Кризис не экономический, а кризис культуры

С доктором социологии

Айтечем Хагуровым

беседует журналист

Юрий Макаренко

Журналист: - Чем объяснить выбор Вами темы «Соци­альный эксперимент» для докторской диссертации?

Хагуров: - Когда я был в докторантуре, в воздухе уже носи­лись идеи коренных реформ. А ученый может быть готовым к ре­формам лишь тогда, когда способен ответить людям на вопрос: как проводить реформы, какими методами, каким способом? Самый дей­ственный метод реформ - эксперимент.

- Все так. Но не много ли ставится экспериментов в нашей стране?

- Вот-вот: и вы - языком политиков. В чем обвиняют политики нынешних своих предшественников? В экспериментировании. В чем обвиняют политики прошлые нынешних? В экспериментировании. Думаю, все они раздают друг другу незаслуженные комплименты.
Эксперимент - прежде всего, осторожность, просчитывание всех возможных причин и следствий. Эксперимент - древнейший способ познания методом проб и ошибок. Но эксперимент научный сводит ошибки до минимума, а пробы делает рациональными. Вот я и спра­шиваю: есть в деятельности наших политиков эти признаки?..

- Как сказали бы косноязычные герои современных ма­кулатурных романов, «отнюдь».

- Поэтому их деятельность надо назвать другим словом, и это слово манипулирование людьми. Понятие это очень далеко отстоит от эксперимента. Нет, нашим политикам надо обвинять друг друга не в экспериментировании, а в Неэкспериментировании, то есть в манипулировании.

- Хорошо. Работу Вы сделали, написали монографию пологико-методологическим и социальным проблемам экспери­мента в обществе. Она дважды издавалась. Есть у Вас по этой теме и учебные пособия... Но где и кем все это использовалось на практике?

- Помните те четыре крупномасштабных экономических экс­перимента, которые проводились в четырех отраслях СССР в са­мом начале перестройки? Наш Институт социологии Академии наук был одним из научных учреждений, осуществлявших научно - мето­дическое обеспечение этих экспериментов. Тогда все мои разработки шли в дело. Но горбачевским реформам такой метод реформ по­казался долгим, им хотелось побыстрее войти в историю... Я осо­бенно пал духом тогда, когда генсек, съездив в Китай, заявил, что мы не пойдем их путем, что они не трогают политическую систему, а пытаются реформировать только экономику. Мы, мол, как радикаль­ные реформаторы будем все сразу реформировать... А ведь уче­ные Китая к тому времени создали очень продуманную модель ре­форм. И не скрывали ее ни от кого. Имеющий уши мог бы и прислу­шаться. Но люди, возжелавшие восхищать Запад своим разруши­тельным радикализмом, не смотрели на Восток, и вот мы имеем теперь то, что имеем.

В любом случае ученый должен пропагандировать результаты своего труда. Я считаю: нужно учить методике и методологии соци­ального эксперимента, повышать экспериментальную культуру спе­циалистов. Чем я и занимаюсь. Это и есть внедрение моей идеи в практику. О многочисленных хоздоговорных работах, выполненных на основании моих идей, говорить считаю излишним.

- Как Вы стали философом? Вы заканчивали философс­кий факультет МГУ, по диплому- философ, и работ у Вас по философии немало. А еще у Вас инженерное образование. По­чему такие зигзаги?

- Мне с учебой в МГУ повезло. Я учился заочно, на философ­ском факультете, одновременно работал на кафедре философии нашего пединститута. Тогда я понял, как полезно работать и учиться по специальности. Профессиональный рост эффективен. Совсем другое дело - учиться очно. Я и это испытал. Первый мой вуз после школы - Кубанский сельхозинститут, факультет механизации. Какая там была насыщенная, сложная программа, сколько теории! Двига­тели, трактора, комбайны - все чертили и в продольных, и в попе­речных разрезах, и все рассчитывали. После аудиторных занятий по 5-6 часов просиживали в чертежном зале... А потом на работе - три года я был и механиком, и инженером - и почти ничего не приго­дилось... И всем моим однокашникам, за исключением тех немногих, кто попал в конструкторские бюро, пришлось еще года три-че­тыре доучиваться на практике.

Но я лично беспредельно благодарен колоритным, талантли­вым профессорам и доцентам за мощную естественно - научную подготовку, которую давал нам родной мехфак. Эта подготовка по­том, когда пошел в науку, так мне пригодилась!...

Иное - заочная учеба на философском факультете с одновре­менной работой на кафедре: растешь как на дрожжах. Второе мое везение с учебой в МГУ состояло в том, что заочный факультет лю­били известные ученые - философы Асмус, Нарский, Богомолов, Ойзерман... Они были творческие люди, пишущие, и им надо было много свободного от аудиторных занятий времени. Работая на оч­ном, они были заняты лекциями постоянно, а на заочном - всего дважды в год. Поэтому к нам с удовольствием шли преподавать все тогдашние светила.

В-третьих, мне повезло и в том, что на заочном отделении фи­лософского факультета МГУ собиралась талантливая, ищущая мо­лодежь со всей страны. У большинства уже было какое-то высшее образование, и оно, как правило, их не удовлетворяло. Какие были среди них яркие личности, какие споры, искания! Это были шести­десятые - Ренессанс в общественных науках.

- Что Вас толкнуло бросить профессию инженера и идти «в философы»?

- Попал я после сельхозинститута в автохозяйство. Начал ме­хаником, дошел до главного инженера. Для меня работа там была короткой, но насыщенной школой жизни. Я понял: во-первых, ника­ких инженерных задач инженер на таком производстве не решает. Его задача - материально-техническое снабжение и на основе это­го - манипулирование кадрами. Во-вторых, я понял, что все это не для меня. И пошел на философский факультет МГУ искать ответы на многие возникшие у меня вопросы.

- Нашли?

- И да, и нет. Самое прекрасное состояло в том, что ответы на одни вопросы рождали вопросы другие, более глубокие. Когда ты понимаешь, что вопрос, который тебя волновал, не столь глубок и, что ответ на него рождает другой, более глубокий вопрос, тогда осоз­наешь, что это и есть процесс нахождения ответа. На философском факультете я понял, сколь глубоко достигнутое человечеством зна­ние! Точнее, не понял, но почувствовал эту глубину. Ты можешь опускаться в глубь сколь угодно, - но дна не достанешь.

- А как с идеологической чистотой марксизма? Там же существовали определенные границы, постулаты, которые нельзя было переходить. Все прошлые философы хоть в чем-то, но все же заблуждались - и лишь марксистская филосо­фия дала правильные - единственно правильные ответы на все вопросы.

- Я потому и сказал, что мне с учебой в МГУ повезло, что ниче­го того, о чем Вы говорите там не было. Там царило тогда вольноду­мие. Оно, конечно, предполагало некий эзопов язык, но очень лег­кий, очень условный. Любимой поговоркой многих преподавателей было изречение К. Маркса: «Полное единомыслие бывает только на кладбище». На семинарах многие преподаватели даже поощря­ли критику марксистских положений. Единственное, что они требо­вали, это - после критики - не менее убедительное позитивное ре­шение вопроса. Помню, как Боря Буйвол подготовил на семинар кри­тику «Диалектики природы» Энгельса, так остроумно! Мы все хохо­тали. Выслушав его терпеливо, преподаватель дал Боре задание: подготовить на следующем семинаре позитивный доклад по тем положениям, по которым «Энгельс ошибался». В этом деле Боря оказался не столь талантливым, как в критике, и его легко уложили на лопатки сами сокурсники.

Был у нас спецсеминар «Научная критика Библии». Он вклю­чал три раздела: «Библия как исторический памятник», «Библия как литературный памятник», «Библия как памятник культуры». К нему требовались конспекты «Пятикнижия Моисея» и Евангелия от Иоан­на. Весь семинар был направлен на то, чтобы дать понимание глу­бины этого выдающегося памятника античной культуры. Наряду с большим курсом по истории религии он давал не атеистические зна­ния, а религиоведческие. После таких курсов уже не возможно было преподавать такой глупости, как «научный атеизм». Атеизм не мо­жет быть научным. Как и религия.

- А еще какие работы классиков вы «критиковали»?

- Практически все. Но вернусь к работе Энгельса. Как извест­но, «Диалектика природы» лет десять пролежала у Энгельса, не была им опубликована. За это время он написал и издал «Анти-Дюринг» и другие работы. Почему? Наверное, у автора были сомнения в ее глубине и полноте. Общая тональность ее скопирована с «Филосо­фии природы» Гегеля. Впервые работа была опубликована только в СССР в 1925 году. Когда мы учились, был уже выпущен 20-й том произведений К. Маркса и Ф. Энгельса с «Диалектикой природы». В предисловии к нему, подписанном Институтом марксизма-лениниз­ма при ЦК КПСС, говорилось: «Несмотря на то, что «Диалектика природы» осталась незаконченной и отдельные составные части ее имеют характер предварительных набросков и отрывочных заме­ток, это произведение представляет собой связное целое, объеди­ненное общими основными идеями и единым стройным планом». Мы ставили вопрос: как может незаконченная работа, состоящая из предварительных набросков и отрывочных заметок, представлять собой связное целое с основной идеей и единым стройным пла­ном? Мы открыто критиковали «Роль труда в процессе превраще­ния обезьяны в человеке» как неоригинальное творение. Потом, в 70-х годах, Б. Поршнев в работе по социальной психологии и исто­рии сознания показал, что Энгельс этой работой просто занял одну сторону в дискуссии между Дарвиным - Гексли и Геккелем - Фогтом: сторону последних.

- А работы Ленина - как к ним относились?

- Так же. В дискуссиях, которые не прекращались в Доме сту­дентов на Ленинских горах, мы называли работу Ленина «Материа­лизм и эмпириокритицизм» нефилософской работой. Нас больше привлекало предисловие Богданова к одному из изданий этой рабо­ты, в котором была дана тонкая и очень тактичная критика ее.

В 30-х годах группа авторов, среди которых был, ставший по­том академиком и преподававший в наше время на философском факультете Митин, написала манифест под названием «За больше­визацию борьбы на философском фронте!». Сталин пригласил к себе всех авторов и похвалил за почин. Так вот, работа В. И. Ленина за­долго до этих авторов уже начала большевизацию борьбы на фи­лософском фронте. И об этом мы говорили и в общежитии, и на факультете.

- Так вы все могли стать антимарксистами и антисо­ветчиками.

- Ничуть. Все это было нашим максималистским расставлением точек над i. В данном случае мы понимали, с какой целью В.Ленин писал свою работу.

Там, на философском факультете МГУ, тогда формировалось понимание марксизма - я бы сказал, на уровне мировых стандар­тов.

- По каким же критериям такой стандарт можно со­здать?

- Можно создать на основании тех интерпретаций и оценок марксизма, которые дают объективные, не зависящие от политики мыслители XX века, чей научный и личностный авторитет всеми признан. Назову четверых, принадлежащих к разным философским, мировоззренческим направлениям- Н. Бердяев, К. Поппер, А. Камю, Д. Кейнс. Все они антимарксисты, все критиковали марксизм – но при этом отмечали следующие доминанты в этом учении и в революции 1917 года, воплощавшей его в жизнь:

- Марксизм - выдающееся явление в идейно-нравственном и культурном развитии человечества в XX веке, революция 1917 года - величайшая революция в истории.

- Революция 1917 года была исторической попыткой установ­ления справедливого общества на земле.

- Все подобного рода попытки установления всеобщей спра­ведливости приводили к жестокости, террору, насилию и массовой гибели людей. Так было и при попытках утверждения идеалов хрис­тианства, идеалов Великой французской революции.

- Всеми этими бедами преисполнена история социализма в СССР

- Истоки трагедии социализма в СССР уходят в природу чело­века XX века. Это-драма сознания, претендующего на универсаль­ность.

Такое понимание теории и практики марксизма формировалось у нас тогда.

И у меня лично оно не изменилось до настоящего времени. Идея социализма - идея общественного блага, и ничего плохого в ней нет. Человечество не выживет без этой идеи. Другой вопрос - как ее реализовать.

- В МГУ обстановка была свободная, творческая. Но пос­ле сессии вы возвращались в Краснодар, в пединститут... Все это можно было говорить здесь?

- Здесь была другая обстановка. Но и не противоположная той, в Москве. В конце 60-х годов почти на всех марксистских кафедрах вузов определились две группы специалистов: из тех, кто сформи­ровался до 60-х годов, и тех, кто в 60-х. Их отличала в первую оче­редь разница в кругозоре и в смелости мышления. Первые были догматичны, вторые критичны.

Деление происходило и на нашей кафедре философии. Так что я был не одинок. Другое обстоятельство заключалось в социо­культурной ситуации того времени. Необходимо восстановить прав­ду о той социокультурной ситуации, после систематической полити­ческой клеветы на нее в течение последних пяти-семи лет. Правда в том, что тогда был очень высок престиж науки, знания, интеллек­та. И гораздо менее высок - престиж богатства, материальных благ. Студенты 60-70-х годов очень чутко откликались на эрудицию, ум, они жаждали знаний, и тех, кто давал глубокие знания, уважали, любили, боготворили...

В Краснодаре я пытался строить свои лекции на сочетании научности и популярности - и меньше всего уделял внимание идеологичности. «Догматики» на кафедре об этом знали, но нас, «ерети­ков», было не мало и мы друг друга тоже поддерживали. Приведу такой пример. По университетской программе на гуманитарных фа­культетах читается курс истории философии. Когда наш пединсти­тут преобразовался в университет, возникла необходимость читать этот курс. По программе половина всего объема часов отводилась на историю домарксистской философии, остальное - на историю марксистской философии. В этой пропорции проявлялись идеоло­гические установки. Курс этот читали мы, молодые, и мы до­говорились отводить на историю марксистской философии не бо­лее одной четвертой части всех занятий - с тем, чтобы основатель­но давать греческую и классическую немецкую философию. И во­обще надо помнить, что все это происходило уже не в 30-х годах. Каждое десятилетие нашей истории было отличным от предыдуще­го, с каждым десятилетием мы все дальше уходили от 30-х годов. Так что здесь, в Краснодаре, я мог передавать студентам то, что, как губка, впитывал в МГУ. В моей профессиональной жизни эти годы были самые счастливые. Любимая наука, любимые занятия, люби­мые студенты... - все это в еще молодом возрасте!

- А как Вы стали социологом?

- В 1967 году на летней сессии нам прочитала спецкурс Гали­на Михайловна Андреева. Сейчас она заведует кафедрой на психо­логическом факультете МГУ. Это очень известный ученый. Мы были очарованы ее эрудицией, ясностью изложения сложнейших вопро­сов и просто ее обаянием. Спецкурс Галины Михайловны называл­ся «Критика современной буржуазной эмпирической социологии». Несложный эзоповский язык критики давал возможность познакомиться с мощным направлением социальной мысли XX века. Мы были поражены научностью эмпирической социологии... - и почти все стали социологами. После спецкурса я обратился к Галине Ми­хайловне с просьбой связать меня с какими-нибудь действующими социологами. Кое-где уже были сложившиеся коллективы. Она дала мне записку к профессору Арутюняну. Юрий Вартанович проводил интересные социологические исследования на селе и публиковал их в журнале «Вопросы философии». А тогда он возглавлял социо­логическую лабораторию МГУ. Но находилась та лаборатория при кафедре научного коммунизма - социология тогда еще себя не ут­вердила. В том же году, осенью, я прошел через громадный конкурс-11 человек на место! - и поступил на основании первого высшего образования в аспирантуру к Юрию Вартановичу. Я был последние два года учебы в МГУ с одной стороны - студентом философского факультета, с другой - аспирантом при социологической лаборато­рии МГУ. Через год после окончания факультета представил канди­датскую диссертацию, в которой первая моя специальность - сель­скохозяйственная - соединилась со второй, социально-философс­кой.

- Листаю автореферат Вашей кандидатской диссерта­ции, и у меня возникают вопросы. Во-первых, по теме: Вы работали на кафедре философии, лекции, писали статьи по «чистой философии»... Дискуссия по Вашей статье «Пробле­ма истины в философии» сотрясала кафедру философии университета целый год! И вдруг - диссертация «Соци­альные проблемы внутриколхозного управления»...

- Объясняется это моим увлечением социологией: в отличие от философии она ориентирует на повседневную жизнь, на ее про­блемы. Когда я задумывался об этих проблемах, вспоминалось все, что я пережил в течение трех лет работы на производстве, в автохо­зяйстве в сельском районе... Весь мой небольшой, но насыщенный проблемами опыт работы говорил: главное - отношение людей к работе. А чем это отношение определяется? Социология учила ис­кать социальные факторы, обусловливающие это отношение.

- Позволю себе процитировать одно место из вашей кан­дидатской диссертации. Вы пишете в главе «Колхоз как субъект управления», что есть две стороны в управлении колхозами. Первая определяется влиянием плановой систе­мы. Далее - так: «Вторая сторона колхозов как кооперативных предприятий - товарный характер колхозного производ­ства и действие в нем закона стоимости. Эта сторона тес­но связана с групповой формой собственности. Положение собственника определяет исключительность, полноту и самостоятельность управленческих прав колхоза». Прямо-таки в духе современных рыночных отношений!.. Где Вы ви­дели тогда такие управленческие отношения в колхозах? Или речь в вашем исследовании шла об идеале, о том, как должно быть?

- Конечно, о том, как должно быть. Научная работа должна носить и рекомендательный характер.

- Выходит, что Вы в 1970 году ратовали за рыночные отношения?

- Не я один. Было направление рыночников в обществознании. Мне как-то пришлось слушать на семинаре в Институте эконо­мики АН СССР выступление Венжера - того самого, которому Ста­лин отвечал на вопрос о рыночных отношениях в «Экономических проблемах социализма в СССР». Выступление Венжера на семи­наре, как и его работа «Колхозный строй на современном этапе», произвели на меня большое впечатление. В моей кандидатской дис­сертации была глава о рыночных отношениях - ее, однако, вытра­вили в течение двухлетнего бичевания под названием «обсужде­ние». То, что вы заметили в автореферате, - жалкие остатки аполо­гии рыночных отношений, предпринятой мной в работе.

- В этом и была цель кандидатского исследования?

- Нет, цель в том, чтоб предложить изменить систему управле­ния колхозным производством, а рыночные отношения предлага­лись как средство для этого. Эмпирический материал, собранный социологическими методами, должен был доказать необходимость новой системы управления колхозами.

- Итак, проблемы товарно-денежных отношений, как тогда назывались рыночные отношения. Вы пытались раз­рабатывать эти отношения в кандидатской диссертации.
Не приходилось потом к ним возвращаться?

- Приходилось не раз, например, в 1984 году в Таллине Инсти­тут экономики Эстонской академии наук выпустил книгу «Личное под­собное хозяйство и его интеграция с общественным производством». Там была моя статья «Личное подсобное хозяйство и его роль в формировании чувства хозяина». В ней я писал о том, что плановая система вступает в противоречие с чувством хозяина.

Не могу не вспомнить о другом случае, за год до этого, в андроповском 1983 году. В апреле того года академик Заславская, рабо­тавшая в Новосибирском академгородке, собрала узкий семинар по теме «Социальный механизм функционирования рыночных отноше­ний при социализме». На семинар попал и я. Тема была такая, что сама развязала наши языки, и мы там такое наговорили об этом социальном механизме, какое можно говорить только сейчас. Но то был год Андропова... Поэтому, когда мы разъезжались, некоторые невесело шутили: вскоре все встретимся здесь же, в Сибири, но уже на казенном содержании...

В августе того же года я в составе нашей делегации ездил в Будапешт на Европейский социологический конгресс. Пока мы там были, «Голос Америки» сделал несколько передач на материалах нашей апрельской конференции. Что было! Шмонали всех нас, уча­стников, чтобы найти того, кто передал материалы туда.

- Нашли?

- Очень быстро. Это сделал социолог из Ленинграда, и там был устроен погром социологов - в основном в виде оргвыводов, никого не сажали. Академики Заславская и Аганбегян как организа­торы этого семинара получили по выговору.

- Завершая нашу беседу, хочу задать общий теоретико-практический вопрос. В чем, по-вашему, причина скоропос­тижной гибели социализма в нашей стране?

- Мы еще не раз будем задавать себе этот вопрос - потому что он есть фундаментальный вопрос о судьбе того Отечества (СССР), в котором мы родились и которого мы вмиг лишились. Много уже дано ответов на него, но больше всего политически-конъюнктурных. Выскажу несколько тезисов.

 

1. Революция 17 года не авантюрный переворот большевиков, а закономерный итог событий в России конца XIX начала XX веков.

2. Среди социально-политических сил, готовивших и совершивших эту революцию, следует особо выделить анархистов, эсеров и большевиков. Каждая из них выражала конкретную, для России судьбоносную тенденцию.

3. Идеологи анархизма отмечали несовместимость идеи соци­ализма с традиционным для России тоталитаризмом. В работе «На­ука и народ» Бакунин писал: «Такова уж логика всякой власти, что она в одно и то же время неотразимым образом портит того, кто ее держит в руках и губит того, кто ей подчиняется» (Бакунин, с. 136). «Дело государства - душить народ для сохранения себя» (с. 140).

Как может общество функционировать без государства? Кро­поткин дает такой ответ: «Мы представляем себе общество в виде - организма, в котором отношения между отдельными его членами определяются не законами, наследием исторического гнета, не ка­кими бы то ни было властителями, а взаимными соглашениями, сво­бодно состоявшимися, равно как и привычками, и обычаями, также свободно признанными» (Наука и анархизм, с. 287). Здесь Кропот­кин говорит о том, что мы называем общественным самоуправлени­ем. В цитированной выше работе он отмечает, что достаточно было небольшого дуновения свободы, чуть обуздавшего двух его ду­шителей, чтобы тысячами стали появляться свободные организа­ции - экономические, профсоюзные, художественные. Именно к такого рода общественным организациям перейдут функции государ­ства, но без угнетения (с. 327).

Идеологи анархизма отмечали, что как только социализм ста­нет делом государства, основная его идея будет выхолащиваться. Пророчество это сбылось на все сто процентов.

4. Вторая сила, готовившая революцию 17-го года (эсеры) вы­ражала объективную необходимость учета крестьянского фактора. В такой крестьянской стране, как Россия, сохранение крестьянина, как хозяина, имело судьбоносное значение. Раскрестьянивание кре­стьянина, его «осовхозивание» как и «околхозивание» (что было по существу одним и тем же) создало потом перманентную проблему эффективности сельскохозяйственного производства и вообще, продовольственную проблему.

5. Наконец, большевики выражали объективную необходимость повышения роли рабочего класса, научно-технического прогресса и связанного с ним социального прогресса.

6. Если бы эти три силы смогли договориться и выработать общую программу построения социализма, за который они все ра­товали, то наша страна сейчас была бы супер-державой в самом лучшем смысле слова.

7. Но история, как известно, не имеет сослагательного накло­нения. Договориться им не удалось, большевики отправили своих собратьев по революционной борьбе в те же тюрьмы, в которых они, анархисты и эсеры, сидели в царское время. Далее, был тота­литаризм, раскрестьянивание, индустриализация, коллективизация... Были и реальные социальные завоевания: трудообеспеченность, бесплатное и медицинское обслуживание, социальные гарантии по старости. Но все они были достигнуты тогда, когда чувствовалось «дыхание» революции. Потом номенклатура, смертельно боявшая­ся Сталина, «разоблачила» культ личности и полностью стала гос­подствовать, и грести все под себя. Никакой власти не было у рабо­чего класса, ни у крестьянства, ни у трудовой интеллигенции. Пра­вящим классом стала номенклатура. Она же избирала нужных ген­секов и поддерживала их до гроба. Народ к 1991 году во всем этом разобрался и не стал поддерживать эту власть. Это одна сторона, поставленного вопроса. Есть и другие стороны.

Нас победили идеологически. Поэтому причину надо искать в идеологии.

8. Первое, что надо отметить: мир живет уже в информацион­ном обществе. Без единого выстрела мощная держава была разру­шена средствами информации. Но это - техническая сторона воп­роса. Есть и содержательная.

9. Марксистская теория была действенна для больших дел для мобилизации людей в экстремальных случаях на большие дела: революцию, на борьбу с неграмотностью, с врагами Отечества... Но когда жизнь наладилась, в 60-х и особенно в 70-х годах проявилась ахиллесова пята нашей идеологии - неразработанность проблем отдельной личности, человека, смысла его существования, проблем смерти и бессмертия... Когда общество выходит из экстремальных ситуаций и начинает жить в нормальном режиме, эти вопросы ста­новятся вопросами повседневной жизни, то есть самыми популяр­ными. А в марксистской философии на эти вопросы даются наи­вные для XX века ответы. В этом причина резкого падения прести­жа нашей идеологии среди населения в 70-80-х годах. Развиваться этой идеологии с учетом новых условий не давала закостеневшая партийная бюрократия. В результате была подготовлена почва для идеологического мощного реванша Запада. Удар был направлен именно на слабое место нашей идеологии.

- И результат?..

- Политически бывший строй проиграл борьбу очень быстро. Но когда наступление дошло до плотных слоев социальной жизни, До ценностей и норм -то есть до культуры, тогда наступление по­ бедителей было и остановлено, и отброшено назад.

В социокультурном пространстве бывшего СССР произошло столкновение двух культур: просоветской и прозападной. Последняя представлена не в лучших, а в худших субкультурных образцах. Центральные средства информации, особенно телевизионные, от­крыли все каналы для такой субкультуры, которая на Западе созна­тельно удерживается в маргинальном положении. Западные стра­ны выстроили свои системы защиты от агрессивной американской субкультуры, которая ежечасно демонстрируется на наших телеэк­ранах. Случайностью это признать не логично. Очевидно, что эти средства информации выполняют определенный заказ обеспечить нашествие чужой культуры. В значительной степени им это удалось. Страна по существу оккупирована чужой культурой.

В результате столкновения двух культур произошло дробление культур. Возникло множество этнокультурных, религиозных, худо­жественных и т. д. течений, направлений, ниш. Часто все это обре­тает анклавный характер. Нельзя во всем этом не видеть признаков национальной катастрофы. Как мы отмечали выше, именно на со­циокультурном, а не экономическом поле, будут происходить судь­боносные битвы. На этом поле наступление победителей-рефор­маторов пока остановлено. Что будет дальше? Надо изучать.

 

(«Литературная Кубань», №4, 1995 г.)

ЖИЗНЬ СХЕМЕ НЕПОДВЛАСТНА

⇐ Предыдущая78910111213141516Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: