Часть III. Крест, который нельзя бросить

 

МОЛИТЬСЯ БОГУ И БУДИТЬ ЛЮДЕЙ

 

Жизнь коротка, и опыт человека огра­ничен. Долг совести велит записы­вать виденное и слышанное, если оно способно со временем принести кому-то поль­зу. Вот вам рассказ-притча от одного из ныне здравствующих почтенных архиереев, достой­ного именоваться отцом многих.

«Один батюшка хотел сменить приход. Люди были к храму нерадивы, и жить было нечем. „Не мрут, не родятся", — говорил огор­ченный священник, имея в виду отсутствие треб. И сколь циничной ни покажется эта фра­за иному читателю, цинизма в ней не больше, чем в медицинском или юридическом отчете. С просьбой о переводе священник и приехал к своему преосвященному. А тот неожиданно дал совет.

— Сколько, — говорит, — у тебя улиц в селе?

Священник отвечает:

— Три.

— Поступай так. Часов в 12 ночи становись на молитву и вставай с нее не раньше, чем че­рез два — два с половиной часа. Читай Псал­тирь, Евангелие, акафисты — что хочешь. Можешь и поклоны класть. Но изволь два с лишним часа помолиться. Потом выходи на улицу, вооружившись очень длинной, как удочка, палкой. Село к этому времени уснет, и все огни погаснут. Стучи палкой в ближайшее окно и беги, чтоб тебя не видели. Собаки зала­ют, окно зажжется, люди выйдут на крыльцо, а ты уже должен быть далеко. Потом стучи в другие окна и сразу убегай. Делай так, пока за несколько ночей все село не обойдешь.

Священник принял совет и, хотя недоумен­но пожал плечами, обещал слово исполнить. Он молился и обходил село, стуча по ночам палкой в темные окна. Потом приехал к влады­ке на отчет. Епископ велел еще раз село обой­ти, предварительно крепко помолившись. Священник и в этот раз покорился абсурдно­му благословению. Вскоре о нем призабыли. А через месяцев семь-восемь он появился в епархии снова.

— Не переводите, — говорит, — владыко, меня никуда.

— Что так?

— Почти в каждом дворе хозяйки с животи­ками. Через пару месяцев у меня в селе крестин столько будет, сколько я в жизни не крестил!

— Вот видишь, — говорит преосвящен­ный, — как важно человека вовремя разбу­дить».

 

* * *

 

Когда я и другие рядом со мной слушали этот рассказ, то, дослушав до слова «разбу­дить», громко рассмеялись, полагая, что исто­рия подошла к концу. Но нет. У истории ока­залось продолжение, назидательный вывод, ради которого вся история и была изложена. Преосвященный произнес последнюю фразу: «Твоя задача, батюшка, молиться Богу и бу­дить людей!»

Разумеется, не для того только будить, что­бы через девять лунных месяцев в семействе

 

 

был приплод, а в приходе — очередная треба. Людей нужно будить в духе слов апостола Пав­ла: «Встань, спящий, и воскресни из мертвых, и осветит тебя Христос!» (Еф. 5, 14). От тяжко­го сна греховного нужно пробуждать великое множество крещеных людей. И приступать к этому нелегкому делу нужно только после уси­ленных и продолжительных молитв. Это очень близко по духу к служению пророческому и к словам Божиим, сказанным через Иезекииля. Священники, пробуждающие народ, похожи на сторожа, который будит людей звуком тру­бы, видя приближающегося врага или стихий­ное бедствие. «Если... страж видел идущий меч и не затрубил в трубу, и народ не был предо­стережен, — то... [кровь погибших] взыщу от руки стража. И тебя, сын человеческий, Я по­ставил стражем дому Израилеву... Если же ты остерегал беззаконника от пути его... но он от пути своего не обратился, — то он умирает за грех свой, а ты спас душу твою» (Иез. 33: 6—9).

 

* * *

 

Молиться Боту и будить людей. Можно и наоборот: будить людей и молиться Богу. Но, без сомнения, для того и другого нужно пре­жде самому проснуться.

 

РЕЗИНОВЫЙ МЯЧ

 

Резиновый мяч, с усилием погруженный в воду, тотчас выскочит из воды, как только мы отпустим руки. Точно так же мысль о смерти выскакивает из сердца, как только перестаешь ее туда с усилием погру­жать. Мысль о смерти чужда человеку, и в этом есть тайна. Для того чтобы понять, что ты обязан уйти из мира, как и все остальные, нужно столько же усилий ума, сколько тра­тит человек, начиная партию с «е2 — е4». Но в том-то и фокус, что логические операции — это не жизнь. Это — обслуживание жизни. Сама жизнь нелогична, вернее — сверхлогична. Страшно сказать, но мне иногда и дела нет до того, что одни уже умерли, а другие умрут. Чувство вечности, чувство личного бессмер­тия живет в моей груди, как цыпленок под скорлупой, и с каждым ударом сердца про­сится наружу. А что же смертный страх? Он есть? Да, есть. Но это страх Суда, это боязнь уйти на Суд неготовым. Это предчувствие того ужаса, который охватит грешника, ког­да надо будет поднять лицо и глаза в глаза посмотреть на Иисуса Христа. Для челове­ка, который не любил Христа и всю жизнь умудрился прожить без Него, других мук не надо. Надеюсь, для любящего все будет ина­че. Трогательны слова Акафиста:

 

Иисусе, надежде в смерти моей;

Иисусе, животе по смерти моей.

Иисусе, утешение мое на Суде Твоем;

Иисусе, желание мое, не посрами мене тогда...

Так, посреди шума костей, сустав к суставу соединяющихся друг с другом, посреди страха от разгибающихся книг и ожидания пригово­ра, человек, любящий Христа, будет смотреть на Него с любовью. «Что бы Ты ни сказал мне, — подумает такой человек, — куда бы Ты ни отослал меня, Ты — утешение мое на Суде Твоем».

 

* * *

 

Миллионы людей молились и молятся Боту, и всех их слышит Господь. Не только слышит, но и понимает. И понимает не потому, что Он — полиглот, не потому, что знает все чело­веческие языки со всеми их наречиями и произ­ношением. Не потому. А потому, что слышит Бог человека еще до того момента, как раскро­ются молящиеся уста. Зародыша в женской утробе видит Бог с первых секунд зачатия, и за­рождающуюся молитву видит Бог в глубине че­ловеческого сердца еще до того, как она станет звуком. Язык сердца нашего знает Бог. В этом языке нет подлежащих и сказуемых, причастий и наречий, запятых и кавычек. Но в нем есть то, чем живет человек: вера, тревога, радость, страх, сострадание. Все это видит и понимает Бог.

А если звуки, слетающие с уст человека, не соответствуют тому, что живет в его сердце, то это вовсе не считается молитвой. Как на рыбу, бессмысленно и беззвучно открывающую рот, смотрит Бог на такого человека, и жалко Ему, что это не вполне человек.

 

* * *

 

«Я не нашел себя в списке». Есть ситуации, когда ничего страшнее этих нескольких слов не придумаешь. Это знают провалившиеся абиту­риенты. Они мучились с репетиторами, не спа­ли по ночам, заходили в аудитории с потными от страха руками. Теперь экзамены позади, и уже вывесили списки тех, кто зачислен. Роди­тели и дети, вытягивая шеи и приподнимаясь на цыпочках, пробегают глазами по столбцам с фамилиями. «Нет! Нет меня! Не поступил!» Слезы сами брызжут из глаз. Обида сжимает горло. Огорченные родители обнимают пла­чущих детей и плачут с ними вместе. Деньги потрачены даром, и год потерян. Но сильнее всего обида за то, что не признали, не поняли, не заметили.

Есть ситуации несравнимо более болезнен­ные. Они тоже связаны с именами и фамилия­ми в списке. Это, к примеру, списки выжив­ших в авиакатастрофе. Лучше упасть замертво от удара молнии, направленной именно в тебя, тебя одного, чем не найти в таком списке род­ное имя и фамилию.

«Вас нет здесь. Вы не прописаны» — это зна­чит, что вы — бомж. Ваше имя расплылось от воды, или стерлось на сгибе, или было непра­вильно записано в документе — все это означа­ет, что у вас начались большие и непредвиден­ные неприятности, а может даже жизненная катастрофа.

Не надо пренебрегать «бумажкой». Она ми­стична, и не зря от нее так часто зависит жизнь. Наступит день, когда все тайное станет явным. Об этом дне сказано: Судьи сели, и раскрылись книги (Дан. 7, 10). Речь пойдет о месте вечного жительства человека. Всякому захочется войти в ворота Небесного Иерусалима. Но, хотя Во­рота его не будут запираться днем; а ночи там не будет (Откр. 21, 25), войти в них сможет не каждый. Писание говорит, что не смогут войти те, кто предан мерзости и лжи (Откр. 21, 27). И здесь, на земле, открытие книг и поиск имен — это постоянное напоминание о буду­щем, которое заранее увидел Иоанн. И увидел я мертвых, малых и великих, стоящих пред Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мерт­вые по написанному в книгах, сообразно с делами своими (Откр. 20,12).

 

* * *

 

От любви ко Христу зависит все, зависит и временная жизнь, и вечная. Грешишь ты, брат, не переставая, потому что Христа не любишь.

Грех любишь, себя любишь, футбол любишь. Расплескал силы сердца по тысячам мелких любовей, а единое на потребу (Лк. 10, 42) не лю­бишь. Нелюбящий Меня не соблюдает слов Моих (Ин. 14, 24). Напротив, кто любит Меня, тот соблюдет слово Мое (Ин. 14, 23). Не от силы воли и не от привычки к благочестию зависит жизнь по заповедям, а от любви к Господу Иисусу. С этой мыслью слушай, что Господь трижды спрашивает у Петра: Симоне Ионин! любиши ли Мя? (Ин. 21,16).

Только с этой мыслью можно, не опасаясь со­блазниться, читать Песнь песней Соломона. Если вы встретите возлюбленного моего, что скажете вы ему? что я изнемогаю от любви (Песн. 5, 8).

Как по-разному умирают люди! Серафим Саровский — на коленях перед образом, в мо­литве. Достоевский — под тихий голос жены, у его кровати читающей Евангелие. А вот другие примеры. Арий — присев для исправления надобности, в общественном туалете. Дидро — подавившись косточкой персика и гадко руга­ясь. Пушкин шептал: «В горняя, в горняя». Су­воров сказал в забытьи: «Покой души — у Пре­стола Всевышнего». Чехов попросил шампан­ского.

У египетских отцов был совет: услышав о том, что кто-то готовится умереть, идти туда и находиться при умирающем. Нужно помочь человеку молитвой и нужно ловить последние слова уходящего брата. Умирающий не лжет и не лицемерит. В одну фразу он вмещает весь опыт прожитой жизни. И души тех, кто нахо­дится рядом, напитываются страхом и величи­ем происходящего.

 

* * *

 

В биографической литературе мне инте­ресны последние страницы, описание смерти. Внезапно умер или после «долгой и продол­жительной болезни». В кругу родных или в одиночестве. Успел причаститься перед смер­тью или об этом даже речи быть не могло. Все это — самое важное и для нас, и для покойно­го. Как писал Бродский — «Точка всегда оче­видней в конце прямой».

 

* * *

 

Мне известно, по крайней мере, два харак­терных случая. И там и там речь идет о здоро­вых мужиках, которым, по народному мнению, «еще жить и жить». Каждый из них в свое вре­мя пришел домой раньше обычного и первым делом налил себе граммов сто пятьдесят вод­ки. Выпил залпом и затем потребовал от жены исполнения «супружеских обязанностей». Жены удивлялись и отнекивались, ссылаясь на то, что, дескать, еще светло, рано и прочее. Но мужья в обоих случаях были настойчивы и мотивировали требование тем, что это «в по­следний раз». Оба они в ближайшие часы по­сле этих нехитрых и одинаковых удовольствий отдали Богу душу.

Эти истории произошли в разное время, в разных городах и с совершенно непохожи­ми людьми. В обоих случаях они как будто поставили точку в своей жизни, последний раз совершив самые дорогие для себя дей­ствия. Оба почувствовали смерть как-то по- звериному, хотя ни они сами, ни их родные, ни врачи еще за день ни о чем подобном не помышляли.

Думаешь об этом и понимаешь, что нет никого мудрее и человеколюбивее, чем наша Церковь, заставляющая нас ежедневно мо­литься. «Христианския кончины живота наше­го, безболезненны, непостыдны, мирны, и добраго ответа на Страшнем Судище Христове просим».

И еще вспоминаются Павловы слова о не­которых: Их конец — погибель, их бог — чрево, и слава их — в сраме, они мыслят о земном (Флп. 3, 19).

 

* * *

 

Как жалко, что мои учителя биологии не сумели поселить в моей душе любви к при­роде. И учитель астрономии не научил меня с любовью смотреть на звездное небо. Как жаль. Они не сделали этого потому, что не ставили себе таких целей. Они цедили сквозь зубы научными терминами и писали мелом на доске всякую никому не нужную чушь. А ведь я с совсем особым чувством читал бы теперь главы «Бытия» о творении, и 103-й псалом, и последние главы Книги Иова. Все то в Писании, к чему живая природа являет­ся живой и доступной иллюстрацией. Окуд­жава с его песней «Виноградную косточку в теплую землю зарою» — гораздо лучший учитель, чем многие дипломированные педагоги.

 

* * *

 

Когда мы измучиваемся от лжи и бессмыс­лицы, мы спрашиваем Тебя, Боже: «Разве так должен жить человек?» И когда Ты видишь нашу усталость и недоумение, Ты говоришь нам о Небе, о будущем Небесном Царстве, где высохнут слезы, отбежит печаль и воздыха­ние.

А когда мы поднимаем глаза наши вверх, когда хотим получше узнать об этом будущем Царстве, Ты заставляешь нас опустить глаза на землю и показываешь нам зерно, и рыбу, и ви­ноград. «Царство Небесное, — говоришь Ты, — подобно зерну горчичному, посаженному ви­нограду, пойманной рыбе» (см.: Мк. 4, 31; Мф. 20, 1; Мф. 13, 47)... Так мы и проводим жизнь, то задирая голову, то опуская ее, то утешаясь мыслями о Небе, то рассматривая земное, что­бы лучше понять Небесное.

Пришел однажды человек на прием к кар­диологу, а тот не нашел у него сердца. И тру­бочкой слушал, и на ультразвук водил — нет, и все! «Где ваше сердце?» — спрашивает доктор. «Там, где мое Сокровище», — улыбаясь, отве­чает пациент. «Что-что?» — переспрашивает доктор. А пациент открывает Евангелие и по­казывает страничку, где написано: Где сокрови­ще ваше, там будет и сердце ваше (Мф. 6, 21).

«Мое Сокровище, доктор, из мертвых вос­кресло и одесную Отца на небесах сидит. Там мое сердце». Сказал, надел пиджак и вышел из кабинета.

 

ВСЕ ДЕЛО В ЛЮБВИ

 

С таким понятием, как «старец», у нас стойко ассоциируется представление о монахе-подвижнике почтенных лет. Проведя многие годы в усердных и внима­тельных трудах, такой подвижник может по­лучить от Бога особые дары — знание челове­ческого сердца, способность направлять лю­дей на прямые жизненные пути. Такие люди любимы православным народом, их ищут, к ним едут и идут, преодолевая любые рас­стояния. Таких подвижников не ищут в миру. Хотя, говоря по совести и следуя Писанию, можно и в миру найти тех, кто является неукоризненным и чистым, чадом Божиим не­порочным среди строптивого и развращенно­го рода (Флп. 2,15).

Таким был отец Иоанн Кронштадтский. Но еще более этому слову соответствует житие Алексия Московского (Мечёва).

Отец Иоанн не имел детей, не был связан необходимостью прокормления и воспитания. Он служил, служил и паки — служил. Пропо­ведовал, проповедовал и паки — проповедо­вал. С момента прихода к нему всероссийской известности он путешествовал по всей стране, всюду принося дух апостольской ревности и апостольского чудотворства.

В отличие от него, отец Алексий никуда не путешествовал. Он сидел на месте, и храм, в котором он служил, был одним из самых маленьких и невзрачных во всей Москве. Он был семейный человек, и, когда отдавал по­следнее нищим, сердце его не раз сжималось

 

 

болью о своей семье. «Чужим помогаю, а о своих не пекусь», — мучительно думалось ему в эти минуты. Как и кронштадтский па­стырь, отец Алексий искал силы и вдохнове­ния в молитве, наипаче — в Литургии. Каж­дый день год за годом в его маленьком храме звонили к Литургии. «Опять звонишь? — спрашивали соседи-настоятели. — Зря зво­нишь».

Но годы прошли, долгие годы почти одино­кого подвижничества, замешанного на нищете и борьбе с тяжелыми мыслями, и в храм по­тянулись люди.

Живя в миру, отец Алексий был очень бли­зок по духу подлинному монашеству. Ведь монашество — это не только и не столько без­брачие и черные одежды. Это самопожертво­вание и любовь, это частая молитва о людях, со временем превращающаяся в молитву всег­дашнюю. Живя так, Алексий Московский был един в духе с лучшими представителями пред­революционного духовенства. Старцы Оптин­ские считали его своим. Серафим Саровский, к тому времени уже вошедший в небесный по­кой, наблюдал за его деятельностью и посылал к нему за помощью людей.

Одна женщина, доведенная до отчаяния житейскими трудностями, решила свести сче­ты с жизнью, для чего пошла в лес, прихватив веревку. В лесу она увидела сидящего на пень­ке благообразного старичка, сказавшего ей: «Это ты нехорошо задумала. Иди-ка в такой- то храм к отцу Алексию. Он тебе поможет». Удивленная женщина побежала в указанный храм, и первым, что она увидела — была ико­на старичка, спасшего ее от самоубийства. Это был святой Серафим. А храм этот — Николь­ский храм на Маросейке, где настоятелем был отец Алексий Мечев.

Такой случай был не единственным. Но дело не только и не столько в чудесах. Дело в любви, без которой засыхают души человеческие; ко­торую многие жадно ищут; которая является отличительным признаком для безошибочно­го узнавания учеников Христовых.

Никаких миссионерских путешествий, ни­каких написанных книг. Ничего внешне вели­кого или грандиозного. И вместе с тем подлин­ная святость, подлинное сердцеведение, при котором батюшка, раскрыв ладошку, мог ска­зать духовным детям: «Все вы у меня вот где».

Он переживал о них, думал о них, склонив колени, усердно молился о них суетными дня­ми и долгими ночами. Он действительно любил всех попавших в орбиту его молитвы, и они все были у него словно на ладошке со всеми свои­ми страхами, трудностями, проблемами.

Таких людей не бывает много. Захоти любой среднестатистический батюшка унаследовать подобный образ жизни, а вслед за ним — бла­годатные дарования отца Алексия, порыв его утихнет и «бензин закончится» очень быстро. Далее может начаться «стук в моторе» и капи­тальный ремонт. Тайна подлинной святости сродни тайне истинной гениальности. Никогда не знаешь, почему дано тому, а не этому; по­чему у одного хватило верности, твердости, му­жества, а у сотен других не хватило. Но запах святости должен быть доступен всякому ду­ховному обонянию. И запах этот подсказывает нам то, что мы встречаемся с повторением того опыта, который был у Павла. А именно: И уже не я живу, но живет во мне Христос (Гал. 2, 20).

Живет Христос в отце Алексии, в отце Иоан­не, в отце Серафиме.

Живут во Христе отец Алексий, отец Иоанн, отец Серафим.

Мы знаем об этом. И тепло, приносимое в души наши мыслями о святых, свидетельству­ет духу нашему о том, что, хотя мы и далеки от всегдашнего подражания друзьям Божиим, все же совсем чужими мы ни им, ни Христу не яв­ляемся. Но сама теплота эта свидетельствует о том, что и работы много, и двигаться есть куда, и помощники, ранее нас прошедшие путь до конца, готовы прийти на помощь.

Ведь действительно, если в дни земной жиз­ни никто от них не ушел без утешения, то не­ужели сегодня, войдя в славу и умножив дерз­новение, они откажут нам в помощи?

Не откажут. Правда, батюшка Алексий?

 

⇐ Предыдущая45678910111213Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: