транспорте, как вы знаете, периодически бывало то «все можно», то «ничего нельзя». Было время «нельзя». Городские такси не имели права выезжать за черту города.

Я бродил по привокзальной площади, не зная, что предпри­нять - ехать надо было обязательно. И тут подошел знакомый па­рень, философ по образованию, и поинтересовался, чем я озабо­чен. У нас, у адыгов, так положено - проявлять внимание к старше­му. Узнав мои проблемы, парень предложил такой вариант: есть так­сист, которого он может уговорить доехать до аула Габукай (опять тот аул!), а там он найдет для себя машину. Мы поехали. В ауле мой приятель (сразу оговорюсь, что он к боксу не имел отношения) везет меня домой, где сразу усадили за стол, а сам пошел искать машину. Скоро подъехал десятитонный КамАЗ. Из него вышел подвыпивший водитель и стал спрашивать хозяев, кого надо вести в Майкоп.

Когда я подошел к кабине, там оказался еще более пьяный парень, который сказал: «Мой товарищ немного выпил, поэтому я на всякий случай поеду тоже, подстрахую его». Дескать, для гарантии безопасности. Как оказалось потом, мой приятель их не просил сразу вести меня в Майкоп, а просто предупредил, что обратится к ним, на худой конец, если не найдет легковую машину. Но их навяз­чивый сервис превосходил знаменитый западный пропорционально выпитому количеству водки.

По дороге «запасной» водитель решил со мной познакомить­ся. Как только я представился, он вспомнил: «А у моего старшего брата был в школе тренер по боксу с вашей фамилией. Он его часто вспоминает. Сейчас служит в Германии». Я решил провести неболь­шой эксперимент и спросил: «Скажи, а ты что-либо слышал о Хагурове, который работал тогда главным инженером в автохозяйстве, что на хуторе Шевченко?». - «Нет, ничего о нем не слышал, не знаю его».

Меня охватила досада: три года месил я грязь в том хуторе, решая транспортные проблемы всего района. И все забыто. А всего три месяца; раз в неделю, встречи с ребятами на тренировках по­мнят и через двадцать лет...

Когда я объявил, что был тренером его брата, что-то в нашей кабине изменилось. Мне показалось, что ребята протрезвели. Я почувствовал, что планка отношения ко мне сразу поднялась. «Давай, Магомет, поторапливайся, наш гость запаздывает», - сказал мой новый поклонник другу, сидевшему за рулем.

О скорости нашего КамАЗа, занимавшего всю ширину дороги, я и раньше мог судить по тому, как встречные легковушки жались к кювету. А теперь и вовсе наше движение становилось опасным для всей трассы. Надо было что-то предпринять. Учитывая рыцарский настрой ребят, я сказал: «Знаете, я еду к даме и мне не хотелось бы на грузовике к ней подъезжать. Завезите меня в Белореченск, а там я возьму такси». Такой довод их убедил. В Белореченске меня поса­дили на такси, предварительно расплатившись с таксистом. По уч­тивости таксиста, его вниманию и предупредительности я понимал, что расплатились с ним щедро. Таков был второй отзвук на мою кратковременную тренерскую работу двадцать лет спустя.

Прошло после этой встречи еще 12 лет. В 1990 году, в связи с переизданием моей монографии издательством Ростовского универ­ситета, мотаюсь в Майкопскую типографию, которая осуществляла набор книги. Недалеко от типографии мужчина колоритной кавказс­кой внешности, которого я обхожу, с адыгским юмором, придавая грустный оттенок словам, говорит: «И Хагуров, бывший наш тренер по боксу, уже не узнает нас...». Тут я ему отвечаю: «Раз ты говоришь о боксе, могу сказать, какого аула и когда ты учился в десятом клас­се, - это было в ауле Габукай в 1960году».

Мы рассмеялись. Моим «боксером» на этот раз оказался один из ведущих художников Адыгеи Кат Теучеж. Он пригласил меня в свою мастерскую, подарил свою превосходную книгу. Вспоминая прошлые годы, и он подчеркивал роль тех тренировок.

Об эти встречах я бы не рассказывал, если бы их главным дей­ствующим лицом не был Евгений Давыдович. Понятно - за три ме­сяца тренировок я никакому боксерскому мастерству обучить ребят не мог. Но, вероятно, я кое-что воспринял из богатого педагогичес­кого арсенала Учителя. Это и зажгло в ребятах огонек, который пе­риодически встречался на моем жизненном пути. В том-то и при­рода этого огонька, что будучи однажды зажженным, он горит всю человеческую жизнь.

Евгений Давыдович Коган, сам этого не замечая, является та­лантливым педагогом. И лишь после этого он -тренер по боксу. Тре­нировки, соревнования, бои - все это были средства. Они служили главной цели - воспитанию характера, воли, умению побеждать свою слабость. Особенно запомнились тренировки. Лишь потом, повзрослев, мы поняли, как глубоко они были продуманы, как эффективно прививали трудолюбие, упорство. Наш тренер прекрасно понимал, точнее чувствовал, все особенности, все слабости и все потенции подросткового и юношеского возраста. Все они фокусировались на главной задаче: помочь, а если нужно, и заставить будущего мужчи­ну победить свои слабости - и безволие, и лень, и неуверенность с трусостью, и заносчивость вместе с бравадой.

Мощной профилактикой против всего этого были тренировки и соревнования. Семь потов мы проливали на тренировках, колос­сального душевного напряжения требовали соревнования. Все это вначале, но зато потом приходило столь необходимое всякому юно­ше ощущение уверенности, силы. Это проявлялось во всем, в пер­вую очередь, в учебе, в отношениях с друзьями и недругами. Все тренировки сопровождались беседами. Они были немногословны­ми, но запоминались. Отношение ко всем было ровное, уважитель­ное. Никаких любимчиков или изгоев.

Два года назад я заметил определенные боксерские задатки у своего племянника - 14-летнего Муратика. Устроил его в секцию. Он походил месяц и бросил. В беседе с ним выясняется главная причина - тренер матерится, делит ребят на любимых и нелюби­мых. Такого в школе Когана невозможно и представить. За шесть лет занятий боксом я не слышал, чтобы ребята на тренировках или после нецензурно выражались. Если приходили блатные, они или преображались, или отсеивались сами.

Вспоминаю соревнования на первенство вузов края в 1957 году. В вузовской боксерской среде я уже считался одним из сильных, сам это сознавал и потому к соревнованиям, в отличие от других ребят нашей команды, не очень готовился, пропускал тренировки. На одной из тренировок он передавал через ребят мне «привет». Это было предостережение, как вскоре оказалось, оправданное. В первом же бою достался мне противник и достаточно техничный, и физически очень сильный. С трудом продержался до конца раунда и вернулся в свой угол не только побитый, но и морально подавленный.

Евгений Давыдович не был у меня секундантом, потому что в том году он тренировал и команду политехнического института, из которой был мой противник. Будучи тренером и моего противника, он не мог быть моим секундантом по моральным соображениям. Однако, увидев мой первый раунд, он подошел к нашему углу и, ког­да секундант закончил процедуру моего интенсивного отдыха, только и сказал: «Юра, ты что его боишься? Я тебя не узнаю!». И этого было достаточно! Усталость и с нею подавленность и неуверенность исчезли мигом. Я стоял посреди ринга раньше, чем прозвенел гонг, и с нетерпением ждал противника.

Во втором раунде я ошеломил и его, и судей, сразу произвел перелом в поединке. Мой противник с трудом продержался до кон­ца боя и явно проиграл. Никто не понял причины столь резкой пере­мены в нашем поединке. А заключалась она в том, что Евгений Да­выдович владел секретом закона превращения моральной энергии в физическую. К нам, как правило, он обращался по фамилиям, и то, что он обратился ко мне по имени, означало доверие. Больше всего мы боялись проявить перед ним трусость, на которую он мне намекнул, а эта боязнь превратилась, как ни странно, в смелость в бою. Словом, он знал, когда и что нам говорить. Евгений Давыдович был первоклассный тренер, но для него, повторяю, этого определе­ния мало. Он был Учитель, и то, что вкладывал в ученика, остава­лось на всю жизнь.

Приведу еще пример из своей биографии.

Первый раз я защищал свою докторскую диссертацию в 1989 году в совете по «закрытым» диссертациям, потому что остальные советы в Институте социологии АН СССР находились в состоянии затянувшейся перерегистрации. Но какая могла быть секретность в социологии в 1989 году?!

Я выполнил формальности по «закрытию», точнее «засекре­чиванию», сам формально отнесся к этой закрытости, полагая, что разговор будет по-существу, и вышел на защиту. Но мои враги ловко воспользовались проблемой «закрытости» и организовали не по со­держанию работы, а именно по «закрытости», шабаш. Голосование, хотя формальным, большинством было в мою пользу (а как иначе - ведь никто не критиковал содержание работы), но было таким, что ВАК не мог не обратить внимание: там потребовали «усилить зак­рытость». Я это расценил как продолжение нечестной борьбы и заб­рал диссертацию. Короче говоря, я был нокаутирован самым под­лым, нечестным образом. Однако, когда немного отошел, понял, что хотя враг коварен, но труслив и слаб, и потому старается бить не по содержанию, а по форме. Я вышел через год на открытую защиту, подобрав честных «судей», и персонально пригласил своих недру­гов. Они не явились, защита прошла превосходно, и первым, кому захотелось обо всем рассказать, был Евгений Давыдович. Ведь упорству в достижении цели научил меня больше всех он.

Я разыскал его в Москве и рассказал о том, что взял реванш в честном бою так, как он меня научил. В его скромной двухкомнатной квартире мы много говорили, вспоминая прошлое. Перед этим от­мечался его шестидесятилетний юбилей, и Евгений Давыдович был удивлен моим отсутствием на нем: в списки приглашенных из Крас­нодара он включал и меня. Но меня не могли найти в Краснодаре, ибо я в это время в Москве, уединившись от всех, готовился к своей защите и, каюсь, забыл о юбилее.

На 60-летие Когана в 1991 году в Москву съехалось огромное число людей со всего бывшего Союза. Поклонники юбиляра пред­ставляли все регионы страны - от Дальнего Востока до Бреста. Это были люди самых разных профессий, твердо стоящие на ногах, пре­успевающие каждый в своей сфере деятельности. А ведь в прошлом большая часть их относилась к числу неблагополучных пацанов. В люди их вывела мужественная и суровая школа Е. Д. Когана

Лето 1992 года. Евгений Давыдович приехал в Краснодар по печальному поводу - хоронить мать. И все же его приход ко мне в гости был праздником. Мы много вспоминали и на этот раз. Я прошу его рассказать, как получилось, что он уехал из Краснодара. Нача­лось с того, что его приметили партийные деятели. К 60-м годам Крас­нодарская школа бокса стала общепризнанной. Не только на Всесо­юзных, но и на международных соревнованиях наши ребята подни­мались на высшие пьедесталы победителей. Но бокс развивался не только вглубь, т. е. в сторону профессионализма, но и вширь. Он стал очень заметным явлением в культурной жизни города.

Соревнования по боксу привлекали колоссальное количество болельщиков. Если они проходили на стадионе, болельщиков было не меньше, чем на футбольных матчах. Центральной фигурой почти всех этих соревнований был Евгений Давыдович Коган. Идеологи­ческий отдел крайкома КПСС этого не мог не заметить. Евгений Да­выдович с юмором рассказывает, как пригласивший его на беседу секретарь крайкома партии по идеологии решал по телефону все фор­мальности, связанные с приемом его в партию. Этот секретарь по-своему был прав: почему авторитет Е. Д. Когана не работает на партию, если, как считалось тогда, все должно работать на ее авторитет?

Далее - выдвижение на должность зам. председателя спорт­комитета края. Целеустремленный и деловой, Евгений Давыдович не мог принять устоявшийся там стиль работы. По его инициативе произошли кадровые перестановки. На юге России Краснодар по всем видам спорта перехватил инициативу у Ростова. Евгений Да­выдович один из первых, кто стоял у истоков Института физкульту­ры Успехи колоссальные, но и врагов нажито было не мало. Пото­му ему было целесообразно согласиться с предложением Москвы возглавить команду «Спартака» по боксу. Так Краснодар потерял талантливого педагога и тренера.

В Москве Евгений Давыдович не мог противостоять прессингу конъюнктуры в спорте. Антигуманность и вырождение профессио­нального спорта хорошо описал олимпийский чемпион по тяжелой атлетике писатель-гуманист Юрий Власов. Процесс дегуманизации профессионального спорта идет во всем мире. Но у нас к этому до­бавлялась и его идеологизация. Я думаю, что социально-нравствен­ная цена бокса в Краснодаре долго оставалась бы более высокой, если бы был здесь Евгений Давыдович.

Педагогический, а с ним и нравственный уровень бокса был поднят им на такой уровень, что этот вид спорта выполнял функции более значимые, чем просто спортивные. Он становился школой мужания многих поколений юношей, школой здоровой социализа­ции. Поэтому в сознании моем и моих друзей бокс остался явлени­ем не столько физическим, сколько духовным.

С полным правом можно утверждать, что Евгений Давыдович - яркая звезда в социокультурной жизни нашего города 50-60-х годов.

Я не ставил цели в этом рассказе поднимать проблемы воспи­тательной роли спорта. Нынешний спорт, мне кажется, в значитель­ной мере и жестокий, и утилитарный, и вряд ли он воспитывает. Если ошибаюсь, простите. Я хотел рассказать лишь об одном из тех, кто может влиять своей личностью на судьбы других людей, передавая как бы по цепочке это влияние.

Говоря о Краснодарской школе бокса, конечно, надо вспомнить и много других прекрасных тренеров того времени, но о всех не рас­скажешь в небольшом очерке.

Жан Жорес как-то сказал: «Брать из прошлого Огонь, а не Пе­пел». Давайте же себе возьмем Огонь, а Пепел оставим прошлому.

Если мы этого не сделаем, все время будем бороться против самих себя.

 

(«Кубанские новости» 14. 04. 1994 г.)

 

ЛИЦЕДЕИ

Отчет о командировке в Санкт-Петербург для бухгалтерии, но не только для нее.

Я был очень обрадован приглашению Санкт-Петербургского университета на конференцию по социологическому образованию.

В прошлом наши разъезды по научным конференциям мы, занимающиеся наукой, считали чем-то само собой разумеющимся.

Теперь такая возможность - редкость.

В самолете я вспоминал прогнозы многочисленных социоло­гических центров о возможных исходах апрельского референдума и невольно связывал их с шуткой Б. Дизраэли.

Английский государственный деятель прошлого века дал та­кую классификацию лжи: «Ложь, наглая ложь и статистика». Наша перестроечная социология вполне может встать в ряд классифика­ции Дизраэли по правую сторону.

Эти мои общие рассуждения были прерваны в аэропорту Пул­ково конкретным ценником в буфете: куриная ножка - 740 рублей. Такого я еще не видел!

Через эту куриную ножку мое внимание с самого начала было приковано к тому, что творится в прекрасном городе на Неве в боль­шей мере, чем к конференции. И если это проявится в моей статье, прости, читатель.

Куриная ножка незаметно стала для меня всеобщим эквива­лентом. Если книга мне нравилась, а цена ее была большая, ска­жем, 800 рублей, я вспоминал стоимость куриной ножки, и мне пси­хологически легче было совершить покупку.

В буфете я пересчитал свои деньги, хотя точно знал, сколько их, и настроился во всем экономить. Во сколько же обойдется мне здесь жилье?

Этот вопрос не выходил из головы, пока я не добрался до гос­тиницы Санкт-Петербургского университета на Васильевском ост­рове. Здесь мне предложили за все время проживания, с 18 по 23 мая, заплатить 450 рублей, то есть чуть больше половины стоимос­ти куриной ножки.

Ну, контрасты!.. Они были во всем, даже в погоде. Всю первую половину недели стояла необычная для этих мест и для этого вре­мени жара, под 27 градусов. Говорили, что несколько человек в го­роде умерли от солнечно-теплового удара. Во вторую половину недели резко похолодало, подул ледяной ветер, и люди ходили с поси­невшими носами, грея руки под мышками.

После первого дня работы мы, несколько участников конфе­ренции, решили прогуляться и приехали на Невский проспект. Здесь, у выхода из метро, в открытом коридоре углового дома станции «Го­стиный двор», я увидел и услышал то, что стало гвоздем моей куль­турной программы, направив ее в неожиданную для меня сторону, исключив запланированные мной и Русский музей, и Эрмитаж, и многое другое.

В проходе стоял высокий парень и пел, аккомпанируя себе на гармони. Мелодия поразила меня; задушевная, лирическая и в то же время по-современному напористая. Никогда не думал, что мож­но соединить в одной мелодии такие противоположные тональнос­ти. Именно стремление соединить их заставляло певца напрягать­ся до предела и быть искренним в этом напряжении.

Лицо его, вымазанное красной краской, лоснилось - так он ста­рался.

Рыжие волосы по-бесовски стояли дыбом. Возможно, на нем был парик. Стоявшая рядом женщина сказала, скрывая, однако, восхищение: «Лицедей!»

Вот и вся сцена. Мои спутники не захотели останавливаться надолго и пошли дальше, увлекая и меня за собой. Как потом я жа­лел, что не остался!

Вечером продолжились дискуссии о судьбе социологии в на­шей стране и о проблемах ее преподавания, поглотившие все наши мысли.

На следующие день, как только проснулся, вспомнил мелодию «лицедея». После заседания отправился его искать. Местные соци­ологи сказали, что он часто поет на том же самом месте.

Но не нашел я «лицедея» ни в этот, ни в следующий, ни в пос­ледующий раз. В поисках его я открыл в Питере целый мир народ­ной культуры, приютившийся на улицах и площадях.

Подхожу к метро «Приморское» и слышу прекрасное хоровое исполнение народной песни «Бродяга к Байкалу подходит». Поют женщины, которым за 50, человек 30. В руках каждой - веточка сирени. Я подумал, что отмечается чей-то юбилей или какой-то про­фессиональный праздник. Но оказалось - ни то и ни другое. На кар­тонном ящике посреди круга поющих надпись: «Возродим русскую народную песню». Каждый, кто подходит, вносит свою лепту в это дело. Ящик наполнялся щедро.

В другой раз у Гостиного двора встретил духовой оркестр. На этот раз - все мужчины, которым за 50 и за 60. Их было пятеро вместе с ударником. На ящике было написано: «Помянем ушедших от нас. Мелодии прошлых лет напомнят их нам».

Оркестр играл мелодии моих детских и юношеских лет, играл задушевно, празднично и мне было грустно. Что это за демократи­ческое общество, которое этих талантливых людей оставляет бес­призорными на улицах и площадях? Сейчас много развелось вся­ких бродяг - и поющих, и на чем-то пиликающих, но то, что я видел и слышал, отличалось бесспорным мастерством и талантом. Все они, начиная с «лицедея», могли бы украсить подмостки любого зала с серьезным и просто нормальным зрителем. А по существу, все они просят милостыню... Милостыню? Нет. Не просят. Это было бы простым объяснением ситуации. Во всем этом какая-то загадка. В' «лицедее» она явно видна. Этим он и притягивает. Загадка в том, что это и есть Россия, та, которая скажет главные слова. Уже гово­рит. Не те, что на «вольвах» ездят, а эти решают проблему.

Эти мысли пришлось прервать- подходило время, когда меня ждали в гости. В Ленинграде, простите, Санкт-Петербурге, живет дочь моего друга. Первый раз я увидел Майю давным-давно, еще девоч­кой, у них на квартире. Тогда она таскала с балкона крольчат и с гордостью показывала их мне. Теперь у нее самой такая же дочка Даша, прямо настоящая хозяюшка. Я сижу, смущенный щедростью стола, накрытого по поводу моего прихода, а муж Майи, Миша, ко­ренной ленинградец, сетует на то, что нигде нет записей адыгейско­го ансамбля «Нальмэс».

Кроме того, ему нравятся адыгейские народные сказки, кото­рые он читал в детстве. Но их тоже нигде не купишь. Когда я уходил, Майя сунула мне сверток, неизвестно когда приготовленный. Оказа­лось, это завтрак для меня: в разговоре я не заметил, когда обро­нил, что по утрам у нас в гостинице не работает буфет.

Несколько лет назад все эти детали казались бы полной ба­нальностью. Но сейчас они стали пробным камнем, на котором про­веряется, кто есть кто. Майе и ее семье сейчас, как и всем, нелегко все достается. Но она бросает вызов времени: «Нас не сломишь! Мы - это мы! Папин друг есть папин друг!» Я успел увидеть в Санкт-Петербурге много хамства, эгоизма, жадности, обнаженных нашим временем. Гостеприимство Майи и ее семьи явилось для меня достойной отповедью всему этому. Повторяю, Санкт-Петербург - город контрастов.

Я уезжал на следующий день, утром. Последний подземный переход, который пришлось преодолевать, был наполнен проник­новенными звуками скрипки. Посреди перехода сидел чистенький, интеллигентный мужичок и играл на своей скрипке.

Перед ним стоял поднос, на котором лежал маленький букетик искусственных цветов. Эта деталь декорации, вероятно, была при­звана придать взаимодействию слушателей и исполнителя партнер­ский и в то же время праздничный характер.

Остановись, прохожий, послушай эту прелестную мелодию скрипки. Она взывает к лучшим сторонам нашей души. Ведь именно они, лучшие, чистые чувства и есть наша опора в трудное время.

Скажите, разве этот скрипач нищий?

Он помогает всем нам. В этих общественных местах, нас утомляющих и раздражающих, где мы поэтому бываем слабы и уяз­вимы, любой из лицедеев обращается к лучшим сторонам нашей души, усиливает ее. Следовательно, он, лицедей, дает нам благо, а мы, часто нищие духом, берем у него столь необходимое питание для нашей души. Сплошь и рядом не платим за это ни гроша. Так кто же нищий?!

Да, чуть не забыл о конференции. Она в целом отразила и ста­тус социологии в разваливающемся обществе, и дилетантизм мно­гих тех, кто взялся ныне за преподавание социологии.

Конференция по составу участников была международной.

Странно, но и доклады специалистов из Германии, Италии Ав­стрии были слабыми. И все же было немало интересных дискуссий, идеи которых имеют отношение к тому, что и как сказано выше.

Социологические методы исследования разумно делить на жесткие, формализованные, количественные и мягкие, не стандар­тные, качественные. Первые лучше исследуют объективную сторо­ну социальных явлений, вторые могут проникать в субъективно-смысловую сторону. На Западе сейчас мода на смысловое, субъек­тивное содержание того, что происходит в обществе. Параллельно с этим идет деление методов познания общества на научные и вне-научные. Последние включают познавательные возможности лите­ратуры, искусства, фольклора, мифа и т. д. То, что я представил выше, можно рассматривать как попытку применения мягких мето­дов познания того, что видел я во второй столице России.

Далее, констатировалась возможность и необходимость суще­ствования альтернативных социологических теорий, концепций и принципов. Этому будет способствовать развитие социальной ант­ропологии. Только она могла бы в полной мере осознать причины и последствия наблюдаемого ныне всплеска народного улично-публичного художественного творчества - вокального, хорового, му­зыкального, живописного и т. д. На поверхности первая, действи­тельная причина: экономическая - нужда, коммерция. Но в опреде­ленных условиях и регионах эта причина может трансформироваться в другую, стать вызовом материальному, коммерческому.

«Лицедей», которым я уже, наверное, надоел читателю, по внешности своей должен был исполнять репертуар патлатых рок-певцов. Однако же он пел лирическую советско-народную песню, чуть модернизировав тем, что лирика была надрывной. Это оше­ломляло. Возможно (мне так кажется), что «лицедей» симптомати­чен как социокультурный феномен, как были симптоматичны рок-певцы в начале перестройки.

Сейчас главная задача раздвинуть хоть чуть-чуть наши гори­зонты. А наши горизонты на 90% сотканы не из материальной суб­станции.

И еще одну идею конференции напоследок отмечу. Строгие, централизованно-организованные социальные системы, независи­мо от их природы, могут описываться одной теорией и наоборот, другая теория нужна для описания децентрализованных систем. Социальные устройства, которые предвосхищены в Библии и Кора­не, относятся к строгим, централизованным, как и социализм. И вот поэтому не случайно первые коммуны были организованны первы­ми христианами, а социализм корнями уходит в христианство. Лич­но я не раз убеждался в том, что в текстах и в подтекстах Корана можно найти все основные положения исторического материализ­ма, хочу об этом как-нибудь, написать. Но, как сказал В. Франклин: «В нашем мире нет ничего определенного, кроме смерти и нало­гов». Поэтому скажу так: даст Бог, еще встретимся, читатель.

 

(«Кубанские новости» 4. 06. 1993г.)

ЖИЗНЬ В ЛЕСУ

(Зачем творить в своей стране чужую реформу на отбросах чужой культуры?)

 

У знаменитого американского писателя прошлого столетия Г. Торро есть произведение под названием «Уолден, или Жизнь в лесу». Оно построено на четких философских принципах: зло, при­носимое прогрессом, поправимо, если человек добровольно отка­жется от многих пустопорожних забот повседневной жизни. Прежде всего человеку надо дать отчет самому себе, в чем он действитель­но нуждается, а что в его жизни лишнее. Далее писатель полагал, что если материальные блага, на ко­торых основывает успех современная цивилизация, несут с собой закрепощение человека и ущерб его духовному миру, следует отка­заться от этих благ.

Роман-утопия Торо вдохновил крупнейшего современного пси­холога и социолога Б. Ф. Скиннера на создание утопии «Уолден -2». В нем определены следующие принципы построения жизни в коммуне:

- общность должна основываться на доверии и сотрудниче­стве;

- поддерживать порядок в общине только гуманными метода­ми;

- эффективно передавать культуру новым членам;

- основывать существование общины в основном на творчес­ком труде, доставляющем радость.

Принцип распределения в общине основывался на трудоднях, напоминающих то, что было когда-то в наших колхозах. Особое вни­мание в общине уделялось детям. Любой из нас согласится, что все эти принципы нам знакомы и близки. В 1966 году группа исследователей Скиннера создала общину, в которой воплотила его идеи. Она, эта община, функциони­рует и по сей день, создав за время своего существования уникаль­ную коммунистическую культуру. Куль

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: